bannerbannerbanner
«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

Виталий Пенской
«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

Полная версия

Складывается впечатление, что все это звенья одной цепи. Смена власти в Москве вдохновила «младорязанскую» партию при дворе юного Ивана Ивановича на определенные действия, нацеленные на дистанцирование от столицы Русского государства и, в перспективе, на восстановление независимости Рязани как великого княжества. Понятно, что без надежных союзников сделать это было невозможно – ресурсы Рязани и Москвы к тому времени были несопоставимы, и в качестве таковых помощников Федору Сунбулу и его единомышленникам виделись Литва и Крым. Похоже, что и первые контакты «партии» Ивана Ивановича с Крымом и Литвой приходятся как раз на 1506–1507 гг., и Василий III, осведомленный об этих контактах, занял выжидательную позицию, благо чего-чего, а терпения и умения ждать ему было не занимать. Однако привлекать рязанцев к своим внешнеполитическим акциям он не стал – кто его знает, до чего они договорились с Сигизмундом?

Какую позицию во всех этих интригах занимали Сидоровы и наш герой? Круг лиц, причастных к контактам между Сигизмундом, Менгли-Гиреем (а потом его преемником Мухаммед-Гиреем) и рязанским князем, довольно точно очерчен в следственном деле о побеге Ивана Ивановича из московского заточения в 1521 г.90 Ни семейство Сидоровых, ни сам Степан в этом комплоте как будто замешаны не были91, однако же недоверие, которое испытывал Василий III по отношению к рязанцам, сказалось и на них. Но об этом немного ниже, а пока вернемся к последним годам рязанской независимости и интригам рязанского двора.

Затянувшаяся для рязанских служилых людей на почти 10 лет пауза в участии в походах и боях была прервана в 1512 г. Сперва в мае «прииде весть к великому князю, что крымского царя Минлигиреевы дети, Ахмат Кирей и Бурнаш Кирей, пришли безвестно на великого князя украйну, на Белевские и на Одоевские места», «а иные тотаровя, отделясь, пошли вниз на олексинские места, и на Колодну, и на Волкону»92. Немедленно по получении этой неприятной новости пришли в движение московские полки, выступившие навстречу татарам и занявшие важнейшие броды через Оку. «В седло всели», судя по всему, и рязанцы. И эта предосторожность, как оказалось, была совсем не лишней. В июле месяце сторожи принесли весть, что «Махмут царевич Крымской пошол был на Рязань»93. Однако, узнав, что его ждут на р. Осетре князь А.В. Ростовский «и иные многие въеводы», повернул назад. «А воеводы великого князя за ним ходили на Поле до Сернавы, – продолжал летописец, – да его не дошли»94.

Треволнения этого года на этом не закончились. Как оказалось, Бурнаш-Гирей, «плениша волости Воротынские и Одоевские», не удовлетворился взятым полоном и добычей и вернулся, на этот раз нанеся удар с другой стороны. Типографская летопись сообщала, что татары явились под Рязанью «безвестно» 6 октября «и стояли 3 дни и острог взяли и прочь пошли с полоном». Другие летописи дополняли это известие – Бурнаш-Гирей «со многими людьми» не только «ко граду приступал», но и «земли Рязаньскои много пакости сотворил, и пленив, отъиде»95. И практически нет сомнений в том, что Степан Сидоров со своими людьми если не ходил на Осетр, а оттуда в Поле за Мухаммед-Гиреем в июле, то уж совершенно точно «сидел» в Рязани в те памятные октябрьские дни, когда Бурнаш-Гирей обложил стольный град и пустошил его окрестности.

