Виктория Вита
Ягодный возраст

Это здорово: иметь в своей жизни

человека, которому звонишь в

глубокой депрессии… А кладёшь трубку

с сумасшедшим желанием жить!

2004 год, Санкт-Петербург, Россия

Будильник грохнул выстрелом «Авроры» прямо мне в ухо: «Да здравствует китайская промышленность!» «Доброе утро, страна!» – интересно, за ночь геополитическое положение моей Родины не изменилось? А то, бывало, уснёшь в одной стране, утром просыпаешься в другой; вечером ложишься спать в одном городе, а наутро – это уже другой…

Веки налиты свинцом. Гоголевское «Поднимите мне веки» актуально как никогда. «Смешно – несмешно», как говорил блистательный Аркадий Райкин.

Сегодня пятница, и это не только последний день рабочей недели, но, что вселяет особую радость, – это последний рабочий день перед долгожданным отпуском.

«Лёгким и элегантным» движением поднимаю своё тело пятьдесят второго размера с кровати… ну хорошо, пусть далеко не лёгким и совсем не элегантным, всё равно никто не видит и не оценит: ребёнок спит, а коту абсолютно всё равно, как я свалилась со своего допотопного ложа.

Чайник брошен на плиту, душ, и только после этого – взгляд, полный надежды, в зеркало.

Лицо женщины «слегка» за сорок, и даже это не портит мне настроения.

Взгляд решительный: «Я тебя не знаю, но всё равно накрашу». Несколько секунд борьбы с собственной внешностью, результат – блеск, я вполне узнаваема!

Чайник на кухне подал признаки жизни: лучше поздно, чем никогда!

Из спальни голосом Олега Табакова запел кот Матроскин, и через долю секунды из-за угла показалась розовая, ещё совсем сонная рожица моего трёхлетнего чуда с взлохмаченной светлой макушкой.

– Мамочка, ты меня не буди, я ещё не плоснулся! Он плосто хоцет писать! – и Вадим, показав пальчиком на штанишки, гордо прошлёпал в туалет. Моё сердце захлестнуло горячей волной любви и нежности. Как прекрасна жизнь! Мой самый родной, единственный на свете человечек, объяснивший смысл жизни, во всяком случае, моей, своим существованием.

– Дитё, ты завтракать будешь?

– Низасто! Я смотлю мультик, не месай!

Праздник души! Всего три года, и я ему уже мешаю, а впереди ещё школа и половое созревание. Ой, мамочка! Так, решаю неприятности по мере их поступления, а сейчас кофе, бутерброд с сыром. А надо бы овсяную кашу и чашку зелёного чая, и желудочно-кишечный тракт сказал бы «спасибо». Перебьётся этот тракт! Зато быстро, вкусно и, главное, в данный момент я получаю удовольствие.

Я, конечно, в курсе, что чревоугодие – это один из смертных грехов, и наш диетолог категорически утверждает, что от акта (он так и говорит «акт») потребления пищи ни в коем случае нельзя получать удовольствие, это равносильно медленному самоубийству. Но спрашивается: зачем мне вечная жизнь? Кстати, действительно зачем, если рядом уже не будет дорогих моему сердцу людей, да ещё и придётся вечно питаться каким-нибудь проросшим овсом или одними капустными листьями? А всё-таки интересно: сколько живут кролики? Кажется, меньше, чем хищники? – да, но черепахи – дольше…

– Мамочка, хочу одеваться!

– Бегу, котёнок!

Не хочу быть черепахой и не буду, а диетолог с его впалой грудью, лопатками как два крыла, карандашными коленками и вечно голодным блеском в запавших глазах лучше бы отправился на «Мосфильм» или в Голливуд, где последнее время стали популярны фильмы об ужасах фашистских концлагерей. Он так похож на узника, что его даже гримировать не нужно.

– Мама!

– Уже прибежала!

Что за чушь с утра лезет в голову? Сейчас одену малявку, съем ещё бутерброд с колбасой, и пусть враги плачут.

В спальне дитё развлекалось по мере сил, спокойный просмотр мультиков его явно не устраивал. Увидев меня, он с радостью и удвоенной энергией запрыгал на моей раритетной, 60-х годов, кровати.

