Виталий Абоян
Ипостась
Мысль – это мысль о мысли.
Джеймс Джойс. Улисс
Пролог
– Зачем ты это включаешь?!
Голос дребезжал, словно разболтанная мембрана старинного динамика, выражая не то недовольство, не то непонимание. По тембру можно было догадаться, что голос принадлежит древнему брюзжащему старику, который одной ногой прочно обосновался на том свете, а другой, едва имеющей силы стоять на этом, привык топтать все и вся вокруг себя.
– Отстань, – второй голос звучал моложе, ровно, не выражая эмоций. Хозяин этого спокойного тенора явно плевать хотел на то, что думает старик. Просто обладатель дребезжащего динамика мешал, а выгнать его, похоже, не получалось. – Возможно, это последний шанс. Даже – наверняка. Китайцы не настолько глупы, чтобы включить электричество в наших краях во второй раз. Это какой-то сбой, его устранят. И ты это знаешь.
– Но не хочешь же ты на самом деле...
– Хочу.
Вполне можно было ожидать резкого восклицания, крика. Но нет – обладатель почти оперного тенора продолжал говорить спокойно. Он ничего не доказывал, он даже не вел беседу. Лишь констатировал факты.
– Ты вообще представляешь себе...
– Нет, – признался тенор. – Не представляю.
– Это же будет...
– Я же сказал, я не знаю, что из этого выйдет. Но не можем же мы сгноить это в наших трущобах.
– И то правда, – согласился третий участник разговора, обладатель проникновенного баса, немного с хрипотцой, молчавший до сих пор. – Сгноить не можем. Но и выпустить на свободу – тоже.
Звуки разговора доносились из ветхой хижины, сколоченной из подгнивших за долгие годы, проведенные во влажном климате, досок. Сквозь щели, которыми строение изобиловало, в туман, клубившийся снаружи, пробивались слабые лучики света явно искусственного происхождения. Лучики подрагивали и то и дело гасли, а если смотреть на общую тень, размазанным пятном раскинувшуюся в густой траве по соседству, вполне можно было догадаться, что внутри кто-то активно жестикулирует, скорее даже, размахивает руками. По активности движений дергающейся тени похоже было на то, что в хижине на самом деле довольно большая компания.
– Прекрати, – ворчал сварливый старик.
– Отстань, – спокойно отвечал ему обладатель тенора.
– Что ты его слушаешь, этого остолопа, давно пора дать ему по мозгам! – взвизгнул кто-то новый. Этот явно был на стороне старика.
– Пора, но ты же сам понимаешь...
– Н-да, – согласился визгливый.
Если кто-то что-то и понимал в этом разговоре, то явно не случайный прохожий, услышавший перебранку снаружи. Возможно, компания, собравшаяся внутри сарайчика, знала, о чем ведет речь. Но даже в этом уверенности не было.
А потом хижина содрогнулась, словно веселая братия, уже второй час ведущая спор, принялась в унисон отплясывать джигу. Внутри что-то двигалось и гремело, свет то вспыхивал ярче, то гас на пару секунд. Так продолжалось несколько часов.
Но ругань, доносившаяся оттуда, не прекращалась ни на минуту. Участников спора как будто становилось больше. Теперь никто уже не слушал их крики – стояла глубокая ночь и рядом с хижиной не было видно даже животных, но невольный слушатель, окажись он здесь, вряд ли смог бы сосчитать, сколько человек вело беседу внутри.
Закончилась вакханалия в одночасье. Электрический свет погас, грохот мгновенно стих, а спорщики замолкли, словно усталость взяла свое и все они разом уснули. На самом деле последнее предположение было не так уж далеко от истины.
Дверь сарайчика открылась только к вечеру, когда солнце уже коснулось горизонта и очередная порция еженощного тумана медленно собиралась в зарослях джунглей, начинавшихся почти рядом.
– Не думал, что ты такой дурак, – посетовал обладатель дребезжащего динамика.
– О моем уме поговорим позже, – отозвался тенор, – когда все проверим.
– Я по проверке и говорю.
Ответа не последовало, только визгливый выкрикнул:
– Нужно бы порошка нюхнуть!