Неожиданные вторжения крымцев на Рязанщину имели столь же неожиданные (или нет?) последствия. Рассказывая о рязанских событиях в 10-х – начала 20-х гг. XVI в., С. Герберштейн писал впоследствии, что Иван Иванович «заключил союз с татарами и силой овладел княжеством, которым владела его мать. Совершив это, он повел переговоры с князем Московским, чтобы тот позволил ему править так же, как его предки, никому не обязанные и свободно управлявшие»96. Насколько точен в своих воспоминаниях имперский дипломат – вопрос, давно волнующий историков. Однако, учитывая связи и информированность посла, его сообщение представляет немалый интерес. Сохранившиеся актовые материалы позволяют предположить, что после 7022 (1513/14) г., но до 7026 (1517/18) г. власть в Рязани сменилась. Аграфена, до этого удерживавшая в своих руках бразды правления тем, что осталось от великого княжества Рязанского, передала их своему сыну Ивану. Первая дата определяется по последней грамоте на имя великой княгини, последняя – по грамоте Мухаммед-Гирея I, адресованной уже великому князю Ивану. Но уже в 7023 и 7024 гг. (1514/15 и 1515/16 гг.) рязанские грамоты адресуются Ивану как великому князю97. Набег Бурнаш-Гирея был в 7021 г., и потому может сложиться впечатление, что переход власти к Ивану и набег царевича никак не связаны (классическая ситуация post hoc ergo propter hoc), но как тогда быть со свидетельством Герберштейна? Позволим сделать предположение, что набег Бурнаш-Гирея был использован Иваном Ивановичем для того, чтобы обвинить промосковскую «старорязанскую» «партию», стоявшую за спиной у Аграфены, в «нерадении» рязанским делам и под этим предлогом добиться перемен на властном рязанском олимпе.

В 1515 г. умер старый Менгли-Гирей, и власть в Крыму перешла в руки его сына Мухаммед-Гирея I. Новый хан, холодно настроенный по отношению к Василию III, затеял хитроумную дипломатическую интригу, рассчитывая до поры до времени, не выказывая своих предпочтений, сыграть на противоречиях Москвы и Вильно и реализовать старую мечту крымских «царей» – собрать все татарские «юрты» под своей властью. Московский великий князь, в свою очередь, надеялся, не обременяя себя лишними расходами и уж тем более обязательствами, добиться восстановления прежних союзнических отношений с Крымом и повернуть острие татарской сабли против великого литовского князя Сигизмунда I, война с которым, начавшись в 1512 г., порядком подзатянулась. При этом обе стороны не особенно стеснялись в выборе средств в достижении поставленных целей. Василий поддерживал контакты с братом Мухаммед-Гирея Ахмад-Гиреем, который был в оппозиции к хану и выступал сторонником сохранения прежнего русско-крымского союза и демонстрировал свое благорасположение вассальному касимовскому хану Шейх-Аулияру. Последнего же Мухаммед-Гирей полагал своим личным врагом98. При этом Василий, не слишком доверяя своему «брату», одновременно укреплял южную границу Русского государства99. В свою очередь, Мухаммед-Гирей, ведя переговоры с Москвой, продолжал благосклонно принимать послов Сигизмунда и не препятствовал своим людям организовывать набеги на «московского». И вот в июне 1516 г. «украйну резанскую и мещерскую» «посетил» сын Мухаммед-Гирея Бахадыр-Гирей. В Москве гадали, «которого для дела Богатырь приходил на великого князя украйну и с отцовым ли ведомом», поскольку взятые рязанцами языки «сказывали, что приходил (царевич. – В. П.) без отцова ведома, отец посылал был его на Нагаи»100. Этот набег (в отражении которого 40-летний Степан Сидоров точно принимал участие), равно как и организованный в следующем году крымскими ширинскими и мангытскими «князьями», в отражении которого участвовал двоюродный брат отца Степана Иван Тутыхин со своими людьми (интересно, был ли в этом походе наш герой?)101, похоже, были попыткой со стороны Мухаммед-Гирея оказать давление на Василия III.