– Ребёнок, если ты помнишь, я только вчера её, то есть кровать, ремонтировала. Так что, пожалуйста, прекрати безобразничать.

Моя просьба, как глас вопиющего в пустыне, естественно, осталась без ответа. Скачки продолжались. В кровати что-то угрожающе хрустнуло. Кажется, сегодня ночью я всё-таки буду спать на полу. Ну что же, это полезно для позвоночника.

Да, прекрасно иметь высшее медицинское образование, особенно если оно сочетается со здоровым… со здоровым ли, вот в чём вопрос, оптимизмом.

Подхватив Вадимку под мышки, не упустив удобного момента, чтобы чмокнуть его в макушку, извлекаю его, несмотря на активное сопротивление, из пижамы. Он хохочет, так солнечно и заразительно, что нет сил выдержать роль серьёзной матери, которая во всём должна являться положительным примером. Итог – минут пять драгоценного утреннего времени уходит на весёлую возню в кровати с догонялками, щипалками и щекоталками. Наконец всё-таки мы добрались до одежды: трусики, колготки, штанишки, футболка, кофточка – всё как при ускоренном просмотре киноленты.

Так, сын одет, теперь быстро: еду в одну кошачью миску, свежую воду – в другую. Кот уже минут двадцать демонстрировал, что находится на грани, отделяющей голодный обморок от мучительной голодной смерти. Наше веселье выглядело так чудовищно на фоне его кошачьих страданий, что он отказывается от каких-либо комментариев. Лауреаты «Оскара», «Ники», «Тэффи» и иже с ними отдыхают по сравнению с актёрским талантом Коси.

Звонок в дверь.

Это Глафира или просто Глаша, соседка и мать троих детей, семилетнего Степана и четырёхлетних Маши и Вани. Ей двадцать семь лет, она беременна, и снова двойней, замужем и не работает. Муж Глаши то ли в этом, то ли в следующем году должен получить сан священнослужителя и приход.

Учитывая количественные и качественные темпы прироста их семейства, отца Фёдора должны назначить, по меньшей мере, настоятелем Казанского собора, но, как я думаю, это, скорее всего, будет какая-нибудь деревня типа Простоквашино с населением, состоящим из почтальона Печкина, кота Матроскина и собаки Шарика.

Глафира, по доброте душевной и учитывая наше с Вадимом аховое положение, забирает малыша к себе на весь мой рабочий день. К сожалению, у нас нет ни бабушек, ни дедушек, ни вообще каких-либо родственников; и папы, кстати, у моего сына тоже нет, а попытка посещений детских дошкольных учреждений едва не закончилась для нас трагически.

– Глаша, привет, он не завтракал!

– Глаша, здлавствуй, я не завтлакал и не хочу!

– Доброе утро, Влада! Доброе утро, мой ангел! Влада, не переживай, в компании он очень хорошо ест.

– Глаша, я тебя обожаю, что бы мы без вас с Фёдором делали!

– Вадимушка, целуй мамочку, и пойдём, а то зайка сварил кашу и она может остыть, да и Ваня с Машей без тебя скучают.

– Зайка сам валил кашу? – спрашивает Вадим, и от восторга у него перехватывает дыхание. – Зайка селенький с длинными ушками?

– Да, милый, именно такой, – отвечает Глафира, и продолжая обсуждать биологические особенности зайца-кулинара, они наконец уходят.

Так, а теперь быстро: опять ускоренная съёмка, джинсы, белая блузка, кроссовки, ветровка и сумка на плечо. Одной рукой поворачиваю ключ в замке, другой включаю мобильный телефон – и вперёд к трудовым успехам.

Как хорошо выйти из тёмного, мягко говоря, дурно пахнущего подъезда с чёрными от росписи стенами, с валяющимися под ногами пустыми бутылками и использованными шприцами; и это не трущобы Гарлема времён 60–70-х годов, а высотка спального района времён расцвета демократии в России – ура! Зато на улице, прямо напротив, огромный лесопарк, а скорее лес, так как от парка там только вторая часть названия. Воздух звенит утренней майской свежестью; а запахи – так пахнет только в детстве: черёмухой, радостью и предчувствием необыкновенного чуда. Эх, хорошо живёт на свете Винни-Пух, оттого поёт он эти песни вслух! Так, мультики всё-таки надо меньше смотреть; хорошо хоть это не «Том и Джерри» или ещё какой-нибудь западный «шедевр» из той же серии.

