Виктория Горнина
Троя. История первая

Атлант резко рванулся, выпрямил спину, сделав отчаянное усилие, поднялся сначала на одну ногу, отчего свод сильно накренился вправо, затем выпрямил вторую, и небо оказалось на прежней высоте, а высоко в нем, вереща от ужаса и боли болталась Гера, прикованная за запястья.

Тяжелые наковальни тянули ее вниз, растягивая тело. Казалось, что ноги вот-вот оторвутся и руки оторвутся тоже, она звала на помощь, но с земли не доносилось ни звука. Все испуганно смотрели вверх и молчали. До нее донеслось только:

– Вот так будет с каждым. Запомните хорошенько.

После этого все в подавленном настроении покинули место казни, попрятались по своим дворцам, где, наконец, дали волю чувствам. Но никто не рискнул открыто выступить в защиту Геры, хотя все без исключения жалели ее. Последним удалился Зевс в сопровождении Гефеста, преданно заглядывавшего своему властителю в глаза.

– Пусть повисит с недельку. А там посмотрим. – хладнокровно изрек Зевс.

– Как прикажете. А как же с теми? Их как наказывать будем? – Гефест готов был расшибиться в лепешку, только бы угодить своему господину.

Зевс наморщил лоб, помолчал, словно обдумывая что-то.

– Есть у меня одна идея. Эти изнеженные бездельники хотели быть господами, верно? Так пусть побудут рабами, на своей шкуре испытают, что это такое. Глядишь, успокоятся.

И следующим утром Аполлон с Посейдоном были отправлены на исправительные работы в Трою, в качестве простых рабов или поденщиков – на усмотрение царя Лаомедонта.

5. Что построено богами…

– Клади ровнее. Хоть бы шнурку натянул.

– Вот и натяни. Все одно бездельничаешь.

Посейдон отер пот со лба грубой рукавицей, посмотрел вниз на товарища по несчастью – еще бы! – такой жаркий выдался денек, до родного моря рукой подать, а они тут мучаются вдвоем.

С пяти метровой высоты Аполлон, и правда, выглядел маленьким и каким-то жалким – без тонких шелковых одежд, в одной лишь замызганной набедренной повязке; волосы схвачены в хвостик – приколоты прищепкой на затылке, загорелый, как простой крестьянин, вот он – сидит себе на носилках, в руках лопата вместо лиры – хорош, нечего сказать.

Да ты и сам не лучше. Весь в ссадинах, руки известь разъела, на голове какая-то немыслимая косынка – кто увидит – испугается.

– Подавай раствор. А то критиковать все умеют. А как работать – никого не сыщешь.

– Ладно, ладно, не ворчи.

Лебедка протяжно заскрипела. Помятое ведро, пару раз стукнувшись о шаткие подмости, взлетело вверх – Посейдон вывалил известь в корыто, плеснул водички, размешал и тоскливым взглядом уставился на грубо обтесанные каменные блоки, сваленные внизу.

– Поднимай. Только не спеши.

Не смотря на жалостные вздохи, работа явно ладилась – к полудню свеже выложенный ряд красовался по всей длине северного участка стены, увеличивая ее высоту на полметра.

– Метров семь-восемь – я думаю, хватит.

– Да больше и не надо. Куда им? – отозвался Посейдон. – Эй, смотри, Эак машет.

На западной стене развевался белый флаг. Это был условный сигнал к перерыву. Посейдон мигом слетел по лестницам вниз.

– Идем обедать. Только инструмент прибери, а то охотников много – на всех не напасешься.

Спрятав мастерки и лопаты, новоявленные зодчие отправились к западной стене города, а вернее сказать, к будущей западной стене, потому, как на данном этапе строительства ее пока что мог перескочить любой мало-мальски уважающий себя мальчишка, что они и делали, сбившись в стайки, весело, по детски издеваясь над Эаком, который в одиночку возводил эту часть стены.

Эак, в отличие от божественной парочки, был простым смертным, хотя и царем Эгины.