Так или иначе, но, чрезвычайно заинтересованный в московской помощи, хан после долгих переговоров о возобновлении московско-крымского союза в начале 1519 г. отправил в Москву посольство во главе с главным московским доброхотом в Крыму Аппак-мурзой102. Посол привез шертную грамоту хана, в которой тот «учинился с великим князем в крепкой дружбе и в братстве» и «сам собою в головах, и с своим сыном с калгою Богатырем царевичем, и с своею братьею, и с иными царевичи, и з сеиты, и с уланы и с князми, и на всех недругов учинился с великим князем заодин…»103. Однако свое согласие на возобновление старого союза Мухаммед-Гирей предварил рядом условий, без выполнения которых, по заявлению хана, «рота моя и шерть моя не в шерть…»104. Главным условием союза, которое должен был выполнить Василий III, стало требование Мухаммед-Гирея принять участие в походе на Астрахань. Ради этого хан был готов даже на время забыть о своей ненависти к Шейх-Аулияру и его роду и даже закрыть глаза на то, что после смерти казанского хана Мухаммед-Эмина Василий III посадил в Казани «своего» хана, сына Шейх-Аулияра Шах-Али. Более того, Мухаммед-Гирей послал летом 1519 г. против Сигизмунда I большое татарское войско во главе со своим сыном и наследником-калгой Бахадыр-Гиреем, которое опустошило Белзское, Люблинское и Хелминское воеводства и в битве под Сокалем, что на Буге, наголову разгромило выставленное против него польско-литовское войско под командованием князя К.И. Острожского105.

К этому же времени относятся и две грамоты Мухамед-Гирея, адресованные Ивану Ивановичу, – одна из них была получена князем в августе 1518 г., а другая – весной следующего. Любопытные грамоты, надо сказать. Хан в них ставит своего «друга» Ивана в известность о том, что «ныне с великим князем с братом своим (Василием. – В. П.) верные правды и братства для крепкого роту и правду учинил, чтобы нам другу другом бытии, а недругу недругом». И поскольку теперь между «царем» и великом князем «дружба и братство» и желание «недругу недругом быти и старые правды и братства для», то пускай Иван как «добрый слуга» Василия III порадуется за мир и согласие между двумя государями и «нашему доброму делу помочь чинил»106. Обращает на себя внимание как сам вид грамот – они очень короткие, так и их тональность – впечатление таково, что Мухаммед-Гирей ставит в известность своего вассала о предпринятых им шагах и предписывает определенные действия, долженствующие способствовать успеху проводимой «царем» политики.

Понятно, что в условиях замирения Василия III с Мухаммед-Гиреем планы «младорязанской» «партии» добиться возвращения Рязанскому княжеству если не полной, то, во всяком случае, большей части прежней независимости становились нереальными. И известие о шертовании хана неизбежно должно было повергнуть Ивана и его сторонников в уныние, посеяв сомнения в надежности хана как союзника. Оставался Сигизмунд, который продолжал воевать с Василием (как раз 1517–1519 гг. ознаменовались активизацией боевых действий на русско-литовском фронте – тут и поход королевских войск на Опочку, завершившийся провалом, и столь же неудачная ответная экспедиция полков Василия на Полоцк, и последовавшие за «чудом на Двине» набеги московитов на Литву).

 

К счастью (или к несчастью), дружба и братство между Василием и Мухаммед-Гиреем продолжались недолго. Василий, на словах готовый пойти навстречу пожеланиям хана так далеко, как тот захочет, на деле же всячески саботировал организацию совместного похода на Астрахань, намереваясь прежде всего довести до конца войну с Сигизмундом. Только в 1520 г. великий князь отправил вниз по Волге «7 городов силы судовой» под началом 5 воевод и небольшую конную рать во главе с 3 воеводами. При этом, согласно официальным разрядным записям, выходит, что для «московского» было важнее показать «крымской» «партии» в Казани, что он на стороне Шах-Али, чем помочь своему «брату» с астраханским делом. Примечательно, что в русской летописной традиции сохранились глухие упоминания о том, что в 7028 г. (1519/20) «царь крымской приходил на украину, на берегу стоял, да и бой был не один, да и прочь пошли…»107. Разочарованный действиями своего «брата», Мухаммед-Гирей повернулся лицом к Сигизмунду, который не жалел, в отличие от скупого Василия, денег, сукон и прочих «животов» для подкупа татарских вельмож108. В итоге в октябре 1520 г. хан подписал докончанье с великим князем Литовским, «тверду присегу и правду вчинил» за себя и всех своих детей, братьев, огланов, князей, мурз, дворян и всех подданных быть с Сигизмундом «приятелю приятел» и «неприятелю – неприятель». Подтвердив ярлык своего отца, которым Сигизмунд жаловался многими землями «со всими доходы и данъми, и з землями, и з водами», в число которых входили также и Рязань, хан потребовал от своего «брата» держать в «гостях» ШейхАхмеда «поки на него Бог смерть пришлет» и ежегодной выплаты «поминок» в 15 тысяч золотых. При этом хан обещал взамен по желанию Сигизмунда отправить на «московского» свои полки при условии, «коли им грошеи на страву пришлете»109.