Иногда во время просмотра «кинохита» очередного признанного или чаще непризнанного режиссёра импортного или отечественного разлива очень хочется задать вопрос: «А, собственно, какие чувства вы, господа хорошие, стараетесь пробудить в людях своей лирой?» И при этом очень бы хотелось посмотреть в глаза этих так называемых параклассиков от кино. Бедные братья Люмьер, если бы они только знали, к чему приведёт их открытие… Хотя разве только они оказали такую «медвежью» услугу человечеству? Сколько, на первый взгляд, прекрасных начинаний и открытий уже принесли горя и страданий, а сколько ещё принесут? Не зря говорится, благими намерениями дорога в ад выстлана. Но «Что он Гекубе, что она ему?» – что в переводе означает: не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются, и вернись-ка лучше к реалиям собственной жизни.

Бегом на автобусную остановку… Хотя «бегом» – это слишком смело сказано, бодрая рысца – это в самый раз. Ну, естественно, выходя на заданный объект, то есть остановку, я увидела тыловую или, лучше сказать, филейную часть нахально удаляющегося автобуса.

– Ах, чтоб тебе пусто было!

Теперь не менее десяти минут, если повезёт, а то и больше, придётся изучать объявления типа «Порядочная молодая семья снимет квартиру…», а также «продам», «куплю» и так далее, а на десерт стандартный ассортимент приостановочного ларька, который можно охарактеризовать как набор современного джентльмена: сигареты, спиртное сомнительного производства, шоколад и презервативы.

Так, спокойно, сегодня последний рабочий день, прекрасная погода, весна, и вообще я прекрасно выгляжу, хотя моя одежда не от Валентино и даже не от Юдашкина, а куплена в бутике «Апраксин двор». Ну и что? В конце концов, не на помойке же я её нашла.

Надо расслабиться и продолжать наслаждаться замечательным утром не менее замечательного дня, в чём нет никаких сомнений: ведь впереди пересадка ещё и на второй автобус.

На горизонте появился четырёхколёсный «монстр», превращающий человеческую индивидуальность, особенно в час пик, в безобразную, серую, готовую вспыхнуть от малейшей искры, накалённую до предела массу.

Салон оказался почти пуст; следовательно, пять остановок я проеду сидя, читая транспортный вариант дамского детектива.

Сегодня действительно удачный день. Как хорошо, что я опоздала на предыдущий автобус. Устраиваюсь с максимальным комфортом, и вот он, любовно-детективный мир Устиновой. Просто замечательно. Героиня, что чаще, или герой, не блистающий внешними данными, переживает одну чёрную полосу за другой, рог изобилия неприятностей кажется нескончаем, а главное, чем дальше, тем хуже. На этом фоне начинаешь понимать, что у тебя не всё так плохо и даже, можно сказать, просто хорошо. В конце концов, на героиню или героя лавиной обрушивается любовь и сказочное богатство, Билл Гейтс и Абрамович рыдают от комплекса собственной неполноценности, ну а зло соответственно наказано самым, что особенно приятно, безжалостным образом. О, Голливуд, где ты?!

Пора выходить – моя остановка. Жаль, что всё хорошее быстро заканчивается. Следующий автобус подходит почти сразу, но увы, на этом полоса моей удачи, кажется, подошла к своему логическому завершению. Вот, как что-то хорошее – так редко и быстро, а как что-то плохое – так часто и долго. Автобус забит до предела, пассажиров нет только на крыше. Но нам не страшен серый волк, я дама, не избалованная маршрутками и машинами типа «таксо». Группируюсь, мысленно изо всех сил ору «банзай!» и бросаюсь на штурм общественного транспорта. Опыт и практика – великое дело! Я в салоне, и не важно, в каком виде и в каком положении, главное – цель достигнута. Поза штопора, и я, используя её по максимуму, ввинчиваюсь в толпу подальше от опасной зоны, каковой теперь является дверь на задней площадке, чтобы на следующей остановке ненароком не вынесли на улицу. Через две остановки метро, и сразу будет легче, основная масса ринется дальше, и я при определённых условиях смогу оказаться в партере.

