Висенте Бласко-Ибаньес
Детоубийцы
VII
Проведя два дня внѣ трактира, Тонетъ понялъ, какъ сильно любитъ Нелету.
Порой къ его отчаянію примѣшивалась мысль о потерѣ того пріятнаго и веселаго существованія, которымъ онъ раньше пользовался, о томъ изобиліи, въ которое онъ погружался, какъ въ волны блаженства. Кромѣ того, недоставало ему очарованія тайной любви, о которой догадывалась вся деревня, нездороваго удовольствія ласкать свою возлюбленную среди опасности, почти въ присутствіи мужа и посѣтителей, всегда рискуя быть накрытымъ.
Изгнанный изъ трактира Сахара онъ не зналъ, куда итти. Пробовалъ найти друзей въ другихъ трактирахъ Пальмара, жалкихъ хатахъ, съ однимъ только маленькимъ боченкомъ, куда лишь изрѣдка заходили выпить люди, не имѣвшіе, ввиду сдѣланныхъ долговъ, возможности посѣтить трактиръ Сахара. Тонетъ бѣжалъ отъ этихъ кабаковъ, словно царствующая особа, по ошибкѣ попавшая въ харчевню.
Дни онъ проводилъ, скитаясь по окрестностямъ деревни. Когда эти скитанья ему надоѣдали, онъ уходилъ въ Салеръ, Перельо, въ гавань Катаррохи, куда‑нибудь, лишь бы убить время. Онъ, обыкновенно столь лѣнивый, цѣлыми часами работалъ весломъ въ лодкѣ, чтобы навѣстить друга только для того, чтобы выкурить съ нимъ сигару.
Оботоятельства вынуждали его жить въ хатѣ отца, и онъ съ нѣкоторымъ бездокойствомъ смотрѣлъ на Тони, порой угадывая по его лицу, что онъ знаетъ обо всемъ случившемся. Отъ скуки Тонетъ измѣнилъ поведеніе. Вмѣсто того, чтобы иерекочевывать изъ одного конца Альбуферы на другой, словно посаженное въ клѣтку животное, ужъ лучше помочь бѣдному отцу. Начиная съ слѣдующаго дня онъ, какъ въ былое время, со свойственной лѣнивымъ людямъ, когда они рѣшатся работать, преходящей напряженностью вырывалъ илъ со дна каналовъ. Тони поблагодарилъ его за это раскаяніе тѣмъ, что пересталъ хмурить брови и заговорилъ съ нимъ.
Онъ знаетъ все. Все произошло такъ, какъ онъ предсказывалъ. Тонетъ измѣнилъ традиціямъ Голубей и отецъ глубоко страдалъ, слыша, что говорятъ о его сынѣ. Для него было тяжелымъ ударомъ видѣть, какъ сынъ живетъ на счетъ трактирщика и отбиваетъ у него жену.
– Это ложь… ложь! – отвѣчалъ Кубинецъ со страхомъ человѣка, сознающаго себя виновнымъ. Это клевета!
Тѣмъ лучше. Тони былъ бы радъ, если бы это было такъ. Самое главное было то, что онъ избавился отъ опасности. Теперь надо работать, бытъ честнымъ человѣкомъ, помочь отцу въ его стремленіи засыпать болото землей. Когда болото превратится въ поле, когда пальмарцы увидятъ, какъ двое Голубей собираютъ съ него много мѣшковъ риса, онъ – Тонетъ – встрѣтитъ подругу. Онъ можетъ тогда выбрать себѣ одну среди дѣвушекъ въ ближайшихъ деревняхъ. Богатому человѣку ни въ чемъ не бываетъ отказа.
Ободренный словами отца, Тонетъ съ истиннымъ остервененьемъ отдавался работѣ. Бѣдная Подкидышъ работала рядомъ съ нимъ еще больше чѣмъ, когда бывала одна съ отцомъ. Кубинецъ вѣчно находилъ, что она работаетъ слишкомъ мало. Онъ былъ требователенъ и грубъ съ бѣдной дѣвушкой. Онъ нагружалъ ее, какъ животное, хотя самъ первый начиналъ уставатъ. Задыхаясь подъ тяжестью корзинъ съ землей и постоянной работы весломъ, бѣдная Подкидышъ тѣмъ не менѣе радостно улыбалась, а вечеромъ когда, вся разбитая, готовила ужинъ, она съ благодарностью глядѣла на своего Тонета, этого блуднаго сына, который такъ много заставилъ отца страдать, а теперь благодаря хорошему поведенію позволялъ стойкому труженику ясно и довѣрчиво глядѣть въ будущее.
Однако Кубинецъ отличался невыдержанной волей. Послѣ бурныхъ порывовъ активности въ немъ брала верхъ властная и безграничная лѣнь.
Послѣ мѣсяца такой работы Тонетъ утомился, какъ и прежде. Значительная часть поля была уже засыпана, оставались однако глубокія ямы, приводившія его въ отчаяніе, бездонныя дыры, черезъ которыя снова вливалась вода, медленно подтачивая нагроможденную съ такимъ трудомъ землю. Кубинецъ испытывалъ страхъ и разочарованіе передъ огромностью предпріятія. Привыкшій къ роскошной жизни въ трактирѣ Сахара, онъ возмущался при мысли о плохой ѣдѣ Подкидыша, о жидкомъ, безвкусномъ винѣ, о черствомъ маисовомъ хлѣбѣ и попорченныхъ сардинкахъ, единственной пищѣ отца.
