Villa Orient
Долг сердца
Глава 1
Ничто так не укрепляет чувство долга, как невозможность уклониться от его исполнения.
Тристан Бернар
Я только что вышла из операционной, снимая стерильный костюм, перчатки и шапочку, и опустила руки под тугую струю воды, смывая антисептик. В душевую зашла старшая медсестра нашего хирургического отделения.
– Только закончили? Долго вы…
– Сложная операция, но пациент стабильный, прогноз оптимистичный.
– Главный тебя хотел.
– Зачем?
– Не знаю, сходи, спроси.
– Ладно.
Для чего вызывает главврач? Мои проблемы с погонами закончились ещё год назад. Из пациентов и родственников вроде последнее время никто не жаловался. Все стабильные, даже тяжёлые, регулярно перевожу из реанимации в отделение и выписываю. Ладно, идти надо сейчас, не хочу откладывать.
Я постучала в дверь кабинета главного и приоткрыла её:
– Вызывали, Иван Сергеевич?
– Заходи, Ольга Дмитриевна.
Главный явно был очень озабочен и обдумывал, как начать разговор, стараясь не смотреть на меня.
– Садись, Ольга, не стой.
Я села. Главный медленно отложил папку на столе и сцепил руки в замок.
– Ольга, три часа назад твой отец поступил в первую градскую с тремя пулевыми. Одно в сердце на вылет. Скончался на месте до прибытия скорой. Соболезную тебе.
Я знала, что когда-то случится нечто подобное, но сейчас я всё равно не была готова к этой новости. Папа, почему ты оставил меня сейчас? Я онемела, пока главный продолжал говорить:
– Ольга, я звонил в морг первой градской, предупредил, что ты подъедешь, так что встретят тебя там без проблем. На ближайшие две недели оформим тебе отпуск. Если будет нужно, то продлим, ты только сообщи. Ольга, ты меня слышишь?
– Да.
– Может, позвать кого-нибудь тебе в помощь?
– Не нужно, спасибо. Я пойду?
– Я соболезную, Ольга.
Я на автомате вышла из кабинета, переоделась и двинулась от одной больницы к другой. Весна только началась. Сквозь стаявший снег проглядывали чёрные проплешины земли. Мокрая каша хлюпала под ногами на асфальте. Зато солнце светило ярко, продлевая световой день. Благо, ехать далеко, чтобы немного привести мысли в порядок.
Мой отец был криминальным авторитетом. Можно осуждать криминал сколько угодно долго, и это будет абсолютно справедливо. Но есть люди, для которых это норма. Таких людей как мой отец.
Он не мог по-другому. Это было его дело, его призвание, то, в чём он был хорош. Мама принимала его таким, какой он есть, но очень переживала, а у неё было больное сердце. Она умерла от сердечной недостаточности, когда мне было 12 лет. Так мы с папой остались вдвоём.
Сначала я не верила, что жизнь может быть настолько жестокой. Потом люто ненавидела отца. И только потом смогла плакать. Когда слёзы закончились, я научилась жить с болью и одиночеством и стала другим человеком.
Мы не можем изменить людей вокруг нас, но мы можем выбрать тех, кто нас будет окружать. В этом и была моя цель. Я отгородилась от отца. Я приняла тот факт, что его почти никогда не бывает рядом. Я стала самостоятельной. Научилась готовить, стирать, гладить, вела быт, делала уроки. Я перестала бояться плохих новостей. Я знала, когда-то мне их сообщат. В этом бизнесе не уходят на пенсию. Но когда это случится, я буду как можно меньше связана с отцом. Но сейчас я поняла, что кровная связь самая сильная. Не общие интересы, не совместное проживание, а родство крови, сердца и души. Я отгораживалась, чтобы быть дальше, а сейчас жалела, что не была ближе.
Я была очень похожа на отца. У нас с ним один сложный характер на двоих. Не смотря на мою отстранённость, я всегда знала, что могу приехать и увидеть отца, могу поговорить с ним. Он всегда знал нужные слова. Он умел обнимать, поддерживать и успокаивать, когда это было по-настоящему нужно. А теперь его никогда уже не будет рядом. Он ушёл навсегда. Кто же теперь меня поддержит, папа?