– Обойдешься, – ответил тенор, а дребезжащий динамик только прокряхтел что-то нечленораздельное.
В этой компании явно верховодил тенор, но его недолюбливали и, судя по всему, совсем не уважали. Но почему-то никто не решался взять бразды правления в свои руки.
...Сквозь влажные и норовящие садануть по физиономии листья пришлось пробираться довольно долго. Годы уже не те, как посетовал дребезжащий динамик.
Возня снаружи не заняла много времени, закамуфлированная под поросший мхом валун дверь открылась легко: что-то не так было с ее замком, возможно, просто проржавел. Внутри пришлось сложнее – огонь зажигать не стали, хоть и темно – ни зги не видно. Однако шли тихо, ничего не трогая. Здесь нельзя трогать, только один раз, вон там. Это место они давно заприметили, только дребезжащий динамик не хотел идти, да и визгливый не особенно выражал желание. Но все же интересно было всем.
– Боишься? – спросил тенор. Непонятно у кого, возможно, у всех разом.
– А сам-то? – саркастически заметил визгливый.
– Боюсь, – честно признался тенор.
– Так не втыкай, – посоветовал дребезжащий динамик. Теперь старик говорил совершенно спокойно, чувствовалось, что сделать то, что они собирались, ему тоже хотелось.
– Воткни ты, – предложил тенор.
– А порошок?
– Хорошо, – согласился тенор и шумно потянул носом.
– Во-о-от! – прокряхтел дребезжащий динамик. – Совсем другое дело.
Его рука опустилась и воткнула что-то маленькое в железный ящик, лежащий перед ним. Включился какой-то прибор, на небольшом экранчике допотопного коммуникатора высветились не очень-то понятные цифры.
Они бежали так, словно за ними гнался голодный тигр. Хотя, наверное, еще быстрее. Никто не препирался, все были согласны – надо бежать.
– Ты что такое сотворил-то? – задыхаясь, спросил обладатель баса.
– Не знает он! – крикнул визгливый.
Старик промолчал, наверное, ему было трудно говорить на бегу. А тенор ответил коротко:
– Чудо.
Глава 1
Ярко-зеленый лист какой-то тропической дряни вздрогнул, изогнулся горбом и резко, словно рычаг катапульты, вернулся на исходную позицию. На землю с глухим стуком упала крупная прозрачная капля. Дождь. Упала одна капля – жди потопа. Здесь это правило.
Окоёмов вздохнул и поднялся, опираясь на приклад автомата. Лучше укрыться под тентом, который они натянули между деревьями, иначе вымокнешь. Здесь не дожди, здесь какие-то небесные водопады. Хотя и от тента толку немного. Окоёмову казалось, что за последнюю неделю он вымок не то что до нитки – до самых костей.
Прохладная капля стрелой вонзилась между лопаток, вероломно проникнув за оттопырившийся на секунду воротник. Второй выстрел – в глаз. Теперь макушка, ухо... Все, небесный снайпер заканчивает тонкую работу, спустя секунду-другую в бой вступит небесная артиллерия. Вот он, тент, всего десять шагов.
А, черт! Везде листья, везде корни. Первые норовят съездить по физиономии, вторые – выскакивают из-под земли в самый неподходящий момент. Вот как сейчас. Еще и колено ушиб.
Все, не успел.
С неба, активно барабаня по листьям верхнего яруса джунглей, на грешную землю рухнул поток. Прорвало.
Одежда промокла мгновенно, словно в бассейн попал. Собственно, она и не была сухой – здесь ничего не высыхало, а только переходило из состояния «совершенно мокрое» в «противно сырое». И постоянно стояла жара. Душная, влажная печка с сорокаградусным нагревом. Если бы не шел дождь, одежда все равно была бы мокрой, только изнутри. Но амбре забродившего пота – обычный спутник всех военных операций – особенно не беспокоило: благодаря проливным дождям, срывающимся с неба с систематичностью городского автобуса, «принимали душ» регулярно.
