Виталий Пенской
Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570

Полная версия

Увы, не столь успешны оказались действия посланных с «берега» воевод во главе с князем М.И. Воротынским «со многими людми». Они «ходили за ними (татарами. – В. П.) до Коломака и до Мерчика, и не сошли воеводы царя Крымского, потому что пошол [царь] от украйны спешно»¹⁹³. Медлительность Воротынского дорого стоила ему. 15 сентября 1562 г., вернувшись в Москву, Иван Грозный наложил опалу на него и его брата Александра «за их изменные дела», конфисковав вотчины, а самих князей посадив – старшего, Михаила, в тюрьму в Белоозере, а младшего – в Галиче «в тын» «за сторожи»¹⁹⁴. Но все эти события не должны заслонять главного – Иван Грозный так и не стронулся из Можайска все лето, не рискнув послать своих ратных людей на «берег», «чтобы людей не изволочити, для Литовского дела»¹⁹⁵. Так Девлет-Гирей помог своему литовскому «брату».

4. Невельская «поторжка»

Мценская неприятность для Ивана Грозного не была единственной в это лето. Сперва 31 июля с Поля Ивану привезли весть, что обласканный им князь Дмитрий Вишневецкий, герой наступления на Крым, перешел на сторону Сигизмунда¹⁹⁶. Известие, что и говорить, неприятное¹⁹⁷, так как князь, опытный военачальник и знаток «малой» войны, был весьма полезен в действиях против крымских татар в Поле. Под занавес же лета, 19 августа, князь Курбский под Невелем имел «поторжку» с поляками. Ее итоги оказались двусмысленными – обе стороны отчитались о победе, но, похоже, по очкам поляки переиграли Курбского.

Описание этой «поторжки» в русских и польско-литовских источниках весьма противоречиво. Согласно Псковской летописи, «того же лета авгоуста приходили литовьские люди под Невлю городок великого князя, и волости воевали». Для наказания захватчиков «ходил за ними князь Андреи Курбьской и с ыными воеводами, и мала была помощь, с обеих сторон потерноулися, и языков наши взяли оу них»¹⁹⁸. Разрядные записи и того лаконичнее – согласно им, с Великих Лук «ходили воеводы в войну князь Ондрей Курбской да князь Федор Троекуров; одиново и приходили литовские люди и Курбского ранили»¹⁹⁹, и это все. Официальная же московская история войны молчит об этой «поторжке», как и сам Курбский. Иван же Грозный в своем «многошумном» послании к Андрею Курбскому укорял его, что под Невелем в августе 1562 г., воевода «пятьюнадесять тысяч четырех тысеч не могосте победите, и не токмо убо победисте, но и сами от них язвени едва возвратишася, сим ничто же успевшу…»²⁰⁰. Правда, есть все основания полагать, что Иван в полемическом запале явно «заострил» свой тезис, стремясь показать «безделность» и бестолковость своего оппонента, его неспособность грамотно распорядиться вверенными ему силами.

Подробный разбор польских источников по истории Невельской «поторжки» был сделан А.И. Филюшкиным²⁰¹, что избавляет нас от необходимости останавливаться на этом вопросе. Более или менее связное и не претендующее на эпичность описание этого эпизода Полоцкой войны, однако выдержанное в ярко выраженном пропагандистском духе, содержится в хрониках М. Стрыйковского и М. Бельского. Первый сообщал, что пан Станислав Лесневольский, имея под своим началом 1000 конных и пеших польских наемников, 200 литовских жолнеров, двор полоцкого воеводы С. Довойны и «немало казаков», всего с полторы тысячи бойцов с несколькими орудиями, напал по приказу коронного гетмана Ф. Зебржидовского на московский замок Невель. Навстречу ему выступило 45-тысячное московское войско, однако Лесневольский, заняв удобную для обороны позицию в болотистой местности и умело расставив имевшуюся у него артиллерию, в течение целого дня («od poranku az do wieczora») бился с московитами и обратил их в бегство. При этом на поле брани осталось 3 тыс. павших московитов, тогда как поляки потеряли всего лишь 15 человек, да и то незнатных²⁰².

