Виолетта Векша
Мать и сын
Смотря парнишке вслед, старая отшельница, любившая сплетни даже больше, чем свой любимый дубовый бальзам, поспешила накинуть на плечи шаль и быстрыми шажками посеменила к своему ближайшему соседу.
Толик впустил старую женщину, нисколько не удивившись ее приходу: старуха, после переезда своей дочери из поселка в город, только с его женой и поддерживала общение. Не раздеваясь, гостья сразу прошла на кухню, откуда доносился выраженный запах сдобы – через пару минут доходил до готовности мясной пирог бабы Маруси.
– Видела, – черная бестия подсела к жене Толика, – этот Гришка, сын блудной Алиски, как ошалелый сегодня.
– Не говори так, – Маруся ткнула соседку под бок. – Никакая она не блудная, просто…
– Ну, да. Просто бросила сына, когда он еще ребенком малёхоньким был, и сбежала к чертям на куличиках. С тех пор от нее ни слуху ни духу.
– Надо было его сразу в приют отдать, – встрял в разговор дядя Толя, ставя кипятить чайник.
Добрая Маруся так и вспыхнула.
– В приют?! Да мы его с десятилетнего возраста выхаживаем, всем поселком ему помогаем! Кто супом его накормит, кто дров наколет, я вот ему пирожки каждый день пеку… Он сейчас таким взрослым стал, самостоятельным, в колледже учится, а что было бы, если бы мы его на растерзание приюту отдали? В приют… Еще раз скажешь такое, тумаков от меня не наберешься! – и она пригрозила мужу морщинистым пальцем.
– Тише, тише, дорогая. Я и не говорю, что мы плохое дело справляли все эти годы, авось, на небесах и зачтется как-нибудь… Я про то, что не то с ним сегодня что-то. Буйный он какой-то, словно не понимает, кто он и что с ним происходит.
– Ой, да прекрати! – осекла его Маруся, отмахнувшись. – Поставь на стол лучше третью чашку, у нас гостья, между прочем.
Сели втроем пить чай. И постепенно, затягиваясь в воронку житейских сплетен, старики стали забывать про Гришу. Только Маруся отрезала четвертинку пирога и аккуратно завернула ее в специально для этого выглаженное полотенце. Завтра к утру, как голова пройдет, обязательно занесет пирог парнишке.
А Гриша тем временем с разбегу вбежал в свой дом, опрокинув какие-то коробки в прихожей. От них, как и от всего в доме, с чем он соприкасался, поднялась серая, в крапинках золота от солнечного света пыль. Ошалевшими глазами озираясь по сторонам, он почти не думая ринулся к материнской спальне. Дверь поддалась плохо – было видно, что туда давно никто не заходил. Серость комнаты, ее прелый запах вместе с воздухом проникали в ноздри парня, затем по артериям в кровь, постепенно разносясь по всему телу. Накачиваясь, словно наркотиками, этой гнетущей атмосферой, Гриша пытался найти хоть какую-нибудь зацепку, какую-то вещь, которая бы объяснила происходящее с ним в последние полчаса.
И вдруг на кровати, под треугольником подушки, он увидел что-то серое. Подойдя ближе, он поднял запыленную вещицу, повертел в руках. Это была любимая сорочка его мамы, еще давно, в другие времена, она надевала ее, когда у нее было особо хорошее настроение. Они тогда вместе садились за стол, мама готовила что-нибудь вкусное и они могли до самой ночи болтать обо всем на свете. Потерев сухую ткань в руках, Гриша вдохнул запах пыли, обволакивающий его со всех сторон – едкий и затхлый, вызывающий легкую неконтролируемую дрожь в теле. Он прикрыл глаза, зарываясь в воспоминания, с силой зажал горлышко воротника…
Утро наступило как-то очень быстро. Будто кто-то лупанул по выключателю: вот еще минуту назад они, три глубоких старика, втроем потешались над их рассеянным соседом Иванычем, и вдруг двор затопил солнечный, морозный рассвет – наступил новый день. Маруся, поплотнее закутавшись в потертую дубленку, улыбаясь и напевая что-то про себя, пошла к Грише. В руках она бережно несла завернутый в полотенце кулек. Пробираясь по занесенной снегом тропинке, она дошла до дома их юного соседа. Самих детей у них с Толиком не было, и женщина за все эти годы очень привязалась к мальчику. Ей хотелось верить, что и Гриша чувствует к ней то же самое.
Отбарабанив с десяток тактов и не дождавшись ответа, женщина осторожно толкнула дверь. И сразу же задержала дыхание: после чистого морозного воздуха в доме было так же темно и гадко, как в нечищеном долгие месяцы хлеву. Ступая вглубь дома, Маруся не переставала удивляться заброшенности и запущенности соседского жилища. Гриша всегда встречал ее на пороге, не пуская внутрь, и она бы никогда не подумала, что рядом с ее чистым ухоженным кровом, в каких-то ста метрах, может находиться такое скопление грязи и пыли. В кухню она не стала заходить: достаточно было тонюсенькой щелки в двери, из которой билась зловонная струйка, отчетливо отдававшая протухшей едой, мусором и чем-то еще более гадким. Идя по темному коридору, она заглянула в темно-синюю комнату с яркими плакатами на стене. Гриши, а это без сомнения была его комната, в ней не оказалось. Тогда старушка пошла дальше по коридору, в нерешительности остановившись возле последней двери. Какое-то дурное предчувствие сжало ей грудь, однако женщина поборола его и, сглотнув, медленно, отворила дверь.
Сначала в темноте она ничего не разглядела. Потом, щурясь подслеповатыми глазами, она увидела посередине комнаты очертания чего-то большого и черного. Нашарив рукой выключатель, женщина зажгла свет. Пару секунд она даже не могла закричать. Ужас затопил ее с головой.
Синий язык, точно кусок подвешенного за шкирку протухшего мяса, свисающий к полу, всеми мышцами тянется вниз, болтающиеся руки выглядят смешно и нелепо, расширившиеся, в красных прожилках яблоки глаз, будто маленькие теннисные шарики, в любую минуту готовы вывалиться из глазниц. Женщина почувствовала тошноту и, боясь потерять сознание, трясущимися пальцами схватилась за ручку двери. Взгляд ее подрагивающих глаз зацепился за серую веревку над головой мертвеца. То была сорочка его мамы.
Через два дня Гришу похоронили. Явился почти весь поселок, хотя многие, не кривя душой, пришли лишь из жалости к несчастному самоубийце. Дядя Толя поддерживал за плечи свою жену, Маруся украдкой вытирала платком мокрые глаза.
– Нервный срыв у парня приключился, – прокряхтел чей-то голос – это старая сплетница подошла со спины к соседям. – Не жизнь, а мука одна была. В начале отец, гуляка несчастный, их с матерью бросил, потом и она сама ушла… Да-а, парню только посочувствовать можно.
Однако сочувствия в ее голосе не было. Лишь странное удовлетворение да какая-то подлая, потаенная радость.
Маруся после ее слов еще больше распереживалась. Дядя Толя недовольно зыркнул на соседку, но та словно бы и не видела его взгляда. Смотрела, как рабочие ловко закапывают гроб в землю, все дальше и дальше отделяя тело Гриши от живых людей, полукругом собравшихся возле его могилы.