– Давай, четырнадцатый, тут еще местечко осталось, – из-под крыши шалаша, размытая за плотным потоком водяных струй, довольно ухмылялась черная физиономия восьмого. – Ты, четырнадцатый, как я погляжу, любишь водичку с неба.
Из-за спины восьмого послышался приглушенный смех остальных бойцов.
– Да пошел ты, – беззлобно ответил Окоёмов, хватаясь за протянутую черную руку. – Ничего ты не понимаешь в гигиене. К тебе форма, поди, приросла уже.
Внутри небольшого укрытия было влажно и душно. От камуфляжа бойцов к потолку, с которого активно капала конденсирующаяся влага, поднимался пар.
– Здесь у вас душ не хуже, чем снаружи, – усмехнулся Окоёмов, показав глазами на срывающиеся с потолка капли.
– Здесь у нас лучше, чем снаружи. Вода дистиллированная. Вторичная переработка – бережем, мать ее, природу!
Бойцы сидели, опершись спинами на прогибающиеся покатые стены. Оружие каждый держал при себе – неизвестно, когда оно может понадобиться. Да и не доверяли бойцы друг другу, что уж там греха таить.
Автоматы – индийские «Патанги-28МА», безбожно устаревшие, но в отличном состоянии – им выдали еще в Мемьо, куда привезли уже укомплектованную бригаду из Мандалая. Все восемнадцать бойцов были наемниками. Люди из разных стран, разных национальностей, принадлежащие к разным Традициям. Здесь всем наплевать, откуда ты родом и с помощью каких причиндалов предпочитаешь общаться с богами. Здесь все собрались, чтобы заработать на жизнь, если возможность пожить еще представится. Здесь всех собрали, чтобы помочь условному союзнику нанести урон условному противнику. Только никто не знал – кто союзник, а кто противник. Будь он хоть тысячу раз условным.
Никаких боевых действий, только разведка. Причем в роли разведчиков выступали совсем не бойцы, а группа каких-то хмырей, нагрузившая наемников ящиками с оборудованием. Что за оборудование лежало в тяжелых угловатых контейнерах, которые бойцам приходилось тащить на собственных спинах вот уже вторую неделю, было не ясно. Пока что ни один контейнер не вскрыли, а хмыри все больше рассматривали окрестности, корча недовольные рожи. Что-то им здесь не нравилось.
Вот этих хмырей они вроде как и должны защищать. И беречь от чужих глаз. Что, если называть вещи своими именами, означало: ликвидировать любого, некстати оказавшегося на пути их странной команды. Но охотников поинтересоваться, за каким хреном они приплелись в эту глушь, в непроходимых джунглях пока не встретилось. Встречались только тучи оголодавших москитов и змеи всех возможных видов и намерений – четвертый остался жив, спасибо лейтенанту, но ногу приволакивал.
Учитывая, что оружие всем раздали индийское, Окоёмов был почти уверен, что таинственными организаторами тура во влажный тропический лес дивного государства Мьянма являются китайцы. Или европейцы, но с меньшей вероятностью – в Европе предпочитали боевое снаряжение, производимое корпорациями.
Всего наемников было восемнадцать. У каждого свой номер и никаких имен. Семнадцать бойцов.
Восемнадцатой была метелка. Симпатичная, но странная и нелюдимая.
Полтора месяца назад Окоёмов скитался по улицам Мандалая – большого грязного города. Мандалай де-юре не был столицей Союза Мьянма, но являлся ею де-факто. Все деньги нищего государства, практически весь бизнес (если так можно назвать тот кавардак, что творился в Мьянме и до Катастрофы, а после лишь умножился многократно), представительства корпораций (большей частью – неофициальные) – весь цвет сегодняшней жизни Мьянмы концентрировался здесь.
Впрочем, это если смотреть глубоко. Если просто выйти на улицы Мандалая, то не ошибетесь, решив, что это город нищих, бомжей, воров и убийц всех мастей. В здешнем, прогретом тропическим солнцем гадюшнике, вполне возможно, обосновался один из кругов ада. Деньги всегда привлекают всяческий сброд, а в Мандалае деньги, по мьянманским понятиям, водились большие.