«Хроника» М. Бельского более обстоятельна. Согласно его описанию, 1,5 тыс. поляков с несколькими полевыми орудиями под началом Ст. Лесневольского, отправившихся по приказу коронного гетмана из Езерищ под Невель, там наголову разбили 40-тысячное московское войско. По словам хрониста, зная о приближении неприятеля, Лесневольский занял удобную позицию для обороны, прикрытую с флангов водой, а для того, чтобы ввести противника в заблуждение относительно численности своего войска, приказал с вечера разжечь великое множество костров. Наутро он расставил своих людей и замаскировал пушки, устроив засаду. Тем временем показался неприятель, которого было так много, что поляки не могли их всех разом обозреть («окiem przejrzec nie mogli»). Поляков же было так мало, что московиты дивились их храбрости, московский же «гетман» князь Крупский сказал своим приближенным, что одними нагайками погонит их до Москвы («ich nahajkami do Mosk-wy zap^dzic mieli»). Ободренные малочисленностью неприятеля, московиты ринулись в бой, который длился с утра до вечера. Победа долго оставалась неопределенной, но к вечеру поляки одолели «москву», положив на месте 7 или даже 8 тыс. трупов, не считая тех, кто потоп во время бегства или был убит при преследовании бегущих. Польские же потери в этой удивительной битве были минимальны²⁰³.

Попробуем, сопоставив сведения из русских источников со сведениями из польских хроник и переписки Ф. Зебржидовского с М. Радзивиллом Рыжим, восстановить в общих чертах картину Невельской «поторжки». Для начала отметим, что, по мнению А.Н. Янушкевича, экспедиция польского отряда под Невель была предпринята по инициативе коронного гетмана²⁰⁴, тогда как наивысший гетман был недоволен чрезмерной, по его мнению, активностью поляков, выгодно выделявшей их на фоне пассивности посполитого рушения Великого княжества Литовского²⁰⁵. С этим можно согласиться, и, исходя из численности польского отряда, можно сказать, что перед нами – типичная экспедиция «за зипунами». Можно понять также, почему Радзивилл был против экспедиции – риск достаточно велик, а потери, в случае неудачи, могли быть очень чувствительны, не говоря уже о разлагающем действии таких грабительских набегов на дисциплину.

Сохранившиеся «пописы» реестры личного и командного состава польского наемного контингента на Полочанщине летом 1562 г. дают имена ротмистров, участвовавших в этом набеге, – М. Потоцкий, Ст. Замойский, Я. Зборовский, 3. Зебржидовский. Я. Сецигневский, М. и С. Вонсовичи, М. Рей и К. Тарновский²⁰⁶. Этот список представляется более точным, чем тот, который приводит, к примеру, А. Гваньини²⁰⁷. Вероятно, что раз уж этот отряд возглавил цехановский каштелян Ст. Лесневольский, то свою роту (230 «коней») он также взял с собой. Вместе с ней списочная численность польского отряда должна была составить 1644 «коня»²⁰⁸, что с учетом так называемых «слепых почтов» (незаполненные вакансии в ротах, жалованье с которых шло ротмистрам) как раз и дает те самые 1,5 тыс. всадников. Добавив к ним те 500 литовцев, о которых писал М. Стрыйковский, получаем, что у Лесневольского было около 2 тыс. конных и пеших бойцов²⁰⁹. Артиллерию его составили, скорее всего, 6 орудий – 2 средних и 4 больших фальконета и, возможно, некоторое количество гаковниц²¹⁰.

Сложнее определиться с численностью русского отряда. Цифры, приводимые Иваном Грозным, не стоит принимать на веру. Названные им 15 тыс. ратных – это, скорее всего, общая численность великолукской и холмской ратей, если и не дорогобужской вместе с ними. Тем более совершенно мифологической выглядит и 40-тысячное (или 45-тысячное) московское войско – Ф. Зебржидовский писал 21 августа, что о 45-тысячной рати московитов говорили пленные²¹¹, а в обычае московитов было всячески дезинформировать противника относительно своей численности²¹². Из контекста же псковского известия о «поторжке» напрашивается вывод о малочисленности русского отряда, и разрядная запись косвенно это подтверждает – Курбский и его товарищ не могли иметь больше 1 тыс. всадников. И даже если вместе с ними были другие начальные люди, сотенные головы, все равно больше полутора тысяч ратных не выходит²¹³. Так что в лучшем случае можно говорить о примерном численном равенстве сил с обеих сторон, если не о превосходстве поляков. К тому же польский отряд включал в себя все три рода войск и занимал выгодную в тактическом плане позицию.