В партере я оказалась намного раньше, чем ожидала.

Вначале был голос. За моей спиной довольно склочно прозвучало:

– Эй ты, проходи дальше! Встала тут, корова…

В том, что коровой была я, у меня не было никаких сомнений, особенно после того, как ещё не отзвучала реплика, а я получила увесистый пинок в спину чем-то тяжёлым. Ускорение, полученное мной таким образом, было настолько сильным, что я не только значительно продвинулась вглубь салона, но и со всего размаха рухнула на колени сидящему «шкафу» в кашемировом пальто, одновременно треснув его по лицу Устиновой, которую так и не успела положить в сумку. Стукнула, видно, от души, потому что звук шлепка меня оглушил, пусть на долю секунды, но всё же оглушил. Огромные ручищи инстинктивно обхватили меня за то место, где, по правилам анатомии, у нормальной особи должна находиться талия и что полностью исключалось при наличии пятьдесят второго размера одежды.

Первой моей мыслью было срочно сесть на диету, а вместо ужина гимнастика, гимнастика и ещё раз гимнастика. А оптимальный вариант – заниматься спортом не только вместо ужина, но и вместо завтрака и обеда, и вообще тогда, когда хочется есть. Всё, если сегодня попаду домой целой и невредимой, первым делом на холодильник повешу зеркало, чтобы мою душу больше не терзали сомнения. Вторая мысль – это как бы с наименьшими потерями выбраться из создавшегося положения.

Нарастающий рык из необъятной кашемировой груди был задавлен на корню опять-таки мной же, так как в этот самый момент на меня был водружён огромный клетчатый баул «а-ля челнок» каменистой плотности и такой же по весу. Надо мной раздался тот же склочный голос: «Погодите, дамочка, не дёргайтесь. Я щас буду сходить и заберу свою сумку с вас».

Фраза породила следующую мысль в моей всклокоченной голове: «В такой позе я долго не протяну», и хотя я была уже не коровой, а дамочкой, мне всё равно это не понравилось, и я тут же попыталась донести это до окружающих путём судорожного подёргивания нижних конечностей, так как само тело, руки и голова были надёжно зафиксированы всё тем же баулом.

«Кашемиру», судя по всему, не только фраза, но даже само предположение, что он может ещё хотя бы миг держать эту кучу-малу на своих коленях, показались недопустимыми. Но он явно недооценил владелицу «ручной клади», похоже, побывавшую и не в таких передрягах. «Бизнесвумен» с такой силой навалилась на своё имущество, что у меня перехватило дыхание, а «кашемир» оказался просто вдавлен в автобусное сиденье.

Кошмар, казалось, никогда не закончится. Боже, наконец остановка. Баул исчез, владелица, используя его как таран, с хорошей скоростью достигла открывшейся двери и, выметя почти большую половину людей, находящихся на задней площадке, наконец покинула «транспортное средство типа автобус» (термин был почерпнут мной во время занятий в автошколе).

Я свободна! Выпрямляя спину, «наслаждаюсь» подозрительным хрустом в грудном и поясничном отделах, но всё же без посторонней помощи (причём сохраняя достоинство, присущее особам голубой крови, как мне кажется) сползаю с кашемировых колен. Мне очень хотелось выглядеть хотя бы более-менее достойно в этой нелепейшей из ситуаций.

«Кашемир», даже не попытавшись выдержать хороший тон, бесцеремонно осмотрел «объект», принёсший ему такие неудобства. Он опустил глаза и начал, как обычный смертный мужчина, с женских, в данный момент, с моих ног (как хорошо, что я не в колготках, а в джинсах, вот бы сейчас развлекала публику своими дырками).

По мере того, как взгляд скользил вверх, менялось и выражение его лица от полного недоумения до холодного равнодушия. Моё настроение падало с лавинообразной скоростью и остановилось где-то значительно ниже уровня абсолютного нуля.

Да, я не обладаю достоинствами ни Памелы Андерсон, ни последней, ни предпредпоследней Мисс Вселенной, и одета я не «от кутюр», и кроме того, я почти в три раза старше шекспировской Джульетты. Ну и что из этого?! Не всем так везёт в жизни; а вообще это ещё вопрос, кому везёт больше. У меня есть дом, в котором всегда тепло и уютно; у меня есть работа, которая не только не даёт умереть от голода, но иногда ещё и приносит моральное удовлетворение; а самое главное, у меня есть моё Солнышко, моё Чудо, моё Счастье и Радость Жизни и, кстати, моя головная боль – Вадимушка. Горький комок обиды, вставший в горле, и накатившая на глаза пелена слёз моментально рассосались. Как же я могла забыть о том, что я такой счастливый человек?

– Показывайте проездные! Оплачивайте проезд! – проревела дурным голосом кондуктор, причём прямо в моё ухо и с такой силой, что я чуть не вернулась в исходное положение, то есть на колени моего визави. На уровне условного рефлекса рука метнулась в карман и достала заветную карточку (опять же, на уровне рефлекса, заодно проверила в кармане, на месте ли мобильный телефон). Теперь упало настроение у кондуктора. Интересно, почему наличие у пассажира проездного документа многие представители этой профессии воспринимают как личное оскорбление?

«Нежно» потеснив меня в сторону, она капитально надвинулась на кашемировый «шкаф».

– А где ваш проездной? – обратилась она к нему.

Наконец я его рассмотрела.

Коротко стриженные и хорошо уложенные (судя по всему, первоклассным мастером) тёмные, с лёгкой проседью волосы. Само лицо широкое и открытое, покрытое ровным и явно не салонного происхождения загаром. Высокий лоб и выразительные тёмные глаза под тёмными, не очень густыми бровями. Нос «картошкой», но не очень крупный, можно даже сказать, «молодой картошкой». Рот небольшой, с по-детски припухшими губами, а подбородок квадратный, сильный, с небольшой ямочкой.

«Вы такой интересный мужчина! Это что-то!» – вот так бы его охарактеризовала тётя Роза из Бразилии, где много-много диких обезьян. Но увы, этот человек не моей «весовой категории», то есть не ровня я ему, а кроме того, у него явно плохие манеры и это мне уж совсем не нравится.

Между тем, страсти накалились до предела. В дуэте «кашемира» и кондуктора явное лидерство сохранялось за представителем «законной власти».

Суть происходящего заключалась в следующем.

У моего (ого, уже у моего!) «дона Педро» не было проездных документов, а финансовые возможности ограничивались несколькими стодолларовыми купюрами и кредитной карточкой.

Естественно, никто в автобусе разменять сто долларов не мог, и вообще как такая мысль могла этому «кашемиру» прийти в голову. Когда же наш этот «миллионер Корейко» попытался всучить зелёную купюру кондуктору, я подумала, что её в этот момент удар хватит. Упиваясь своим «могуществом», она выдала ему по полной программе: что ему здесь не Америка с их клинтонами, бушами, сексом, наркотиками и так далее по списку, а, слава Богу, пока ещё Россия. И вообще, может, он аферист, который подобным образом распространяет фальшивые доллары.

В этот момент я поняла, что если не произойдёт чудо, то мне придётся оказывать реанимационное пособие пациенту с апоплексическим ударом. Ну что же, пусть произойдёт это чудо. И я достаю из кармана десятку (отложенную для того, чтобы сегодня с шиком после работы доехать домой на маршрутке): ну и ладно, знай наших! Достаю из сумки ещё одну и широким жестом протягиваю деньги «новому русскому».

– Это вам и на автобус, и на метро.

Он не дрогнул и взял мои двадцать рублей. Тут же одну десятку протянул кондуктору, на что та пробурчала что-то вроде: «Что за мужики нынче пошли, у баб деньги берут» и, выдав ему наконец билет, прошествовала далее, продолжая рассуждать о современных нравах.

– Благодарю вас, – это он мне, и ещё протягивает, опять же мне, сто долларов (моя зарплата за месяц).

И тут во мне взыграло ретивое.