Сопоставляя эти сведения с данными Герберштейна, можно предположить, что летом 1520 г., когда хан разочаровался в союзе с Москвой, контакты Ивана Ивановича с Мухаммед-Гиреем продолжились, но уже с иной окраской. Теперь рязанский князь как слуга двух господ, хана и великого князя Литовского, должен был помочь им в наказании «московского». И Иван изъявил готовность оказать им свое содействие в этом, тем более что его переговоры с Василием III не имели успеха, а хан посулил Ивану (или Иван запросил?) свою дочь в жены молодому рязанскому князю. Сохранить в тайне эти переговоры Ивану не удалось, и известие Устюжской летописи о том, что «тое же зимы (7024 г. – В. П.) поимал князь велики Василеи Ивановичъ Ивана Ивановичя Рязанского, а Рязань всю за себя взял», надо трактовать как сообщение о том, что Иван Рязанский был арестован зимой 7029 (1520/21) г.110

Хитро сплетенный клубок интриг был разрублен в июле— августе 1521 г. Мухаммед-Гирей внезапно объявился на государевой украйне, разгромил русские полки в битве под Коломной 28 июля, после чего «много монастырев пожог и сел и много посече и поплени по Рязанской земли и по Коломенской земли и сюды к Москве, и много зла учинил, а в полон поймал бояр и боярынь и княгинь и детей боярских и крестьян велми много поймал, а по всем городом Московским осада была…». Вологодско-Пермская летопись к этому добавляла, что разорению подверглись «Коломенские места, и Коширские, и Боровские, и Володимерьские (то есть получается, что отдельные татарские отряды проникли далеко к северо-востоку от Москвы. – В. П.), и под Москвою повоеваша…». Был сожжен каширский посад, а один из татарских отрядов попытался штурмовать Коломну, но коломничи спалили посад и, сев в осаду, отбили попытки татар взять кремль111. Калга Бахадыр-Гирей тем временем вышел к Москве, где его воины сожгли «манастырь Николы чютворца на Угреше» (в 20 км от Москвы) и «великого князя село любимое Остров» (в 25 км от столицы)112. Отдельные татарские разъезды подошли к самой Москве и «в Воробьеве, в великого князя селе, были и мед на погребех великого князя пили»113.

Воспользовавшись паникой и суматохой в Москве, в ночь с 28 на 29 июля 1521 г. Иван Иванович сумел бежать из заточения и укрыться в Литве114. Действия «рязанской» «партии» в самой Рязани были парализованы энергичными и умелыми действиями московского наместника окольничего И.В. Хабара, опытного военачальника, которому не впервой было оказываться в подобной ситуации115. Последний при первом же появлении татар в окрестностях Рязани поспешил привести рязанцев к крестному целованию с тем, чтобы им «города не здати, а битися всем заодин…» и «со царем битись бесхитросно». Затем он повторил эту процедуру, когда крымский «царь» вернулся под Рязань 15 или 16 августа 1521 г. Как показал во время следствия рязанский воевода Ф. Сунбулов, «как, господине, царь поворотил из земли, и к нам, господине, пришла на Рязань весть, что князь Иван Рязанской с Москвы побежал, и Хабар, господине, учил нас въдругой збирати да привел нас ко владыке ж. И владыка, господине, да Иван Хабар учял нам говорити: нечто деи придет царь к городу, и князь Иван Рязанской с ним, и нам деи опять крест целовати в том, что нам со царем и со князем с города битись и государем вам князя Ивана не назвати, а государь вам князь великий Василий всеа Руси…»116.

