Висенте Бласко-Ибаньес
Манекен

Полная версия

– Луис, Луис… – застонал позади его слабый голос с детскою и нежною интонациею, напомнивший ему прошлое – лучшие минуты его жизни.

Глаза его, привыкшие ко мраку, различили в глубине комнаты что-то величественное и мону-ментальное, точно алтарь; это была огромная кровать, в которой с трудом приподнималась на локте, под пышным балдахином, белая фигура.

Тогда Луис вгляделся ближе в неподвижную женщину, ожидавшую его, казалось, в холодной, строгой позе и глядевшую на него тусклыми, словно затуманенными от слез, глазами. Это был художественно исполненный манекен, несколько похожий лицом на Энрикету. Он служил ей для того, чтобы она могла любоваться новостями, постоянно получаемыми из Парижа, и был кроме неё единственным зрителем на выставках изящества и богатства, устраиваемых умирающею при закрытых дверях ради развлечения.

– Луис, Луис… – снова застонал тонкий голосок из глубины кровати.

Он печально подошел к кровати. Жена судорожно сжала его в своих объятиях, ища горячими губами его губы и умоляя о прощении, в то время, как на щеку его упала нежная слезинка.

– Скажи, что ты прощаешь мне. Скажи, Луис, и я может быть не умру.

И муж, инстинктивно собиравшийся оттолкнуть ее, кончил тем, что отдался в её объятия, невольно повторяя ласковые слова из счастливых времен. Глаза его привыкли к полумраку и различали теперь лицо жены во всех подробностях.

– Луис, дорогой мой, – говорила она, улыбаясь сквозь слезы. – Как ты находишь меня? Я теперь не так красива, как во времена нашего счастья… когда я не была еще сумасшедшею. Скажи мне, ради Христа, скажи, как ты меня находишь?

Муж глядел на нее с изумлением. Она была по-прежнему красива, и эта детская, наивная красота делала ее страшною. Смерть не наложила еще на нее своей печати; только в нежный аромат пышного тела и величественной кровати вкрадывался, казалось, еле заметный запах мертвой материи, что-то такое, что обнаруживало внутреннее разложение и примешивалось к её поцелуям.

Луис догадался о присутствии кого-то позади себя. В нескольких шагах от него стоял человек и глядел на мужа и жену с видимым смущением, словно его удерживало тут что-то более сильное, чем воля, которая повелевала ему удалиться. Муж Энрикеты прекрасно знал, как и полиспании, строгое лицо этого пожилого господина со здравыми принципами, ярого защитника общественной нравственности.

– Скажи ему, чтобы он ушел, Луис, – крикнула больная. – Что он тут делает? Я люблю только тебя… только своего мужа. Прости мне… всему виною роскошь, роскошь проклятая. Я жаждала денег, много денег; но любила я всегда… только тебя.