Сколько боли может выдержать моя душа? Может ли моё сердце пережить потерю самого близкого человека? Почему я всегда была так невнимательна и беспечна к отцу, как будто впереди у нас целая вечность? Как часто в жизни я придавала значение второстепенному и не замечала главное? Почему из тысячи незначительных слов, сказанных друг другу, мы не услышали наши души?
Я была настолько слепа и стремились к своей заветной цели быть независимой и далекой что не успела сказать дорогому мне человеку очень важные для него слова: «люблю» и «прости».
Я дошла до первой градской. Морг всегда в стороне от основного здания. На парковке стояли чёрные машины разных размеров и марок. Много чёрных машин. У них кучками толпились мужчины в чёрных пальто или кожаных куртках. Много мужчин. Разговоры прекратились, когда я проходила мимо. Некоторые смотрели прямо, кто-то косился, другие старались не смотреть в мою сторону. Я никого из них не знала.
Я никогда не была в курсе дел отца. Это моя принципиальная позиция. Я не хочу иметь ничего общего с этим бизнесом. Я ничего не знаю, поэтому на допросах не смогу сказать ничего важного. Поэтому я поступила учиться в военную медицинскую академию. Я была закалённой для жизни в казарме, строевой подготовке и службе с дежурствами. И ещё где-то в глубине души, я надеялась, что смогу помочь отцу. Надеялась, что мне позвонят, и я, хирург, зашью, где нужно. Но сегодняшний день показал, что самая моя большая надежда оказалась тщетной, и сделать уже ничего нельзя.
Я вошла в здание. Характерный запах ударил в нос. Этим меня не остановишь. Обычное место, часто бывала в подобных местах, наверное, даже чаще, чем в магазине одежды. И так даже легче, как будто я пришла сюда не по личному делу. Я прошла сразу к ординаторской. Дверь открыта, трое врачей пьют чай. Я вошла.
– Здравствуйте, я Ольга Филатова.
Молодой интерн повёл меня по белым коридорам до «холодильника».
– Мы уже вскрыли. Три пулевых огнестрельных отверстия. Все навылет. Одно летальное через сердце.
Он выдвинул «холодильник». Отец лежал бледный. Его волевые черты лица заострились, но природная мужская красота всё же была с ним.
– Я вас оставлю, – интерн удалился.
Грудь отца пересекали швы от вскрытия. Он потерял много крови, но умер мгновенно. Три тёмных отверстия с опалёнными краями от пуль чернели на мощной груди. Я прикоснулась к одному из ранений и обвела по краю, а потом дотронулась до его щеки. Кожа уже была прохладной.
– Папа, я должна попросить у тебя прощения, – я шептала, как будто он мог меня услышать, хотя бы в последний раз. – Меня не было рядом. Я не смогла тебя спасти. Прости меня, папа.
Я поцеловала его в щёку, ещё раз прикоснулась к груди, где ещё недавно билось родное сердце. Я задвинула каталку и вышла. Я всё ещё не могла плакать. Интерн был удивлён, что я так быстро.
– Мне нужно подписать бумаги и определить, когда забрать тело отца.
Он поспешно затараторил:
– О, нет, только подписать. Всё уже оплачено. Его друзья приезжали, сказали, что всё подготовят к послезавтра и заберут. Просили подготовить тело к десяти утра.
Друзья, значит. Я не знала папиных друзей. И были ли они у него…
Мы вернулись в ординаторскую. Я подписала бумаги, оделась и ушла. У выхода всё ещё стояли машины и мужчины. Один из них отделился от толпы и твёрдой походкой направился ко мне.
– Ольга Филатова?
– А разве не похожа?
– Похожа. Садись в машину.
– Зачем?
– Нужно утрясти кое-какие дела твоего отца.
– Я ничего не знаю о делах отца.
– Скоро узнáешь.
Мужик не собирался отступать, так что пришлось проехаться. Мы кружили по городу, меняли машины и водителей. Я быстро потеряла интерес к происходящему и в промежутках проваливалась в сон после ночной смены и шока.
– Приехали, вылезай.
Я часто заморгала, пытаясь отогнать сон, и спустила ногу, осматриваясь по сторонам. Мы заехали в закрытый двор, судя по всему, где-то в центре города с историческими постройками. Въезд во двор был не просто перекрыт шлагбаумом, а полностью закрыт железными воротами. Для меня открыли металлическую дверь в здание, похоже, бронированную.
– Бункер Сталина?
– Проходи, дочка Сталина.