– Нет, спасибо, я ни в чём не нуждаюсь, а мой поступок расценивайте как гуманитарную помощь, – и, наклонившись к его уху, я нанесла последний и сокрушительный удар: – Вы не находите, что поездка в общественном транспорте может быть похлеще африканского сафари?

Его нижняя челюсть просто отвалилась, от холодного равнодушия не осталось и следа, и это была моя победа, полная и безоговорочная.

– Откуда вы… – начал было он и остановился, так как в этот момент из кармана моей ветровки громко раздалось радостное «Ку-ку!». Это всего-навсего был мой мобильник. Моё сердце со всего размаха бухнуло в пятки. Только бы это не Глаша, только бы не по поводу Вадимки! Рывком из кармана выхватываю телефон.

– Да, слушаю.

– Влада, привет, это я, ты где? – Текст идёт телеграфный, так как общение по мобильному телефону делает фразу «Время – деньги» аксиомой. Это Ира, моя подруга в течение совершенно неприличного количества лет, кажется, более тридцати, и, что совершенно естественно, крёстная мать моего сынули. Я с трудом узнала в этом, почти лишённом каких-либо эмоций голосе, всегда жизнерадостную и неунывающую Ирку.

– Я в автобусе, еду на работу.

– Когда ты будешь дома?

– После пяти.

– Я к тебе заеду.

– Хорошо.

– Что-то случилось?

– Да.

– Все живы?

– Да.

– Тогда всё, жду.

Отбой. Ничего себе денёк начинается, а ещё и восьми утра нет. Телефон обратно в карман – и, наконец-то, моя остановка. Если поторопиться, я ещё успею добраться до двери на задней площадке автобуса и, вполне возможно, даже выйти из неё.

– Разрешите, пожалуйста, воспользоваться вашим телефоном, – обратился ко мне «красавец»-мужчина.

– Извините, вынуждена вам отказать, я сейчас выхожу, – конец фразы я договаривала, не оборачиваясь и уже покидая автобус.

Свежий воздух, солнце и всё ещё утренняя прохлада, ещё нет этого удушающего запаха города, состоящего из смеси пыли, выхлопных газов, шаверм, разгорячённых тел, тошнотворно-терпких духов и лосьонов и так далее, и так далее, и так далее.

– Может, всё-таки вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Этот голос и вопрос заставили меня развернуться буквально на одной пятке и на сто восемьдесят градусов. Я тут же со всего размаха врезалась лицом в знакомую мне кашемировую грудь. Он был более чем на голову выше меня. В голове пронеслось: «Это мой любимый цвет, это мой любимый размер».

– Пожалуйста, только вам придётся проводить меня до работы, я уже опаздываю.

– Спасибо. Да, кстати, как вы догадались о сафари?

– От вас пахнет слонами и носорогами, – брякнула я и протянула ему телефон. Почему я начинаю грубить людям, особенно тогда, когда они мне становятся интересны?

– Вы всегда так остроумны?

– О нет, только по пятницам, когда я в местном парке подрабатываю клоуном.

Он посмотрел мне в лицо и… расхохотался!

– У вас есть зеркальце?

– Нет, у меня нет зеркальца, – ответила я, повторив его же интонацию (более того, у меня в сумке даже косметички нет), и, передав ему телефон, отошла в сторону, чтобы не мешать разговору. Очень хотелось бы верить, что он сейчас звонит не в Нью-Йорк или ещё куда подалее, а ограничится разумными пределами. Причём хорошо бы, чтобы эти разумные пределы измерялись не его, а моими мерками.

Во время диалога мы хорошим шагом примерно три к одному (один его равнялся трём моим) приблизились к поликлинике, где я практически бесплатно тружусь на благо общества в качестве участкового терапевта.

Разговор по моему телефону продлился чуть более минуты. «Кашемир» вернул телефон, слегка кивнув головой (по-видимому, это было «спасибо»), и повернулся ко мне боком, показав своим видом, что инцидент можно считать исчерпанным. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», – если не ошибаюсь, это цитата из Шиллера, и, судя по всему, этим мавром в данной ситуации являюсь я. Как, однако, «тонко» он показал, что его статус выше моего статуса.