Неудавшийся переворот в Рязани и бегство в Литву Ивана Ивановича положили конец существованию остатков независимого Рязанского княжества. Где находился и каково было участие Степана Сидорова в этих драматических событиях – увы, сохранившиеся документы об этом ничего не сообщают, хотя, вне всякого сомнения, с началом весны Степан со своими слугами «всел» на коня, ибо о том, что Мухаммед-Гирей собирается в поход, на Москве было известно задолго до того, как татары объявились под Коломной. Одно ясно – наш герой оказался среди тех рязанских служилых людей, которых, по сообщению Герберштейна, «чтобы со временем не возникло среди рязанцев никакого мятежа, он (то есть Василий III. – В. П.) расточил их по разным поселениям»117. Любопытно, что наш герой оказался в числе «расточенных» рязанцев, оказавшись в Коломенском уезде, тогда как замешанные в заговоре 1521 г. Кобяковы, Сунбуловы, Колемины, Глебовы остались на Рязанщине. Чем объяснить такой парадокс – можно только догадываться.

Как складывалась судьба нашего героя в последующие годы? Переселенный в Коломенский уезд, Степан оказался в числе не слишком многочисленных зажиточных детей боярских средней руки. Переписные книги Коломенского уезда, составленные спустя полвека с лишним после «расточения» рязанцев, показывают, что Степан распоряжался поместьями в Коневском и Скульневском станах (сельцо и 5 деревень) общей площадью хорошей, «угожей» земли 28 четей «в поле» и «середней» земли 533 чети, сеножатей на 220 копен да сена ставилось еще 410 копен и лесу всякого 38 десятин. Обзавелся Степан еще и вотчинишкой небольшой (3 деревеньки и 3 починка) в Коневском стане Коломенского уезда, с 99 четями пашни и 180 копнами сена118. Всего у нашего героя было около 660 четей пашни, сенокосов на 810 копен и лесу 38 десятин. Учитывая, что тогдашние деревеньки и сельца были малодворными, то у Степана было самое большее около 40–50 дворов и примерно 250–300 душ крестьян «мужеска и женска» пола. Кстати, согласно «Приговору царскому о кормлениях и о службе» 7064 года (1555/56) надлежало выставить с поместья «со ста четвертей добрые угожей земли человека на коне и в доспесе в полном, а в далной поход о дву конь»119, и по всему выходит, что со Степана могли затребовать выставить с поместья и вотчинишки 3–4 послужильцев «на коне и в доспесе в полном».

О том, как проходила служба Степана Василию III после «расточения» и до 1537 г., когда появляется первая запись об «именной» службе бывшего рязанца, а теперь коломенского сына боярского (надо полагать, первой статьи – судя по размерам его поместья), нам снова доподлинно ничего не известно. Любопытно, что когда в 7060 г. (то есть в 1551/52) составлялась знаменитая «Тетрать дворовая», в которую были «писаны бояря и диаки да и князи и дети боярские дворовые московские земли и приказныя люди», то наш герой оказался вписанным в нее120. В составленную несколько раньше «Тысячную книгу» были вписаны дети Степана, Григорий и Дмитрий121. Похоже, что сам Степан в число «тысячников» не вошел, может быть, по причине своего преклонного возраста, но его заслуг как дворового сына боярского оказалось достаточно, чтобы обеспечить место в «Избранной тысяче» двум своим сыновьям. И вот тут встает вопрос – когда Степан вошел в составе государева двора, в список отборных «кутазников и аргумачников»? Случилось ли это еще при Василии III, или же эта важная, вне всякого сомнения, веха в биографии нашего героя произошла в эпоху «боярского правления»? Мы склоняемся к последнему сценарию развития событий, и случилось это, на наш взгляд, скорее всего, летом 1534 г., когда «великая княгиня Елена (Глинская, вдова Василия III и мать Ивана IV. – В. П.) з бояры думала, да велела князей и бояр жаловати да на службу посылати»122. Во всяком случае, вскоре после этого карьера Степана постепенно пошла в гору, и он начал получать одно назначение за другим. И по нашему мнению, этот явный прогресс можно связать только с тем, что Степан наконец-то вошел в узкий круг московских «стратилатов», которым государь и боярская дума доверяли начальствование над служилыми людьми, и вышел из тени, в которой он скрывался все предыдущие десятилетия.