Сразу за дверью начиналась узкая лестница, а за ней балкон. Ночной клуб. Днём это мрачное зрелище. Черная сцена, оплетённая проводами, неподвижный зеркальный шар, которому нечего отражать, пустые софиты, чёрные столы и стулья. Мы прошли по коридору, где начинались приватные комнаты. Мой сопровождающий вошёл в комнату и прикрыл дверь. Я слышала короткий разговор, но слов разобрать не могла. Он вернулся и открыл передо мной дверь.
Только в фильмах главный герой стоит спиной к двери, а потом картинно поворачивается на камеру, выгодно демонстрируя подтянутую фигуру и лицо. В реальности главный герой стоял лицом к двери и не двигался, хотя ему это было не нужно. Фигура у него была отличная – высокий, широкоплечий, атлетически сложенный, с красивым мужественным лицом.
– Садись, Оля. Помнишь меня?
Я прошла к кожаному дивану и пыталась скрыть эмоции от воспоминаний. Я помню его. Помню, как отец притащил худого долговязого пятнадцатилетнего пацана—беспризорника через полгода после маминой смерти и помогал ему. Но лучше бы он этого не делал. Потом помню его одиннадцать лет назад студентом известного вуза и чемпионом ММА, подтянутым и крепким. И помню ещё кое-что, а думала, что забыла.
– Помню, Дэн.
– Так вот, какой ты стала.
– А ты ожидал увидеть гламурную девицу в норковой шубе с накаченными губами?
– А разве губы у тебя не накаченные?
– Подъёб засчитан. Плюс 100 очков. Я здесь за этим?
Он вдруг сразу стал серьёзным. Дэн вообще был глубоко вдумчивым, сколько я его помню.
– Нет.
– Тогда зачем?
– У твоего отца остался долг.
– Насколько я знаю, у моего отца не было легального бизнеса, поэтому наследство мне не полагается. Есть только недвижимость. Если нужно, я могу её продать.
– Нет, Оля, другой долг. Если бы были деньги, я бы отдал сам.
– Тогда что за долг?
– Он подписался на одно дело, и теперь его партнёры хотят, чтобы ты это закончила.
– Я ничего не знаю о делах отца. Это всем известно. Поэтому не представляю, чем могу помочь его партнёрам.
– Проблемы индейцев шерифа не волнуют. Они выйдут на тебя в ближайшее время. Скорее всего, на похоронах.
На похоронах. Это значит, что даже проводить отца я не смогу как следует.
– Оля, у тебя что-то болит?
– С чего ты взял?
– Ты морщишься как от сильной боли.
– Я устала, Дэн, и хочу домой.
– Хорошо, Оля. Я всё равно пока не знаю подробностей.
Сквозь затуманенное сознание я с трудом соображала. Зачем я здесь? Он ведь не сказал мне ничего важного. Просто хотел на меня посмотреть? Понять, насколько я вменяемая и подхожу для его планов? Мне это было безразлично. Сейчас я не чувствовала практически ничего кроме боли утраты. Поэтому спросила я совсем о другом:
– Меня кто-нибудь подвезёт?
– Да, но на твою съемную квартиру нельзя.
– Почему? – Я даже не поинтересовалась, откуда он знает про мою съёмную квартиру.
– Там гостеприимные китайские замки, вскрываются скрепками за минуту. А потом мори жучков по всем углам.
– Тогда куда?
– В квартиру отца, там охрана и чисто.
Тут в комнату резко вошла девица. Высокая, стройная, длинноногая, в коротких кожаных шортах на чулках в сеточку и цветной шубке из непонятного меха поверх майки, которая открывала бóльшую часть груди. Нарисованное красивое лицо, яркие губы и белые зубки, которыми она лениво пережевывала жвачку. Она бросила на меня беглый взгляд и обратила всё своё внимание на Дэна.
– Я зайду позже, босс, – прощебетала она.
– Да уж, моя радость, – мягкий тон мгновенно превратился в ледяной, – зайди позже.
Девица картинно развернулась и вышла, но дверь прикрыть не забыла.
– Я тоже пойду.
Я встала с дивана.
– Оля, мои соболезнования.
Мне было очень больно, и я опять морщилась.
Глава 2
Долг – это любовь к тому, что сам приказываешь себе.