Он наивно вызвался помочь наказанным богам, но никак не ожидал такого поворота – Эак надеялся всего-то подавать тем раствор и камни. Постройка же участка стены в одиночку явилось полной неожиданностью для незадачливого подмастерья.

Однако отступать было поздно, да и стыдно – Эак, кряхтя и потихоньку ругаясь, взялся за работу. А что ему оставалось? Он выбирал камни поменьше, выпросил себе помощника, что готовил раствор; как мог, экономил на ширине стены, и все равно не поспевал за своими друзьями. Те снисходительно успокаивали его – делай, как умеешь, что ты, в самом деле? И, все же, нужно отдать им должное, они искренне заботились об Эаке. Чтобы дать человеку больше времени для отдыха, эта парочка богов, когда их спросили куда лучше приносить еду, решила всегда обедать на западной стороне – им то лишний раз прогуляться вокруг холма Ата одно удовольствие, а Эак сможет отдохнуть. Этот путь занимал около получаса.

– Не понимаю я этих людей. Выберут самое неподходящее место и давай города возводить. – печально произнес Аполлон. Они шли вдоль недостроенных стен по залитой солнцем равнине.

– Почему неподходящее? – искренне удивился Посейдон. – Очень даже хорошее место. Долина – загляденье, да и только, и холм, и море рядом. Что еще нужно? На тебя прям не угодишь.

– Ты прав – красота кругом, и климат подходящий, только вот…

– Что только? Да ты сам посуди – климат, красота – это одно, но есть и более важные вещи – здесь единственный проход из Эгейского в Мраморное и Черное моря. Единственный – как ты не понимаешь. Вся торговля Востока с Западом будет проходить под контролем этого города. – Посейдон увлекся, и теперь шел размахивая руками – Я уже вижу корабли, полные товаров – все, что душе угодно – золото, серебро, корабельный лес, рыба свежая, вяленая – какая хочешь, лен, пенька, растительное масло, китайский нефрит, киноварь – ты только представь себе. Сиди и дань собирай. Нет, здорово придумано.

– Что ты разошелся, точно торговка на рынке? Золото, рыба, пенька… Неужели ты не понимаешь?

– Чего не понимаю? – осекся Посейдон – Очень даже я все понимаю. Здешние жители станут самыми богатыми людьми на свете, если, конечно, правильно поведут дело.

– Они и так далеко не бедные и торгуют вовсю всеми теми прелестями, что ты так вдохновенно только что перечислил. Но именно в этом-то, как ни странно, кроется разгадка всех будущих несчастий. Думаешь, до сих пор никто не хотел здесь обосноваться? Хотели, и не раз. Я давно занимаюсь тем, что предупреждаю всех желающих – хотите спокойно жить – не селитесь здесь. – Аполлон сделал паузу, мельком взглянул на притихшего собеседника, и добавил, глядя в сторону города – Несчастья и беды станут преследовать жителей, и ничто и никто не спасет их.

– Неужели все так серьезно? Кто бы мог подумать. Почему же люди тебя не послушались?

– Раньше слушались, больше, должно быть, боялись богов, а теперь… теперь своими же руками готовят себе неисчислимые бедствия.

– Ты слишком мрачен, Аполлон. Чем же плохо быть богатым?

– А ты представь, сколько завистников вокруг. Сколько еще племен и народов захотят прибрать к рукам столь выгодное дело? А эти – он кивнул в сторону города – они, конечно, станут защищаться.

– Понятное дело. Кто добровольно отдаст свои богатства? Значит, быть войне.

– И не одной. Много крови прольется на эту цветущую равнину, много народу погибнет –теперь понимаешь, почему я пытался отговорить людей от этой затеи – жить здесь. Пусть бы берег оставался пустынным, а корабли шли свободно через узкий пролив, и никто не предъявлял бы сомнительные права на часть их товаров за право прохода. Пусть он будет для всех свободным, этот пролив – что в том плохого?