Кстати, касаясь службы Степана московскому государю в эти пятнадцать лет, отметим, что коломенский служилый «город» был на хорошем счету, и, судя по всему, как правило, входил в состав Большого или Государева полков. Так было, к примеру, в Полоцкой экспедиции 1562/63 гг., в Молодинскую кампанию 1572 г. и в походе на черемису в 1583/84 гг.123 И поскольку Коломна была одним из ключевых звеньев оборонительного рубежа по «берегу», то ни одно мало-мальски крупное событие на Оке без коломничей не обходилось, да и не на Оке тоже. Ну а раз так, то нет никаких сомнений, что Степан Сидоров и его послужильцы участвовали в «Ислановой стравке» (отражении набега Ислам-Гирея осенью 1527 г.), казанском походе 1530 г., событиях августа 1533 г., когда Ислам-Гирей вместе со своим двоюродным братом Сафа-Гиреем совершил набег на Рязанщину, и зимнем 1534/35 гг. походе русских полков на Литву («послал князь великия Иван Васильевич всея Русии воевод своих на Литовскую землю ратью, с Москвы послал боярина своего и воеводу князя Михаила Васильевича Горбатого Кислого и иных воевод со многими людьми Московских городов…»124). И не за заслуги ли в этих походах Степан был вписан в состав Государева двора и пожалован наместником, «корм и иные намесничи пошлины имать»125, в Одоев в 7045 г. (1536/37)?126

Наместничество в Одоеве стало первой «именной» службой Степана Сидорова, и после этого он начинает регулярно появляться в разрядных записях. Нетрудно заметить, что то, что давалось «дородным» московским служилым людям из семей, давно служивших Калитичам, легко и без особых проблем, являясь стартовой ступенькой в их карьере, для Степана стало наградой за его к тому времени уже без малого 50-летнюю службу (в том числе и 15-летнюю – Москве). Естественно, что к тому времени уже седобородому старику (а в 1537 г., если верить Курбскому, Сидорову было уже за 60 лет – весьма почтенный возраст по тем временам) было трудно равняться с молодыми, полными сил и энергии княжатами и боярскими детьми. Продолжая тянуть лямку без особых перспектив (все-таки служба рязанскому дому – не самая лучшая рекомендация для продвижения вверх по карьерной лестнице на Москве), Степан мог рассчитывать лишь на то, что у его детей судьба сложится все же лучше, чем у него. Да и, собственно говоря, отставку тогда можно было получить лишь по совершенной дряхлости, вызванной возрастом, болезнями или ранами (подобно Ивану Дмитриеву сыну Нарбекову, который заработал в июне 1551 г. отставку от службы после того, как был «на нашей (царской. – В. П.) службе в Казани ранен – глаз выстрелен и руку у него оторвало ис пушки»127).

«И отпуска нет на войне!» – эти слова из стихотворения Р. Киплинга «Пыль» неплохо подошли бы в качестве эпиграфа к последним страницам биографии Степана Сидорова. Начиная с 1537 г. и до самой своей смерти от ран, полученных в бою, чуть ли не каждый год мы видим его в боях и походах. И не только в них – как и большинство служилых людей того времени, Степан Сидоров был мастером на все руки – и швец, и жнец, и на дуде игрец. В его послужном списке в эти последние почти 20 лет жизни служба полевая и полицейская, участие в сражениях, больших и малых, выполнение дипломатических поручений и даже организация торгов и взимание торговых пошлин. Но обо всем понемногу и по очереди. В ставшем уже обыденностью очередном летнем «стоянии» на Оке в 1538 г. Степан был одним из «голов для посылок» при первом воеводе передового полка князе В.А. Микулинском – должность для поседевшего на службе ветерана, прямо скажем, не ахти какая (конечно, «голова для посылок» должность ответственная, первого встречного на нее не назначат, но для ветерана – маловато будет). Но другого выбора не было (можно, конечно, было бы попытать счастья в Литве, как это сделали прежний сюзерен Сидорова, великий князь Иван Иванович, или князь Семен Бельский, но Степан не стал «перелетом»), и оставалось только служить дальше, рассчитывая на государеву милость.