И. Гёте
Меня проводили до квартиры и терпеливо дождались, пока я на связке ключей выберу нужные и открою дверь. Папа не экономил на двери и на замках. Они были сложными и негостеприимными.
Квартира за 15 лет почти не изменилась. Я всегда старалась поддерживать уют, который создала ещё мама. Благо, папа больше не женился, и никогда не приводил в дом других женщин.
Папа ночевал сегодня дома. На кухне стояла кружка из-под кофе, на разделочной доске остались свежие крошки хлеба для бутерброда. Я села на стул, закрыла рукой лицо и наконец расплакалась. Я больше не хочу быть сильной. Я хочу, чтобы кто-нибудь пришёл мне на помощь.
Жизнь настолько меня опустошила, что я не нахожу другого способа снять боль, чем принять вульгарный анестетик. Благо, папа всегда пил только хороший алкоголь, потому что мне сейчас подойдёт даже разбавленный медицинский спирт с сахаром. Я достала бутылку коньяка и рюмку. Чокаться не с кем, но за упокой это и не нужно…
***
Я проснулась далеко за полдень. Голова гудела, к горлу подкатывала тошнота, тело не слушалось, но я спала на кровати, хоть и не раздеваясь. Я вчера уговорила пол-литра коньяка в одиночку. Я села и отчаянно потёрла глаза, лоб, щёки и наконец встала, чтобы пойти в ванную.
Завтра похороны отца, а я даже не знаю людей, которые их организовывают. Мне никто не звонил, у меня ничего не спрашивали. Знают ли они, что папа хотел, чтобы его кремировали? Наверное, знают. Он проводил с ними больше времени, чем со мной. Надеюсь, что в их бизнесе принято обсуждать такие вещи.
Вечер стремительно надвигался, а вместе с ним и паника – страх одиночества и ужас завтрашнего дня.
Я вспоминала, что обычно есть в папы в баре. Папа не скупился на хороший алкоголь, но мне этого может быть мало, но тут поблизости есть винные магазины, главное успеть до 23.
Вдруг раздался звонок в дверь. Я сначала даже не поняла… Я никого не жду. Потом осторожно подошла к двери и включила видеодомофон. Я почесала затылок, собираясь с мыслями и всё же по очереди открыла замки.
Дэн стоял на пороге, внимательно рассматривая моё лицо. Его взгляд бегло скользнул по моей фигуре. Он всегда был серьёзным и замкнутым человеком. По одному взгляду невозможно было понять, о чём он думает, и какие выводы сделал. Я тоже осматриваю его с головы до ног. Вчера не рассмотрела, как следует. Он по—прежнему высокий и крепкий, уверенно двигается, отлично чувствует своё тело. Я знаю, что он бывает не только сдержанным, но и дерзким, горячим, смелым и откровенным. В другой ситуации я могла бы допустить мысль, что он мне нравится, но в моей жизни слишком много сослагательного наклонения. Его бизнес постоянно связан с риском для жизни, и теперь я точно знаю, что не смогу спокойно ждать его дома, не могу получить ещё одну новость, как вчера. Отношения с Дэном – непозволительная роскошь для меня.
– Привет, Оля, пустишь?
Я отступила. Он зашёл, заглянул на кухню, но куртку и ботинки не снял. Значит, не собирается задерживаться.
– Что—то срочное, Дэн?
– Надо подготовится. Какую обувь завтра наденешь?
– Хочешь почистить мои ботинки?
– Да, давай.
Я не понимала, что происходит, но передала ему ботинки. Он достал складной нож и аккуратно снял набойку, затем спрятал миниатюрный «жучок» внутрь. А потом достал клей и поставил набойку на место, проверив на прочность.
– Знаешь, Дэн, если твои дела пойдут совсем плохо, то ты можешь заняться ремонтом обуви.
– Плюс 100 очков. Давай бельё.
– Это ещё зачем?
– Надо, Оля, надо.
Я пошла в комнату. По иронии судьбы единственное закрытое чёрное платье хранилось здесь и висело в шкафу, дожидаясь своего часа. Я достала из ящика бельё, совсем новое, даже с бирками. Я хранила его так же, как и платье, предусмотрительно на такой случай. Дэн взял тонкий кружевной бюстгальтер.
– А где поролон?
– А он мне нужен?