– Да ты мечтатель. Так не бывает, поверь мне. Кто-нибудь, рано или поздно, да ослушался бы тебя. Не эти, так другие. Слишком заманчивые перспективы открываются здесь, и даже угроза войны никого из этих людей не смутит, к тому же я слышал, у них есть какая-то реликвия, что упала с неба. Они искренне верят – пока она находится в храме – с городом ничего не случится.

– Знаю, слышал уже. Это Афина вечно разбрасывает свои вещи где попало. До чего взбалмошная девица. Реликвия… Это дело такое – в один прекрасный день она, конечно, вспомнит о пропаже и может забрать обратно свой Палладий. Или его выкрадет какой-нибудь ловкий лазутчик. Завернет в тряпье и вынесет, как простое бревно. Вот и вся реликвия. Что люди тогда станут делать? На что надеяться?

– Для того-то мы и возводим эту стену, Аполлон. Еще ни у одного города не было столь надежных укреплений. А что построено богами – то человек да не разрушит. Так что они могут чувствовать себя в полной безопасности.

– … и безнаказанности.

– О чем ты?

– Вот представь себе – как только они поймут, что эти стены неприступны, что ни один враг не сможет одолеть или разрушить их, кем они себя возомнят? И что будут творить?

– Ну, если кто из них совершит преступление – его осудят.

– Это верно в отношении своих же сограждан, а как быть с чужаками? Каким-нибудь путешественником или заморским купцом?

– Выходит, эти жители так возгордятся, так зазнаются, так задерут свои носы, что других людей и за людей-то считать перестанут. Тогда с ними никакого сладу не будет.

– Вот именно. А потом и на богов перестанут внимания обращать.

– Так зачем же мы строим эту стену? Давай, пока не поздно, уберемся отсюда.

– Нельзя. Ты не хуже меня это знаешь.

– Так что же делать?

– Вот теперь ты понимаешь, почему я отправил Эака одного возводить западную стену? Он же человек, а что один человек построил…

– Другой всегда сломать может. Здорово придумано.

– А ты все переживал, как он там, бедненький, надорвется или камнем его придавит.

– Ну я же не знал. Пусть строит один, раз так нужно. Он неплохо справляется.

За разговором быстро пролетело время, сокращая путь, друзьям оставалось каких-нибудь несколько шагов до того места, где мальчик-раб раскладывал незамысловатую снедь прямо на траве.

Эак ждал их. Худощавый, жилистый, в небрежно перехваченной набедренной повязке, он выглядел много моложе своих тридцати шести лет, выгоревшая на солнце копна длинных волос в сочетании с голубыми глазами подчеркивали шоколадный загар – если бы не капли засохшего раствора, прилипшие к телу, Эак вполне мог сойти за довольного жизнью дикаря. Он поднялся навстречу своим друзьям, добродушная улыбка оживила лицо, слова приветствия прозвучали одновременно.

– Ну, как ты тут?

– Да ничего, помаленьку – отозвался Эак.

Посейдон ласково похлопал его по плечу, мельком взглянул на извилистую неровную кладку.

– Ничего, ничего. У тебя получается. Глядишь, под конец станешь заправским каменщиком.

– Ага – отозвался Аполлон. – А его потомки примутся штурмовать эту стену и в конце концов ее разрушат.

– Что ты говоришь? Не может этого быть.

– Может, еще как может.

Аполлон тем временем брезгливо рассматривал свой будущий обед.

Мальчишка деловито вылавливал из дурно пахнущего котла дымящиеся куски, абсолютно не обращая внимания на красавца-раба с недовольной физиономией. Потрескавшиеся глиняные тарелки опустились в траву, составляя пару убогим чашкам. Кособокий кувшин глухо стукнулся о землю, последним к импровизированному столу присоединилось выщербленное по краю блюдо с ломтями пресного хлеба. Мальчик вытер об себя руки, шмыгнул носом, и наконец-то поднял глаза:

– Все. Ешьте на здоровье.

– Да ты что, издеваешься над нами, сопляк? – Аполлон поднял тарелку.

Развалившаяся рыбешка топорщила острый хребет, серое месиво свешивалось жалкими ошметками с тощих тушек, в подливке радужно блестела чешуя.

