Виталий Елисеев
1941–1945. Священная война
Глава 4. Настенька
Не доходя Новосады, по дороге скопом шли беженцы, отступавшие войска. Тут же ехали машины, скрипели подводы. С ними они пошли дальше. Неожиданно из-за облаков вынырнули немецкие самолеты. Бомбы полетели в самую гущу. Люди в страхе заметались в поисках спасения. Началась паника. Мало кто остался в живых.
Возле убитой женщины маленькая девочка лет четырех рыдала и тянула ее за рукав: «Вставай! Мамочка вставай!» А в это время продолжали падать на землю бомбы.
Пробегая мимо них, Саша понял, женщина мертва и подхватил девочку на руки. Она отчаянно сопротивлялась, но он, крепко прижав ее, побежал к лесу, где было спасение.
– Что мне дальше с тобой делать? Мой долг помогать раненым, – проговорил он, обращаясь к девочке, когда они были в безопасности, наперед зная, что она его не поймет. А девочка от пережитого страха, крепко обхватила его за шею и не хотела отпускать.
Бросить ее он уже не мог, понимая, что она погибнет. Под платьицем у нее билось маленькое сердечко и оно не должно остановиться. Теперь он был ответственным за ее судьбу.
К счастью, Василий, Михаил и Володя были живы. Никто из них не спросил Сашу, откуда девочка. Пережив такую бомбежку, им все было ясно и без слов.
– Володя, возьми девочку. Я должен помогать раненым, – проговорил Саша, передавая ее.
Бомбежка не кончилась, а Саша, Василий и Михаил помогали раненым. С убитых срывали одежду на бинты. Василия и Михаила с непривычки при виде окровавленных тел, мутило. Превозмогая себя, помогали Саше.
Среди беженцев оказалось несколько врачей. Помощь пошла быстрее.
Отбомбившись, самолеты улетели доложить об удачно проведенной операции, оставив после себя разбросанные повозки, предсмертное ржание лошадей, запутавшихся в постромках среди горящих факелом перевернутых машин. А вокруг разорванные тела, раненые. Крики, стоны, мольба о помощи. Жуткое зрелище!
После пережитого страха, люди поднимались, помогали раненым, сносили убитых в одно место.
Когда уже нечем было помочь, Саша согласился идти дальше.
– Что с девочкой будем делать? – задал непростой вопрос Буянов.
Саша соотнес вопрос, адресованный, в первую очередь, к нему. Он считал себя ответственным за ее судьбу.
– Оставить ее здесь мы не можем. Она погибнет. Вряд ли ее кто-нибудь сейчас возьмет. Берем с собой. Сдадим в первый попавшийся детский дом, – высказал мнение Саша.
С ним согласились.
К ним подошел парень лет двадцати пяти.
– Куда направляетесь? – спросил он.
– В Смоленск.
– И мне туда же, – проговорил парень.
Дальше пошли впятером. Дорогой Саша переживал: «Кто будет помогать раненым» и в душе сожалел, что не уговорил на какое-то время еще задержаться.
Несли девочку по очереди на плечах. Бедная, она не понимала, куда ее несут папа Петя, папа Саша. Все они для нее были папами. Где мама и почему ее нет с ними? Саша объяснил ей, как мог, что мама ранена, ее увезли в больницу и они идут к ней. Девочка поверила и успокоилась.
На одном из привалов Саша снял платьице с девочки и осмотрел ее. Тело было в струпьях от грязи и непосильной для нее дороги. Смазал зеленкой. Ничего другого, более подходящего, у него не осталось.
Помогал ему парень, который назвался Петром.
– Плохо, – проговорил Саша, одевая на нее платьице.
Вечером остановились на ночлег в негустом лесу. Прежде всего, накормили девочку. Вынимали, у кого, что осталось. И уложили спать. Устав за день, она сразу крепко уснула.
Легли и сами.
Под утро, когда охватил их самый крепкий сон, что явилось причиной, Володя не понял. Он проснулся и увидел, как между деревьями мелькнул Петр со спящей девочкой на руках.
– Остановись! – громко закричал он и бросился вдогонку.
Нагнал его. Завязалась борьба. Петр был крепкого сложения, но мысль расправиться с негодяем придала Володе силы. Петр выхватил из-под одежды нож. Вовремя подоспели остальные. Били как по боксерской груше.
От криков девочка проснулась и громко заплакала, не понимая, что происходит. Почему бьют папу Петю? Саша взял ее на руки, пытаясь успокоить.
Когда Петр поднялся с земли, у Михаила зачесались кулаки дать этой сволочи еще раз в морду.
– Ты зачем девочку унес? – жестко, придвинувшись к Петру и дыша ему в лицо, спросил Михаил.
– Хотел взять в дочери.
– Врешь, сволочь! У меня руки на тебя чешутся! Признавайся, что хотел сделать! Убьем тебя, а спишут на диверсантов! – Михаил не мог успокоиться. Он уже считал Настеньку, так звали девочку, своей дочерью и готов был за нее на все.
– Хотел изнасиловать, – выдавил из себя Петр, поняв, что лучше сказать правду, иначе не уйти ему отсюда живым. Добьют. – Чего переживаешь. На всех хватит!
– Вот тебе, сволочь, хватит! – Михаил со всей силой ударил его в лицо и сбил с ног. – Быстро убирайся отсюда, пока жив.
Собрав все свои пожитки, взяв полусонную Настю на плечи, пошли дальше.
Дождавшись, когда от него отошли на значительное расстояние, Петр поднялся с земли. Ощупал лицо и поглядел на руки. Они были в крови.
– Вы еще у меня попляшите! – и погрозил кулаком.
Буянов уже решил, что зарегистрирует девочку на свою фамилию. Жив останется, найдет ее, а если не вернется с войны, об этом не хотелось думать. Обсудил с остальными. Они согласились. Михаил больше всех подходил для роли приемного отца.
В поселке, через который проходили, от местных жителей узнали, что к ним эвакуировали детский приемник для потерявшихся детей.
В детском приемнике с Михаилом разговаривала заведующая.
Ему пришлось рассказать ей, что произошло с ними, откуда у них девочка, выразил желание удочерить ее и записать на свою фамилию. Все это время Настя сидела у него на коленях.
Заведующая засомневалась в обоснованности просьбы. У девочки могли остаться родственники, которые будут искать ее. Записывая девочку на другую фамилию, она исключала в дальнейшем возможность родственникам найти ее. Поэтому была против такого скороспелого решения.
– Настя, как звать твоего папу? – обратилась к ней заведующая.
– Какого?
– Ну, тот, который с вами жил? – постаралась подвести к ответу заведующая.
– У меня их много, – и она растопырила пальчики на руке. – Папа Саша, папа Миша, папа Вася, папа Володя, – перечисляла она. – И плохой папа Петя. Он хотел украсть меня. А это папа Миша, – и она пальчиком ткнула его.
На попытки узнать у девочки, где они жили в городе или деревне, как называется место, фамилию папы и мамы, она не ответила ни на один из вопросов. Сказалось перенапряжение от пережитого. Ей стало понятно, что Настя потерянный ребенок, которого родственникам уже никогда не найти. После этого мнение у нее изменилось на противоположное.
– Вы хорошо подумали над удочерением? Тем более, что ваша жена не знает об этом. Как она воспримет это известие? А если будет против? Отказаться от приемной дочери будет уже невозможно.
– Все обдумал, – ответил Буянов. – Я знаю жену и верю, она меня поймет и не будет против.
Об этом он и сказал заведующей.
– У вас есть дети?
– Два мальчика постарше Насти.
– Девочка не будет лишней в вашей семье? Может быть ей лучше остаться в детском доме?
– Девочка, оставшись в таком возрасте сиротой, пережив гибель матери, заслуживает право иметь родителей, – ответил Буянов. Это прозвучало пафосно, но шло от души.
Все это время, пока заведующая решала, как ей поступить в сложившейся ситуации, Настя, обняв папу Мишу, сидела молча, видя в нем защиту.
– Настя, ты хочешь есть? – спохватилась заведующая.
– Хочу, – ответила девочка. – Хочу с папой Мишей, папой Васей, папой Сашей и папой Володей. А потом мы пойдем к маме в больницу.
– Хорошо, Настя, пусть будет по-твоему, – первый раз за время разговора улыбнулась заведующая. Девочка ей нравилась. – Сейчас я позову и других твоих пап. Что-нибудь найдем и для них.
Заведующая, много лет проработавшая с детьми и будучи по натуре доброй, поняла душу ребенка. Настя интуитивно, не осознавая, цеплялась за соломинку, чтобы не оставили ее одну. Она боялась этого. С папами она чувствовала себя в безопасности.
– Ты иди с папой Мишей и тетей Катей в столовую кушать, а я пойду позову всех твоих пап, – пообещала заведующая и позвала няню.
Вошла молодая женщина.
– Катя, отведи их в столовую, а я пойду за остальными. Накормишь тем, что у нас осталось, – проговорила заведующая. – Девочку вымойте, переоденьте и на карантин. К детям не допускать.
Катя протянула руки, чтобы взять девочку.
– Хочу с папой Мишей, – заплакала она и еще крепче обхватила его за шею, напуганная тем, что ее хотят унести от папы Миши.
Заведующая посадила всех за большой стол. Первый раз они ели горячую пищу, как выехали из Москвы.
После того, как их накормили, воспитательница подошла к Насте.
– Настенька, пошли со мной, я тебе покажу много игрушек и ты будешь играть с ними.
– А папа Миша, папа Володя, папа Вася и папа Саша пойдут со мной играть?
– Папа Володя, папа Вася и папа Саша пойдут около дома покурить, а папа Миша останется с тобой, – нашла, что сказать воспитательница, копируя Настю.
– Покурить? – повторила Настя, возможно не осознавая смысл слова.
– Покурить. Ты их отпускаешь?
– Да, – ответила Настя.
После того, как Василий, Саша и Володя ушли, воспитательница взяла Настю на руки и хотела ее унести. Настя протянула обе ручки, подалась к Михаилу и горько зарыдала, понимая своим детским умом, что их разлучают.
Не только для нее, но и для Михаила расставание оказалось тяжелым потрясением. За эти дни он прикипел к ней душой.
– Подождите, – остановил он воспитательницу. Подойдя к Насте, поцеловал ее. – Не плачь, Настенька, все будет у нас с тобой хорошо.
– Хорошая девочка, – проговорила заведующая, когда они возвратились в ее кабинет. – Вернемся к вопросу удочерения. Фамилия, имя и отчество приемных родителей, адрес постоянного местожительства.
Когда все вопросы были исчерпаны, заведующая встала и подала руку.
– Поздравляю вас с очень хорошей дочерью. Сейчас я напишу вам расписку. – И подумав, продолжила. – Добрый вы человек, если в такое тяжелое время не остались равнодушным к судьбе маленького человечка. Мы не можем ее отвезти по вашему адресу. Пока она будет находиться в детском доме.
Она написала расписку, протянула Михаилу и проводила его. Возле наружной двери их ждала няня с сумкой с продуктами, которую она протянула Михаилу.
– О дочери не беспокойтесь, – проговорила заведующая и подала руку. – Берегите себя.
За калиткой на лавочке его ожидали Василий, Володя и Саша.
Из-за забора за ними с любопытством наблюдали десятки пар глаз.
Помахав им, пошли дальше, не зная, что их ждет впереди.
Глава 5. Мы не заключенные
Дорогой их догнали грузовые машины, перевозившие людей. Подняли руки. Машины остановились. Попросили подвести. Сказали куда идут и зачем. Их посадили. Оказалось, перевозили заключенных. Вместе с ними привезли в лагерь за колючей проволокой. Когда машины разгрузились, для проверки всем велели построиться. И им приказано было встать в строй.
– Мы ж не заключенные! – напомнили они, – нас подсадили на дороге.
– Встать в строй! Придет начальник лагеря, он и разберется!
А когда начальник придет, не могли ответить. Пришлось подчиниться.
В том, что их задержали, в этом им повезло. Их накормили горячей пищей вместе с заключенными.
Когда пришел начальник, стал выяснять: Кто? Что? Откуда? Они рассказали ему, как попали в лагерь. Проверив документы, опросил охрану и отпустил их.
Глава 6. Кадровый разведчик Ганс Зильберт
Пережив столько за последние дни, решили больше не рисковать и придерживаться железной дороги. В Смоленске должны были окончиться их скитания. Для них он был путеводной звездой.
Солнце уже сравнялось с горизонтом и его последние прощальные лучи, весело играя, озарили все вокруг необыкновенно ярким багряно-красным закатом. Что-то в нем было заключено зловещее. Но им было не до любования небесной красотой заката. Вот сейчас погорит заря и наступит темная ночь. Надо было дотемна остановиться где-нибудь на ночлег. Решили заночевать в лесу, который плотной стеной обступал железную дорогу с обеих сторон.
Свернули в лес. Но чем дальше они углублялись в него, тем сильнее из глубины тянуло сыростью и болотной гнилью. Под ногами зачавкала болотная жижа. В довершение на них напали полчища голодного комарья, от которых не было никакого спасенья и вынудило их снова возвратиться к железной дороге.
За целый день ходьбы сильно устали. Но как не гудели ноги, пришлось им идти дальше в надежде, болото скоро кончится, они заночуют в лесу без сырости, зловонного запаха, главное без комарья.
С наступлением темноты стало трудно идти. Не хотели слушаться ноги. Цеплялись за все, что попадалось на пути. Когда взошла на небосклоне Луна, идти стало легче, но в мерцающем лунном свете от набегавших на нее облаков, обступавший их лес приобретал причудливые, зловещие очертания. Это вызывало чувство страха, подстерегавшей опасности, одиночества.
Где-то на западе шла война. Но там было все более понятным, а здесь из-за любого дерева, куста мог раздаться выстрел или неожиданно появиться немецкие десантники.
Они были хорошо вооруженными карателями. Их в первые дни войны забросили к нам в тыл за сотни километров от линии фронта. Одетые в форму красноармейцев, они сеяли панику среди мирного населения, взрывали, убивали, превращая глубокий тыл в тот же фронт, где не было никому пощады.
Это породило массу всевозможных слухов, порой неверных, доходящих до небылиц, граничивших с абсурдом, порождавших страх, недоверие у людей. В любом могли подозревать десантника и не было ни к кому веры.
Дорогой им несколько раз попадались немногочисленные группы людей, одетые в форму красноармейцев, но они старались избегать встречи с ними и обходили стороной.
Пройдя еще километра полтора, они, в буквальном смысле, уткнулись в небольшую станцынюшку, скрытую от глаз растущими вокруг высокими деревьями и густо разросшимся кустарником. Вокруг ни одной горящей электрической лампочки. Полная светомаскировка.
Темная, одинокая станция на забытом всеми полустанке, она казалась заброшенной и вызывала ощущение пустоты, поспешного бегства. Вокруг ни одного огонька. Темное небо, на котором ещё не взошла Луна, близко подступавший к станции такой же тёмный лес, вызывали ощущение пустоты, поспешного бегства.
В такую теплую летнюю ночь, если бы здесь были люди, кто-то же должен быть снаружи, хотя бы для того, чтобы перекурить под ясным, усеянном звездами, ночном небе.
Обсудив, решили войти в вокзал, узнать у дежурного о движении поездов на Восток. Если поездов не будет, можно будет отдохнуть, а рано утром снова в путь.
Небольшой вокзал, какие обычно бывают на полустанках, показался им брошенным.
Осторожно обошли вокруг здание снаружи, заглядывая в окна. Они, как пустые глазницы, были такими же темными без единого проблеска огонька изнутри. Сквозь светомаскировку наружу не пробивался свет. Не обнаружив ничего подозрительного, что бы их заставило отказаться от мысли провести здесь ночь, подошли к двери. Прислушались. Вокруг тишина. Решили войти во внутрь. Отказаться от мысли провести здесь ночь, было выше их сил. Пять суток они шли. За это время сильно вымотались. Ногам, всему телу требовался отдых. Тянуло поскорее растянуться на деревянных лавках, как на самой прекрасной постели, и проспать до утра.
Входная дверь, ведущая в зал, оказалась не запертой. Буянов осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Кромешная темнота. Свет от зажженной спички на какое-то мгновенье разогнал темноту. Этого было достаточно, чтобы убедиться, в зале никого нет, что он в спешке был покинут, о чем свидетельствовали в беспорядке стоящие скамейки. Возможно, что до них здесь была воинская часть, пока состав стоял на полустанке.
Войдя в зал, Буянов тут же с шумом плюхнулся на скамейку. За ним остальные.
– В темноте, да не в обиде, – перефразировал Буянов на свой лад известную пословицу.
Для безопасности попробовали закрыть дверь изнутри. Не получилось.
Тихо вокруг. Только слышно, как пищат мыши.
Поели в темноте и расположились на ночлег. На душе повеселело. Неожиданно тишину взорвал возбужденный мужской голос, доносившийся откуда-то из глубины, заглушаемый плотно закрытой дверью. Он не говорил, а громко кричал в телефонную трубку. Возможно, его не было слышно на другом конце провода, а может быть связь постоянно прерывалась. Он паниковал. Объяснял, что на разъезде остался он один без охраны. В любой момент сюда могут нагрянуть десантники. В таких условиях дальше на разъезде он не останется.
На станции, показавшейся им покинутой, оказывается оставался дежурный. На душе повеселело. Надо было дождаться, когда закончатся выяснения и узнать у него насчёт поезда, а потом перекусить. Буянов достал папиросы, закурил и предложил остальным. Они отказались.
Выяснение по телефону, продолжавшееся довольно долго, неожиданно оборвалось. Наступила тишина, не нарушаемая ничем.
Только где-то снизу под полом было слышно, как скреблись мыши.
– Пошел к дежурному, – приглушенно проговорил Буянов. Он поднялся. Сильно затянувшись папиросой, свет которой служил ему фонариком, громко закашлялся и пошел к двери, откуда до этого слышался голос.
В этот момент дверь с шумом распахнулась. В проёме высветились размытые, плохо угадываемые контуры человека. Увидев по огоньку папиросы, что в зале еще кто-то есть кроме него, дежурный перепугался и пулей выскочил из зала наружу, громко хлопнув за собой входной дверью.
– Сволочь, гад! – только и успел послать ему вдогонку Буянов.
Такой неожиданный поворот вызвал у них прилив неприятного ощущения и тревоги, а Саше передался еще испуг и страх дежурного. На него это повлияло сильнее, чем на остальных. Сказалась пережитая бомбежка и нервное перенапряжение, которое пришлось пережить ему, помогая раненым.
На покинутом и всеми забытом разъезде, теперь кроме них никого больше не было.
– Плохи наши дела, если даже дежурный сбежал, – прервал наступившее молчание Буянов.
– А что с нами будет, если десантники по пятам за нами идут и придут сюда? Что тогда будем делать? – заволновался Саша. – Может уйдем отсюда. Там хоть бежать есть куда, а здесь и спрятаться негде. Отсюда не убежишь.
– Там то же самое, – и Буянов машинально кивнул головой, не придав значения, что в темноте никто этого не видит. – Похоже, десантников здесь нет, иначе бы они заняли станцию. Идти сейчас еще хуже. Ночью в темноте быстрее нарвемся на них. Перестреляют. Что будет, то и будет. Давайте останемся здесь, а рано утром с восходом Солнца уйдем отсюда.
– Зачем только мы пришли сюда? Надо уходить отсюда, пока не поздно. У меня нехорошее предчувствие, – шепотом, словно боясь, что его могут услышать, продолжил Саша. Он не в состоянии был преодолеть нахлынувший на него страх, близкий к ужасу.
Один Владимир не принимал участия в разговоре. Он крепко спал.
– Я за то, чтобы остаться, – поддержал Василий. Ему не хотелось отсюда уходить. Горели ноги, растертые до крови. Они были словно в огне. За малоношеные полуботинки, которые он надел в дорогу, теперь пришлось жестоко расплачиваться за это.
Сейчас война воспринималась им совсем по-другому. Он посмотрел на себя, как бы, со стороны. От прежнего представления о войне, в которой нашлось место шляпе, макинтошу, рубашке с отложным воротничком под галстук, полуботинкам, не осталось и следа. Может быть и оделся бы он попроще, но ничего другого у него не было. А идти до Смоленска было еще далеко. Если мерить днями, то три-четыре, если они когда-нибудь дойдут дотуда.
На него напала апатия, безразличие от пережитого за последние дни. Вокруг все растворилось и он не заметил, как заснул. За ним Михаил.
Саша бодрствовал. Сидя на лавке, гнал прочь от себя сон. Боялся заснуть. Сонных их могут прикончить парашютисты. Он впал в состояние срыва и ожидания неминуемой беды, не пропускал ни единого звука. Прислушивался к каждому шороху. Когда под полом начинали скрести мыши, вздрагивал.
«Скорее бы кончилась эта ночь и мы уйдем отсюда», – эта мысль была для него как заклинание, крепко засевшая у него в голове. Она преследовала его, не оставляла ни на минуту, доведя до исступления. Если бы остальные не спали, он не был так одинок, как сейчас. Нервы не выдержали, сдали. Он разбудил Буянова.
– Ты чего? – спросонья вскочил Михаил, не поняв, что произошло, готовый разбудить Василия и Владимира.
– Не могу оставаться здесь. Не-мо-гу! Это гнетущая тишина вокруг, а за ней мне постоянно кажется, что мы здесь ни одни. У меня нехорошее предчувствие. Здесь кто-то есть, кроме нас! Пойдемте отсюда, – умолял он. – Здесь так страшно!
Саша уже не мог скрыть своего состояния, в котором находился.
– Не терзай себя, приляг, нам еще идти и идти, – попытался успокоить его Буянов. – Потерпи. Осталось до утра совсем немного. Скоро рассветет и мы уйдем отсюда. Что здесь, что там, один хрен!
– Если вы не хотите уходить, тогда не удерживайте меня, – взмолился Саша.
Бесполезно было уговорить его оставаться до утра. Поняв, что слова не доходят до Сашиного сознания, махнул на него рукой, как на безнадежного.
– Поступай, как знаешь! – сорвался он.
– Меня не ищите. Я буду здесь, недалеко, на лавочке. Увижу вас первым, когда будете выходить, – проговорил Саша.
– Только далеко не уходи, – предусмотрительно предупредил его Буянов.
Тихо за ним скрипнула входная дверь и снова наступила тишина.
Буянов, как более опытный и старший по возрасту, понимал, что у Саши произошел нервный срыв, когда он помогал раненым под бомбежкой. Безрассудно отчаянный, когда нужна была его помощь другим, но самый молодой из них, возможно и физически более слабый, он не выдержал нагрузки и сломался. Утром по-дружески посмеемся над ним, как он ночью в штаны наложил, – и Буянов, впервые за последнее время, улыбнулся. Страха, какой мучил Сашу, у него не было. Он был уверен, на разъезде, кроме них, никого нет. И крепкий сон снова сковал его.
И снится ему нехороший сон, будто снаружи вокзала кого-то бьют и он страшно, не своим голосом кричит. И так от этого ему стало нехорошо. Он проснулся. Это был не сон. Все происходило наяву.
Вопль отчаяния, душераздирающий предсмертный крик, переходящий в хрип, доносился снаружи здания. Там за стеной душили человека. Он понял, Сашку. Крик то затихал, то становился громче. Мурашки побежали по коже, холодный пот выступил на лбу.
Он растормошил Василия и Володю. Они вскочили.
– Что произошло?
– Десантники! Сашку душат, – прошептал Буянов, – бежать надо, может успеем.
Звонко, словно удар бича, прозвучал одиночный выстрел и все смолкло.
Спрятаться в зале было негде. Оказавшись в ловушке, из нее для них был только один выход, как у Саши.
Они не успели выбежать. С шумом распахнулась снаружи входная дверь. Дорогу им преградили несколько человек. Жесткий яркий свет карманного фонарика, направленный в лицо, ослепил, заставил отступить, опустить голову и закрыть глаза. Сомнений не было, десантники.
– Кто такие? Что здесь делаете? – с акцентом, из темноты, задал вопрос десантник. Их не было видно. Голос шел из темноты. Яркий луч фонарика слепил глаза, не позволяя открыть их.
В минуту наивысшей опасности у Василия мгновенно возник план возможного спасения. Только бы успеть раньше, чем ответят Михаил и Владимир, – промелькнула в сознании тревожная мысль.
– Германский офицер (нем), – мобилизовав всю свою волю, стараясь держаться как можно спокойнее, на хорошем немецком языке ответил он, хотя внутри все было готово разорваться. Кровь прилила к вискам и они стучали как два больших паровых молота. Только бы не сорваться, не подвели бы нервы.
Дальше весь разговор шел на немецком языке.
Свет фонарика скользнул вниз и он смог отвести руку от глаз.
– Ганс Зильбер из Берлина, – продолжил он, вспомнив имя и фамилию немца, с которым ему пришлось общаться в Германии.
– Документы, – приказал десантник.
– Бите, бите, – ответил Елисеев, полез в карман, достал документы и протянул их десантнику.
Буянов и Орочко оказались в полной растерянности. Стояли молча, не понимая, что происходит. Немецкого оба не знали, поэтому не могли понять происходящее. Буянов, уловив одно единственное слово «официр», понял, Василий немецкий шпион, выдававший себя за красного командира. Потому он улегся спать и не хотел уходить из вокзала. Как он раньше его не распознал? Волна ненависти охватила его. Он был готов схватить его за горло и задушить мертвой хваткой. А там все равно, каким будет конец для него и Владимира. Он все понял и был готов к этому.
Десантник раскрыл военный билет.
Второй десантник, светивший в лицо, перевел луч фонаря на документ.
– Елизев Василий Ильич, старший лейтенант, – в свете карманного фонарика, читал вслух десантник. У него было крупное лицо с выделяющимися на нем скулами. В нем чувствовалась натренированность, сила.
Теперь, когда свет фонарика не светил в глаза, можно было рассмотреть десантников. Их было трое, одетые в красноармейскую форму. С ними была женщина в темном платье с вуалью на голове. Кем она была, какую выполняла роль, зачем она здесь, было непонятно?
– Направление в Брест, – продолжал читать десантник.
– Цель? – задал вопрос десантник.
– Выполняю спецзадание по внедрению в Красную Армию, разложению красноармейцев, распространению слухов о неминуемой нашей победе.
– Когда оказался в Советском Союзе?
– Несколько лет назад как кадровый разведчик. Скрывался под фамилией Елизев. По поддельным документам советского офицера получил направление в Брест. Ночью подавал нашим летчикам с последнего вагона сигналы фонариком. Охрана поезда обнаружила. Пришлось прыгать на ходу.
– А это кто такие? – десантник больно ткнул пальцем в Буянова и Орочко.
– Мои помощники. Завербованные мною советские офицеры.
– А сейчас куда идете?
– В Смоленск на переформирование, чтобы там внедриться в Красную Армию.
– В Смоленск? – сделав ударение на букве «о», переспросил десантник.
– В Смоленск, Смоленск, – повторил Елисеев с ударением на той же букве.
Десантник не торопился с допросом. Чувствуя себя хозяином положения, продолжил.
– Господин офицер, ты утверждаешь, что жил в Берлине, – десантник перешел на обращение «господин».
– Да, – подтвердил Елисеев.
– Берлин я неплохо знаю. На какой улице жил, только быстро!
В Германии большую часть времени Елисеев прожил в Берлине. Вечерами, гуляя по освещенным рекламами улицам, заходил в магазины, подолгу останавливался возле встречавшихся памятников, каких было немало в городе и неплохо изучил город. Жил в центре в гостинице Савойя на улице Карл Маркс штат. Гостиница была, он не забыл, под номером 34. Рядом с ней большой жилой дом, который должен быть под номером 36. Счет номеров шел от площади «Гамбургской».
– Улица Карл Маркс штат, 36, – без запинки ответил он.
Десантник промолчал на это, обдумывая очередной вопрос.
– А чем еще можешь доказать, что ты немецкий офицер, а не советский шпион?
В памяти лихорадочно возник один эпизод. В Берлине он купил часы, которые на другой день поломались. Когда пришел с ними к хозяину магазина, тот долго перед ним извинялся, очень просил никому не рассказывать об этом неприятном для него случае. Часы были дорогие в корпусе из нержавеющей стали, которая входила в моду и вытеснила золото. Других часов той же марки в магазине не оказалось. Хозяин попросил оставить купленные часы, а утром в магазине будут новые. Прощаясь, дал ему свою визитную карточку, на которой было написано Вильгельм Лонге. И вот теперь этой фамилией он решил воспользоваться.
Он протянул руку с надетыми на ней часами.
– «Лонжин». Купил их в часовом одноэтажном магазине недалеко от ресторана Берлин. Хозяином этого магазина был Вильгельм Лонге, с которым я хорошо знаком.
Нервы, внимание, все было напряжено до предела. Еще вопрос и он мог сорваться, выдать себя.
– Сколько вас было? – продолжил допрос десантник.
Они бы их давно прикончили, как и тех двоих, если бы не немецкий офицер. Из-за этого произошла задержка.
– Трое, – ответил Елисеев и показал рукой на Буянова и Орочко.
– А тот, которого мы взяли в кустах за вокзалом, утверждал, что был с вами, – опроверг ответ десантник. – Направление у него было также на Брест.
– Я его в эшелоне не видел. Многие получили направление на Брест. Мы шли втроем. Когда мы пришли сюда, он был здесь, сидел с нами, а потом ушел. На станции я пытался завербовать его. Поняв, что война закончится молниеносной победой Германии, он согласился.
– А он сказал, что был с вами. Направление у него тоже в Брест.
– Совпадение. Многие получили направление в Брест.
– Как немецкий официр, ты пойдешь с нами, – проговорил десантник.
Создалось сложнейшее положение. Согласиться или отказаться, сославшись на приказ? Как это воспримут десантники? Надо было выиграть время и убедить десантников в достоверности сказанного им.
– Завербованные тоже пойдут с нами?
– Нет. Мы их расстреляем, – холодно ответил десантник. – И расстреляешь их ты.
Это была еще одна очередная проверка.
– Они недовольны советской властью и готовы воевать на стороне великой Германии, – пояснил Василий.
– Великая Германия обойдется и без них. Она победит и без перебежчиков, – грубо отрезал десантник.
Видно было, что десантники заторопились. Они не могли решить, что им делать, как поступить с этими двумя. Отойдя в сторону, оставили одного у двери. Говорили между собой громко, не скрывая намерений. Елисеев прислушался.
– Всех надо расстрелять. Это советские командиры, – настаивала женщина. Опьяненная кровью, она жаждала новой. Какую среди них она играла роль? Насколько решающим было ее мнение?
Десантник, который допрашивал, не был так категоричен. Он склонен был поверить. Трудно было представить, чем все это могло закончиться? Надежда на то, что им удастся вырваться, таяла, как догорающая стеариновая свеча.
Женщина продолжала настаивать на своем. Доказывала громко. Но среди них не было единодушия.
– Какие у тебя есть еще доказательства, что ты немецкий офицер? – задала вопрос женщина.
– Сорочка, сшитая немецкой швейной фирмой, – ответил Елисеев, вспомнив о том, что на нем одета сорочка, купленная в Берлине.
Нагнув голову, он приблизился к охранявшему их десантнику, отогнул ворот рубашки левой рукой, где была пришита этикетка. Это была ошибка, которую не допустит кадровый разведчик, за которого он выдавал себя. В чужой стране разведчик не оденет одежду своей страны, тем более с этикеткой. Но эта ошибка, как оказалась, спасла им жизнь.
Десантник машинально склонился над ним, осветив фонариком.
– Это не немецкий официр! – громко воскликнула женщина, раньше других поняв обман, но опоздала.
Сильным ударом снизу вверх в челюсть, в который Василий вложил всю свою силу, открывавшую им путь к свободе, опрокинул десантника навзничь. Фонарик выпал у него из рук и погас.