Дэн невольно перевёл взгляд на мою грудь. Под тонкой домашней футболкой не было никакого белья. Мягкая ткань очерчивала высокую грудь среднего размера. Он беззастенчиво рассматривал меня дольше, чем это было нужно. И под его взглядом соскú предательски напряглись. Он всё же оторвался от созерцания моей груди и закрепил плоский маленький диск с внутренней стороны вещи за вычурным рисунком.
– Если вдруг тебя завтра увезут, не бойся.
Дэн шагнул ближе.
– И последний штрих.
Он достал из кармана заколку – чёрная роза, покрытая кружевом – вещь не простая и не дешёвая, и закрепил в моих волосах.
– Всё не снимут, и я буду знать твоё местоположение, чтобы вытащить.
От мысли, что завтра с меня могут снять всё вплоть до нижнего белья, мне стало тоскливо и холодно. Я обхватила себя руками.
– Пьёшь в одиночку, Оля?
– Хочешь прочитать мне мораль или присоединиться?
– Ни то, ни другое. Я знаю способ получше.
Он стоит непозволительно близко, возвышаясь надо мной почти на полторы головы. Его руки опускаются на мои бёдра, они медленно ползут вверх и обхватывают талию, а его дыхание обжигает висок. Теперь он стоит ещё ближе, и я чувствую жар его тела под расстёгнутой курткой.
– Оля, ты хочешь, чтобы я остался?
Он проверяет мою выдержку, ждёт, не оттолкну ли я его. Я знаю Дэна, он ничего не будет делать, если не получит моего согласия. Он уже знает, что я соглашусь, но хочет, чтобы я сама это осознала, чтобы произнесла это для себя. И я послушно киваю и выдыхаю:
– Да.
А дальше начинается настоящее безумие. Он приподнимает моё лицо за подбородок и целует, сначала осторожно прикасаясь к губам, а потом захватывая их и проталкивая язык внутрь. Он целует долго, влажно, горячо, и всё это время его руки лишь гладят меня по щекам и шее. Он легко сбрасывает куртку. А мои руки в это время опускаются сразу на его ширинку. Я расстёгиваю ремень и дёргаю замочек вниз, засовываю руку и трогаю его член через ткань белья. Он уже возбуждён, но когда я начинаю водить рукой вверх и вниз, то он напрягается сильнее.
Я вдруг испытываю настоящее вожделение. Голова кружится от смелости, сердце бьётся от нестерпимого желания. Это от шока, такое бывает, когда смерть вдруг стимулирует репродуктивную функцию. Пока я нагло стягиваю с него трусы, он наконец пробирается руками под футболку, сжимая чувствительную грудь, надавливая большими пальцами на соскú. Я шумно вздыхаю, а он сразу снимает с меня футболку. Я вынуждена оторвать руки от его члена, но ненадолго. Он подхватывает меня под попку, сжимает бёдра крепкими руками и усаживает на комод прямо в коридоре. Это почти в комнате, но я понимаю, что нам туда уже не добраться.
Это настоящая страсть. Я забыла, что такое бывает. Да, с нами это уже было, но так давно, что стало неправдой. Мы слишком долго друг друга хотим, ну, по крайней мере, я хочу. Мне потом нужно будет простить себя за это безумие, когда я должна была сказать твёрдое «нет». У меня для этого есть веские основания, железобетонные аргументы, но этот момент меняет мои планы, разбивает мои принципы вдребезги, и на этих осколках мы продолжаем страстный танец.
Он опять меня целует, стягивает с меня домашние штаны сразу с трусами. Я почти полностью раздета – штаны повисают где-то на лодыжках, а Дэн почти полностью одет, только брюки немного спущены. Я чувствую попкой полированное дерево, и он подтягивает меня к краю. Он опять сжимает грудь, обводит соскú, спускается дальше по животу, трогает складочки между разведённых ног. И всё время целует меня в губы, влажно, грязно просовывая язык мне в рот, заставляя его обсасывать.
Он чувствует, что я уже влажная, вводит один палец внутрь, обводит складочки круговым движением, чуть растягивает, надавливает на точки внутри. Я выгибаюсь, постанываю. Я не могу сдерживаться. От его умелых движений я начинаю периодически вскрикивать. Я закрываю глаза, подчиняюсь, хочу чувствовать его физическую силу, превосходство. Сейчас это всё только между нами – нестерпимое жгучее желание, приправленное полным доверием в моменте.