Друзья как по команде вытянули носы.

– Опять ставрида. – разочарованно протянул Эак.

– Ну сколько можно тухлой рыбой нас кормить? Нет бы, кусочек тунца. – отозвался Посейдон.

– … или крылышко фазана. – Аполлон любил помечтать. – А еще лучше – молоденького барашка на вертеле…

– А вино. Нет, вы посмотрите – разве это вино? Чистый уксус. Где этот паршивец Лаомедонт берет такое мерзкое вино?

– Что вы привередничаете? – поток разглагольствований был бесцеремонно прерван мальчишкой, равнодушно наблюдавшим эту сцену – Не хотите – не ешьте – подумаешь, не велика важность.

Друзья смолкли и оторопело уставились на этого нахального мальчишку, спокойно продолжавшего рассуждать.

– Все едят – никто не жалуется. Одни вы недовольные.

– Да разве это можно есть? – поинтересовались боги.

– А почему нет? Вам еще повезло. Другим рабам так вообще помои достаются. А вас, как строителей, лучше кормят.

– Да уж. Это, по-твоему, лучше?

– Конечно. Другие рабы и этого не видят.

– Что ты заладил – рабы, рабы. Вот я тебе покажу сейчас, кто мы, век будешь помнить. – Посейдон сжал кулаки, лицо исказилось в злобной гримасе – еще мгновенье, и мальчику пришлось бы туго.

Но тут вмешался Аполлон.

– Не бросайся на ребенка. Он-то тут причем. Парень подневольный – что ему сказали, то и делает.

Он дружески обнял мальчика, погладил растрепанные волосы и, глядя прямо в лукавые серые глаза, самым что ни на есть серьезным тоном произнес:

– Мы не рабы. Мы боги, слышишь, дурья твоя башка – боги мы.

– Ага, боги. Как же. – усмехнулся мальчик. – Ну и шутник, ты дядя. За кого ты меня принимаешь? Вы на себя-то когда последний раз смотрели? – он громко рассмеялся, грязным пальцем указывая поочередно на каждого из перепачканных строителей. – Боги они. Особенно вот этот – в драной косынке. Вы ни то что богов, людей-то не очень напоминаете. Рабы, как есть рабы.

– А ну геть отсюда, маленький разбойник. Варварское отродье. Уноси ноги, пока цел.

Посейдон взревел на всю округу так, что будущая западная стена содрогнулась. Несколько только что положенных камней свалились на землю.

Перепуганный мальчишка вскочил на повозку, едва не опрокинув котел, и теперь стегал ослика что есть сил.

– А ведь он прав – глядя в след удалявшейся тележке, произнес Аполлон – У нас и в самом деле жалкий вид.

Друзья переглянулись.

Они стояли посреди поля у недостроенной стены в грязных набедренных повязках, их загорелые тела пропахли потом, перепачкались засохшим раствором; босые ноги в ссадинах и синяках, мозолистые руки основательно разъела известь, под сломанными ногтями засела грязь, каменная пыль забилась в поры придавая лицам сероватый оттенок – рабы, как есть рабы, жалкие, ничтожные рабы богатого господина. Смех сотряс воздух – друзья еще долго потешались над собою.

***

Троянские мальчишки были не единственными, кто крутился около строителей городской стены.

Помимо разного рода начальства то и дело прибегавшего со сметами и чертежами, а также простыми зеваками удивленно ломавшими головы, почему только трое рабов трудятся там, где, казалось бы, должно быть не меньше сотни людей, раз в две недели стройку посещал сам царь Илиона.

Приготовления к такому визиту начинались загодя: накануне появлялся здоровенный абсолютно лысый подрядчик и требовал немедленно навести порядок. Он снимал строителей с лесов, вооружал их метлами и не успокаивался до тех пор, пока весь скопившийся за две недели мусор не исчезал в неизвестном направлении. После этого он озабоченно измерял высоту стены и производил вычисления, сравнивая предыдущие показатели. Затем требовалось ровненько сложить каменные блоки друг на друга, чтобы было красиво.