Спокойствіе дѣда возмущало его. Тотъ по прежнему бывалъ въ трактирѣ Сахара, словно ничего не случилось. Тамъ онъ обѣдалъ и ужиналъ, прекрасно сошелся съ трактирщикомъ, довольнымъ тѣмъ, какъ старикъ эксплуатировалъ свое мѣсто. А съ внукомъ онъ не желалъ дѣлиться! Съ нимъ онъ не говорилъ ни слова, когда видѣлся вечеромъ въ хатѣ, словно онъ не существуетъ, словно не онъ хозяинъ пути!
Дѣдъ и Сахаръ хотятъ эксплуатировать его и останутся съ носомъ. Быть можетъ все негодованіе трактирщика не имѣло другой цѣли, какъ отдѣлаться отъ него, чтобы увеличить свой доходъ. И съ той жадностью, жестокой и бездушной, свойственной деревенскому люду, который въ денежныхъ дѣлахъ не считается съ родственными чувствами, Тонетъ накинулся на Голубя однажды ночью, когда тотъ собирался на ловлю. Онъ – Тонетъ – главный хозяинъ мѣста, а вотъ уже сколько времени не видалъ ни одного сентима. Правда, онъ хорошо знаетъ, что уловъ не такой блестящій, какъ въ прежніе годы, но дѣла все таки идутъ, и дѣдъ и дядюшка Пако положили въ кошелекъ не одинъ дуро. Онъ знаетъ это отъ скупщиковъ угрей. Пусть дадутъ ему ясный отчетъ. Онъ хочетъ имѣть свою часть или онъ отберетъ мѣсто и поищетъ себѣ менѣе хищныхъ компаньоновъ.
Дядюшка Голубь, считавшій себя неограниченнымъ господиномъ надъ всѣми членами семьи, въ дервую минуту хотѣлъ разможжить внуку голову весломъ, но вспомнилъ о неграхъ, которыхъ Кубинецъ убивалъ въ далекихъ странахъ. Чортъ возьми! Взрослаго нельзя бить, хоть онъ и принадлежитъ къ семьѣ. Къ тому же угроза отнять мѣсто для ловли испугала его.
Дядюшка Голубь дустился въ мораль. Если онъ не даетъ ему денегъ, то потому, что знаетъ его характеръ. Деньги – погибель юношей. Онъ пропьетъ ихъ, проиграетъ бездѣльникамъ подъ тѣнью какой‑нибудь хаты въ Салерѣ. Лучше если деньги сохранитъ дѣдъ и это будетъ лишь на пользу Тонету. Если дѣдъ умретъ, кому какъ не внуку, будетъ прирадлежать все его состояніе?
Однако Тонетъ не хотѣлъ довольствоваться одними надеждами. Онъ хочетъ получить свое или отберетъ мѣсто. И послѣ тяжелыхъ ссоръ, продолжавшихся болѣе трехъ дней, рыбакъ, наконецъ согласился однажды вечеромъ вынуть изъ‑за пояса кошелекъ, и со скорбнымъ лицомъ отсыпать нѣсколько дуро. Можетъ взятъ ихъ! Жидъ! Злодѣй! Какъ только онъ ихъ истратитъ въ нѣсколько дней, пусть снова придетъ, пусть не имѣетъ угрызеній. Какое ему дѣло, если дѣдъ издохнетъ. Онъ уже ясно представляетъ себѣ свое будущее, представляетъ его себѣ съ ужасомъ. Онъ будетъ работать, какъ рабъ, чтобы внукъ могъ жить бариномъ. И онъ совсѣмъ удалился отъ Тонета, словно потерялъ навсегда то небольшое чувство, которое когда‑то питалъ къ нему.
Получивъ деньги, Кубинецъ не вернулся въ хату отца. Онъ пожелалъ занятъся отъ нечего дѣлать охотою, вести жизнь стрѣлка, питаясь тѣмъ, что застрѣлитъ, и началъ съ того, что купилъ себѣ ружье лучше тѣхъ почтенныхъ пищалей, которыя хранились дома. Піавка, изгнанный изъ трактира Сахара на другой день послѣ удаленія Тонета, ходилъ вокругъ него, видя его празднымъ, разочаровавшимся въ работѣ, которую исполнялъ въ хатѣ отца.
Кубинецъ сошелся съ бродягой. Онъ былъ хорошимъ товарищемъ, который могъ быть ему полезенъ. У него была хата, правда, похуже собачьей конуры, однако она могла служить имъ убѣжищемъ. Тонетъ будетъ охотникомъ, Піавка – собакой. Все у нихъ будетъ общее: ѣда и вино. Подходитъ это бродягѣ? Піавка былъ обрадованъ. Онъ тоже внесетъ свою часть въ общее хозяйство. Онъ превосходно умѣетъ вытаскивать верши изъ каналовъ и забравъ уловъ, снова опускать ихъ въ воду. Онъ не походилъ на нѣкоторыхъ безсовѣстныхъ воришекъ, которые, по словамъ пальмарцевъ, похищали не только душу, но и тѣло, то есть самыя сѣти. Тонетъ будетъ заботиться о мясѣ, онъ – о рыбѣ. Такъ и порѣшили. Съ тѣхъ поръ только изрѣдка видѣли въ деревнѣ внука Голубя съ ружьемъ на плечѣ, комически посвистывавшаго Піавкѣ, шедшему вслѣдъ за нимъ съ опущенной головой, и хитро озиравшемуся по сторонамъ, нѣтъ ли чего‑нибудь подъ руками, что можно было бы стащить.
Цѣлыми недѣлями они жили въ Деесѣ жизнью первобытныхъ людей. Во время своей спокойной жизни въ Пальмарѣ, Тонетъ часто съ грустью вспоминалъ годы войны, среди безграничной свободы, лицомъ къ лицу съ военными опасностями. Всегда глядя въ глаза смерти, не видишь ни препятствій, ни преградъ и съ карабиномъ въ рукѣ исполняешь всѣ свои прихоти, подчиняясь лишь закону необходимости.
Привычки, появившіяся у него въ годы воинственяой жизни въ лѣсу, вновь воскресли теперь въ немъ въ Деесѣ, въ двухъ шагахъ отъ мѣстечекъ, гдѣ существовали и законы и власти. Изъ сухихъ сучьевъ оба товарища строили себѣ въ какомъ‑нибудь уголкѣ лѣса шалашъ. Когда ихъ мучилъ голодъ, они убивали пару кроликовъ или дикихъ голубей, порхавшихъ среди сосенъ. Когда имъ нужны были деньги на вино, или патроны, Тонетъ бралъ ружье и утромъ набивалъ дичи, которую бродяга продавалъ въ Салерѣ или въ гавани Катаррохѣ, и возвращался домой съ бурдюкомъ, который прятался въ кустахъ.
Ружье Тонета, дерзко раздававшееся по всей Деесѣ, было угрозой для сторожей, которымъ пришлось разстаться съ своей прежней спокойной жизнью отшельниковъ.
Піавка стоялъ на сторожѣ какъ собака, между тѣмъ какъ Тонетъ охотился. Увидѣвъ своими зоркими глазами бродяги приближеніе враговъ, онъ свисталъ товарищу и они прятались. Часто преслѣдователи встрѣчались съ внукомъ Голубя лицомъ къ лицу, но каждый разъ онъ гордо настаивалъ на своемъ желаньи продолжать жить въ Деесѣ. Однажды сторожъ выстрѣлилъ въ него, но тотчасъ услышалъ въ видѣ грознаго отвѣта свистъ пули около головы. Противъ прежняго солдата доносы были безполезны. Онъ былъ человѣкъ пропащій, не боявшійся ни Бога, ни чорта. Онъ стрѣлялъ такъ же хорошо, какъ дѣдъ и если онъ посылалъ пулю мимо, то потому, что хотѣлъ сдѣлать предостереженіе. Чтобы съ нимъ покончить, надо было просто убить его. Сторожа, имѣвшіе большія семьи, вступили въ концѣ концовъ въ молчаливое соглашеніе съ дерзкимъ охотникомъ и когда раздавался выстрѣлъ его ружья, они дѣлали видъ, что плохо разслышали и всегда бѣжали въ противоположный конецъ.
Отовсюду изгнанный, всѣми битый, Піавка чувствовалъ себя сильнымъ и гордымъ подъ покровительствомъ Тонета и когда онъ показывался въ Салерѣ, онъ глядѣлъ на всѣхъ съ дерзостью мопса, чувствующаго свою безопасность подъ охраной хозяина. Взамѣнъ этого покровительства онъ исполнялъ роль сторожа и когда порой аоказывалась пара жандармовъ изъ уэрты Русафы, Піавка угадывалъ ихъ, раньше чѣмъ видѣлъ, точно чуялъ ихъ.
– Треуголки идутъ! – говорилъ онъ товарищу.
Въ тѣ дни, когда до сосѣдству съ Деесой виднѣлись желтые ремни и лакированныя треуголки, Тонетъ и Піавка уходили на Альбуферу. Сѣвъ въ одну изъ лодокъ Голубя, они переѣзжали отъ заросли къ заросли, стрѣляя ло птицамъ, которыхъ подбиралъ бродяга, привыкшій даже зимой входить въ воду по самый подбородокъ. Бурныя ночи, темныя и дождливыя, которыя Голубь ожидалъ, какъ манны небесной, изъ‑за предстоявшаго богатаго улова, Тонетъ и Піавка проводили въ хатѣ послѣдняго, сбившись въ уголъ, такъ какъ вода цѣлыми струями вливалась сквозь щели крыши.
Тонетъ находился въ двухъ шагахъ отъ отца, но избѣгалъ его, боясь его суроваго и грустнаго взора. Подкидышъ осторожно приходила, чтобы принести Тонету чистое бѣлье, и заботливо исполнить ту работу, которую можетъ сдѣлать только женщина. Утомленная дневнымъ трудомъ, бѣдная дѣвушка чинила при свѣтѣ фонаря лохмотья, сидя около обоихъ бродягъ, не обращаясь къ нимъ съ словами упрека, только изрѣдка бросая на брата взглядъ, полный муки.
Проводя ночи вдвоемъ, они, не переставая пить, говорили о своихъ сокровенныхъ думахъ. Привыкнувъ по примѣру Піавки къ безпрестанному пьянству, Тонетъ не удержался и сообщилъ товарищу тайну своей любви къ Нелетѣ.
Въ первое мгновеніе бродяга хотѣлъ возражать. Не хорошо это! «Не пожелай жены ближняго». Потомъ изъ благодарности Тонету сталъ находить извиненія и оправданія для его вины, съ грубой казуистичностыо стараго ризничаго. Они, конечно, имѣютъ нѣкоторое право любить другъ друга. Если бы они сошлись послѣ брака Нелеты, ихъ грѣхъ былъ бы великъ. Но они знали другъ друга еще дѣтьми. Они считались женихомъ и невѣстой. Вина на сторонѣ Сахара который вмѣшался, когда его не просили. Онъ разстроилъ ихъ отношенія. По дѣломъ ему! И вспоминая о томъ, какъ часто толстякъ выгонялъ его изъ трактира, онъ смѣялся довольнымъ смѣхомъ надъ его семейной бѣдой, считая себя отомщеннымъ.
Когда вино въ бурдюкѣ приходило къ концу и фонарь гасъ, Піавка, закрывъ пьяные глаза, говорилъ безтолково о своихъ вѣрованіяхъ.
Привыкнувъ къ его болтовнѣ, Тонетъ спалъ, не слушая его, между тѣмъ, какъ соломенная крыша хаты тряслась отъ порывовъ вѣтра и дождь просачивался черезъ нее.
Піавка, не уставая, говорилъ. Почему онъ такой несчастный? Почему страдаетъ Тонетъ, тоскуетъ и скучаетъ съ тѣхъ поръ, какъ не можетъ видѣться съ Нелетой? Почему въ мірѣ царитъ несправедливость? Почему въ погонѣ за деньгами народъ живетъ не такъ, какъ велитъ Богъ?
И приблизившись къ уху Тонета, онъ пробуждалъ его, таинственнымъ голосомъ говоря о скоромъ осуществленіи своихъ надеждъ. Приближаются хорошія времена. Онъ уже родился. Піавка видѣлъ Его, какъ вотъ видитъ Тонета и Онъ коснулся своей божественно – холодной рукой его – бѣднаго грѣшника. И въ десятый разъ разсказывалъ онъ о своей таинственной встрѣчѣ на берегу Альбуферы. Онъ возвращался изъ Салера съ пакетомъ патронъ для Тонета и по дорогѣ вдоль озера онъ испыталъ такое глубокое волненіе, словно приближается что‑то такое, что парализуетъ его силы. Ноги подкосились и онъ упалъ на землю, желая заснуть, уничтожиться, не просыпаться больше.
– Ты просто былъ пьянъ! – говорилъ Тонетъ въ этомъ мѣстѣ разсказа.
Піавка протестовалъ. Нѣтъ! Онъ не былъ пьянъ. Въ тотъ день онъ мало выпилъ. Доказательствомъ можетъ служить то, что онъ не спалъ, хотя тѣло и отказывалось ему служить.
Вечеръ кончался. Альбуфера окрасилась въ темный цвѣтъ. Вдали надъ горами небо было залито красными волнами крови и на этомъ фонѣ Піавка увидѣлъ человѣка, шедшаго по дорогѣ и остановившагося около него.
Бродяга содрогался при одномъ воспоминаніи. У Него было грустное и нѣжное лицо, борода раздѣленная на двое, и длинные волосы. Какъ Онъ былъ одѣтъ? Онъ помнитъ только бѣлый хитонъ, нѣчто въ родѣ туники или очень длинной блузы, а на плечахъ у него былъ подавлявшій его своей тяжестью какой‑то предметъ, котораго Піавка не могъ одредѣлить. Быть можетъ, то было новое орудіе пытки и казни, символъ новаго искупленія человѣчества. Онъ склонился надъ нимъ и весь свѣтъ сумерекъ, казалось, сосредоточился въ его глазахъ. Онъ протянулъ одну руку и коснулся пальцемъ лба Піавки. Отъ этого прикосновенія холодъ пронизалъ его до самыхъ костей, отъ головы до пятъ. Нѣжнымъ голосомъ прошепталъ онъ нѣсколько гармоническихъ и странныхъ словъ, которыхъ не разобралъ бродяга, и удалился улыбаясь, тогда какъ онъ отъ сильнаго волненія впалъ въ глубокій сонъ, и проснулся только нѣсколько часовъ спустя, когда кругомъ стояла глубокая ночь.
Больше онъ не видалъ Его, но онъ убѣжденъ, что это именно Онъ. Онъ снова пришедъ въ міръ, чтобы спасти свое дѣло, запятнанное людьми. Снова Онъ находится въ поискахъ бѣдныхъ, смиренныхъ духомъ, жалкихъ рыбаковъ лагунъ. Піавка будеть однимъ изъ избранныхъ. Не даромъ же Онъ коснулся его своей рукой. И бродяга съ рвеніемъ вѣрующаго объявилъ о своемъ намѣреніи покинуть товарища, какъ только снова явится желанный мессія.
Тонетъ возражалъ сердито, такъ какъ сонъ его былъ нарушенъ, и угрожалъ ему суровымъ голосомъ. Пусть замолчитъ! Сколько разъ онъ ему говорилъ, что это не болѣе, какъ пьяный бредъ! Если бы онъ былъ трезвъ, какъ и слѣдовало бы быть, разъ онъ исполняетъ порученія, онъ понялъ бы, что таинственный человѣкъ никто иной, какъ итальянскій бродяга, который два дня въ Пальмарѣ точилъ ножи и ножницы, имѣя за спиной точильныи станокъ.
Изъ страха передъ рукой покровителя Піавка утиолкалъ. Тѣмъ не менѣе его вѣра была оскорблена и возмущалась вульгарными объясненіями Тонета. Онъ еще увидитъ Его! Онъ убѣжденъ, что снова услышитъ его нѣжный и странный говоръ, почувствуетъ на лбу холодное прикосновеніе Его руки, увидитъ Его добрую улыбку. Его приводила въ уныніе только мысль, что встрѣча можетъ повториться къ концу вечера, когда послѣ неоднократнаго утоленія жажды онъ плохо держится на ногахъ.
Такъ проводили зиму оба товарища. Піавка лелѣялъ самыя безумныя мечты, Тонетъ думалъ о Нелетѣ, которую больше не видалъ, потому что во время своихъ рѣдкихъ путешествій въ Пальмаръ молодой человѣкъ останавливался на церковной площади и не осмѣливался подойти къ трактиру Сахара.
Подъ вліяніемъ этой продолжавшейся цѣлые мѣсяцы разлуки въ памяти его воскресало былое счастье и на разстояніи оно принимало увеличенные размѣры. Образъ Нелеты наполнялъ его душу. Онъ видѣлъ ее въ лѣсу, гдѣ они дѣтьми заблудились, на озерѣ, гдѣ они отдались другъ другу подъ сладкими таинственными чарами ночи. Въ царствѣ воды и ила, гдѣ протекала его жизнь, онъ не могъ сдѣлать ни одного движенія, чтобы не натолкнуться на воспоминаніе о ней. Возбужденный воздержаніемъ и бродячей жизнью, Тонетъ спалъ нѣсколько ночей тревожнымъ сномъ и Піавка слышалъ, какъ онъ звалъ Нелету съ ревомъ безпокойнаго самца. Въ порывѣ безумной страсти Тонетъ почувствовалъ необходимость увидѣть ее. Сахаръ, болѣзнь котораго все усиливалась, отправился въ городъ. Въ полдень Кубинецъ смѣло вошелъ въ трактиръ. Всѣ обычные посѣтителй сидѣли у себя дома и онъ могъ увидѣтъ Нелету одну за стойкой.
Увидя его въ дверяхъ, трактирщица вскрикнула, словно передъ ней предсталъ возставшій изъ гроба. Глаза ея сверкнули радостью, но сейчасъ же потускнѣли, какъ будто разсудокъ вернулся къ ней, и она склонила голову съ негодующимъ и непристулнымъ видомъ.
– Уходи, уходи! – бормотала она. Или ты хочешь меня погубить!
Погубить ее! Это предположеніе доставило ему такое мученіе, что онъ не осмѣлился возражать. Инстинктивно онъ отстуиилъ и когда раскаялся въ своей слабости, онъ былъ уже далеко отъ трактира на площади.
Онъ не рѣшился вернуться. Когда подъ вліяніемъ сдерживаемой страсти онъ думалъ пойти къ ней, было достаточно вспомнить ея лицо, чтобы остыть. Между ними все кончено. Сахаръ, надъ которымъ онъ въ былое время смѣялся, былъ неодолимымъ препятствіемъ.
Ненависть къ ея мужу побуждала его розыскіивать дѣда. Все, что онъ предприметъ противъ него, будетъ убыткомъ для супруга Нелеты! Ему нужны деньги! Они наживаются, а о немъ, хозяинѣ мѣста, забыли! Эти просьбы вызывали между дѣдомъ и внукомъ ссоры и пререканія, которыя страннымъ образомъ не кончались дракой на берегу канала. Старые рыбаки удивлялись тому терпѣнію, съ которымъ Голубь уступалъ внуку. Годъ выдался плохой. Главный путь не давалъ того улова, на который разсчитывали. Сахаръ къ тому же былъ боленъ и несговорчивъ. Самъ дядюшка Голубь порою желалъ, чтобы годъ скорѣе кончался и наступила новая жеребьевка, чтобы послать къ чорту дѣло, доставившее ему столько непріятностей. Его старая система была все же лучше. Пусть каждый ловитъ за свой страхъ. Никакихъ компаньоновъ, хотя бы то была жена!
Когда Тонету удавалось вытянутъ у дѣда нѣсколько дуро, онъ весело свисталъ Піавкѣ и они отправлялись отъ одного трактира въ другой, до самой Валенсіи, проводили нѣсколько дней, кутя въ кабакахъ предмѣстій, пока пустота кошелька не вынуждала ихъ вернуться на Альбуферу.
Разговаривая съ дѣдомъ, онъ узналъ о болѣзни Сахара. Въ Пальмарѣ ни о чемъ другомъ не говорили, такъ какъ трактирщикъ былъ первой персоной въ деревнѣ, тѣмъ болѣе что въ минуты нужды почти всѣ обращались къ его милости. Болѣзнь Сахара становилась серьознѣе. Это не была вовсе мнительность, какъ думали раньше. Здоровье его было надорвано, но видя его все болѣе толстымъ, тучнымъ и жирнымъ народъ серьезно говорилъ, что онъ умираетъ отъ избытка здоровья и слишкомъ хорошей жизни!
Съ каждымъ днемъ онъ все больше жаловался, не въ силахъ опредѣлить, въ чемъ заключается его болѣзнь. Проклятый ревматизмъ, послѣдствіе болотистой почвы и неподвижной жизни, гулялъ по его жирному тѣлу, игралъ съ нимъ въ прятки, преслѣдуемый домашними средствами, неспособными однако поймать его въ его безумной скачкѣ. Утромъ трактирщикъ жаловался на головную боль, а вечеромъ на животъ или опухоль конечностей. Ночи были ужасны и часто онъ вскакивалъ съ постели, открывалъ окно несмотря на зимнюю стужу, говоря, что задыхается въ комнатахъ, гдѣ недостаточно воздуха для его легкихъ.
Былъ моментъ, когда ему казалось, что онъ открылъ сущность болѣзни. Онъ знаетъ ее! Знаетъ даже имя этой негодной! Чѣмъ больше онъ ѣлъ, тѣмъ труднѣе ему дышать и онъ испытываетъ страшную тошноту. Болѣзнь его происходила отъ желудка. И онъ принялся лѣчиться, говоря, что дядюшка Голубь мудрецъ. По словамъ рыбака, онъ страдаетъ отъ избытка удобствъ, отъ слишкомъ обильной пищи и хорошаго вина. Его врагомъ является – богатство.
Послѣ изгнанія изъ трактира Тонета страшная свояченица снова сблизилась съ Сахаромъ. Зять ея, наконецъ, проявилъ совѣсть, какъ выражалась дикая гарпія. Она выходила ему навстрѣчу, когда Сахаръ гулялъ по деревнѣ. Или она вызывала его изъ трактира, не осмѣливаясь предстать передъ Нелетой, зная, что та выгонитъ ее. Во время этихъ свиданій она съ преувеличеннымъ интересомъ разспрашивала его о его здоровьѣ, жалѣя его за его безумный шагъ. Послѣ смерти покойницы ему слѣдовало бы остаться одинокимъ. А онъ хотѣлъ разыграть молодого парня, женившись на дѣвочкѣ, и вотъ теперь у него есть все: и непріятности и болѣзнь. Хорошо еще, что это неблагоразуміе не стоило ему жизни!
Когда Сахаръ пожаловался ей на желудокъ, злая кумушжа взглянула на него съ изумленіемъ, словно въ головѣ у нея зародилась мысль, которая безпокритъ ее самое. Въ самомъ дѣлѣ, у него болитъ желудокъ? Можетъ, ему дали что‑нибудь, чтобы покончить съ нимъ? И въ злыхъ глазахъ злой старухи трактирщикъ увидѣлъ такое ясное, такое враждебное Нелетѣ подозрѣніе, что пришелъ въ бѣшенство и чуть не побилъ ее. Убирайся, злое животное! Не даромъ покойница говорила, что боится сестры больше дьявола. И онъ повернулся спиной къ свояченицѣ, предпочитая больше съ ней не видаться.
Подозрѣвать въ такихъ ужасахъ Нелету! Никогда жена не была съ нимъ такъ добра и заботлива. Если въ душѣ дядюшки Пако еще оставался слѣдъ недовольства отъ того времени, когда Тонетъ велъ себя какъ хозяинъ трактира, пользуясь молчаливымъ согласіемъ жены, то этотъ слѣдъ исчезъ передъ поведеніемъ Нелеты, забывавшей всѣ хозяйственныя дѣла, чтобы исключительно думать о мужѣ.
Сомнѣваясь въ знаніяхъ того почти бродячаго врача, бѣднаго наемника науки, который два раза въ недѣлю пріѣзжалъ въ Пальмаръ, пичкая всѣхъ хиной, словно то было единственное ему извѣстное лекарство, идя на встрѣчу все возраставшей лѣни мужа, она одѣвала его, какъ ребенка, надѣвала на него каждую часть костюма среди жалобъ и протестовъ ревматика и отвозила его въ Валенсію, чтобы его изслѣдовали знаменитые врачи. Она говорила за него и совѣтовала ему, какъ мать младенцу, дѣлать все, что приказывали ему эти господа.
Отвѣтъ былъ вое тотъ же. У него просто ревматизмъ, но ревматизмъ застарѣлый, не локализованный въ опредѣленномъ мѣстѣ, а пропитавшій весь его организмъ. Это послѣдствіе его бродячей юности и неподвижной жизни, которую велъ теперь. Онъ долженъ двигаться, работать, дѣлать побольше физическихъ упражненій и – главное – не предаваться излишествамъ. Пусть онъ воздерживается отъ вина. Въ немъ нетрудно угадать трактирщика, который не прочь выпить съ посѣтителями… Никакихъ другихъ злоупотребленій. И врачъ понижалъ голосъ, многозначительно подмигивая и не осмѣливаясь ясно формулировать свои оовѣты въ присутствіи женщины.
На Альбуферу они возвращались на мгновенье воспрявувшими духомъ, послѣ совѣтовъ врачей. Онъ былъ готовъ на все: хотѣлъ дѣлать движенія, чтобы освободиться отъ жира, окутавшаго его тѣло, и мѣшавшаго ему дышать, отправиться купаться, какъ ему рекомендовали, будетъ слушаться Нелеты, знающей больше его и поражавшей своимъ умѣньемъ говорить даже этихъ важныхъ сеньоровъ. Но стоило ему только вступить въ трактиръ, какъ его рѣшенье испарялось. Сладостная нѣга бездѣйствія охватывала его и каждое движеніе руки стоило ему жалобъ и крайняго напряженія. Онъ проводилъ дни около печки, глядя въ огонь, съ пустой головой, выпивая по настоянію друзей. Отъ одной чарки не умрешь! И когда Нелета сурово посматривала на него, браня его какъ ребенка, великанъ смиренно оправдывался. Онъ не можетъ не считаться съ посѣтителями. Надо уважить ихъ. Дѣло важнѣе здоровья.
Несмотря на такой упадокъ силъ, на такое безволіе и болѣзненность, его плотскій инстинктъ, кадалось, усиливался, и до того обострялся, что постоянно мучилъ его огненными уколами. Въ объятіяхъ Нелеты онъ немного успокаивался. То былъ какъ бы ударъ бичомъ, встряхивавшій весь его организмъ и послѣ него нервы его, повидимому, приходили въ равновѣсіе. Она бранила его. Онъ убиваетъ себя! Пусть вспомнитъ совѣты врачей! Дядюшка Пако оправдывался тѣмъ же соображеніемъ, какъ и тогда, когда выпивалъ. Отъ одного раза не умрешь! И она покорно уступала, причемъ въ ея кошачьихъ глазахъ сверкала искра злой тайны, словно въ глубинѣ своего существа она испытывала странное наслажденіе отъ этой любви больного, которая сокращала его жизнь.
Сахаръ стоналъ подъ гнетомъ плотскаго инстинкта. Это было его единственнымъ развлеченіемъ, его постоянной мыслью среди болѣзни и неподвижности ревматика. Ночью онъ задыхался, ложась въ постель, а утро онъ ожидалъ, сидя въ веревочномъ креслѣ у окна, мучительно задыхаясь отъ астмы. Днемъ онъ чувствовалъ себя лучше и когда ему надоѣдало жарить ноги передъ огнемъ, онъ шатаюіцейея походкой уходилъ ю внутреннія комнаты.
– Нелета, Нелета! – кричалъ онъ голосомъ, въ которомъ чувствовалось желаніе и въ которомъ жена утадывала мольбу.
И оставляя стойку на попеченіи тетки, она шла къ нему съ покорнымъ лицомъ и оставалась невидимой болѣе часа, тогда какъ посѣтители смѣялись, хорошо освѣдомленные обо всемъ, благодаря постоянному пребыванію въ трактирѣ.
Дядюшка Голубь становившійея все менѣе любезнымъ съ своимъ компаньономъ, по мѣрѣ того какъ подходила къ концу эксплуатація мѣста, говорилъ, что С ахаръ и его жена гоняются другъ за другомъ, какъ собаки на улицѣ.
Свояченица утверждала, что зятя хотятъ убить. Нелета – преступница, а тетка ея – вѣдьма. Обѣ они дали дядюшкѣ Пако какое‑то зелье, отъ котораго помутился его умъ, быть можетъ приворотные порошки, которые умѣютъ стряпать нѣкоторыя женщины, чтобы расположить къ себѣ мужчинъ. Вотъ и гоняется бѣднякъ бѣшено за нею, не въ силахъ насытитъся и каждый день теряя частицу здоровья. И нѣть на землѣ справедливости, которая покарала бы это преступленіе.
Состояніе дядюшки Пако оправдывало сплетни. Посѣтители видѣли, какъ онъ сидѣлъ неподвижно у очага, даже лѣтомъ, стремясь поближе къ огню, на которомъ кипѣло кушанье изъ риса и говядины. У его лица летали мухи и онъ не обнаруживалъ желанія отогнать ихъ. Въ солнечные дни онъ кутался въ плащъ, стоная, какъ ребенокъ, жалуясь на холодъ, который вызывалъ въ немъ боль. Губы его посинѣли, дряблыя, отвислыя щеки были желты, какъ воскъ, а выпуклые глаза были окружены черной тѣнью, въ которой, казалось, утопали. То былъ огромный жирный, дрожащій призракъ, нагонявшій тоску на посѣтителей.
Дядюшка Голубь, покончившій дѣло съ Сахаромъ, не посѣщалъ его трактира, утверждая, что вино кажется ему менѣе вкуснымъ, когда онъ смотритъ на эту кучу болѣзней и стоновъ. Такъ какъ у старика теперь были деньги, то онъ посѣщалъ небольшой кабачекъ, куда за нимъ послѣдовали его друзья и число посѣтителей трактира Сахара значительно порѣдѣло.
Нелета совѣтовала мужу отправиться купаться, какъ ему рекомендовали врачи. Тетка поѣдетъ съ нимъ.
– Потомъ, потомъ, – отвѣчалъ больной.
И продолжалъ сидѣть неподвижно въ креслѣ, не въ силахъ разстаться съ женой и этимъ угломъ, къ которому точно приросъ.
Начали пухнуть лодыжки, принимая чудовищные размѣры. Нелета только и ждала этого. Опухоль лодыжки (да, онъ хорошо помнитъ это названіе) предсказывалъ одинъ изъ врачей, когда они въ послѣдній рааъ были въ Валенсіи.
Это проявленіе болѣзни вывело Сахара изъ его соннаго состоянія. Онъ тоже зналъ, что это значитъ. Проклятая сырость Пальмара бросилась ему на ноги, ввиду его неподвижнаго образа жизни. Онъ послушался Нелеты, ея приказанія, переѣхать въ другое мѣсто. Какъ всѣ пальмарскіе богачи они имѣли въ Русафѣ свой маленькій домикъ на случай болѣзней. Тамъ онъ могъ пользоваться совѣтами врачей и аптеками Валенсіи. Сахаръ отправился въ путь въ сопровожденіи тетки жены и отсутствовалъ двѣ недѣли. Только что опухоль немного спала, онъ пожелалъ вернуться. Онъ чувствуетъ себя хорошо. Не можетъ онъ жить безъ Нелеты! Въ Русафѣ онъ чувствуетъ холодъ смерти, когда вмѣсто жены, видитъ морщинистое и острое, похожее на угря, лицо старухи.
Снова пошли старые порядки и въ трактирѣ, какъ безпрерывная жалоба, раздавались слабые стоны Сахара.
Въ началѣ осени ему пришлось въ худшемъ состояніи вернуться въ Русафу. Опухоль распространилась уже на огромныя, обезображенныя ревматизмомъ ноги, настоящія ноги слона, которыя онъ влачилъ съ трудомъ, опиралсь на ближайшихъ людей и на каждомъ шагу испуская стонъ.
Нелета проводила мужа къ почтовой баркѣ. Тетка отправилась утромъ впередъ, на телѣгѣ угрей, чтобы приготовить все въ домѣ въ Русафѣ.
Ночью, готовясь итги спать, когда трактиръ ужъ былъ запертъ, Нелетѣ показалось, что она слышитъ со стороны канала свистъ, знакомый ей еще съ дѣтства. Она полуотворила окно, чтобы посмотрѣть. Это былъ онъ! Онъ ходилъ взадъ и впередъ, какъ побитая собака, съ смутной надеждой, что ему откроютъ. Нелета закрыла окно и вернулась на постель. То, чего требовалъ Тонетъ, было явнымъ безуміемъ. Она не такъ глупа, чтобы скомпрометировать свое будущее въ порывѣ юношеской страсти. Какъ говорила ея врагъ, свояченица, она была умнѣе старухъ.
Польщенная той страстью, съ которой Тонетъ приходилъ къ ней, какъ только видѣлъ ее одной, трактирщица заснула, мечтая о миломъ. Надо ждать! Быть можетъ былое счастье вернется, когда они менѣе всего о томъ думаютъ.
Въ жизни Тонета произошла новая перемѣна. Онъ снова сталъ послушнынъ, жилъ съ отцомъ, работалъ въ полѣ, почти уже засыпанномъ землей, благодаря упорству дядюшки Тони.
Кончилось пребываніе Кубинца въ Деесѣ. Жандармы изъ уэрты Русафы часто посѣщали лѣсъ. Эти усачи – солдаты, съ инквизиторскимъ лицомъ велѣли ему передать о своемъ намѣреніи на первый выстрѣлъ, который раздастся въ сосновомъ лѣсу, отвѣтить пулей изъ маузера. Кубинецъ принялъ ихъ предостереженіе къ свѣдѣнію. Люди съ желтыми ремнями были не чета стражникамъ Деесы. Они могли его уложить подъ любымъ деревомъ, откупаясь бумажкой съ отчетомъ о совершившемся. Онъ снова разстался съ Піавкой, который вернулся къ прежней бродячей жизни, украшая себя въ пьяномъ видѣ цвѣтами, росшими на берегу, и мечтая о мистическомъ видѣніи, произведшемъ на него такое сильное впечатлѣніе.