 

Несомненно, Степан участвовал в памятных для русских и татар событиях холодного лета 1541 г. Крымский «царь» Сахиб-Гирей, давно угрожавший Москве нашествием, решился наконец исполнить свои обещания и во главе немалой рати явился, ведомый князем С. Бельским (который, кстати, по матери был родственником Ивана Ивановича Рязанского и потому претендовал на рязанский стол), на Оку под городком Ростиславлем. Правда, с ходу переправиться через реку ему не удалось – несогласие в татарском стане и отчаянное сопротивление ратников передового полка под водительством воевод князей И.И. Турунтая Пронского и В.Ф. Охлябинина не позволили ему этого сделать. Потеряв несколько часов, хан проиграл все. С холма на правом берегу Оки, где Сахиб-Гирей поставил свою ставку, он и его окружение «узре», что «идут болшие полки да и правая рука и левая; и начат царь зрети и дивитися, что идут люди многие, учредив полки красно: видят, а люди цветны и доспешны…»128. И далее летописец продолжал – «призва царь князя Семена Белского и князей своих: «сказали ми есте, что великого князя люди х Казани пошли, а мне и встречи не будет, а яз столко многых людей и нарядных, – писал русский летописец, – ни кутазников, ни аргумачников не лучися видати в одном месте; а старые мое татарове, которые на многых делех бывали, то же сказывают, что столко многих людей нарядных в одном месте нигде не видали»129. Впечатление, произведенное на Сахиб-Гирея упорством русских при обороне бродов через Оку и видом великокняжеских полков, в том числе и государева двора, было достаточным для того, чтобы «царь» отказался от дальнейших попыток форсировать реку и поспешил повернуть бесславно назад.

Был ли в 1541 г. Степан Сидоров сотенным головой в одном из полков государевой рати, бившейся с татарами на Оке, – неизвестно, но вот спустя два года, в 1543 г., он снова на беспокойной южной границе, в головах «у Николы Заразскаго», под началом тамошнего воеводы Я.А. Салтыкова (в списке зарайских голов, Степан, кстати, стоит на последнем месте)130. И надо полагать, что служил наш герой исправно, потому как по возвращении из зимнего 7056 (1547/48) года на Казань (а поскольку сам государь ходил на непокорных казанцев, то и двор был вместе с ним, и, следовательно, Степан Сидоров со своими сыновьями – непременно) рязанец был отправлен вторым воеводой в Зарайск131. Воеводство, пусть и вторым воеводой, в столь важной крепости, как Зарайск, – это уже серьезный успех. Правда, чтобы проделать путь от головы до городового воеводы, Степану потребовалось 10 лет – что ни говори, рязанское происхождение давало о себе знать.

В 7058 (1549/50) г. Иван IV, «не мога терпети от клятвопреступников казанцов за многия их творимые клятви и неправды»132, в ноябре снарядился во Второй казанский поход. И снова среди участников похода мы видим Степана Сидорова. «Идучи х Козани, – записано было в разрядных записях, – царь и великий князь послал воевод своих для своево дела и земского… козанских мест воевати и кормов добывати». И среди этих воевод был и наш герой133. Очевидно, что ветеран в предыдущие годы сумел выдвинуться, «наехать» себе «чести», и теперь получает ответственное задание и возможность действовать более или менее самостоятельно, что свидетельствует об определенном доверии к нему со стороны молодого царя. По возвращении же из похода Степан снова отправляется на беспокойную «крымскую украину», и снова вторым воеводой в уже хорошо знакомый ему Зарайск134.