Посейдон всерьез подумывал, как бы невзначай опустить один из камней на голову этому зануде, что целый день издевался над ними, однако тот, словно чувствуя надвигавшуюся опасность, всегда вовремя исчезал, бросив на последок:

– Вот теперь порядок.

А на завтра, обычно ближе к полудню, возле недостроенной стены появлялся сам Лаомедонт с пышной свитой придворных льстецов.

Придирчивый взгляд серых глаз замечал любой изъян, даже незаметный, поверхностный брак. Тут же брови хмурились, подбородок взлетал вверх – царь разговаривал надменно, раздраженно тыкая пухлым пальцем в стену. Никогда он не дал понять, что доволен работой, никогда строители не слышали и слова похвалы.

Кулаки чесались у всех троих, но богам приходилось терпеть – стоило только царю пожаловаться Зевсу, как неизвестно, чем бы это для них закончилось.

Итак, они терпели, бледнея и сдерживаясь, а царь продолжал прогулку вдоль стены.

– Посмотри, до чего он мерзкий. Жирный как свинья. А как важничает, словно он бог. И что они все так лебезят перед ним? – недовольно ворчал Аполлон, глядя вслед удалявшейся делегации.

– А что им остается? Здесь царей не выбирают. Сам знаешь. Да нам-то что. Вот достроим стену, получим деньги – и поминай, как звали.

Посейдон уже карабкался вверх по лесам.

Им оставалось не так уж много. Еще неделя, другая, а там поможем Эаку и все. Поэтому он старался сохранить спокойный вид, хотя это было не легко.

Характер, да и внешний вид царя Лаомедонта, в самом деле, оставляли желать лучшего. Поросячьи глазки на заплывшем жиром лице, тройной подбородок лоснящимися складочками плавно переходил в шею, могучую и красную, словно распухшую от невиданной болезни. На узкий лоб свисали жиденькие пряди жирных волос, касаясь бесцветных бровей, нос расплылся бесформенной массой, губы выпячивались вперед, надменно изгибаясь всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался потревожить их обладателя – Лаомедонт был заносчив, часто груб, а уж коварен не меньше самих богов.

Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены – их царь беззаветно любит свой город и сделает все зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти – он долго ждал и вот, когда, наконец, обрел желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.

Но сейчас он просто важничал от сознания того, что сами боги трудятся у него как простые рабы, а он повелевает ими. Это придавало царю значимость в собственных глазах – ах, если бы только все узнали, кто сооружает стену. Но Лаомедонт вынужден был хранить тайну, как не чесался у него язык, как не хотелось ему крикнуть в толпу – Люди. Ведь это сами боги. – он молчал, ибо распоряжение Зевса на этот счет было недвусмысленно.

Поэтому он нашел другой способ получать удовольствие – царь всячески унижал богов и, в тайне радуясь своей удаче, постоянно демонстрировал недовольство. Понятно, что вслед за царем вся свита кривила рты и разочарованно вздыхала, обсуждая недочеты, о которых зачастую имела весьма приблизительное понятие вообще.

Вся эта компания с видом знатоков каждые две недели осматривала городские стены, а следующие две недели до нового визита критиковала бездарных строителей, даже не подозревая, кто они такие и какое на самом деле счастье для города воспользоваться их услугами.

После полуденной прогулки Лаомедонт с помпой возвращался во дворец, и первой, кто встречал отца, была любимая дочь царя Гесиона. Она нетерпеливо выглядывала в окно, постоянно прислушиваясь к шуму на улице и всегда угадывала – легкая изящная девушка, словно птичка, слетала по лестнице прямиком в объятья этого толстого неуклюжего человека, одновременно заливаясь смехом и ласково браня отца, что не взял ее с собой.

– Ах, отец. Ты же обещал мне… – ворковала девушка.

– Но, душа моя. Не годится царевне разгуливать по стройке. Там слишком грязно, дорогая.

Лаомедонт буквально преображался, стоило ему лишь увидеть дочь. Он становился отцом и только отцом – любящим, нежным, великодушным.

Гесиона пробуждала в нем лучшие качества его души, и царь буквально таял, позволяя дочке больше, чем всем остальным детям. Она была старшей из трех его дочерей и самой любимой.

Гесиона пошла в мать и была писаной красавицей – ее безупречная красота вселяла в Лаомедонта уверенность, что это совершенство послано богами – иначе откуда взяться столь изящным формам, такой удивительной грации и поразительной прелести, что, казалось, зримо исходит от нее?

Сестры отчаянно ревновали Гесиону к отцу – еще бы, ей все лучшее достается. Толстушка Килла и рыженькая Астиоха безнадежно проигрывали старшей сестре: жиденькие косички двенадцатилетней девочки не обещали со временем превратиться хотя бы в подобие тяжелых светлых локонов Гесионы, а узкий лобик и маленькие серые глазки не шли ни в какое сравнение с большими выразительными глазами сестры. Разве что цвет их совпадал. Впрочем, Килла была еще мала, и можно было надеяться, что со временем она станет хорошенькой.

Младшая сестренка, вся усыпанная веснушками, рыженькая, подвижная девочка со вздернутым носиком и нежной линией рта была забавна и мила как всякий ребенок, выросший в достатке – ей шел десятый год – она по детски обижалась на сестру, интуитивно чувствуя, что отец любит Гесиону больше. Девочки то ссорились, то мирились, но неизменно внимательно и нежно относились к самому младшему члену семьи – пятилетнему малышу Подарку – общему любимчику и баловню. Целыми днями сестры вертели его как живую куклу, так, что матери порою приходилось вмешиваться в этот своеобразный процесс воспитания.

– Сделаете из него девчонку. – ругалась Стримона.

– Ну что ты, мамочка. Посмотри какой он хорошенький.

– Мы поиграем еще чуточку, ладно?

И мать сдавалась. У нее и так хватало забот.

Старшие четверо сыновей, все погодки, друг за другом заканчивали гимнасий, и все как один увлекались воинской службой. Ее дети целыми днями размахивали мечами, стреляли из лука, сломя голову мчались по равнине на тех самых бессмертных конях, вырученных когда-то за Ганимеда. Хоть бы один заинтересовался торговлей или строительством. Так ведь нет – тянет их сложить свои головы почем зря. Ее сердце тревожно сжималось от неясных, но страшных предчувствий.

6. Окончательный расчет

Наступил день, когда последний камень троянских укреплений занял свое место в верхнем ряду западной стены. Эак, наконец-то вытер капли пота со лба и радостно зашвырнул мастерок в ближайшие кусты.

– Все. Конец работе.

Его радостно поддержали с земли.

– Ура – вовсю горланили боги. – Спускайся скорее.

Они подхватили Эака и принялись быстро разбирать шаткие подмости.

– А здорово у нас получилось – не без гордости произнес Аполлон. – Этот пройдоха троянский царь, конечно же, не сможет оценить наш труд по достоинству. Очень жаль.

– Будем надеяться, что за него это сделают его подданные. Неужто троянцам не понравится их стена?

Посейдон был прав. Возведенные стены отличались высотой, чувствовалась мощь и несокрушимость добротной кладки – поистине неприступное сооружение окружало теперь город. Любой враг впадет в отчаяние, оказавшись под этими стенами и будет вынужден отказаться от штурма. Это ясно каждому.

– Да, но так ли это ясно Лаомедонту?

Этот простенький вопрос Эака вызвал некоторое затруднение у божественной парочки. И тут решительно выступил Посейдон.

– А вот сейчас и узнаем. Айда во дворец.

– Что – прямо сейчас?

– А почему нет? Мы закончили работу? Закончили. Значит, имеем полное право потребовать вознаграждение. И прямо сейчас. Зачем медлить?

– Ты уверен, что нам не следует подождать, пока кто-нибудь не сообщит ему… – осторожно заметил Аполлон, но Посейдон перебил друга.

– Послушай, тебе не надоело изображать здесь раба? Питаться тухлятиной и спать под открытым небом? Ты не скучаешь по арфам и лирам? Мы сегодня же вернемся на Олимп, или я не бог всех морей.

– Посейдон прав – вмешался Эак. – Я тоже соскучился по Эгине. Пусть Лаомедонт расплатится с нами, и сразу домой. И лишнего часа здесь не останусь.

Так друзья, миновав арку ими же возведенных ворот, решительно направились по мощеным троянским улицам прямиком во дворец.

Когда впервые, несколько месяцев назад они оказались на улицах этого города, то были слишком подавлены, чтобы заметить что-либо. Их глаза различали лишь камни мостовой, да мрамор широкой лестницы дворца.

Теперь же, с гордо поднятыми головами, с осознанием выполненного долга друзья с любопытством разглядывали незнакомый им город, стены вокруг которого они возвели только что. До сих пор им не приходило в голову прогуляться по улицам Трои, они слишком уставали за день и ночевали либо в бараке для рабов, либо под открытым небом где-нибудь в стогу душистого сена.

Едва закончились низенькие домишки бывшего поселка Трои и друзья вступили в Илион, как просто онемели от удивления. А они-то полагали, что ничего прекраснее олимпийского квартала нет и быть не может. Здесь, в этом городе людей каждый дом был произведением искусства, каждый фасад украшали столь любезные Аполлону колонны, а витые решетки отнюдь не были редкостью. К тому же, сколько не пытался вспомнить Аполлон, ни у одного из олимпийских особняков не было балконов, а здесь каждый дом имел их, но, когда они дошли до фонтана, украшенного статуями белого мрамора, Аполлон не на шутку осерчал. Подумать только.

Боги всегда считали, что удобства – только их привилегия, а людям подобает ютиться в глинобитных домишках. Самым роскошным зданием в городе по глубокому убеждению любого бога должен быть храм или храмы, но никак не простое жилище. А здесь роскошь на каждом шагу. Подумать только. Здесь пышность Персии причудливо переплелась с греческим классицизмом и вот эта варварская добавка очень раздражала Аполлона.

Они дерзнули жить богато, богаче, чем на родном Олимпе. Что эти люди о себе возомнили? Похожие чувства испытывал Посейдон. Один лишь Эак восторженно восхищался увиденным, что еще больше приводило в бешенство его друзей. Боги быстро закрыли ему рот, зашипев на Эака – тот удивился, но замолчал, чувствуя злобные взгляды друзей.

Однако все оставшуюся дорогу до дворца бедняга Эак ломал голову, что же такое случилось с его спутниками. Вид дворца поверг всех в шок. Ничего подобного никто из них не видел ни до, ни после. Дворцы Олимпа показались жалкими лачугами в сравнении с этим великолепным сооружением. Здесь все дышало роскошью, пожалуй, слишком пышной и помпезной, редкие породы мрамора переплетались с золоченой резьбой, гипсовые завитушки пилястр плавно переходили в карнизы, потолочные фрески сплетались в единую композицию, и везде – шелк, фарфор, хрусталь и блеск драгоценных камней.

– Живут же люди. – присвистнул Эак. – Вот это я понимаю.

– Да заткнешься ты или нет, в конце концов?

– А что я такого сказал? – обиделся Эак.

Друзья остановились в нижнем зале не решаясь осквернять босыми ногами чистейшую белизну мраморных ступеней. Движение не осталось незамеченным – к ним уже спешил расторопный слуга.

– Передай своему господину, – предупредил его протесты Посейдон – Что нам не терпится встретиться с ним.

Слуга приготовился звать подмогу, чтобы сообща выставить наглых оборванцев вон, как тут на верхних ступенях лестницы показался царь.

Шестое чувство подтолкнуло Лаомедонта сойти вниз как раз вовремя. Он мысленно воздал хвалу Зевсу и с самым радушным видом начал спускаться по лестнице.

Мягкий шелк одежд окутывал его грузную фигуру уютными складками, пальцы, усыпанные перстнями, скользили по перилам, мягкая домашняя обувь бережно облегала толстую ногу, золотая диадема поблескивала в волосах – ни дать, ни взять, этакий изнеженный толстячок, приветливый и простоватый.

Пока все это великолепие спускалось вниз, трое друзей молча напряженно смотрели на него, испытывая совершенно разные чувства. Более решительный Посейдон, на которого не особенно действовали такие штучки, мысленно оценивал, сколько заплатит им этот развращенный роскошью богач, и вообще имеет смысл запросить побольше – не зря же они в конце концов трудились столько времени над этими стенами.

Если он деловой человек, то дорого оценит свою безопасность, что получил теперь только благодаря их работе. Аполлон же, снедаемый завистью ко всей этой невиданной роскоши, был зол, и разозлился еще больше, молча наблюдая этот торжественный спуск. Я заставлю заплатить его в три, нет в пять раз больше, сто нет двести троянских драхм настойчиво стучало у него в голове. Как он кичится своим богатством, заставим его раскошелиться – от этой мысли становилось легче, Аполлон перевел взгляд на Эака – тот стоял, разинув рот, искренне пораженный невиданной роскошью и совершенно ослепленный всем этим великолепием. Бедняга не пытался скрыть восхищения – все легко читалось на его лице. Вот болван, пожалуй, он все испортит.

Друзья оттеснили Эака, а сами заняли выжидательную позицию. Лаомедонт спустился в зал, гостеприимным жестом приглашая сесть – все трое не заставили себя просить дважды – друзья сразу погрузились в невероятно мягкие, обтянутые тонкой прохладной кожей кресла.

– Голубчик, принеси нам чего-нибудь… – кисло-сладким тоном протянул царь.

Прекрасно вышколенный слуга с бесстрастным выражением лица учтиво поклонился и неслышно вышел, торопясь исполнить приказание, хотя и терялся в догадках, зачем его господин принимает этих голодранцев, да еще столь любезно приглашает присесть, и отмоется ли вообще после них капризная кожа роскошных кресел.

– Ну-с, зачем пожаловали? – любезно поинтересовался троянский царь.

– Мы закончили работу. Можешь взглянуть. Все готово. – стараясь держаться по возможности дружелюбно, произнес Аполлон. Он никак не мог простить Лаомедонту сначала той предвзятости, с какою он рассматривал работу, а теперь такой возмутительной роскоши.

– Вот как? Чудесно. Превосходно. Сегодня же посмотрю. Или завтра. – обрадовался царь.

– Лучше не откладывать. Хотелось бы сегодня получить, что нам причитается. – напрямик брякнул Посейдон. Он считал все дипломатические проволочки делом недостойным.

– Домой очень хочется. – для убедительности вставил Эак.

– Понимаю. Так поезжайте. Раз все готово, зачем же медлить? – по-отечески заботливо отозвался царь.

– Вот мы и хотим получить расчет. – главное слово было сказано. Оно произвело неожиданный эффект. Лаомедонт, казалось, был искренне удивлен:

– Расчет? Какой такой расчет? О чем это вы?

– Не прикидывайся, Лаомедонт. Нас не обманешь. Всякая работа стоит денег. – без лишних церемоний, панибратски заключил бог всех морей.

– Мы свою задачу выполнили – теперь дело за тобой. – поддержал его Аполлон.

– Расплатись с нами, и мы отправимся по домам. – добавил Эак.

Лаомедонт обвел собравшихся недоуменным взглядом:

– Ничего не понимаю. Если вы все сделали – я вас больше не держу. Можете ехать прямо сейчас.

– Прикажи отсчитать нам двести драхм, и мы уедем немедленно. Ты и оглянуться не успеешь. – Аполлон начал терять терпение.

– Да вы что? Какие деньги? Двести драхм, подумать только. И думать забудьте. Не было такого уговора. – парировал царь.

– То есть как – не было? Мы работали, работа полностью выполнена – так? Так. Значит, самое время получить расчет. Так все порядочные люди делают. – Посейдон вскочил и рванулся к царю. Тот неожиданно ловко для своей комплекции увернулся, отошел на безопасное расстояние и продолжал: