Виталий Кирпиченко
Мальчик из контейнера
– Каждая вещь напоминает о них, а это страшнее всяких ссор. Вот чем плох брак по любви. Любимого забыть невозможно, он постоянно с тобой, в твоей душе, в твоей совести. Хотел бы сделать что-то не то, ан нет! Совесть тут как тут, смотрит на тебя с укором.
10 ноября 1982 года умер Леонид Ильич Брежнев. Был пасмурный день. Отпраздновали 7 ноября как-то вяло, без грома и оваций. Пронесся слух, что Брежнев очень болен, но не верилось, что так уж сильно он болен, чтобы придавать этому значение. Кто-то, может быть, и задумался о его судьбе, о его значении и роли в государстве. Прошел войну в окопах Малой Земли, не был трусом; любили ли его, или только уважали солдаты и офицеры, трудно сказать. Политотдельцы как-то в стороне были от масс, они вроде бы и в массах живут, вроде бы знают подноготную народа, но как-то однобоко. Знают беды людские, но оставляют люд один на один с этими бедами? Как-то не вяжется со смыслом. А вот что касается мировых революций, то они тут доки, каких свет мало видал. Брежнев, молва идет, прост был в обращении с низшим сословием, а кто к нему обращался из малоземельцев за помощью, если обращение доходило до него, всегда помогал.
Перед обедом в отдел кадров зашел майор Крутиков, он все еще надеется заполучить руку Лизы, присел на стул, закинул ногу на ногу, долго смотрел на затылок склонившейся над бумагами Лизы.
– Что, Елизавета Анатольевна, ждать нам теперь? Какие потрясения ожидают страну? – спросил майор, не дождавшись, когда Лиза обратит на него внимание.
– А какие могут быть потрясения? – в свою очередь поинтересовалась Лиза. – Страна верным курсом идет к коммунизму.
– Скажу вам как военный, на проторенной дороге чаще всего ставят враги мины. А врагов у нас не убывает, а прибывает.
– Значит, мы сильные и успешные, а это не всем нравится.
– Да, сильные и успешные, – после минутного молчания повторил Крутиков. – Такие сильные и успешные, что даже не верится. Афган с крестьянами в опорках на босу ногу, с дедовскими кремневыми ружьями не можем покорить за три года. Представьте теперь, если бы мы связались с НАТО? Не связываемся только потому, что страшно.
– Почему тогда НАТО не нападает на нас, если мы такие слабые, а они сильные?
– Они для этого достаточно умные.
– Какие же умные, если не видят выгоды?
– Вся беда их в том, что они понастроили небоскребов, это ж сколько мусора после них убирать.
– Ядерная война? Я правильно поняла?
– В недогадливости вас не упрекнешь.
– Спасибо за комплемент, Андрей Андреевич. А что вы думаете о ближайшем будущем нашей страны? Рассвет нам ждать или закат?
– И то, и другое не исключаю. Мы на макушке шара, с одной стороны рассвет, с другой – закат. Наше положение неустойчивое, это из физики, вот куда свалимся, там и будем.
– Не хитрите, Андрей Андреевич, – погрозила Лиза пальцем, оторвавшись на миг от бумаг. – Говорите начистоту, чтобы мне не обмануться. Не то брякну где-нибудь несуразицу.
– Если хотите, мой совет: нигде, никогда, никому, ничего не брякайте. Спокойней жизнь будет. Удивляйтесь, хихикайте, глазки закатывайте, ничего и никого, кроме погоды и американцев, не ругайте.
– Вы мне прямо жизнь премудрого пескаря предлагаете.
– Из-за любви к вам. Другому даю право выбирать свой путь самому. А вас мне жаль.
– Нет причин, Андрей Андреевич, для жалости. У меня все хорошо. Есть мама, дети, крыша над головой, есть голова. Все есть.
– Счастливый вы человек, Елизавета Анатольевна! Ну, что ж, Бог вам в помощь. И все же, надумаете, скажите, буду рад хоть чем-то помочь.
– Спасибо, Андрей Андреевич! – крикнула Лиза в спину уходящего Крутикова.
У подъезда своего дома Лиза встретила Валентину Ивановну с детьми. Коля и Кира возвращались после занятий в школе, а Толика и Василису Прекрасную бабушка вывела на улицу погулять, пока погода позволяет, заодно и в гастроном забежала, хлеба и молока прикупила. Молоко и хлеб – самый ходовой продукт в доме. Кира и Коля, а с ними и Толик с Васютой, пьют кружка за кружкой молоко в прикуску с хлебом. Хлеб любой идет за милую душу, а батон с изюмом – лакомство!
– Мама, надо детей приучать к мясу, – как-то посоветовала Лиза Валентине Ивановне. – Мясо надо для роста и развития мозга.
– Самое правильное, есть то, что хочется, – убедительно заявила Валентина Ивановна. – Организм человека – сложная штука, умная к тому же, и не станет просить то, что ему не надо. Пусть едят хлеб, пьют молоко, а придет время, будут есть мясо.
На кухне, уже после ужина, за чаем завели разговор о Брежневе, заодно вспомнили Сталина, Хрущева, погадали, кто будет следующий, не сошлись во мнении, но не огорчились, и решили: хуже не будет, хуже некуда. Но, как оказалось потом, они очень ошиблись – бывает и хуже. Еще как хуже!
– Я помню смерть Сталина, – сказала Валентина Ивановна, вращая на столе стакан с чаем. – Настоящее светопреставление. Люди не знали, что будет дальше, они пребывали в смятении. Были уверены, что бед не избежать, и защитить страну уже некому – все слишком мелки, что ли, по сравнению со Сталиным. Долгое время было затишье. Как в мертвом доме жили. Кто управляет страной, как управляет – народу не понять. Неделя прошла, другая – живем, как и жили, месяц, год – то же самое. Как-то помалу успокоились, а скоро и забылось многое, без чего, думали, не прожить, не устоять. Мне шестнадцать лет, я учусь в восьмом классе, мечтаю о поступлении в институт, как тут не отвлечься от всеобщего народного горя. Я скоро, данность молодости, забыла о том, что Сталин – наше все, и видела перед собой новую интересную жизнь студентки. В пятьдесят четвертом поступила в мединститут. Там узнала, кто такой Хрущев, каким был Сталин. Узнала, испугалась и не поверила. Сейчас говорят, с Хрущева начался упадок нашего государства, а я скажу, что он много сделал для народа, и, главное, дал ему глоток свежего воздуха. «Хрущевская оттепель» показала, как много значит для народа свобода мыслить и без боязни высказываться. Были и у него просчеты, и немалые. С колхозами, деревнями, укрупнениями, дурацкими налогами на крестьян за теленка, поросенка. За дерево и то надо было платить! Но при нем страна выскочила впереди всех в космос! Мы создали атомную бомбу! Радовались при этом искренне, что мы теперь под надежной защитой! Так оно и было. Мы знали, что Америка на нас не посмеет пойти войной, потому что тогда она перестанет существовать. Это знание подкреплялось делами – конфликты разрешались мирным путем. Уверена, Хрущев был патриотом страны, был, насколько мог, руководителем народа, который, по его словам, стоял уже одной ногой в коммунизме. Мы все стремились, а Хрущев больше всех, догнать и перегнать Америку во всем, а «по молоку и яйцам» – в первую очередь. Тогда же появилось много баек и анекдотов по этому случаю. Помню один. Спрашивает партийный работник колхозника: «Ты готов догнать и перегнать Америку?» Колхозник ему: «Догнать готов, а перегонять не стану!» «Почему?» «Чтобы заплаты на заднице не показывать им».
Посмеялись, и Валентина Ивановна продолжила:
– По-моему, он ошибку сделал со своим разоблачением Сталина, как тогда говорили: разоблачением «культа личности». Ну, был крут Сталин, да ведь тогда иначе трудно было выжить. Сколько разных народов, группировок, политических течений, воровства, грабежей, тайных врагов было в стране – не перечесть. Чуть зазевался – получай оплеуху. Может, не так уж круто надо было держать народ в узде. Теперь лишили народ кумира, хуже того, примера для подражания. Ставится под сомнение вся политика нашего государства. Появились сомнения вообще в социализме! Стали заглядываться на Запад, на Америку, сравнивать с собой. Появились вопросы, как у тебя сейчас: почему мы живем в передовом обществе, но у нас жизнь хуже, чем в загнивающем капитализме? Машину не можем купить, если даже сумели накопить денег, почему? Купили машину – не можем купить аккумулятор или колесо? Почему мы не можем сшить такие сапоги, какие шьют Италия или даже Польша? Почему я не могу съездить на отдых на какой-нибудь остров? Почему я врач или учитель получаю за свою работу копейки? А врач и учитель – основа здорового морально и физически человека будущего! Да много чего лезло в голову и не находило нужного ответа. Успокаивали себя тем, что всем сейчас трудно, но будет скоро хорошо!
– Да, скоро будет хорошо! – Лиза в задумчивости покачала головой. – Интересно, при царе мы тоже жили хуже всех?
– Я при царе не жила, а вот дедушки Стефан и Терентий жили. Дедушка Стефан погиб на войне, а Терентий кое-что рассказывал, да я как-то мало интересовалась. Помню, хвалил царя. Наверное, было ему за что хвалить. Да и что они могли знать о жизни в других странах? Ковырялись в поле, не разгибая спины, детей рожали и берегли – вот и весь их интерес. Дед говорил, что в лаптях ходили, в овчинных полушубках, ткали холсты и шили портки с рубахами. Зимою отдыхали от тяжкого труда, гуляли свадьбы, пили самогон. Не роптали на жизнь, наверное, нравилась она им такая, какая выпала на их долю.
Лиза улыбнулась чему-то, хитро посмотрела на маму, дождалась, когда она выскажется и заговорила:
– Мне мой жених рассказал анекдот. – Валентина Ивановна, наморщив лоб, посмотрела на дочь. По реакции на слова дочери можно было понять, что она не одобряет такого поведения с женихом или вообще с какими-то мужчинами, когда они рассказывают при ней анекдоты. – Червячок-сын спрашивает червяка-папу: «Скажи мне, папа, я родился в коровьей лепешке, а мог я родиться в яблочке?» Папа-червяк отвечает: «Мог, сынок, мог. Но родина, пойми, прежде всего!»
– Конечно, похожа наша Родина на лепешку, и люди-червячки недовольны своим житьем в ней. Только и в яблочке червячок не видит белого света. Он все точит-точит, и только для того, чтобы жить в темноте. Вылез на свет, и тут же попал в клюв птичке. Понесла птичка червячка, чтобы накормить птенцов. Птенцы выросли и полетели уничтожать вредных червячков и мошек. Так и в нашей жизни: люди-червяки живут только для того, чтобы поесть, а люди-творцы живут для того, чтобы мир был краше. Человек-творец и в лепешке найдет возможность проявить себя.
– Например? – сузила глаза Лиза.
– Нам в наследство от царизма досталась лапотная Россия, а человек-творец сделал ее передовой страной мира. Пройдет время, и страна будет самой передовой в промышленности, самой справедливой, обеспеченной всем не только необходимым, но и прекрасно сделанным. Не будет у нас, как ты говоришь, костюмов похожих на спецовку, а спецовки будут краше модельных одежд Парижа. «У нас все впереди!» – так говорили первые строители коммунизма, и они сделали многое, чтобы приблизить коммунизм. Второе поколение защитило не только свою страну, а всю хваленую Европу от Гитлера. Третье поколение восстановило разрушенную войной страну. Четвертое… – Валентина Ивановна задумалась.
– Что четвертому поколению предстоит сделать в стране, не заботящейся о своем творце? – не без яда в голосе спросила дочь.
– Вот этим и займитесь! Сделайте хотя бы для себя что-то хорошее! – Валентина Ивановна, при ее всегдашней выдержке, готова была сорваться на крик. – Не потеряйте хотя бы то, что до вас уже сделано другими, менее придирчивыми, но более думающими о Родине. Они жили по принципу: думай сначала о Родине, а потом о себе! Теперь общество стало с ног на голову и просит, даже требует, делать все для них, а о Родине можно вообще не думать. Откуда у вас такое иждивенчество? Чем вы живете вообще?