К этому времени наш герой, судя по всему, окончательно вошел в узкий круг лучших воевод, которые пользовались доверием юного Ивана IV. Новые назначения для него идут одно за другим, фактически не давая возможности побывать дома. Не успев отбыть срок в Зарайске, как с Дмитриева дня (26 октября) 7059 ((1550/51) г. его отправляют на воеводство в Муром. Прошло два месяца, и «декабря в 26 день, пришли нагаиские мурзы Ураслан-мурза да Отаимурза да Теилякъ-мурза и иные мурзы со многими людми на Мещерские места и на Старую Рязань»135. К несчастью для татар, русские сторожи вовремя обнаружили их приближение, и украинные воеводы «сошлись» и дали отпор ногаям. «И по тем вестям были воеводы на Резани и ходили в поход боярин князь Петр Михайловичь Щенятев да князь Петр Ивановичь Микулинской, – сообщала разрядная книга, – да князь Олександра Ивановичь Воротынской; да от Николы Зарасково князь Дмитрей Иванович Пунков Микулинской. И сошлися воеводы вместе и приходили на нагайских людей во многих местех, и божиею милостию везде татар побивали, и Селейка мурзу взяли, и многих татар живых поимали»136. «Государев разряд» же дополнил это известие – согласно его показаниям, «в Ялатме были по нагайским же вестем и на деле были из Мурома воевода Семен Васильевич Шереметев, Степан Григорьевич сын Сидорова». В итоге для татар все закончилось очень и очень печально – пойдя по шерсть, мало кто из них даже и стриженым вернулся в родной юрт. Летописец со злорадством писал, что «сошлися воеводы резанские и мещорские вместе и шли до Шацких ворот и везде божиим милосердием побивая их (ногаев. – В. П.), а снеги великие да морозы, и позябли многие (ногаи. – В. П.), а достальных во многих местех розных казаки великого князя и до Волги их побивали». В итоге, по словам русского книжника, спастись сумели только сам Арсланмурза и Отай-мурза да с ними «пеших нагаи человек с пятдесят», а прочие «все божиим милосердием зле погибли»137. Русский книжник, конечно, преувеличил размеры разгрома, учиненного татарам русскими воеводами. Но не слишком, ибо Иван IV отписывал потом ногайскому Белек-Булат-мурзе, что согласно вновь заведенному обычаю, «которои на наши украины воиною ни придет, и тот жив не будет». И во исполнение этого обычаи Арслановых людей и иных, пришедших с ним, «тысяч пять или шесть людеи наших людеи саблею умерли. А иные у нас на Москве в тюрмах померли»138. Одним словом, урок молодым, но слишком самоуверенным мурзам был преподан основательный. Зачинщик набега, Арслан-мурза, поспешил «учинить правду» перед Исмаил-мурзой, братом ногайского бия Юсуфа и его преемником-нурадином, а по совместительству – еще и главным московским доброхотом в Ногайской орде, и отправить летом 1551 г. своего посла к Ивану вместе с послами от Исмаил-мурзы и других мурз. «А всех послов и гостеи и их людеи 750 человек, – отмечалось в посольской книге, – а лошадеи с ними 7500»139. Вслед за ними прибыли и другие ногайские послы, 250 человек с 2000 лошадей, и «против нагаиских послов велел царь и велики князь послати встречю Степана Григорьева сына Сидорова. Да с Степаном же посланы дети боярские московских городов». Иван, отличавшийся своеобразным чувством юмора, явно не случайно именно Сидорова назначил встречающим ногайских послов! И что еще интересно – наш герой не только обязан был организовать должным образом, с соблюдением всех тонкостей дипломатического протокола, встречу ногаев, но по царскому повелению «на базаре у них (ногаев. – В. П.) велено быти Степану»140. Кстати, конской торговле на Москве придавалось особое значение – ее порядок подробнейшим образом описал беглый подьячий Григорий Котошихин сто с небольшим лет спустя141. В частности, Котошихин отмечал, что воевода, ответственный за организацию торговли татарскими конями, должен был прежде всего отобрать «про царский обиход» лучших лошадей, записать их в специальные книги и запятнать, после чего наладить распродажу оставшихся и сбор «записных денег» с продажи.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru