Висенте Бласко-Ибаньес
Чиновник

Скова послышался гулъ голосовъ, обсуждавшихъ что-то, точно на совѣщаніи. Затѣмъ послышались приближавшіеся шаги. Дверь камеры для политическихъ открылась, и въ камеру заглянула фуражка съ золотымъ галуномъ.

– Донъ-Хуанъ, – сказалъ смотритель нѣсколько сухимъ тономъ: – вы проведете сегодняшнюю ночь въ компаніи. Извините пожалуйста, это не моя вина. Приходится такъ устроить… Но на утро начальникъ тюрьмы распорядится иначе. Пожалуйте, сеньоръ.

И сеньоръ (это слово было произнесено ироническимъ тономъ) вошелъ въ камеру въ сопровожденіи двухъ арестантовъ – одного съ чемоданомъ и узломъ съ одѣяломъ и палками, другого съ мѣшкомъ, подъ холстомъ котораго вырисовывались края широкаго и невысокаго ящика.

– Добрый вечеръ, кабальеро!

Онъ поздоровался робко, тѣмъ дрожащимъ тономъ, который заставилъ Яньеса засмѣяться, и снявъ шляпу, обнажилъ маленькую, сѣдую и тщательно остриженную голову. Это былъ полный красный мужчина лѣтъ пятидесяти. Пальто, казалось, спадало съ его плечъ, и связка брелоковъ на толстой золотой цѣпочкѣ побрякивдла на его животѣ при малѣйшемъ движеніи. Его малеінькіе глазки отливали синеватымъ блескомъ стали, а ротъ казался сдавленнымъ изогнутыми и опущенными усиками, похожими на опрокинутые вопросительные знаки.

– Извините, – сказалъ онъ, усаживаясь: – я побезпокою васъ, но это не моя вина. Я пріѣхалъ съ вечернимъ поѣздомъ и нашелъ, что мнѣ отвели для спанья какой то чердакъ полный крысъ… – Ну, и путешествіе!..

– Вы – заключенный?

– Въ настоящій моментъ да, – сказалъ онъ, улыбаясь. – Но я недолго буду безпокоить васъ своимъ присутствіемъ.

Пузатый буржуа говорилъ униженно-почтительнымъ тономъ, точно извинялся въ томъ, что узурпировалъ чужое мѣсто въ тюрьмѣ.

Яньесъ пристально глядѣлъ на него; его удивляла такая робость. Что это за типъ? Въ его воображеніи запрыгали безсвязныя, совсѣмъ туманныя мысли, которыя, казалось, искали другъ друга и гнались другъ за другомъ, чтобы составить одну цѣльную мысль.

Вскорѣ, когда снова донеслось издали жалобное «Отче Нашъ» запертаго дикаго звѣря, журналистъ нервно приподнялся, точно поймалъ наконецъ ускользавшую мысль, и устремилъ глаза на мѣшокъ, лежавшій у ногъ вновь прибывшаго.

– Что у васъ тутъ? Это ящикъ… съ приборомъ?

Тотъ, казалось, колебался, но энергичный тонъ вопроса заставилъ его рѣшиться, и онъ утвердительно кивнулъ головою. Наступило продолжительное и тягостное молчаніе. Нѣсколько арестантовъ разставляли кровать этого человѣка въ одномъ углу камеры. Яньесъ пристально глядѣлъ на своего товарища по заключенію, продолжавшаго сидѣть съ опущенною головою, какъ бы избѣгая его взглядовъ.

Когда кровать была установлена, арестанты удалились, и смотритель заперъ дверь наружнымъ замкомъ; тягостное молчаніе продолжалось.

Наконецъ вновь прибывшій сдѣлалъ надъ собою усиліе и заговорилъ:

– Я доставлю вамъ непріятную ночь. Но это не моя вина. Они привели меня сюда. Я протестовалъ, зная, что вы приличный человѣкъ и почувствуете мое присутствіе, какъ худшее, что можетъ случиться съ вами въ этомъ домѣ.

Молодой человѣкъ почувствовалъ себя обезоруженнымъ такимъ самоуниженіемъ.

– Нѣтъ, сеньоръ, я привыкъ ко всему, – сказалъ онъ съ ироніей. – Въ этомъ домѣ заключаешь столько добрыхъ знакомствъ, что одно лишнее ничего не значитъ. Кромѣ того вы не кажетесь мнѣ дурнымъ человѣкомъ.

Журналистъ, не освободившійся еще отъ вліянія романтическаго чтенія юныхъ лѣтъ. находилъ эту встрѣчу весьма оригинальною и чувствовалъ даже нѣкоторое удовлетвореніе.