Виталий Гадиятов
Золото народа
– Эй, друг, ты жив? – наклонившись, крикнул он Ивану.
Тот кивнул.
– Ну, слава богу! Лови веревку.
В яму полетел толстый капроновый фал.
– Не могу, рука болит, – Иван показал на руку. – Я сам не выберусь.
Бородач принес две лесины и положил их поперек ямы. Между ними осталась веревка.
– Ты обвяжись вокруг пояса, а я потихоньку буду тащить. Потом перехватишься за жердь. Главное, спокойно и без резких движений.
С трудом бородач его вытащил. Сразу подскочила собака. Она угрожающе зарычала.
– Чара, назад! – крикнул хозяин. – Нельзя!
Бородач был ростом с Ивана, поджарый. В нём чувствовалась сила и уверенность в себе. По его серым глазам Иван увидел, что он молод. Черная борода делала его солидней, но совсем не старила. Спаситель Ивана был в полинявшим брезентовом костюме и в коротких резиновых сапогах. К камуфляжной шляпе была пришита сетка, которую он отвернул назад. Иван подумал, что эта шляпа служит ему накомарником. На плече у бородача висела двустволка. Как определил Иван – это был «зауэр». Похожее ружье он видел у своего приятеля в Москве. Досталось оно ему по наследству от отца, и тот им ужасно гордился, но из этого ружья ни разу не стрелял.
– Зашибся? – спросил бородач.
– Рука… – Иван не договорил и невольно застонал.
– Понятно. Ну, считай, – тебе повезло. Ты просто в рубашке родился. Мог насмерть разбиться. Глубокая яма.
Рукавом он вытер пот с лица и, сняв шляпу, пригладил свои светлые волосы. Короткая стрижка ему очень шла и молодила.
– Не говори, – сразу поддержал его Иван. – Думал, не вылезу. Глубо-о-кая. – Последнее слово он сказал протяжно, вкладывая в это что-то своё. Скорее всего, он ещё не мог осознать, что уже наверху и теперь ему ничего не грозит.
– Это моя яма. Я выкопал, – сказал бородач. – Тут, понимаешь, медведь шатается.
– Ну ты даёшь! – только и произнес Иван. От неожиданности он растерялся и не знал, то ли ему ругаться, то ли смеяться.
– Прости. Понимаешь, не думал, что тут люди могут оказаться. Не сезон – сейчас здесь делать нечего. Просто хотел поймать медведя. Я давно его пасу. Хитрый чёрт, всё время от меня уходит. Вот собирался завтра проверять, но как выстрел услышал, сюда рванул. Почему-то сразу подумал, что с кем-то беда.
Возле ног бородача вьюном крутилась лайка. Она была такой красивой, что Иван не сводил с неё глаз. На светло-серой груди выделялся белый передничек. Такими же белыми были и задние лапы. Собака заискивающе смотрела на них обоих и как будто говорила, чтобы они не ссорились.
– Ну ладно, давай об этом забудем, – сказал Иван примирительно.
Бородач оказался тем самым Николаем Клочковым, которого он хотел встретить. Николай взял его рюкзак, подхватил ружье, и они пошли к зимовью.
Глава 8
Борис осмотрел браунинг. Он вытащил обойму с патронами, взвел затвор и, как в американском боевике, взяв пистолет двумя руками, нажал на курок. Раздался тихий щелчок. Это он повторил еще несколько раз. Пистолет работал безотказно. На свету он холодно играл вороненой сталью. Чувствовалось, что хозяин за ним следил и содержал в полном порядке. Вдоволь наигравшись, Борис отложил пистолет и принялся за тетрадь.
Внешне ничем особенным она не выделялась: обыкновенная общая тетрадь в черном коленкоровом переплете, похожая на те, в каких пишут школьники и студенты. Да и мало ли у кого еще могут быть общие тетради. Но одно то, что она лежала в тайнике рядом с пистолетом, заставляла Бориса отнестись к ней с особым вниманием.
В открытое окно ветром загнало холодный воздух. Запахло свежестью и листвой весеннего леса. Было слышно, как на улице мяукает кошка. Временами она неистово кричала. Борис высунулся в окно и, недолго думая, запустил старым дедовым ботинком. Под окном сразу установилась тишина.
Борис пролистал тетрадь. Она была полностью исписана мелким не очень разборчивым почерком деда. С первого взгляда, судя по объёму текста, эту тетрадь можно было принять за конспект трудов классиков марксизма-ленинизма или лекций по общественным дисциплинам, каких в студенчестве Борис тоже написал немало. В тетради были поля, и нигде ни одна буква за них не вышла. Не было здесь и помарок. Но больше всего его удивило то, что в тетради не было ни одной заглавной буквы, ни одной красной строки – только сплошной текст. Если бы ни разные чернила и разный нажим пера, можно было бы даже подумать, что всё написано на одном дыхании. На самом деле текст состоял из небольших кусков, написанных явно не за один присест. Ведение этой тетради показалось Борису довольно оригинальным. Даже если один текст заканчивался в конце строки, новый всё равно продолжался там же. Такую необычную запись в тетради, когда там ничего не выделено, можно было бы объяснить стремлением сэкономить бумагу. Это было бы вполне оправдано, когда у человека не было средств купить новую тетрадь или же их не продавали. Однако, зная деда и то время, в которое он жил, в этом можно было усомниться.
«Скорее всего, дед преследовал другую цель, – разглядывая текст, решил про себя Борис. – Не привлекать к тетради лишнего внимания».
Два абзаца в тетради всё же получились. Возможно, они были сделаны случайно и, чтобы ничего не выправлять, оставлены. Хотя не исключено, что дед не выдержал и умышленно выделил эти места. Внимание Бориса привлек последний абзац. Начинался он со слова «золото».
Для Бориса это слово значило очень много – это было то, что он так рьяно искал, из-за чего затеял эти поиски, перевернул весь дом и всё ещё не мог остановиться. С помощью этого золота можно было многого добиться в этой жизни, главное – поправить своё материальное положение.
«Золото поначалу пошло неважнецкое, – с трудом разбирая дедов почерк, читал Борис. – После каждой промывки осужденный Баринов, числившийся десятником, снимал с бутары всего несколько грамм. Большей частью золото было мелким и каким-то угловатым с исчерканной или шероховатой поверхностью. Песок да песок. Скажи мне кто-нибудь раньше, что это золото, я бы поднял его на смех…»
– Ёлки-палки, – испуганно пробормотал Борис, – это же дневник деда. Похоже, что он вёл дневник. Вот это новость! Может, здесь написано, куда он его спрятал?
«Десятник мне всё время говорил, что к самому месторождению мы еще не добрались, но оно должно быть где-то рядом. Золотоносной породой могут быть выходы скальных пород или кварцевые жилы. Короче, как я его понял, надо искать рудные тела. Вообще этот Баринов доверия мне не внушал. Отчасти виной тому была его непролетарская фамилия, но корень зла заключался всё же в другом. Осужден он был за антиреволюционную деятельность. По своей натуре мужик он вроде бы так ничего себе, но такой шибко грамотный, самоуверенный весь из себя и говнистый. Словом, белая кость – вот кто такой Баринов. Лапши он мог навесить хоть на оба уха. Тут уж плёл он так, как бог на душу положил. По происхождению Баринов был выходцем из старых питерских интеллигентов, горный инженер по образованию. Я потихоньку стал его контролировать на случай утайки и хищения драгоценного металла. Мне совсем не нравилось, как он наладил промывку песков и добычу золота. Всё время я думал, что металл уходит вместе с породой в отвал. Или, попросту, мы его теряем. Приставил я к нему для порядка своих осведомителей Ваську Филина и Ивана Лободу. Приказал, чтобы ни шагу от него, полный контроль за каждым движением. Даже в сортир чтобы, и то вместе. Думал, что если попадется Баринов, то пущу его в расход: нечего со мной в бирюльки играть. Расстреляю собственноручно как последнюю собаку. Я был просто уверен, что золото он умышленно не домывает. А это, значит, вредит всей нашей стране, не хочет, чтобы мы жили лучше. Получается – этого врага народа не исправил даже лагерь. Таким дорога одна… А как его проверишь? Он был грамотным и так мог прикрыться – комар носа не подточит. Ковырни я его раньше времени, можно уйти несолоно хлебавши. Потом он бы надо мной ещё и посмеялся. Я долго думал, как его вывести на чистую воду, и придумал: промытую породу надо ещё раз промывать. Думал, если есть там золото, то оно себя покажет. Его не спрячешь – оно обязательно вылезет при повторной промывке. Когда мы стали промывать отработанные отвалы, десятник как будто бы даже и не удивился. Говорит мне, что он и так проводит контрольное опробование, да только не так часто, как я заставил это делать. По результатам этого своего опробования он как будто бы вносил какие-то поправки при промывке и таким образом добивался полнейшего извлечения металла. Действительно, в промытой породе золота мы не поймали. Ничего не скажешь, чисто было сработано: весь металл мы, оказывается, выбрали. А сам же он мне об этих своих хитрых штучках никогда не говорил. Что он делает, как делает – молчок. Вот что значит тихушник. Такие люди всё прячут, лишнего слова из них не вытянешь, но все себе на уме. Вот это и есть контра! Словом – это не наш человек, не наш. Давить таких гадов надо…»
Почерк тут стал неразборчивым. Было видно, что рука писавшего дрожала. Возможно, от накатившей злобы или по другим причинам дед остановился, перестал писать.
– Ладно, это все не то, – бубнил Борис, разбирая дедову писанину, – процесс добычи мне не нужен. Мне бы готовый результат. Сколько же они его намыли? Где это? Где?
Он быстро перелистывал тетрадь, бегло читая отдельные строчки. Там рассказывалось об организации лагеря, о строительстве какой-то бани. Словом, о чем только ни писал дед, только не о золоте. Борис уже стал нервничать. Такое подробное описание его сейчас не интересовало и уже начинало раздражать. В этой тетради он сейчас искал только подтверждения своих предположений и ответа на беспокоивший его вопрос: где же золото?
Кабинетные часы пробили два. Борис их отремонтировал, и с его приходом в этот дом вошла новая жизнь. Дом ожил. В этом было что-то символичное: часы стали отмерять другое время – отпущенное ему. Борис выглянул в окно. На улице было тихо и безлюдно. Город погрузился во тьму. Только в соседнем доме напротив светились редкие окна. Сквозь трепетавшие на ветру листья высоченных тополей виднелись ярко сверкавшие звезды.
Дед, видно, по памяти написал о событиях давно прошедшей молодости, поэтому его записи больше походили на мемуары, чем на дневник. В одном месте взгляд Бориса снова остановился на слове «золото». Написано было так неразборчиво, что только с третьего раза Борис понял смысл. Там говорилось о том, что максимальные по содержанию навески золота десятник намыл из породы, принесенной со склона высокой горы. Она возвышалась в нескольких километрах от их лагеря и спускалась в узкий распадок. Выше этот склон всюду зарос густым стлаником и высоким кустарником тальника и ольхи. Именно там нашли это золото. Пришлось вырубить все кусты и полностью его очистить.