Как проходил этот бой? Коронный гетман писал 21 августа, сообщая М. Радзивиллу Рыжему о стычке под Невелем, писал, что в упорной схватке было убито 15 «пахоликов» и 2 «товарища», а также конные роты понесли большие потери в лошадях от татарских стрел. По его словам, успех поляков в значительной степени предопределил меткий огонь польской артиллерии и пехоты. Также он писал и о том, что в сражении был «zabit» пулей польского стрелка один из московских военачальников (из разрядных записей видно, что речь идет о Курбском), после чего натиск русских на позиции поляков начал слабеть и они обратились в бегство, преследуемые поляками на протяжении полутора миль. Потери русских составили, как полагал Ф. Зебржидовский, 1,5 тыс. чел. В письме содержится и еще одна любопытная деталь – если верить словам коронного гетмана, столкновение с русскими для поляков было неожиданным, однако русские не стали их атаковать с ходу и позволили полякам отойти на позицию, на которой они и приняли потом бой²¹⁴.

В своем описании боя под Невелем польский историк М. Плевчиньский придерживается версии, которая изложена в письмах коронного гетмана и потом была доработана польскими же хронистами М. Стрыйковским и М. Бельским²¹⁵. Если же отбросить заведомо ложные сведения относительно численности московского войска, то версию, предложенную им, можно принять за основу, но доработав ее. По нашему мнению, «большие» воеводы в Великих Луках, получив известие о том, что большой польский отряд из лагеря в Езерищах отправляется на фуражировку, решили перехватить его и, воспользовавшись тем, что польские военачальники распустят своих людей на «войну» в окрестностях Невеля, разбить рассеявшегося в поисках провианта и фуража неприятеля. Курбский и Троекуров, получив соответствующие инструкции государева дела искать по наказу и «смотря по тамошнему делу, сколко Бог помочи подаст», отправились в поиск. Однако то ли поляки шли слишком медленно, то ли Курбский со своими людьми оказался слишком быстр, но русские застали поляков в сборе. Получив от пленных, взятых в стычках дозоров, сведения относительно численности неприятеля, Курбский решил попытать счастья и атаковал Лесневольского, однако его атаки были отбиты, сам Курбский ранен, после чего русские отошли. Рисунок сражения в чем-то схож с картиной сражения под Оршей в 1514 г. и при Судьбищах в 1555 г. И там и там, как и под Невелем, русская конница, успешно бившаяся с вражеской, не могла затем преодолеть сопротивление неприятельской пехоты и артиллерии, под прикрытие которой откатывались всадники противника, и, не имея поддержки своей пехоты и наряда, вынуждена была отступить.

А.И. Филюшкин, анализируя польские источники, повествующие о битве под Невелем, отметил любопытный факт. «В развитии ситуации в зоне боевых действий столкновение под Невелем было малозначительным эпизодом, – писал он, – подобных которому в 1560-е гг. в русско-литовском пограничье было много. Однако в позднем польском нарративе эти события приобрели грандиозные масштабы и стали одним из элементов прославления польского оружия»²¹⁶. Раздувание рядовой стычки на границе до размеров эпической победы над «тьмочисленным» московским войском вместе с другим успехом польско-литовских войск, случившимся спустя год с небольшим, в январе 1564 г., на р. Ула, позволили, по мнению историка, и с этим трудно не согласиться, «завуалировать» полоцкую катастрофу в феврале 1563 г. и неспособность литовских и коронных войск восстановить status quo в последующие годы²¹⁷. Так появился миф, продолжал он, в котором «непобеда» Курбского над малыми силами врага превратилась в его сокрушительное поражение»²¹⁸.

В самом деле, о великой победе Ст. Лесневольского стало известно лишь спустя больше года после Невельского одоления, на Варшавском сейме в конце 1563 г., когда и польское, и в особенности литовское общество остро нуждались хоть в какой-то победе, чтобы избавиться от горького полоцкого послевкусия, а тут подоспела еще одна победа, на Уле, а затем в Литву прибежал и сам герой Невеля, князь Курбский. В итоге под пером М. Бельского рождается альтернативная версия истории войны, в которой польско-литовские войска раз за разом побивают московитов, в Ливонии одолевают шведов, а на море польские каперы блокируют «нарвское плавание»²¹⁹. И следы этой альтернативной истории Полоцкой войны просматриваются и по сей день. Потерпев неудачу на полях сражений, последний Ягеллон сумел победить своего московского «брата» на литературном поприще.