Ну что же, я двинулась к дверям поликлиники, перед этим собрав всю свою возможную и невозможную душевность, произнесла в широченную спину: «Пожалуйста, пожалуйста! Не стоит благодарностей! И вам также удачного дня!» Очень хотелось добавить: «Мужлан неотесаный! Крокодил пупырчатый!» Хотя ну его, ещё пристрелит на пороге родного заведения, кто его знает, что у него ещё лежит в карманах, кроме пачек долларов.

Уже подходя к стеклянной двери, я увидела его отражение – он смотрел мне вслед. Но чтобы со дна души ушёл вдруг невесть откуда поднявшийся тяжёлый, мерзостный и до боли обидный осадок, этого было мало. Мой возраст, вес, отсутствие (причём полное) личной жизни и, мягко говоря, некоторые финансовые затруднения всей своей тяжестью обрушились мне на плечи.

В фойе поликлиники сразу, нос к носу, сталкиваюсь с нашим диетологом.

Вообще-то Семён Маркович – врач-физиотерапевт, но у него был такой прочный сдвиг по фазе на основе всяких диет, что, по-моему, никто уже толком не помнил, чем он действительно должен заниматься на работе.

– Доброе утро, Владислава Владиславовна! Простите, а что это у вас с лицом?!

Худая до измождения физиономия диетолога с нездоровым, а может быть, голодным блеском в глазах демонстрировала крайнюю степень недоумения.

Интересно, что же такое у меня с лицом, если Семён Маркович даже не сказал, что, по его мнению, я опять поправилась? Я ринулась к висящему в регистратуре зеркалу.

Зрелище веселило душу. Помада «бриллиантовый блеск на ваших губах» была размазана от уха до уха, и если бы она была красной, то я бы выглядела родной сестрой клоуна Куклачёва. Тени, наложенные с относительной тщательностью, сохранились только на правом глазу, левый же был девственно чист. Теперь мне стала понятна причина смеха этого автобусного нувориша.

Носовым платком удаляю остатки косметики. М-да… вид такой, как будто только что проснулась.

– И вы, кажется, прибавили ещё грамм триста за эту пару дней, что мы не виделись, – продолжали фиглярствовать за моей спиной мощи Семёна Марковича.

– Вы глубоко ошибаетесь, дорогой Семён Маркович. Во-первых, мои весы сегодня утром достоверно показали, что я прибавила четыреста восемьдесят грамм (интересно, неужели он действительно думает, что мне больше нечего делать по утрам, как торчать на весах?). Во-вторых, доброе утро, и в-третьих, помаду я размазала, неудачно выходя из общественного транспорта.

Семён Маркович был настолько потрясён моим «во-первых», что просто окаменел от горя и, судя по всему, ещё долго не сможет поддерживать полноценный разговор, поэтому я спокойно продолжаю путь на второй этаж, где находится мой кабинет.

Мой кабинет имеет стандартную планировку, и его единственное преимущество – окна на восток. По утрам у нас солнечно (если, конечно, есть само солнце: в Питере оно не такой частый гость), а в послеобеденный зной (я имею в виду лето) у нас прохладно.

Возле кабинета уже сидели три разновозрастные и разнополые «ранние ласточки».

– Доброе утро! Через две-три минуты начну приём, подождите, пожалуйста.

И в ответ разноголосое приветствие.

В кабинете снимаю ветровку и, на ходу надевая халат, иду к окну, чтобы открыть створку. Необходимо как можно скорее убрать устоявшийся за ночь запах грязных тел (увы, что есть, то есть) и болезней. В окно виден козырёк крыши над входом в поликлинику и подъезжающий огромный, размером примерно с БТР, чёрный с тонированными стёклами джип. Машина остановилась прямо у входа, и из-под козырька показался мой, если можно так сказать, знакомый. Он быстрым шагом подошёл к джипу и исчез за его открывшейся, словно по волшебству, дверью.