Окоёмов жил в этой забытой богами стране второй год. С самого дня Катастрофы. Первые несколько недель пребывания здесь вспоминать не хотелось.
А ты не так много и можешь вспомнить.
Хотя, скорее всего, в тот злополучный день подобный ад начался везде. Даже самые благополучные регионы Катастрофа не обошла стороной. Чертям в аду все равно, кого жарить на своем вечном огне – сытого баварского бюргера или нищего мьянманского крестьянина.
Вспоминать не хотелось, но страшные обрывочные воспоминания упорно продолжали преследовать. Василий Окоёмов служил мичманом на российском крейсере «Иван Грозный», который держал путь в Джакарту на какой-то военный праздник. Для руководства это был повод потрясти оружием и напомнить о себе – не стоит упоминать, что боевая и электронная начинка «Грозного» в сравнении с технологиями, которыми торговали корпорации, устарела еще до того, как корабль сошел со стапелей. Для команды вояж в Индонезию был хорошей возможностью просто отдохнуть и насладиться теплом тропического океана.
Океан теперь начинался почти у самого Мандалая, проглотив единым махом и Рангун, и Пегу, и Моламьяйн. С тем, что не смог уничтожить океан, справились несколько мощных землетрясений, обрушивших треть территории Мьянмы в еще неизведанные пучины планеты.
Где сейчас находился крейсер федеральных военно-морских сил «Иван Грозный», Окоёмов не мог даже предположить. Где-то там, где раньше было побережье.
Бывший мичман не находил себе места в этом тропическом краю, в Мандалае. Да вообще – в жизни. Жизнь закончилась в тот самый день, когда бронированное брюхо многотонного крейсера со всего размаха врезалось в каменистое дно Адаманского моря. Василий помнил только сильный и резкий удар, который, казалось, вытряс душу из отчего-то не умершего тела.
Поиски пропавшей души затянулись и грозили отправить бренную часть личности Окоёмова следом за нематериальной составляющей. Существование тела бывший мичман поддерживал за счет разовых подработок и мелкого воровства, а душу пытался найти в «волшебном порошке» – «джьяду гумра», как называли его здесь, – новом наркотике, который привозили откуда-то с севера, с гор. Нежно-голубоватый, почти белый порошок и впрямь оказался волшебным, давая душе передышку, отпуская ее на прогулку, в то время как тело само продолжало выполнять нехитрую работу. Вдыхая наркотик, Окоёмов чувствовал уверенность, что пока не закончится действие зелья, ужас, пережитый в тот вечер, не вернется. В том мире, куда уносил его «джьяду гумра», было пусто. Но в пустоте, дарованной «волшебным порошком», бывший мичман нашел успокоение. Там не было тревог, забот – абсолютная пустота. Нирвана, почти настоящая.
Увлечение «джьяду гумра» грозило Василию закончиться в самом ближайшем времени плачевно – все чаще он ловил себя на том, что не может вспомнить, где находится, как попал в это место, какой сегодня день. Несколько раз он не мог вспомнить своего имени, вообще ничего, события прошлой жизни словно бы стер с винчестера мироздания кто-то заботливый, следящий за чистотой помыслов мичмана канувшего в Лету крейсера «Иван Грозный». Порошок-убийца что-то творил с сознанием, что-то менял внутри головы, медленно выживая Василия Окоёмова из убежища, доставшегося ему по праву рождения. Иногда казалось, что он вовсе не Василий Окоёмов, периодически это чувство перерастало в уверенность. Но самое главное, он не понимал, для чего теперь жил.
Скорее всего, его бы уже не было в живых, если бы «джьяду гумра» вдруг не исчез с рынка. Единичные партии поступали в продажу, но цена наркотика взлетела до таких высот, что, для того чтобы купить дозу, Окоёмову пришлось бы ограбить по меньшей мере государственную казну Мьянмы. Поговаривали, причина столь резкого изменения рынка кроется в отсутствии сырья. Так это или нет, Василию было без разницы. Он прекрасно понимал, что выжил только благодаря случайности.
Дух «джьяду гумра» выходил из организма тяжело. Окоёмова мучили кошмары во сне и наяву, то и дело он проваливался в беспамятство. Он курил гашиш, пробовал героин и другие наркотики, которые можно найти на черном рынке довольно легко. Но отсутствие денег и способности их добыть не позволило Окоёмову из одной зависимости переметнуться к другой. Да и, что таить греха, никакой другой наркотик все равно не помогал. Что-то совсем иное творил с мозгами «джьяду гумра».
Возможно, мичман Окоёмов так и сгинул бы в тропической испарине, если б не наткнулся на объявление о том, что для работы в джунглях требуются наемники, имеющие опыт боевой службы. Оплата, по местным меркам, предлагалась большая до неприличия.
Боевой опыт Василий имел. Несмотря на исхудавшее тело, дрожащие руки и плохо фокусирующийся взгляд, осмотр в обшарпанном вербовочном пункте он прошел с успехом. Следующие несколько дней Окоё– мов провел в тренировочном лагере в Мемьо. Там, в Мемьо, их скорее не тренировали, а проверяли. Кто-то появлялся и исчезал, кто-то оставался. Именно там и собралась вся команда: восемнадцать бойцов и лейтенант.
Лейтенант, скорее всего, никаким лейтенантом не был. Просто он так представился, и называли его только так – Лейтенант. Спустя пару дней Окоёмов настолько привык к подобному обращению, что начинало казаться, будто звание, заменившее имя, невысокий щуплый человечек носит с самого рождения. Какой он национальности, понять было сложно: узкое остроносое лицо, черные миндалевидные глаза, светло-русые волосы, темная, словно он провел несколько месяцев под палящим солнцем, кожа. Окоёмов не сказал бы с уверенностью, но подозрение, что здесь не обошлось без работы пластиков, имелось. Лейтенант никогда не повышал голоса, но если был недоволен, его тихий, вкрадчивый голос, напоминающий Василию звук, издаваемый ползущей среди камней змеей, бросал в дрожь всех бойцов без исключения. Кроме, возможно, восемнадцатой, которая способностью скрывать эмоции, наверное, дала бы Лейтенанту фору. В общем, таким был их начальник – Лейтенант.
В отряде говорили на английском. Почти все – без малейшего акцента. Боевой опыт, как правило, прививает дух интернационализма: не важно, какой ты национальности, в первую очередь ты – враг. Лишь тринадцатый и седьмой говорили на пиджине из ломаного английского и жуткого жаргона явно юго-восточного происхождения.
Восемнадцатая была странной бабой. Высокая, фигурка стройная, грудь что надо, движения плавные, словно кошачьи. Ее, если приодеть, смело можно было бы подавать на любой прием в качестве... скажем так, главного блюда. Но при всех своих незаурядных внешних данных восемнадцатая зачем-то брила голову наголо, а камуфляж носила навыпуск, пряча дивное тело под складками мешковатой одежды.
На тело имели виды остальные семнадцать бойцов. О Лейтенанте Окоёмов ничего такого сказать не мог, потому что начальник особо не распространялся на личные темы, а на восемнадцатую смотрел таким же безразличным взглядом, как на других наемников.
Первым к девке сунулся восьмой – здоровенный негр, играючи переламывающий ударом кулака черенок лопаты. Собственно, скорее всего, он был и последним, попробовавшим пытать сексуальное счастье с восемнадцатой, – восьмой был бит и унижен, ибо бит был при всех. Приклад автомата, с которым восемнадцатая не расставалась ни на секунду, застыл в сантиметре от паха восьмого. Под всеобщий гогот опозоренный негр был отпущен под обещание расплющить причиндалы любого, кто попробует «подвалить с подобными предложениями». Лейтенант инцидент никак не комментировал, лишь напомнил на вечернем построении, что собрались здесь все по делу.
Восемнадцатая держалась особняком, никогда не участвовала в общих разговорах. Даже теперь, после недели по бездорожью на вездеходах и почти двух – пешком через джунгли с ящиками на спинах, когда команда сработалась.
И дождь ей был, судя по всему, нипочем – она сидела в пятнадцати метрах от тента, продолжая что-то ковырять в своем «Патанге». По ее бритому затылку вода потоком стекала за воротник.
– Эй, восемнадцатая, – крикнул седьмой, – брось свои штучки, иди под тент! Вымокнешь ведь.
Метелка лишь на мгновение остановила движение тонких длинных пальцев и бросила короткий взгляд в сторону седьмого, а потом резким движением воткнула вытащенную деталь на место.
– Брось, восемнадцатая. Восьмой приставать не будет, я прослежу.
Из-под тента послышались смешки, а следом седьмой осекся, получив от восьмого чувствительный тычок под дых. Но восемнадцатой было неинтересно, что делают остальные наемники. Ей, похоже, наплевать на то, чем занят весь остальной мир. Странная баба. Что творится в ее душе – загадка. Что она делает в этих лесах? «Скорее всего, – подумал Окоёмов, – то же, что и остальные – зарабатывает на жизнь».
– Ты б разделась, что ли, – не без скабрезности в голосе крикнул восьмой. – А то потом в мокром ходить. И тебе польза, и мужикам приятно посмотреть.
Бойцы продолжали хохотать, на всякий случай отодвинувшись от восьмого – восемнадцатая метелка не в себе, может и выстрелить. Еще заденет ненароком. Но метелка никак не отреагировала на выпад черного. Даже глаз не подняла, будто восьмого вообще не существовало в природе. Она поднялась, закинула автомат на плечо и пошла куда-то сквозь мокрую густую зелень.
– Не напрягайся, восьмой, она тебе все равно не даст.
– Это мы еще посмотрим. Все они правильные, пока...
Восьмой замолчал мгновенно, будто язык прикусил. Может, и прикусил, потому что в плотной ткани тента точно над его головой образовалась маленькая круглая дырочка. Шум дождя в джунглях смешивал звуки, и хлопок выстрела никто бы и не заметил, если бы не эта дырочка. Бойцы замолкли, все, разом. Конечно, восемнадцатая получит свое от Лейтенанта, но если бы пуля прошла на пару сантиметров ниже, восьмому от этого легче не стало бы.
– Совсем сдурела метелка, – сказал четвертый, щупая отверстие в ткани пальцем. – Она же убить его хотела. Но стреляет неважно.
Никто, кроме четвертого, комментировать происшествие не стал. Восьмой с перекошенным от злобы лицом выдернул из ножен на поясе нож, резко вскочил, но, пошевелив острием клинка из стороны в сторону, спрятал оружие. Здесь все были на работе, на хорошо оплачиваемой и подвернувшейся лишь благодаря счастливой случайности. Так что терять доходное место из-за какой-то фригидной стервы восьмому совершенно не хотелось. Да и никто не смеялся – шутка метелки явно не удалась.
А Окоёмов подумал, что вряд ли восемнадцатая промахнулась.
Лейтенант появился минут через пятнадцать. Мокрый и мрачный.
– Кто стрелял?
Вопрос был задан тихо, без малейшего проявления эмоций. Словно он не собирался надавать по морде провинившемуся, а просто поддерживал светскую беседу.
– У восемнадцатой спросите, – посоветовал восьмой.
Лейтенант обвел всех тусклым взглядом, начисто лишенным какого бы то ни было выражения, и, не произнеся ни звука, исчез за стеной дождя.
– Допрыгалась девка, – не то с сожалением, не то со злорадством проронил восьмой.
Его рука усиленно терла макушку, будто пуля на самом деле зацепила ее. Но восемнадцатая стреляла, как Вильгельм Телль: пуля лишь прочертила едва заметную борозду в коротко стриженной курчавой шевелюре обидчика, не коснувшись кожи. Окоёмов обратил внимание, что, несмотря на браваду в голосе, пальцы черного дрожали.
Лейтенант и восемнадцатая вернулись через несколько минут, ссыпая с потревоженных листьев целые водопады брызг. Оба с постными рожами и потухшими, словно у мертвецов, взглядами.
– Собирайтесь, – сказал Лейтенант, – через десять минут выступаем.
– Куда? – спросил кто-то, но ответа не удостоился.
– Все оборудование брать с собой. Оружие держать наготове. И чтобы больше никакой стрельбы без моей команды.
Восемнадцатая, стоя за спиной Лейтенанта, навьючивала на себя тюки и проверяла, надежно ли закреплено оружие. Если последняя фраза адресовалась ей, то ни она, ни сам Лейтенант никак этого не отметили.
– Небось с Лейтенантом... – прошипел восьмой, но осекся, заметив короткий взгляд восемнадцатой. Его рука непроизвольно коснулась мокрой теперь макушки.
Командир резко развернулся и скрылся за зеленью листьев. Никаких «и побыстрей», «шевелитесь» или еще чего-нибудь такого. Ни одного слова, не несущего информационной нагрузки. Иногда Окоёмову казалось, что он не человек, а искусно сделанный робот.
– Что это за движения такие экстренные? – проворчал седьмой, скатывая мокрый тент, сплюнув от досады. – И идти мокрыми, и тряпка эта теперь тяжелей в два раза будет.
– Ты укатывай плотней, а то в зарослях увязнешь.
– Не учи.
Шли недолго. Не больше получаса. Второй и третий были с группой подопечных с самого начала, но прояснить ситуацию не смогли.
Контейнеры с оборудованием отобрали. Окоёмов отдал свой с радостью и слабой надеждой, что тащить этот ящик назад не придется.
Из явленных на свет деталей хмыри собрали довольно высокую треногу, прицепили к ней длинную трубку, конец которой уперли в землю.
– Это что, бур? – спросил Окоёмов у Лейтенанта, но тот сделал вид, что не слышал вопроса.
Может, и на самом деле не слышал – дождь разыгрался не на шутку, небо заволокло столь плотной облачностью, что под густым лиственным покровом джунглей сделалось темно, как ночью. То и дело полыхали молнии и слышались раскаты грома.
Лейтенант задумчиво посмотрел в сторону неба – никакого неба там видно не было, только темно-зеленая листва сплошным потолком, – потер шею и сверился с каким-то прибором, надетым на левую руку. Окоёмов внимательно следил за действиями начальника, пытаясь понять, чего тот ждет. Но, как обычно, ни один мускул не дрогнул на лице Лейтенанта – он получил требуемую информацию, но какие эта информация вызвала у него эмоции, оставалось загадкой. Как оставался загадкой ответ на вопрос, есть ли у него эмоции вообще.
Лейтенант повернул голову и что-то сказал. Точнее, крикнул, но из-за грома и шума дождя Окоёмов не разобрал слов.
– Что?! – прокричал он в ответ.
– Рация! – Лейтенант показывал пальцем на ухо, но уже не смотрел на Окоёмова. – Всем включить рации!
Командир исчез среди темной листвы, направившись к следующей группе бойцов. Окоёмов воткнул маленький незаметный динамик в ухо и закрепил ларингофон на горле. Времена, когда все действия диверсионной команды, подобной их номерному взводу, координировались командиром с помощью «балалаек», снабженных специальными боевыми программами, канули в Лету. С «балалайками» было удобно – попрактиковавшись какое-то время, начинало казаться, что ты часть единого организма, рецептор или эффектор слаженной команды. С рацией было попроще, никто не испытывал радости от необходимости пользоваться архаичным устройством, которое – спасибо грозе – сейчас выдаст столько помех, что Лейтенанта будет слышно не намного лучше, чем сквозь рев падающей с верхних ярусов воды.
Пальцы начали поворачивать маленький верньер, чтобы включить радиосвязь, но их накрыла большая черная ладонь. Это был восьмой.
– Не спеши, – заговорщицким тоном сказал он. – Дело есть.
– Что случилось?
– Слушай, эта восемнадцатая – с ней что-то нечисто. Что она делает в нашей команде? Что вообще баба здесь делает?!
– Чего ты к ней прицепился?
– И Лейтенант туда же. Тебя или меня за такую выходку он расстрелял бы на месте. Ну, лишил бы зарплаты. А ей – хоть бы что.
– Может, он и ее зарплаты лишил. Ты знаешь?
– Да, ты прав...
Восьмой вертел свой наушник в левой руке. Окоё– мов отчетливо видел мелькание белых ладоней среди почти кромешной тьмы. А ведь солнце еще не село. Что там происходит на небе?
– Она отлично стреляет, – сказал Окоёмов. – Очень хорошо, я видел.
– Я тоже, – восьмой усмехнулся, но его улыбка смотрелась безрадостно.
– И симпатичная, – с улыбкой добавил Окоёмов и включил рацию.
– Да пошел ты!..
– Четырнадцатый, четырнадцатый, – тут же возник голос Лейтенанта. Монотонный, словно заело пластинку.
– Четырнадцатый здесь, – ответил Окоёмов.
– Команда включить рации была... – Лейтенант исчез за трескотней помех, а спустя секунду воздух сотрясся от грома. Эпицентр грозы, похоже, висел почти над их головами.
– Есть включить рации! – не дожидаясь окончания шквала помех, отрапортовал Василий.
– Я сказал включить рации пять минут назад, – повторил Лейтенант, тоже, видимо, уловив помехи. – Минус пять процентов оплаты.
– Но...
Нет, оправдываться не стоило. Это обойдется еще во сколько-то процентов. И так с Окоёмова бесстрастный начальник успел уже снять почти пятую часть жалованья. Да и глупо это – оправдываться. Словно нашкодивший малыш.
– Есть пять процентов!
– Восьмой – на позицию. Десять процентов и последнее предупреждение.
– Нет, ну ты слышал, – не удержался черный, обращаясь к Окоёмову.
Восьмой обреченно махнул рукой и удалился в заросли, мгновенно исчезнув из вида. Лейтенант не стал комментировать выпад бойца.
Внезапно впереди полыхнуло. На мгновение из темноты вынырнули дрожащие под тяжелыми каплями широкие глянцевитые листья тропиков и занявшие позиции шестой, двенадцатый и восьмой. В центре, там, откуда пришел свет вспышки, на секунду проявилась воздвигнутая тренога со столбом посередине, ставшим как будто ниже. А потом мягкая размокшая земля вздрогнула, заставив Окоёмова схватиться за ближайший ствол, чтобы удержаться на ногах.
– Черт бы вас побрал, – прошипел Василий, пытаясь унять предательскую дрожь в ногах и нестерпимое желание начать палить во всех направлениях сразу. – Как будто не могли предупредить.
– Третий, четвертый, шестой – остаются на местах. Если в охраняемой зоне появятся посторонние, открывать огонь на поражение. Остальные – сбор у импакт-установки.
– Точно, я видел такие раньше, – послышался голос восьмого.
Окоёмов слышал негра ушами, а не в наушнике рации – восьмой, словно черное привидение, внезапно вынырнул из-за мокрой зелени, щедро плеснув в лицо Василия со спружинившего листа, похожего на мачете. Ларингофон восьмого болтался на груди.
– Что ты видел? – спросил Окоёмов, тоже отлепив ларингофон.
– Эти импакт-установки. Они нефть ищут. По резонансу в полостях под землей.
Окоёмов пожал плечами. Какая ему, в сущности, разница, что ищут эти люди. Его задача – охранять их жизни. Что может оказаться совсем не лишним, если эту самую нефть они все-таки найдут.
Они собрались в центре рабочей зоны. Здесь зловещим неестественным светом сияли экраны трех «раллеров», подсвечивая угрюмые морды хмырей, которые сосредоточенно пялились в какие-то разношерстные графики. Надо думать, результат того самого содрогания земли, записанного специальными датчиками. Интересно, что это означает: что нефть есть или что ее нет? Окоёмов усмехнулся проснувшемуся вдруг интересу к науке. Нет уж, пусть графиками занимаются хмыри, у него другая работа.
Лейтенант стоял за спинами колдующих над «раллерами» хмырей и смотрел в пустоту прямо перед собой. Он ждал.
Один из ученых повернулся – Окоёмов успел рассмотреть его кислую физиономию, выражение отвращения к происходящему на которой усиливалось мертвенным светом монитора, льющегося снизу вверх, – и, причмокнув языком, отрицательно покачал головой. Значит, нет здесь нефти, родимой. Вышла вся. Или не приходила никогда.
