В. Г. Белинский
Париж в 1838 и 1839 годах. Соч. Владимира Строева
Для наблюдательного путешественника очень легко схватить характеристические черты страны, потому что характер страны прежде всего овладевает им самим, как прилипчивая болезнь. В Париже вам не посидится дома, хоть бы вы были мизантроп или подагрик: – вам захочется бегать с утра до ночи по кафе, улицам, бульварам, театрам. Там всего легче излечиться от русской хандры, или апатии, и английского сплина. Там поневоле вы сделаетесь говорливы, почувствуете охоту до вестей и новостей. Там вы будете даже любезным, хотя бы вы были семинарист, квакер или степной житель. В Италии (вообще) вы сделаетесь обожателем прекрасной природы, хотя бы отроду не видели в природе ничего другого, кроме полей, которые производят хлеб, и навозу, которым удобряются поля; сделаетесь меломаном, хотя бы уши ваши неспособны были отличить романса Глинки от песни Шуберта или уличной шарманки от скрыпки Оле-Буля. В Риме же вы непременно сделаетесь антикварием и особенно комментатором{1}. Вся сущность науки там в комментариях. Понять Данта как поэта – будет для вас посторонним делом: вся ваша забота, вся деятельность и трудолюбие устремятся на то, чтоб на каждый стих Данта быть в состоянии прочесть наизусть тысячу комментариев. А Данта читать – известное дело – все равно, что купаться в Адриатическом море…{2} Избави вас бог поддаваться этой страсти к комментариям, этому прилипчивому миазму: иначе вы воротитесь домой с огромным запасом пустых комментариев, но без живой души и здравого смыслу, сделаетесь страшным педантом{3}, заклятым врагом животворной идеи, исступленным обожателем мертвой буквы, жадным лакомкой до пергаментной гнили и фолиантной пыли… О, берегитесь, берегитесь! Иначе что за смешную роль будете вы играть, как лукаво будут улыбаться, слушая, как вы в высокопарных фразах, прерываемых точками{4}, как будто от одышки, будете производить в гении и Вальтер Скотты какого-нибудь посредственного итальянского романиста или кстати и некстати обращаться к классической почве и голубому небу Италии. Часто путешественники вредят себе и своим книгам дурною замашкою видеть в той или другой стране не то, что в ней есть, но то, что они заранее, еще у себя дома, решились в ней видеть, вследствие односторонних убеждений, закоренелых предрассудков или каких-нибудь внешних целей и корыстных расчетов. Нет ничего хуже кривых и косых взглядов; нет ничего несноснее искаженных фактов. А факты можно искажать и не выдумывая лжи. Иностранец, приехавший в Петербург в праздничный день, может встретить на улицах много пьяных мужиков, – и если он будет выходить из своей квартиры только по праздникам, и притом вечером, то без всякой лжи будет вправе написать, что на петербургских улицах ему попадалось много пьяного народу из черни; но будет ли он прав, если напишет, что, когда ни выйди в Петербурге на улицу, всегда встретишь множество пьяных «джентльменов»? Во всех больших городах есть большие пороки, и кто хочет искать в них только одной этой стороны, тот всегда найдет ее. Поэтому нет ничего легче, как оклеветать или превознести страну: не нужно выдумывать фактов, стоит только обратить внимание преимущественно на те факты, которые подтверждают заранее составленное мнение, закрывая глаза на те, которые противоречат этому мнению. Таким образом, никого не обманывая вымышленною ложью, можно уверять, что французы – народ суровый, тяжелый, расчетливый, корыстный; а англичане – народ живой, легкий, увлекающийся, симпатичный и даже – чего доброго – гуманный!..{5} При этом случае, очень удобно можно доказать, что везде и все худо, что Европа гниет, что железные дороги ведут в ад, и тому подобные странности… Но эти странности, – чтоб не назвать их иначе, – бывают еще смешнее, когда путешественник худо играет принятую на себя по расчетам роль; когда в нем невольно проглядывает подобострастное удивление к предметам, в отношении к которым он силится выказать притворное равнодушие. Так иной, говоря с презрением о Беранже, Жорже Занде, Викторе Гюго, – вдруг падает на колени перед каким-нибудь Ламартином, каким-нибудь Альфредом де Виньи, каким-нибудь господином де Бальзаком{6}. Такие путешественники в обоих случаях обнаруживают дикость нравов, несмягченных цивилизациею и образованием.