Тон разговора, обвинения, больно задели дочь. Она выкрикнула:
– Наши деды шли в бой, погибали и знали, за что погибают! Почему нашему поколению надо погибать на чужой земле за какую-то эфемерную идею? Ты мне на это можешь ответить? Можешь! Но мне ответ не нужен, я его знаю.
Чем закончился бы этот разговор, можно только догадываться. Но он закончился банально – маленьким членам пятого поколения пришло время почивать. Об этом они напомнили необычной тишиной.
Валентина Ивановна внезапно переключила внимание на соседнюю комнату.
– Какая-то непонятная тишина, – сказала она.
Лиза вскочила со стула и убежала в ту комнату, откуда распространялась страшная тишина. За дочерью устремилась Валентина Ивановна.
– Уснули на полу, – шепотом сказала дочь, укрывающая сынишку и дочь одеялом.
– И мы хороши, две дуры, – так же шепотом сказала Валентина Ивановна. – Нужна нам была эта политика. Без нас не разберутся.
В метаниях, переживаниях, исканиях большая семья Валентины Ивановны дожила до девяносто третьего года. Года выпуска Коли и Киры. У Толи выпускной в следующем. Ребята вымахали под два метра, не совсем под два, но хорошо вымахали, и Кира превратилась из Кощея Бессмертного, как называла в шутку ее Валентина Ивановна, в прекрасно сложившуюся девицу. Темно-русые густые волосы, серо-зеленые большие глаза, черные брови не могли не привлечь внимания парней. И ей было радостно знать, как она хороша. Мама Валя была на страже. Все чаще она заводила разговор на тему любви и верности. Приводила примеры из жизни известных людей, которые не смогли устроить свою личную жизнь, называла причины неудачных браков. В другой раз обсуждали тех, кто через всю жизнь пронес любовь и верность. Беседуя, Валентина Ивановна старалась вызвать у Киры желание быть откровенной с нею. Она знала, что откровение – путь к успеху в воспитании детей. Зная истину, можно решить любую задачу. У замкнутого человека – душа потемки, и много ли даст общение с таким человеком. Кира была открытой с детства. Ей не терпелось рассказать маме все, что она видела, слышала, узнала. Валентина Ивановна всегда выслушивала ее то восторженные рассказы, то возмущенные, даже когда было невмоготу из-за плохого самочувствия, она выслушивала, не подав и малейшего признака нежелания беседовать. Так и сложились у них доверительные отношения. Кира знала, что мама может и пожурить, но по делу; может и похвалить, иногда и авансом, зная силу доброго слова. Училась Кира тоже хорошо. Правда, неровно. Хуже получалось с химией и точными науками. Тригонометрию терпеть не могла! Но взяла усидчивостью. В противовес нелюбимым, очень хорошо получалось с гуманитарными предметами, особенно с литературой. Она даже попыталась написать роман о любви ученицы к преподавателю русского языка, и название придумала хорошее – «Сердца бьются в унисон», но на странице 43 запал ее иссяк, и преподаватель смотрелся уже не как романтический герой, а как скучный буквоед. Стихи получались лучше, но тоже не избежали штампов. Небо голубое, солнце красное, восходы и закаты со всеми цветами радуги, патриотизм вызывающе криклив… И тетрадь со стихами решила не показывать преподавателю литературы до поры до времени.
Разговор о профессии заводили несколько раз. Валентина Ивановна хотела видеть Киру врачом. Но не настаивала, щадя желания дочери. Кире не хотелось говорить маме, что медицина ей совсем не нравится. Она боялась обидеть ее отказом, не противоречила. Да и с химией, предметом нужным в медицине, были нелады. Учить латынь, только чтобы выписать рецепт? Целый язык – для рецепта! Учиться на преподавателя русского языка и литературы? Заканчивать институт, чтобы писать без ошибок? А что случится, если и напишу без института с одной-двумя ошибками? Мир перестанет существовать? Пушкин и тот писал с ошибками! А если изучать его для того, чтобы писать книги? Конечно, не помешает грамотность! Опять же, много писателей, которые пришли в литературу совсем с другой стороны, и они показали себя лучше литераторов-профессионалов. Ради того, чтобы знать, что за подлежащим должно идти сказуемое, а потом второстепенные члены предложения, надо корпеть над учебниками пять лет? Знать язык, знать правила написания книг, но не знать жизни – разве при этом можно написать хорошую книгу? Высосанная из пальца галиматья никого не удивит, никого не заинтересует. Фальшь раскусят с первых слов.