И, завершая рассказ о кампании 1562 г., не забудем и еще о двух ее «последних залпах». В сентябре из Марией-гаузена (Влех, совр. Виляка) тамошний литовский гарнизон (наемные роты конная Я- Левона и пешая драбская А. Вронского²²⁰) совершили набег на псковские земли. «Приходили литовскиа люди в Псковщину от Оулеха городка, – с сожалением писал псковский летописец, – псковскиа волости вывоевали, Моуравеной да Овсища обои, Коровеи бор; на седячих пришли без ведома, и полону много взяша, скота, людей посекоша, и церкви пожгоша, и дворы боярсиа и земледелцов»²²¹. Государевы воеводы во Пскове и пограничных городах проспали набег литовцев и не сумели его перехватить, почему неприятель ушел неотомщенным (а не связано ли это промедление воевод с тем, что в сентябре должна была происходить их «пересменка» – отбывшие свой срок, «годованье», воеводы отъезжали к Москве, а прибывшие им на смену должны были еще войти в курс дела, и в этот момент их и подловили литовцы?).

Тогда же, в сентябре, отличился и остерский державца Филон Кмита. Вместе с гомельским старостой К. Тышкевичем он со своими людьми и почтом гомельского старосты совершил успешный рейд на Стародуб, где, по словам Сигизмунда II, «перед местом, на вытечце з людьми Московскими поторжки мели и там же не мало людей неприятельских до смерти убили а инших детей боярских колконадцать человек живых поймали». От взятых пленных литовские warlord’bi узнали о «великих людех Московских, пошли были с полоном и з добычою зас до панства нашого» и решили атаковать вовзращавшихся с добычей московитов. «В шести милях от Стародуба сторожу Московскую, – писал далее король, – которая под вас приходила, поткавшися з ними, побили, а иншие втекаючи, на великие люди Московские вас привели». В последовавшей схватке русские были разбиты, один из воевод, некий князь Василий Волк, был убит, а другой, Василий Иванович Темкин, попал в плен вместе с 200 «зацными детьми боярскими» и «околконадцати человеками» иными. Из полону были освобождены 2,5 тыс. литовских пленных, которых русские вели с собой, и взята богатая добыча, с которыми Кмита и Тышкевич благополучно вернулись домой²²².

Оставим на совести Сигизмунда приведенные им цифры потерь русских (200 «зацных» детей боярских, взятых в плен, не говоря о побитых – это подлинная катастрофа, размерами своими превосходящая знаменитую битву при Судьбищах в июле 1555 г.), но из этого письма следует, что в сентябре со Стародуба в набег отправился небольшой русский отряд во главе с князем В.И. Темкиным²²³, которому успех в набеге не сопутствовал. Но как бы то ни было, ни невельская «поторжка», ни набег литовцев из Мариенгаузена на псковскую «украйну», ни неудача под Стародубом – все это никак не могло повлиять на планы Ивана Грозного на наступающую зимнюю 1562/63 г. кампанию. Нерешительный исход кампании 1562 г. не мог считаться удовлетворительным, и в Москве решили зимой нанести мощный удар по неприятелю.

Глава III
«Полоцкое взятье»: триумф Ивана Грозного и русской артиллерии

В ратной летописи эпохи Ивана Грозного (впрочем, и во всей русской военной истории раннего Нового времени) немного найдется страниц, подобных повести о «Полоцком взятье» зимой 1562/63 г. Это военное предприятие, к счастью для историков и любителей русской военной истории, оказалось неплохо отражено в источниках. Даже история «Казанского взятья» в 1552 г. уступает в некоторых аспектах полоцкой истории.

Эти чудом сохранившиеся сведения рисуют нам картину подлинного нашествия «двунадесят языков», ставшего результатом колоссального напряжения всех сил Русского государства – как государственного аппарата, доказавшего свою способность решать сложнейшие управленческие и логистические задачи, так и общества, поддержавшего военные усилия верховной власти и выставившего необходимые людские, материальные и финансовые ресурсы для этой экспедиции. И результат совместных усилий власти и «земли» превзошел все ожидания. Никто за пределами России и предположить не мог тогда, что Московит сумеет выставить в зимнюю кампанию хорошо оснащенное и экипированное многочисленное войско с могучим нарядом, не испытывавшим недостатка ни в чем.