«Тут осужденные пахали у меня от темна до темна, – писал дед в тетради. – Никаких поблажек я им не давал. Гоняли мы их, как бешеных собак. Доставалось и охране. Я их заставил навсегда забыть о каких-либо дружеских отношениях с заключенными и не давать им передыху. Все они враги народа, – внушал я им ежедневно, – и к ним соответственно и надо относиться. У некоторых это отложилось хорошо, и они старались, как могли. А были среди охраны и жалостливые. Тем я быстро крылышки подрезал, боролся с ними всеми силами. Я их наказывал так же, как зэков, объявлял наряды, сокращал паёк. И только после такой воспитательной работы они тянули эту лямку, как надо. Весь склон горы десятник разбил на небольшие квадраты. Из центра каждого квадрата заключенные отбирали по несколько мешков породы и сносили ее вниз на промывку».
Борис это описание пропустил. Здесь опять рассказывалось не о том, что его интересовало. Методика поисков золота и промывки породы ему сейчас была не нужна. О самом десятнике дед снова упомянул. Он довольно подробно написал об этом человеке. Десятник почему-то заинтересовал Бориса.
– Это что за самоучка-рудознатец такой? – произнес он вслух, разбирая почерк деда. – Это где же он так научился золото искать? Ну и умелец!
Борис подумал, что таких толковых мужиков как раз сейчас и не хватает. Было бы их больше, может, и жили бы по-другому.
– Вот молодец этот Баринов! Молоде-е-ц! – шептал Борис, читая тетрадь. – Здорово мужик работал.
«Странный этот Баринов, – писал дед. – Пока я его не трогал, он сам что-то мудрил: на клочке бумаги прикидывал, где надо искать и сколько там можно взять металла. А как я ему сказал, что если не найдешь хорошего золота, поставлю тебя к стенке как контру последнюю, тут у него как бы даже интерес пропал к работе. Сачковать стал, сука, саботировать трудовой процесс. Я ему говорю: “Ты не для меня стараешься, а для Родины”. А он смеется: “Меня Родина сюда ни за что сослала, а ты хочешь, чтобы я пахал на благо этого Отечества. Да ещё грозишься расстрелять меня. Хрен тебе! На, выкуси! Я добровольно вкалывать не буду. Пока был интерес, работал. А теперь его нет, он весь кончился…” Так этот паршивец и стал отлынивать от работы. Как будто сам напрашивался, чтоб пустили его в расход. Но ничего, не мытьём, так катаньем я быстро его приструнил. Для начала я ему сократил пайку. Жратвы и так никому не хватало, а по сокращённой норме можно было быстро загнуться. Смотрю, мужик сразу отощал, еле ноги волочит. Ну, словом, дошел до ручки. Но вижу – всё равно упорствует: норму никак не делает. Вот тут я уже не выдержал, приказал, чтобы всыпали ему по первое число. Да только мои молодцы малость перестарались и чуть было его до смерти не забили. Вовремя остановил. После этого он бузить перестал. Видать, одумался: жить-то охота».
Над Борисом летала большая черная муха. Он отмахивался, но муха не отставала, назойливо гудела, и в ночной тиши комнаты казалось, что это тяжелый бомбардировщик на бреющем полете проносится над головой.
– Ну и зверь этот дедуля, – перелистывая тетрадь, ругался Борис, которого распирала злость на своего родного деда. Изловчившись, он со всего маху шлёпнул муху. В комнате сразу установилась тишина.
За время чтения этого дневника Борис уже успел испытать радость и отчаяние. И вот теперь пришла ненависть. Обидно было сознавать, что все это написал его родной дед – прямой участник тех событий.
«Результаты промывки каждой пробы Баринов заносил на лист бумаги. Там у него уже стояли точки с номерами колышков. Возле них он вписывал количество намытого в каждом квадрате металла. Цифры с равными значениями он соединил. Получились замкнутые фигуры неправильной формы, похожие на горизонтали топографической карты. Центральные части этих фигур, где были самые большие содержания золота, Баринов заштриховал. Их он назвал золоторудными зонами с максимальным содержанием металла. То есть это и были золотые жилы, которые мы искали. Когда их стали отрабатывать, то наконец-то пошло хорошее золото. Баринов хотел еще поискать в другом месте, но я ему не дал – и так рабочих рук не хватало. Нечего сачковать».
Сейчас Борису нужно было осмыслить прочитанное, но для этого у него не было времени. Он тоже искал золото, но уже добытое другими, которое куда-то спрятал его дед. Он был уверен, что оно должно где-то «выплыть» и рано или поздно он узнает о его судьбе. Возможно, это будет горькая пилюля, но она может оказаться тем самым эффективным лекарством, которое принесет успокоение больному и залечит потревоженные раны.
Во всех окнах давно потух свет, светилось только одно окно Бориса. Ему хотелось спать. Вот он сладко зевнул и потянулся. На глазах выступили слезы, но он решил дневник добить. Сходил на кухню, выпил крепкого кофе и перекусил бутербродом с толстым куском варёной колбасы. Сразу полегчало. Кружку еще более крепкого кофе он взял с собой. К нему словно пришло второе дыхание. К почерку деда он уже приспособился, и дело пошло побыстрей. Борис выхватывал нужный текст и, уяснив содержание, переходил к другому. Так он просмотрел больше половины тетради, когда натолкнулся на очередное описание деда.
«Золото резко поперло, когда стали отрабатывать второе рудное тело, заштрихованное на плане Баринова. Оно находилось в нескольких десятках метров западней предыдущего. Внешне такая же осыпь из похожих камней, ничем особо не отличается, правда, белого кварца стало побольше. А вот надо же, золотишко пошло! Баринов говорил, что мы влезли в кварцевую жилу. Сидим прямо на какой-то россыпи. Названия не запомнил. Слово такое, что его сразу не выговоришь – термин горняцкий. Не то элявий, не то элювий, может, ещё что-то в таком же духе. Ну да ладно. Эта россыпь довольно мощная и протяженная, поэтому работы хватит тут надолго. По его словам, здесь целое месторождение, да еще с хорошими запасами и очень приличным содержанием металла. Такими силами, как у нас, тут можно ковыряться до второго пришествия Христа. Словом, посыпался на нас золотой дождь.
Баринов мне предложил, чтобы это месторождение я застолбил. Он даже сказал, как это нужно сделать, куда обращаться. Видно, чувствовал контра, что обречен и живым отсюда не выйдет. Да, с таким хреновым питанием бедолаги осужденные стали чахнуть. Но ничего не поделаешь, значит, такая судьба. Как-то неожиданно Васька Филин слёг. Я думал, он сачкует, сука, приказал с ним разобраться, а он с голода стал пухнуть. Сказали, уже не подымется. Так оно и случилось».
Борис пролистал ещё несколько страниц. По содержанию и оставшемуся объёму тетради было видно, что дело близится к развязке. Сейчас он наконец узнает, где оно.
«Положение стало тяжёлым. Продукты почти кончились. Каждый день два человека ходили на охоту. Добывали на пропитание горных баранов. Со временем поблизости всю живность выбили, и пришлось забираться всё дальше от лагеря. Но разве на такую ораву напасёшься? Вскорости съели всех своих лошадей и даже последнюю собаку пришлось пристрелить. Вот тут вся моя охрана как взбесилась: запахло жареным. Все враз заговорили, что надо уходить. С трудом их сдерживал. Уходить, конечно, нужно было ещё по теплу, но как назло пошло очень хорошее золото. Ради него столько отпахали и тут в самый разгар всё бросить… Нет, нет, нет…» Почерк деда опять стал совсем неразборчивым. Было видно, что у него дрожала рука.
«Видать, занервничал старик, – разбираясь в дедовой писанине, подумал Борис. – Момент очень неприятный. Значит, сильно на него давили мужики. Представляю, что там творилось и как он вертелся. Могли бы запросто убить… Значит, очень осторожным и живучим был мой дед. Надо же, вылез из такой смертельной заварухи!»
«Я принял решение работать до конца и зэков не выводить. Они были очень ослаблены и нас бы только задерживали. Было ясно, что без продуктов с ними не выйти. Если бы мы закончили до конца августа, то ещё можно было бы рискнуть»…
Борис теперь понял, что таким образом его дед решил разрубить этот гордиев узел. То страшное решение, которое он принял, возможно, погубило всех заключенных. Он их заживо обрёк на гибель. Он один решил судьбу всех заключённых. От этого Борису стало жутко. Он только сейчас до конца осознал, что это значило. К горлу подошёл комок, Бориса затошнило, его рвало и выворачивало – думал, не выживет. Можно было подумать – он очищается от приставшей к нему грязи. Только попив крепкого кофе, Борис пришёл в себя.
«Значит, мой дед… Может, это ошибка. Надо дочитать до конца».
Он нараспашку открыл окно и подставил лицо свежему воздуху. Борис смотрел в темноту, думая о судьбе тех заключенных.
«Зэки, видно, чувствовали, что их песня спета, и начали выступать, – когда полностью отошёл, стал дальше читать Борис. – Того и гляди, мог начаться бунт. Своим я приказал распустить слух про подмогу с продуктами. И как только они придут, будем выходить. Заключенные поверили. Но Баринов стал бузить, говорил, что это враньё: “Мавр сделал своё дело, мавр может умереть. Мы им больше не нужны. Разве вы этого не видите? Они нас собираются поставить к стенке. Надо немедленно выходить”. Трогать я его не стал, а Лободу стал помаленьку подкармливать, чтобы у того было побольше интереса на меня работать. Он теперь трудился и за Филина. Надо было спешить…»
Борис закрыл глаза и представил деда худым, небритым, в мятой гимнастёрке с лейтенантскими погонами. Вот он, размахивая наганом, кричит на охрану, а потом, подавив их волю, говорит почти шепотом: «Заключенных не берем. Они останутся здесь. Навсегда!»
Последнее слово он произнёс как приговор. Таким было его решение.
«Смотрите, – предупредил всю охрану лейтенант, – не вздумайте раздуть кадило, чтобы об этом не узнала ни одна душа. За разглашение тайны я лично расстреляю на месте. Если зэки что-то заподозрят, они нас всех уничтожат – им терять нечего. Всех перебьют. На пощаду не рассчитывайте: мы все для них враги. О любых подозрениях и слухах докладывайте лично мне, немедленно. Поработайте со своими стукачами. Нужно пустить слух, что на подходе караван с продуктами».
Наконец Борис нашёл те строчки, в которых говорилось о золоте. Он ещё не дочитал до конца, а дурное настроение, как чаша весов, качнулась в другую сторону, на которой был его интерес – то, ради чего он затеял эти поиски.
«Намытый металл я собирал в жестяные банки из-под патронов. Никто не знал, сколько его. Допытывались многие, но чтобы не дразнить, я эти разговоры строго пресекал. Банки были надёжно заперты в амбаре. Возле него целые сутки стояла охрана. Работа была сделана, и теперь надо было думать, как выбираться из тайги. Я решил выходить по Маймакану».
Здесь было уже интересней. Только опять дед ничего не говорил, где оно спрятано.
«Ещё не дошёл, – заметно нервничая, подумал Борис, – но скоро я всё узнаю». – И, выбирая самое главное, он стал читать дальше.
«Ночью началась буза. Видать, кто-то подначил моих молодцов, не выдержали у них нервы. Кажись, то была Авоськина работа. Он больше всех дёргался и даже на меня кидался. Пришлось за те дела усмирять молодца, а его надо было бы немедля в назидание другим на месте кончить. Может, тогда бы всё обошлось. Эти скоты думали, что меня можно взять голыми руками, но они просчитались…»
Уже на переломе ночи Борис прочитал весь дневник и с больной головой рухнул на диван. Облегчения он ему не принес. На этой запутанной истории ещё рано было ставить точку.