До экзаменов осталось три месяца, а Кира так и не знала, куда ее ветер занесет.
Коля будет поступать в Армавирское военное училище летчиков. Он уже прописан в военкомате, прошел медицинскую комиссию – никаких препятствий для поступления нет. Только бы выдержать конкурс! Вне конкурса будут суворовцы и те, что учились в аэроклубах. Тут Коля ничем не может похвастать. Остается удивить знаниями. Да и тут не совсем так, как хотелось бы. Не медалист. Твердый хорошист! Но таких будет избыток, а потому надо подштудировать математику и физику. Знать лучше, чем по школьной программе проходили. Брать уроки – нет лишних денег. Остается: купить справочники и пособия для поступающих в вузы. И Коля засел за учебники. До поздней ночи корпел над книгами, писал, чертил, считал, выводил формулы… Все давно видят не первый сон, а он с кружкой кофе на кухне «грызет гранит науки».
Валентина Ивановна не одобряла выбор Коли, более того, она была против. Двое погибших мужчин в семье – этого достаточно для объяснения причины ее протеста. Но она не настаивала, не отговаривала, а только в своей манере замечаний, примера, подсказки старалась сбить его с намеченного жизненного пути. Коля даже подумать не мог, что мама не хотела бы видеть его летчиком. Муж – летчик, зять – летчик, так кем же быть сыну? Вопрос излишний. Он будет летчиком! Даже если не получится в этом году, поступит в следующем. Год поработает на заводе, позанимается еще и поступит.
Выпускной бал прошел красиво и волнующе. Ждали долго момента расставания с детством, юностью, с вынужденным однообразием. Хотелось свободы! Полета ввысь! К солнцу! И в то же время, как грустно и тягостно от мысли, что уже никогда не будет у тебя привычных друзей, шумных школьных дней, тайной влюбленности, возникшей как из сказки. Вчера только была она девчушкой с рыжими косичками, веснушками на курносом личике, а сегодня это голубоглазая красавица с роскошной прической. Вчера он был вихрастый мальчишка-забияка, носился по коридорам как угорелый, на его курточке всегда не хватало пуговиц, зато с избытком было чернильных пятен, а сегодня это высокий, стройный парень-весельчак, душа класса.
Во время танцев к Кире подошел парень-весельчак, только был он почему-то более смущен, чем весел.
– Ты уезжаешь из Липецка? – спросил он Киру.
– Наверное. Не знаю пока, – ответила она, и как-то по-особому посмотрела на паренька. – А ты?
– Тоже пока не знаю.
– У меня мама не совсем здорова, – сказала Кира.
– У меня мамы совсем нет.
– Я знаю. Ты из интерната.
– Да, оттуда. Теперь надо где-то работать. Работать и учиться.
– В вечернем или заочном?
– На заочном, наверное, проще.
– Жить есть где?
– Обещают комнату в общежитии, потом, как освободиться какая-нибудь квартира, сказали, переведут.
– В общежитии не очень хорошо, говорят, жить.
– Многое зависит от самого. Опыт выживания имею, – усмехнулся, – не пропаду.
– У меня тоже есть такой опыт, – вдруг, совсем того не желая, открыла свою тайну Кира.
– Какой? – не понял юноша.
– Я до трех лет была в детдоме.
– А где родители?
Танец закончился, пары разошлись. Юноша поглядел на Киру какими-то необыкновенными глазами, в них, кроме откровения, была нескрываемая радость. Был еще один у них танец, в конце которого Гриша, так звали юношу, передал Кире записку с номером его телефона.
