В. Г. Белинский
Московский театр
У нас есть таланты, и таланты блестящие – об этом никто не спорит; но число этих талантов слишком не так велико, чтоб их доставало на каждую пьесу. Обыкновенно бывает так, что из десяти действующих лиц – три, много четыре таланта и шесть решительных бездарностей. От этого нет никакой общности в игре, а без общности – что за очарование? Без нее представление – кукольная комедия.
Вот причина холодности нашей публики, и причина глубоко основательная.
Но точно ли дело в таком виде, как оно представляется нам? Посмотрим.
Таланты везде редки; природа скупа на них. Невозможно требовать, чтобы такая огромная труппа, как труппа московского театра, была сформирована из одних талантов. Ни один театр в Европе не может похвалиться этим, потому что это не в природе вещей. А между тем общность и целость игры есть неотъемлемая принадлежность всякого порядочного иностранного театра. Недостаток дарований должен заменяться умом, образованностию, изучением. Есть такие актеры, которые ни одной роли не сыграют художественно и в то же время не испортят никакой роли, за какую ни возьмутся. Такие актеры – дело важное, истинное сокровище для всякого театра. Они сами не блестят, но дают возможность блестеть другим. Без них невозможно очарование истинности представления.
Много ли у нас истинных дарований и есть ли у нас актеры, хорошо играющие, не имея таланта?
Мы не будем решать этого вопроса, а представим здесь один факт, из которого можно вывести много прекрасных заключений.
Мая 5, в бенефис гг. Козловского, Щепкина и Соколова, давалась драма Шиллера «Коварство и любовь». Драма эта есть одно из самых прекраснодушных произведений Шиллера;{6} в ней детскости гораздо больше, нежели в «Разбойниках». Художественности и творчества – нисколько, огня отрицать нельзя; но так как этот огонь вытек не из творческого одушевления объективным созерцанием жизни, а из ратования против действительности, под знаменем нравственной точки зрения, то он и похож на фейерверочный огонь: много шуму и треску и мало толку. На идею пьесы Шиллера навел «Отелло» Шекспира; но что у последнего основано на непреложных законах необходимости, то у первого совершенно произвольно. Почему идеальная Луиза решается пожертвовать своим честным именем и признать себя любовницею старого развратника и шута, почему она так упорно избегает объяснения с человеком, которого любит, с которым у ней одна душа, одно сердце, – все это извольте понимать как вам угодно. Завязка вертится на пустом недоразумении. А характеры? – Луиза – идеальная кухарка, сентиментальная фразерка; Фердинанд – маленький Отелло с эполетами и шпагою. Человек нового времени, глубокий и высокий германец – такой человек не отравит ядом подобного себе человека, тем более девушку, которую он любит. Если она недостойна его чувства, если она гнусно наругалась над ним – он отворотится от нее, с разбитым сердцем, с погибшею надеждою на счастие жизни, но не станет мстить и не сделается палачом. Отелло был африканец и жил давно, в то время, когда люди еще не идеальничали. Но Шиллеру это нужно было для эффекта, без которого его драма сбилась бы на так называемую мещанскую комедию: поссорились, наговорили громких фраз, да – «веселым пирком и за свадебку».{7} Кроме того, это ему было нужно и для вящего наказания президента за его злодеяния, потому что этот президент злодей вроде Франца Моора: {8} дьявол со всем адским причетом не годится ему в ученики. Страх такой, что мочи нет! Леди Мильфорт, конечно, сноснее идеальной Луизы, но тоже «не скажет слова просто – всё с ужимкой»{9}. Только отец и мать Луизы и Вурм похожи на людей и носят на себе признаки действительности. Но обратимся к московскому театру.