Он нежный и настойчивый одновременно. Я могу кончить от одних только его пальцев, но Дэн не даёт мне подойти к краю. Я развожу ноги ещё шире в предвкушении. Он направляет вздыбленный член в меня. Я чувствую бархатистую головку у самого входа, он плавно раздвигает складочки и толкается внутрь, мягко, но сильно, почти полностью проникая до самой задней стенки. Ему это не составляет труда, он большой, я помню, но я сейчас настолько влажная, что не чувствую дискомфорта.
Я понимаю, что он полностью во мне и почти стесняюсь того, что между нами происходит. Но он быстро приходит в движение, и я тону в ощущениях. Обнимаю его за широкие плечи, за шею, зарываюсь в волосы, выгибаюсь, постанываю и вскрикиваю. Он двигается размеренно, мощно, не давая мне продышаться, не щадит мои чувства. Он заполняет меня собой, берёт резко и страстно. Он почти грубый, но продолжает меня ласкать, мягко сжимая грудь, проводя по изгибам талии, по бёдрам. Я сжимаю его сильнее, хочу удержать каждый раз, когда он почти полностью выходит из меня.
– Ты такая узкая. Это твой второй раз?
– Не льсти себе, Дэн.
Он начинает двигаться резче, быстрее, выбивая последний кислород из лёгких, который вдыхает сам, целуя меня. Он растягивает меня, ласкает каждый нерв. Я удивляюсь, насколько я влажная и доступная. И я почти на краю. Я падаю и рассыпаюсь в оргазме.
– Оля, милая, ты кончила… – Он говорит полушёпотом, чувствуя, как я пульсирую. – Мягкая моя, ты так сильно сжимаешься.
Он продолжает двигаться, усиливая ощущения разгорячённого тела, особенно чувствительное после оргазма. Он не сбавляет темп, но ему теперь нужно всего несколько движении, после чего он вытаскивает член, и тугая белая струя ударяет мне в живот. Он запрокидывает голову и стонет.
Мы не сразу приходим в себя. Он всё ещё меня обнимает и хаотично гладит, целует в макушку, а я прижимаюсь к крепкому телу.
– Прости, Оля, я не знаю, как ты предохраняешься, поэтому так…
– Всё в порядке, Дэн, ты всё правильно сделал.
Он отступает и идёт в ванную. Меня точит мысль, что это конечно никакой не способ предохранения, но лучше, чем ничего. Я пока слезаю с комода, поднимаю с пола футболку, провожу руками по растрёпанным волосам, пытаясь привести мысли в порядок. Я, определённо, теряюсь, рядом с ним и совершаю чистое безумие. Я отдаюсь ему раз за разом, хотя ни с кем другим у меня так не бывает. Господи, у меня и любовника—то нет и никогда не было кроме Дэна. Он настолько проницательный, что понял это. Он не льстил себе, он это почувствовал. Между нами есть какая—то непостижимая связь, молчаливое понимание.
Я не настолько целомудренная, как может показаться с первого взгляда. Просто за одиннадцать лет я так и не встретила человека, который мог бы стать мне таким близким и родным. Парадокс моего одиночества в том, что мне нужен мужчина по типажу такой же, как мой отец, но это именно те мужчины, от которых я держусь подальше. Я минимизирую шансы на нашу встречу, пока на горизонте не маячит Дэн.
Отсутствие Дэна в моей жизни – это не одиночество, а временная передышка, пусть даже длящаяся годами, мой собственный выбор, и я не знаю, хочу ли прервать эту паузу.
Пока я пребывала в замешательстве, Дэн уже вышел из ванной, полностью застёгнутый и идеально аккуратный, волосок к волоску. Но я помню его и другим. Помню, как приучала беспризорного подростка к порядку и гигиене. Мне от этих воспоминаний стало смешно. Двенадцатилетняя девочка воспитывала пятнадцатилетнего подростка.
– Я рад, что ты немного пришла в себя, Оля.
– Боюсь, это ненадолго.
– На сегодня хватит, а потом повторим, когда потребуется.
– Спасибо, Дэн.
– За что, Оля? Ты мне ещё денег дай за отличный трах.
Он широко улыбается. Эта шутка и улыбка только для меня, чтобы я не чувствовала себя плохо, не мучилась рефлексией.
– За помощь, Дэн, за участие, за внимание.
– Сделаю, что в моих силах, Оля, но сейчас дольше остаться не могу. Закрой за мной.