Колю пригласила на танец Адель. Она училась в параллельном классе, и часто они встречались в коридорах школы как старинные друзья. Адель занималась в хореографическом кружке, успех ее был сногсшибательный, все ей пророчили звездную жизнь. К ее чести, очевидно, в том заслуга воспитателей детдома, она не задирала нос. Но дистанцию держала. Недолюбливала «домашних», это если мягко сказать. Считала их изнеженными слюнтяями. Друзей и подруг среди маменькиных деток не имела, а желающих к ней приблизиться, отшивала просто – уходила, не дослушав и половины их банальной истории.
– Ну что, Кока-Кола, пришла пора и нам расставаться? – сказала Адель улыбаясь. Улыбка была не прежняя, а какая-то вымученная, наигранная.
– Да, Адель, се ля ви! Никуда не денешься! – попытался так же в игривой шутке скрыть свое волнение Коля.
– Ты не передумал? Там же опасно.
– Где ее нет, этой опасности. Каждому из нас может свалиться кирпич на голову, но мы же не ходим с подушками на голове. Я верю в судьбу. В моей судьбе нет на крыше кирпича, поджидающего меня.
– Хорошо, если бы так оно и было, – согласилась Адель, и спросила: – Куда собирается поступать Кира?
– Во все ВУЗы мира, – улыбнулся Коля. – Видел ее, читающей объявление педагогического. Но с таким же успехом она могла читать и из технического нашего.
В конце бала Коля, прощаясь с Адель, попросил ее приходить к ним в гости.
– Мама вас всех часто вспоминает, – сказал он, чтобы усилить значение приглашения.
– Спасибо! – поблагодарила Адель, и спросила, когда Коле уезжать в Армавир. – Обязательно зайду, – заверила она, чмокнув, прощаясь, его в щеку. – Привет маме Вале передавай!
Мама Валя ушла почти сразу же после торжественного часа. Она поздравила, не показав слез, своих детей и Адель с окончанием школы и вступлением в большую жизнь. Ушла незаметно для детей, которые вдруг стали совершенно другими, они скачком повзрослели. И родители для них в одно мгновение превратились не в наставников, а в равных, с кем можно и поспорить, отстаивая свою точку зрения. И это справедливо. Взрослые выработали свои правила жизни, определили принципы и нравственные убеждения, и считают, что имеют право заставить следовать этим принципам и правилам своих детей. Дети, вкусив чего-то нового из других миров, считают старшее поколение изрядно устаревшим в своих правилах, порой даже смешным, и отстаивают свое право на иную жизнь.
– Да, конечно, – говорят родители своим строптивым детям, – вы умные, мы дураки! Только когда жареный петух клюнет, то прибежите к дуракам просить помощи!
– Не прибежим! – заверяли дети.
Валентина Ивановна шла по темной улице и ворошила в памяти прожитые годы. То она видит себя в белом платьице на выпускном вечере, видит, словно наяву, своих школьных друзей. Какие они все родные и хорошие! Вот Гоша Сергеев. Чуб ершиком, но ершик совсем не колючий, а мягкий. И характер у Гоши мягкий. Улыбка никогда не сходила с его губ, а чему было радоваться! Отец погиб на войне, у матери остались два сына, одному пять лет, второму – восемь. Дальний хутор, брошен, казалось, чтобы проверить, выживут ли люди без еды и тепла. Выжили! Хотелось пожелать Гоше хорошую жену, которая бы с ним в огонь и в воду, чтоб дорожила его верностью, оберегала его от злых людей. Он нуждался в защите.
Илюша Седов. Тоже добряк! Любил смеяться, и смеялся над каждой, порой совсем не смешной, шуткой. Валентина Ивановна улыбнулась, воскресив в памяти заливистый, с подвыванием, смех Илюши. Анатолий Жарков. Постарше всех был на два-три года, и этих лет ему доставало, чтобы смотреть на расшалившуюся ребятню с презрением. Где он теперь, чем занимается? Наверное, какой-нибудь партийный чиновник, не меньше. Ваня Седышев, прекрасный парень! И девчонки наши просто заглядение! Одеты Бог знает во что, а красавицы! Какие они хозяюшки и работницы я уж и не говорю!
«Что это они у меня все хорошие такие, хоть на божничку! – задала себе вопрос Валентина Ивановна, и тут же ответила: – Они такие и были на самом деле! Без прикрас! Время делало нас такими. Тяжелое, суровое время сплачивало нас, а не разъединяло!»