Вместе с тем Полоцкая кампания со всей очевидностью показала, что Великое княжество Литовское, его политическая система и административный аппарат проигрывают московским. «Порядок бьет класс» – эта фраза, пожалуй, едва ли не лучше всего описывает результаты сравнения русской и литовской политических систем по итогам «Полоцкого взятья». Да, Литва могла (при помощи Польши) еще одерживать тактические победы, однако ни одна из них не могла переломить крайне неблагоприятный ход войны, сложившийся после падения Полоцка, и вынудить Москву отказаться от своих экспансионистских планов. И осознание этого факта ускорило поглощение Литвы Польшей по результатам Люблинской унии (о чем мы уже писали прежде).

А теперь после этого небольшого вступления перейдем непосредственно к самой истории покорения Полоцка.

1. Недолгие русские сборы

Принято считать, что подготовка к Полоцкому походу началась еще в самом начале осени 1562 г., вскоре после того, как 5 сентября Иван Грозный, простояв в Можайске почти три с половиной месяца, вернулся в свою столицу. 13 сентября Москва торжественно встречала вернувшегося государя²²⁴.

По прибытии Иван развернул бурную деятельность по подготовке новой кампании. 15 сентября он наложил опалу на братьев Воротынских за их нерадение в ходе отражения татарского набега на Мценск²²⁵. И где-то в эти сентябрьские дни Иван Грозный «приговорил з братом своим со князем Юрьем Васильевичем, и со князем Володимером Андреевичем, и з своими бояры, как ему, ож даст Бог, самому идти для своего дела и земского на недруга своего короля литовского Жигимонта Августа на зиме»²²⁶.

Из текста «Записной книги Полоцкого похода», важнейшего источника по истории похода²²⁷, следует, что на этом совете была одобрена и предварительная роспись войска, которому предстояло отправиться на отвоевание государевой отчины. В росписи этой содержались несколько важнейших моментов, проливающих свет на ключевые аспекты замышляемого Иваном Грозным похода. Прежде всего был указан перечень полков государевой рати, и число их было необычным. Кроме «стандартных» для большого похода полков Большого, Правой руки, Передового, Левой руки и Сторожевого, в росписи были названы также «царев и великого князя полк» и «ертоульский полк»²²⁸, т. е. роспись насчитывали семь полков, чрезвычайно редкий случай.

Другой аспект, который обращает на себя внимание, – ни в летописях, ни в разрядных книгах, ни в «Записной книге Полоцкого похода» нет сведений о каких-либо местнических спорах между воеводами²²⁹. Дьяки и подьячие Разрядного приказа, работавшие над составлением росписи, приложили немалые усилия для того, чтобы назначаемые на командные посты воеводы остались довольны своим назначением. Кроме того, роспись включала в себя и продуманный перечень служилых корпораций-«городов» с указанием, в каких полках должны были служить ее представители.

Наконец, в росписи был приведен перечень мест сбора ратных людей – общим числом 20, с указанием, какие служилые корпорации должны были явиться на службу и куда, и кто из воевод отвечал за их сбор²³⁰. И само собой, был назван срок прибытия ратных на службу – «Николин день осенний»²³¹.

Все это, вместе взятое, наводит на мысль о том, что работа над составлением этой росписи в Разрядном приказе (под началом дьяка Д. Вылузги?²³²) началась задолго до возвращения царя в Москву (в июле – августе 1562 г., после событий под Мценском и известия о побеге Вишневецкого?). Впрочем, работа по составлению росписи могла быть сделана и в сентябре, но при условии – если в основу этой росписи была положена другая, роспись несостоявшегося летнего 1562 г. похода Ивана Грозного против Сигизмунда II²³³.

Стоит заметить, что при изучении хода кампании 1562 г. складывается ощущение, что Полоцк мог стать целью государева похода еще летом этого года, но из-за вторжения хана Иван не решился выйти из Можайска. Когда же хан ушел, предпринимать поход было поздно – приближалась осень, и если бы осада вдруг затянулась, пришлось бы несолоно хлебавши возвращаться обратно в Москву. Такого афронта Иван позволить себе не мог – ему нужна была несомненная победа. И, вернувшись в столицу, он принял решение подготовиться к новому походу как можно тщательнее, чтобы никто и ничто не могли помешать ему достичь цели. Как результат, между 15 и 22 сентября 1562 г. было принято важнейшее решение, предопределившее дальнейший ход войны и судьбу Восточной Европы.

«Приговор», принятый 21 сентября 1562 г. (такой вывод напрашивается из контекста «Записной книги»²³⁴), запустил московскую военную машину. 22 сентября был сделан следующий важный шаг в подготовке Полоцкого похода – «царь и великий князь приказал, а велел царю Семиону и бояром и воеводам князю Ивану Дмитреевичю Белскому с товарыщи по розписи службу сказывати, кому в катором полку быти и в которых городех кому збиратися, да и дворяном и детем боярским, которые на Москве, велел службу сказывати, где которым быти», а также «по городом велел послати грамоты, чтоб дети боярские по тем местом, где которым велено быти, однолично были и запас пасли на всю зиму и до весны». В тот же день приказ был исполнен, служба объявлена, а грамоты были разосланы с указанием срока сбора в означенных местах – «на Николин день осенней», т. е. 6 декабря 1562 г.

23 сентября Иван Грозный отправляет на помощь своему тестю черкесскому князю Темрюку Айдаровичу 500 стрельцов и казаков для «бережения» от недругов²³⁵. Не только родственные чувства побудили Ивана помочь черкесскому князю, но и стратегические соображения. Помогая Темрюку, он создавал проблемы крымскому «царю» и его союзнику на Северном Кавказе ногайскому мирзе Гази б. Ураку, отколовшегося от Ногайской Орды и в поисках союзника в противостоянии с ногайскими биями прислонившегося к Крыму. В тот же день по царскому приказу в северные города и уезды были посланы собирать тамошних воинов дети боярские, назначенные головами над этими ратниками²³⁶. Любопытная деталь – в наказе головам предписывалось, чтобы они «выбрали людей на конях в саадацех, которые бы люди были собою добры и молоды и резвы, из луков и из пищалей стреляти горазда, и на ртах ходити умели, и рты у них были у всех, и наряду б у них было саадак или тул с луком и з стрелами, да рогатина или сулица, да топорок»²³⁷. В этом отрывке обращают на себя внимание, во-первых, требования к качеству собираемых ратников; во-вторых, хоть они и названы пешими, однако, тем не менее, требуется, чтобы у них были кони; в-третьих, набираемые ратные люди должны были уметь ходить на лыжах-ртах – логичное требование, поскольку предполагался зимний поход, и ратники-лыжники были бы весьма полезны в ходе боевых действий²³⁸. И наконец, посланным головам было велено собрать ратников «виолы» от обычая, т. е. вдвое меньше, чем причиталось с каждого из городов.

И раз уж зашел разговор о «зборной» рати, то нельзя не сказать о «посохе», собираемой по разнарядке с «земли» для несения всякого рода вспомогательной службы при войске и подготовки театра военных действий. Грамоты в города о ее наборе были, надо полагать, разосланы тогда же, в конце сентября 1562 г.²³⁹, иначе власти на местах просто не успели бы собрать ее вовремя.

Прошло еще пять дней, и 28 сентября 1562 г. Иван Грозный повелел явиться к нему на зимнюю службу для участия в Полоцком походе из Смоленска и других порубежных городов на «литовской» «украйне» и в Ливонии боярину Н.В. Шереметеву и другим воеводам и головам²⁴⁰. Кроме того, в тот же день по царскому повелению были разосланы грамоты церковным иерархам выставить в поход своих служилых людей²⁴¹.

Рассылкой грамот о сборе митрополичьих и иных находившихся на службе церковным иерархам детей боярских первый этап подготовки к походу на Полоцк был завершен. О том, что происходило в течение последующих недель, умалчивают и официальная московская летопись, и разрядные книги, и «Записная книга Полоцкого похода». Лишь 24 октября Иван Грозный своим повелением отправил окольничих 3. Очина Плещеева и Д. Плещеева в Можайск с таким расчетом, чтобы они прибыли туда на Филиппово заговенье, 14 ноября, и готовили дворы для Ивана, его свиты и ратников, которые съедутся в город в начале декабря 1562 г.

После этого в известиях о военных приготовлениях Ивана Грозного снова наступает долгий перерыв. Это молчание нельзя истолковать иначе, как свидетельство планомерного хода подготовки к походу, когда не было ничего примечательного и необычного, что стоило бы занести в летопись, в разрядные книги или в «походный дневник»²⁴².