Я прикусила губу. Конечно, учитывая внешний вид этого «воспитанника пажеского корпуса», смешно было бы ожидать приезда какой-нибудь ржавой рухляди времён доброго застоя, но оперативность, с какой появилась эта устрашающая машина, давала повод для нерадостных мыслей. Ну хорошо, а что бы в принципе изменилось лично для меня, даже если бы за ним приехал белый «Кадиллак» или «Линкольн», или классически чёрный «Мерседес»? Спрашивается, что? Ответ прост – ни-че-го! Вот тебе, бабка, и Юрьев день, а то Устинова, Устинова. Всё, возвращаюсь к классике. Например, у Ремарка герои остаются в финале, грубо говоря, у разбитого корыта, если сам герой, конечно, или его любимая не умирает от рака или туберкулёза.

Стоп! Остановись! В тебе говорит обида, горькая, незаслуженная обида, что жизнь складывается не совсем так, как ты хочешь. Что чаще чувствуешь себя загнанной непомерно тяжёлой ношей лошадью, стремящейся выстоять любой ценой в этой безумной гонке на выживание. Надо успокоиться, ведь я знаю, нет, я просто уверена, что у меня и моего сына всё будет хорошо, и только по одной причине – иначе быть не может!

– Доброе утро, Владислава Владиславовна!

– Здравствуй, Татьяна! – И я, наконец, могу отойти от окна, я снова владею ситуацией.

Татьяна – моя медсестра, ей чуть за тридцать и двое детей от разных мужей. Сейчас на подходе третье замужество. Она вечно всем недовольна, и это сразу читается у неё на лице. Я единственная из врачей, кто может с ней работать без конфликтов. В первую же неделю совместной работы мы выяснили, кто есть кто, обозначили рабочие территории и круг обязанностей. Мы уважаем мнение друг друга, можем выслушать друг друга, не перебивая, мы терпимы к определённым недостаткам друг друга, и мы никогда не обсуждаем друг друга за спиной с коллегами по работе. Она согласилась, что в нашем сотрудничестве я главная, а я, в свою очередь, никогда этим не злоупотребляла. Мы отменно работаем вместе, поэтому в отпуск тоже уходим вместе.

– Танюша, давай начинать.

Она нажала кнопку вызова, и началось: больничный, справка, рецепт, и снова рецепт, больничный, санаторно-курортная карта и снова больничный, и так далее, и так далее, и так далее.

Я люблю работать в пятницу утром: приёмы чаще небольшие, кому хочется накануне выходных сидеть в очереди к врачу, если, конечно, нет крайней необходимости. Пятницу люблю не только я, но и старушки. Они приходят в этот день не столько пожаловаться на свои немощи, как поболтать о трудностях бытия, о маленьких пенсиях и непомерно высоких ценах, о детях и внуках, о соленьях и о многом, многом другом, причём не только со мной, но и друг с другом.

Особенно приятно думать, что сегодня у меня должно быть мало вызовов на дом. Сейчас не осень и не зима с гриппом, ангиной, бронхитом и, конечно, ОРВИ. Кроме этого, мало находится охотников брать в пятницу больничный лист: впереди выходные.

К половине двенадцатого скудный ручеёк пациентов иссяк полностью, и можно было чуть передохнуть.

– Тань, может, кофе попьём?

– Сейчас, Владислава Владиславовна, пойду, чайник включу. Я вчера пирожков напекла с капустой, отметим последний рабочий день.

– Танюша, я тебя обожаю! И когда ты только всё успеваешь?

– Ой, да когда моим было столько, сколько вашему, я и умываться не успевала. Да мои и поспокойнее, чем ваш ураганчик.

Татьяна открыла дверь и, уже почти выйдя из кабинета, вдруг обернулась и сказала:

– Ваш барин пришёл!

Аристарх Ревсимьевич Тимофеев, он же «барин». Прозвище – плод нашей с Танюшей фантазии. И связано не только с его внешним видом, но и с истинно барскими манерами. Ему девяносто два года, он худ, высок, всегда гладко выбрит, причёска – седой «ёжик». В нём очень много непонятного. Он вдовец, и давно, у него нет детей и, насколько я знаю, каких-либо близких людей, а между тем он выглядит очень холёным и ухоженным. У него всегда безупречно белоснежные рубашки, великолепно сидящий на нём классический костюм с искрой и дорогая, качественная, как будто только из магазина обувь. Всё это дополняет старинная деревянная трость с серебряным набалдашником в виде головы льва.