Улица безлюдная. Вечер тихий и теплый. Ветерок с реки вдруг примчится, шаловливо поцелует и умчится искать еще кого-то, чтобы и с ним сыграть такую же шутку.
«У меня было белое атласное платье с рукавами-фонариками, белые носочки и туфельки на полукаблучке. На все это мы с мамой откладывали по рублю больше года. Бедная мама! Она проходила всю жизнь в кирзовых мужицких сапогах, в ватной телогрейке и платке. Выходная одежда: платье из ситца, на ноги черные туфли со шнурками, какое-то дикое пальтишко мрачного вида. И никогда я не видела ее злой и сердитой! Видела убитой горем, но только не с убитой душой! Мама, мама, как я жалею тебя! Как понимаю теперь! Как я виновата перед тобой! За что, не знаю, но виновата! Прости, если можешь!»
Валентина Ивановна почувствовала, как по щекам поползли слезы.
«Ну, вот, только этого не хватало!» – упрекнула она себя, не зная за что.
Адель пришла через день. Ее было не узнать. Это была уже не школьница, а совсем взрослая девушка. Коля, открыв дверь, увидел Адель и остался с открытым от изумления ртом. Часто моргая, он силился побороть в себе изумление и не мог. Перед ним была не привычная общительная, улыбающаяся Адель, а что-то такое, к чему хочется прикоснуться, обнять по-свойски, и в то же время оторопь сковывает тебя.
Адель заметила перемены в поведении Коли, ничего не сказала, а только еле заметно улыбнулась.
– Не помешала вам? Не расстроила планы? – спросила улыбаясь.
– Д-да н-нет, – ответил Коля, все еще не веря своим глазам.
– Все дома? – спросила Адель, уже потешаясь над видом Коли.
– В-все.
В коридор вышла Кира. Ей было интересно узнать, с кем так долго разговаривает брат. Увидев Адель, кинулась к ней на шею, словно после многолетней разлуки.
– Аделька, как я рада тебе! Проходи в зал! Чего тут стоите? – затараторила она, увлекая подружку в комнату.
Адель оглянулась, и не могла не рассмеяться при виде Коли.
Через полчаса Кира выскочила на кухню, поставила на плиту чайник.
Пили чай на кухне втроем. Коля, как говорится, уже оттаял, но все еще посматривал с долей неверия в преображение школьной подруги. Мулатка Адель взяла от родителей все самое лучшее: изящные черты лица, огромные черные глаза, красивые губы, сахарной белизны зубы и темно-шоколадный цвет кожи. Фигурка точеная! Радоваться бы Коле, что рядом с ним такая красавица, а он приуныл. Красавица Адель отдалилась от него на такое расстояние, что дотянуться до нее было очень трудно. Тут же пришли ему на ум его недостатки: невысокий рост, неатлетическая фигура, не блондин и не жгучий брюнет, а что-то среднее, глаза, правда, ничего, серые такие, недавно были голубые, а тут потемнели ни с того ни с сего. «Она меня никогда не полюбит, – горевал Коля. – А если и полюбит, то ненадолго. Есть много, кто лучше меня! Буду летчиком! И тогда она полюбит меня!»
За чаем Коля был молчалив. Девочки, казалось, не замечали его плохого настроения, болтали и смеялись от всей души. Адель изредка бросала взгляды на скисшего парня, и он перехватывал эти взгляды, но не придавал им особого значения. Что с того, что смотрит? На то и глаза, чтобы смотреть.
Адель дождалась прихода Валентины Ивановны, поговорили они с ней немного, и она засобиралась уходить. Валентина Ивановна уговаривала ее остаться на ужин, но Адель, сославшись на занятость, поблагодарив за приглашение, отказалась.
– Коля тебя проводит, – распорядилась Валентина Ивановна, и попросила Адель почаще наведываться к ним, тем более скоро дом их покинет главный мужчина, и останутся в нем горевать три одинокие бабы. Адель обещала число одиноких баб увеличить до четырех.
Накинув легонькую курточку, Коля пошел провожать Адель до детского дома. Долго шли молча. Коля, убежденный в своей непривлекательности, крест поставил на красавице. Адель же только теперь поняла, как дорог ей этот паренек с непростой судьбой. Что его нашли в контейнере из-под мусора, узнала случайно. Проговорилась одна из воспитательниц. Она за чашкой чая рассказывала другой воспитательнице, как нашли новорожденного, и его потом усыновила врач детского дома, с ним заодно взяла и девочку-отказницу. Теперь эти дети окончили школу, очень хорошие дети. Такие и у родных родителей редко бывают. Адель долго думала, вспоминала, догадывалась, кто эти дети, и решила, что Коля, Кира и их мама врач Валентина Ивановна – это они. Смутно, как сквозь кисею, припомнился день рождения и мальчик с испуганными голубыми глазами за одним столиком с нею. Они тогда ели настоящий торт! Свечи были. Адель тогда танцевала и держалась за руку этого мальчика. Рука была горячая. Потом мальчик исчез из детского дома надолго. Появились они уже втроем на каком-то празднике, пришли с мамой Валей, врачом детского дома.
Коле хотелось говорить, но он не знал, с чего начать разговор, все придуманное было не то, что надо. Лезла всякая чушь в голову, и ничего толкового. Выручила Адель. Она, казалось, ни с того ни с сего, вдруг предложила пройти до реки, посидеть на бережку.
Идти недалеко, река Воронеж была в трех кварталах от дома, и скоро они стояли на берегу и смотрели на тяжелую темную воду. На воде качалось несколько лодок, в них сидели скрючившись рыбаки.
Адель подошла к краю берега и попросила Колю помочь ей спуститься к воде. Коля подал руку. Адель крепко ухватилась за нее своей маленькой сильной рукой. Что-то непонятное заставило забиться сердце паренька так, что успокоить его было невозможно.
Опустив руки в воду, Адель долго смотрела в глубину, а потом тихо сказала:
– Уплыть бы куда-то далеко-далеко, на край света. И чтобы вокруг никого! Чтоб ты и лебеди, да козочки приходили бы попить водички…
Прошла по мокрому песку, изредка подбирая камешки и бросая их в воду. Камешек, глухо булькнув, скрывался в темной воде. Дорогу перегородило принесенное рекой корявое дерево. Адель посмотрела на Колю и молча протянула к нему руки. Легким мотыльком взлетела она на берег, не рассчитала и оказалась в объятиях юноши. Опять этот жар, опять неудержимое биение сердца! «Такие же горячие ладони, как шестнадцать лет назад!» – подумала Адель.
5 июля из горвоенкомата пришел вызов, 8 июля Коля был в Армавире. Он – абитуриент военного училища летчиков-истребителей. Бросилось в глаза разнообразие во всем. Много солнца. Тьма людей, и все разные. Со всей большой страны слетелись птенцы, чтобы стать соколами да орлами. У входа в училище стоит, устремившись ввысь, самолет-истребитель, отливает лучами солнца его алюминиевая поверхность. Коля долго смотрел на самолет, и ему не верилось, что когда-то он будет бороздить воздушный океан на таком корабле. Не верилось в такое счастье. Неверие подкрепляли отъезжающие по своим прежним адресам неудавшиеся асы. Большими группами покидали училище отчисленные по изъяну здоровья, гораздо меньше было тех, кто завалил экзамены. Оно и понятно: летчику крайне необходимо хорошее здоровье. Бешеные перегрузки в полете, нештатные ситуации требуют грамотных действий, а это возможно только при хладнокровии, которое, не что иное, как следствие крепкого организма.
Группа, в которую был включен абитуриент Шевченко Н. А., насчитывала двадцать человек. В основном это были жители из центральных областей, были и с окраин страны. Один прибыл аж с Камчатки! Из Алма-Аты один, из Иркутска один, из Армении один и из Узбекистана тоже, из Украины три, из Белоруссии два. В палатке на сто двадцать человек размещалось шесть групп. К группе был приставлен в качестве старшего солдат срочной службы – из дембелей, стариков. Со всеми вопросами полагалось обращаться к нему. Он же представлял группу на медкомиссию (ВЛК), на экзамены. Дневальных по палатке назначал тоже он.
