Виктория Селман
Границы безумия
Глава 5
Я обхватила себя руками, спрятав ладони под мышками и поглубже запахнувшись в пиджак. От пота стыла спина. В воздухе веяло холодом. Пошел мелкий дождь.
Вдалеке слышался вой сирен, повсюду пиликали мобильные телефоны. О крушении уже стало известно. Жители города ринулись звонить друзьям и родственникам.
Сумку я потеряла в поезде, но телефон лежал в кармане. Я невольно набрала номер Дункана. В трубке прозвучал гудок.
– Набранный вами номер не обслуживается.
Руки затряслись. Телефон чуть не выскользнул из пальцев.
– Эй, девочка моя, ты как? – Ко мне подскочила пожилая чернокожая женщина с копной седых волос и рваной ссадиной под глазом.
Еще одна выжившая.
Отобрав телефон, она прижала меня к своей груди. От такого искреннего, человеческого участия перехватило горло.
Это глупо. Так же глупо, как и то, что я каждое утро в постели до сих пор тянусь к мужу, хотя он мертв дольше, чем мы прожили в браке. Всякий раз, когда пальцы натыкаются на холодные простыни, я вздрагиваю. Прошло столько времени, а я все еще жду, что он будет там, рядом со мной, – как ждала сейчас, что он ответит на звонок.
Его смерть превратила мою жизнь в выжженную пустыню; все, что мне осталось, – пыль и камни. Говорят, «лучше любить и потерять, чем никогда не знать любви». Полный бред. Каждую секунду я чувствовала в груди сосущую, глухую тоску.
Как забыть тебя, Дункан? Я предпочла бы вовсе тебя не знать, лишь бы не жить больше одной в этой бездне.
– Все хорошо. Я рядом, – сказала женщина, прижимая меня щекой к груди.
Она была очень теплой, заставляя вспомнить о прошлой жизни.
– Там, в школе, размещают пострадавших. Нас тоже ждут. Давай, милая, пойдем.
– Все хорошо. Я нормально.
Женщина развернула меня, взяла за руки и внимательно заглянула в лицо. Она была низкого роста и все равно возвышалась надо мной чуть ли не на целую голову. А еще смотрела очень строго, совсем как мой сержант, отвечавший за строевую подготовку, особенно когда заговорила:
– А по-моему, выглядишь ты неважно. У тебя очень глубокий порез на лице. Наверное, придется накладывать швы.
Столько шума из-за капельки крови! В пустыне мы на такие мелочи даже не обращали внимания. В крайнем случае, заливали суперклеем – он скрепляет края ран не хуже ниток. В вещмешке всегда лежал тюбик-другой. В полевых условиях надо довольствоваться тем, что есть.
Как-то раз один парень из нашего отряда получил пулю в бедро. Почему-то ни аптечки, ни перевязочного материала у него при себе не оказалось. Зато нашлась пара чистых носков. Я распаковала их, скрутила в тампон и запихнула в рану, а потом оторвала от формы рукав и закрепила повязку. Я не медик, но получилось не хуже.
Наверное, стоит рассказать об этом женщине, однако сил на разговоры уже не осталось, да и смысла, если честно, я не видела.
– Идите, – сказала я. – Я догоню. Только сперва позвоню.
Она ушла, а я снова взялась за телефон. На сей раз набрала номер Джека Вулфа.
Глава 6
На будильнике – семь часов семь минут седьмого октября. Идеальный момент. Семь, семь, семь. Три семерки.
Мужчина, называвший себя Рагуилом, бросил один лишь мимолетный взгляд на светящиеся цифры и сел в постели. Ноги свело судорогой от длительного пребывания в позе эмбриона – он всегда так спал. Ему хотелось посмотреть на часы еще раз, но он не отважился.
Через шестьдесят секунд цифры сменятся, и будет уже поздно. Семь ноль восемь – бессмысленно, даже мерзко. Семь ноль семь – другое дело. Эта минута – святая!
Рагуил отключил будильник, свесил ноги с кровати и нашарил тапочки. Мягкие и коричневые, с твердой пластиковой подошвой, не поролоновые желтые тряпочки, как прежде.
Он наклонился, дотягиваясь до пальцев ног, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и в голове зазвучали голоса.
– Скорей, – свистяще зашептали они ползучими гадами. – Скорей, спеши, скорей, а то ее упустиш-шь…
Он нараспев забормотал «Отче наш» и на цыпочках, бесшумно двинулся в ванную. Ни к чему вести себя тихо, но он все равно осторожничал. Давние привычки уже не искоренить.
Рагуил помочился, затем открыл кран. Вода была холодной, руки быстро покраснели. Хорошо бы ее слить, пусть немного согреется, да только времени нет. Надо управиться за десять минут, к семи семнадцати, а впереди еще столько дел!
Он подставил руки под воду. Досчитал до семи. Перевернул. Досчитал до семи. Снова перевернул. Досчитал до семи. И еще раз, и еще, пока обе стороны не были омыты водой по семь раз в течение семи секунд.
Важно все сделать правильно. Иначе будет плохо.
Рагуил вернулся в спальню. Он жил тут не первый день – и все равно воспринимал уединение как роскошь, как невиданную прежде радость.
– За все благодарите, ибо такова о вас воля Божия[2], – произнес он вслух молитву, осеняя себя крестным знамением.
Голоса в голове одобрительно зашептали:
– Хорош-шо. Хорош-шо. С-славно.
Темная фигура в углу шевельнулась.
Семь одиннадцать. Тик-так. Надо спешить. Рагуил принялся застилать постель, разгладил верхнюю простыню и одеяло, поправил их, чтобы равномерно свисали со всех боков, подсунул лишнюю ткань под матрас. Семь тринадцать. Оставалось четыре минуты. Четыре и три в сумме дают семь. Все будет отлично.
– Ибо такова воля Божия! – договорил он торопливо, чтобы голоса хоть немного унялись.
Принявшись считать вслух, Рагуил снял полосатые пижамные штаны и сложил их на подушку. Затем стянул рубашку, аккуратно свернул ее и пристроил поверх штанов. Потом, по-прежнему ведя счет, надел трусы, белые носки, темно-синие брюки, рубашку и галстук, не берясь за следующий предмет одежды, пока не досчитает до сакрального числа.
Посмотрел в зеркало и улыбнулся, довольный своим отражением. Мало кто в наши дни носит галстук. Рагуил считал, что так выглядит умнее, и ему это нравилось. «Хорошие манеры красят мужчину», – всегда говорила мать. Достойный наряд вызывает уважение.
Он полил фикус на подоконнике семью порциями воды из зеленой лейки. Съел банан в семь осторожных укусов. Семь раз почистил зубы: нанес пасту, сплюнул, прополоскал; нанес пасту, сплюнул, прополоскал. И все это время не отрывал взгляда от часов.
Семь семнадцать. Он успел. День обещает быть замечательным!
Господь будет доволен, как в тот раз, когда Рагуил впервые откликнулся на Его зов и в сиянии красной луны получил новое имя.
Рагуил.
Он сидел тогда у воды и на длинных пальцах пианиста пересчитывал буквы, вспоминая шифр, которому давным-давно, когда он был маленьким, научила его мать. У каждой буквы в алфавите есть свой номер, говорила она. А – один, Б – два, и так далее.
В слове Рагуил получилось шестьдесят четыре. Никаких семерок!
«Быть того не может», – подумал он, царапая кожу. Больно, до крови.
Пришлось поломать голову, прежде чем он понял, в чем суть.
Шестьдесят четыре. Шесть и четыре. Шестью четыре – двадцать четыре. Двадцать четыре тысячи священников служили в храме царя Давида. А если вычесть единицу, Божье число, то получится шестьдесят три. Шестьдесят три разделить на семь будет девять. Христос умер в девятом часу и после воскрешения явился девять раз. Все хорошо. Цифры сошлись.
Семь и девять. Шестьдесят четыре. Святые числа, связанные вместе, чтобы породить имя, призванное его уберечь.
Вслед за этой мыслью пришла другая: невольная, непрошеная. О том, что случилось давным-давно. И о Кэти, которая его бросила.
Рагуил со стоном схватился за голову.
У него были таблетки, чтобы успокоиться, но от них тряслись руки и все плыло перед глазами. Вопреки советам врачей, он предпочитал заниматься самолечением.
Конечно, у него могут быть серьезные неприятности, если кто узнает о его пристрастии к наркотикам, но оно того стоит. Тем более день ожидается непростой, и лишние силы будут кстати.
Рагуил сунул в пакетик кончик ножа и вдохнул пудрообразные кристаллики.
«Вот видишь, – подумал он. – Тебе не нужна Кэти. Ты можешь сам о себе позаботиться».
А через секунду: «Да к черту эту Кэти!»
В следующую минуту он и вовсе выбросил ее из головы.
Тело охватила эйфория. «Забудь про Кэти. И про семь. Забудь про все, что хочется забыть». Он непобедим. Способен делать что угодно. Он – царь этого мира!
Часы запищали. Рагуил убрал пакетик обратно в шкаф и поспешил к выходу, задержавшись на секунду поправить вазу с фруктами, чтобы она стояла строго посреди стола.
Потом он ушел.
Глава 7
Был уже вечер. Рагуил вернулся на станцию, теребя в кармане петлю из бечевки и покусывая нижнюю губу. Он видел своего ангела – та ждала поезд, в одной руке держа газету, а в другой – сумочку.
Она всегда ехала домой на этом поезде. И он – вместе с ней. Пусть он никогда не осмеливался подойти и заговорить, но было приятно сознавать, что они дышат одним воздухом.
– К первой посадочной платформе прибывает пригородный электропоезд, следующий до станции «Кингс-Кросс Сент-Панкрас». Просим в целях безопасности не заступать за желтую линию.
Толпа хлынула вперед, а Рагуил попятился, плотно обхватывая себя руками. Он не любил, когда его трогают, даже случайно и мимоходом.
В раздвижные двери он скользнул в самый последний момент. Переполненный поезд тронулся в путь.
Рагуил огляделся. Где же она? Неужто села в другой вагон? Почему ее нет?!
Сердце бешено застучало. Во рту пересохло. Сегодня он обязательно, во что бы то ни стало должен увидеть ее еще раз. Утро было давно. Этого мало.
– Что за глупос-сть, глупос-сть, – шептали голоса, эхом звеня в ушах.
По запястью поползли муравьи. Рагуил скинул их, до крови раздирая руку ногтями, – букашки по-прежнему копошились под кожей.
– Глупо-глупо-глупо, – бормотали голоса.
Они не унимались ни на секунду.
Рагуил зажмурился и зашептал под нос «Аве Мария», семь раз подряд. Господь всемогущий, пусть этого хватит!
Когда он открыл глаза, то увидел ее – она прикладывала что-то к губам. Обзор загораживал язычник, весь в коже и с черепами на шее, однако она была там – его ангел.
Со времен их последнего разговора прошло немало лет, но Рагуил каждый день стремился ее увидеть. Шел за ней тенью на работу и обратно. Вечерами провожал домой. Сквозь окна наблюдал с улицы, как она поднимается по лестнице.
Осенью, как сейчас, следить было легче всего. Лампы зажигали рано, и в ярко освещенных комнатах все оказывалось видно как на ладони.
Они созданы друг для друга – он и она. Рагуил присматривал за ней, ему так было спокойнее.
Однако иногда ее не хватало – до того сильно, что выворачивало душу.
Рагуил знал, что она одобрила его поступок, но все равно жаждал с нею объясниться. Может, поэтому он ее и преследовал – потому что у них осталось незавершенное дело?
Горло скрутило спазмом, на шее застучал пульс.
Это желание – чтобы она поняла его – вызывало почти телесную муку. Всякий раз, когда он ее видел, перехватывало дыхание, а сердце колотилось пойманным в клетку львом. Порой приходилось кусать себя за язык, чтобы опомниться и не окликнуть ее в толпе.
– Ну-ну, – шептали голоса. – Не дождеш-шься. Ты не хорош-ш-ш.
Рагуил зажал пальцами уши и принялся напевать первое, что пришло на ум, но голоса распалялись все сильнее:
– Нес-си свой крест, – твердили они. – Это твоя кар-ра!
И они были правы. Такова цена, которую ему пришлось заплатить за нарушение Божьих заветов, дабы исполнить Его замысел. Рагуил вынужден теперь жить призраком, невидимкой для единственного человека, который когда-либо в жизни проявлял к нему участие.
Он никак не мог отвести от нее глаз. На мгновение она подняла голову, перехватила его взгляд и отвернулась.
По спине у Рагуила пополз паук.
Она что, видела его?! Узнала? Спустя столько лет? Невозможно… А вдруг все-таки?!
Перед глазами поплыло. Он взмок, качаясь на месте. Это что, случилось на самом деле? Она и впрямь на него посмотрела – или ему привиделось? Без таблеток его порой мучили галлюцинации.
Он заставил себя дышать ровнее. Сделал глубокий вдох. Досчитал до семи. Один слон. Два слона. Затем, выдохнув, принялся считать в обратном порядке. Семь слонов. Шесть слонов. Слоны – это важно, они не дают спешить.
Он снова вдохнул. На семь раз. И выдохнул. Тоже на семь. Когда машинист объявил, что поезд подъезжает к станции, стал считать быстрее. Если не успеет до остановки состава, придется все начинать сначала.
Пальцем он семь раз постучал по штанине. Семь раз облизнул губы. Семь раз моргнул. Семьсот семьдесят семь. Защита от шестисот шестидесяти шести, числа дьявола.
С тех пор как зло завладело им, он зашел слишком далеко…
Эта мысль повлекла за собой и другие, полностью захватившие его сознание и заполонившие голову куда более тошнотворно-красочными образами, чем любая галлюцинация.
Рагуил закрыл лицо руками. В ушах колотило сердце. Он затрясся всем телом.
Вагон вдруг накренился. Раздался громкий скрежет – поезд с оглушительным хлопком налетел на какое-то препятствие.
Стальные стены взорвались и вспыхнули пламенем.
Глава 8
Сперва все вокруг было черным. Когда Рагуил очнулся, он лежал на полу вагона в позе креста – с вытянутыми ногами и раскинув руки.
Позднее он воспримет это как знак. Пока же радовался, что живой, хотя поначалу, толком не придя в себя, решил, будто умер. Яркая вспышка и тьма вполне могли быть преддверием пути в загробную жизнь.
Повсюду пылало пламя. Стоял невыносимый жар. Кричали люди, взывая о помощи. Может, это и есть ад? Огненные провалы, терзаемые души… Совсем как в Библии.
Но нет, Создатель никогда не отправит его в преисподнюю. Рагуил – слуга Господень, ему уготовано место рядом с Ним в райских кущах. Он выполнил свою работу, отозвался на зов, Господь ни за что не отдаст его на растерзание Сатане.
Рагуил хотел открыть глаза. Ресницы слиплись. Он бездумно вытер их кончиками длинных белых пальцев. Зря. Руки покрылись пеплом, глаза тут же начало жечь. Он заморгал, разгоняя грязь и боль, и, не вставая, огляделся.
Было темно и густо от дыма. Прикрыв нос рукавом рубашки, Рагуил прищурился, всматриваясь во мрак. Сначала разглядел лишь смутные силуэты: одни были неподвижны, другие шевелились. Глаза понемногу привыкали к темноте. Дым рассеивался.
Он привстал, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Где его ангел, где она? Вдруг она ранена?
Рагуил ринулся ее искать. Обезумев от тревоги, забыв про отвращение, он расталкивал всех, кто попадался на пути. Он должен найти ее! Должен удостовериться, что она цела.
В дыму все стали безликими; вагон превратился в груду искореженных развалин. Повсюду были люди. Люди, камни, металл и битое стекло. Как найти ее в этом хаосе?
Рагуил упал на колени, чтобы взмолиться Господу, но тут, под новым углом, наконец разглядел своего ангела. Она лежала на полу, и над ней кто-то склонился.
Рагуил подполз, прячась за обломками. Какая удача! Он уже много лет не смел подобраться к ней так близко. А теперь – протяни руку и дотронешься… От этой мысли его пробрала дрожь.
Женщина, которая помогала ангелу, встала и ушла. А она, его ангел, продолжала лежать. Глаза у нее были закрыты.
Прежнее волнение сменилось страхом. Рагуил набрался храбрости и подполз ближе.
Три, два, один, глубокий вдох. Он наклонился и прижал средний и указательный палец к горлу своего ангела. Пульса не было. Кожа еще не остыла, но он повидал немало смертей, чтобы узнать ее облик.
Раздался пронзительный визг. Словно струна лопнула на скрипке. Вой лисы в ночи и гулящего кота. Звук рвался из груди Рагуила, хоть тот и не сознавал, что кричит.
Его вырвало. Рот затопило желчью. Рагуила затрясло.
Он положил голову на грудь своему ангелу – все еще теплую. Вцепился в нее, зарываясь пальцами в плоть, сам не веря, что она настоящая.
После стольких лет ожидания, после стольких лет наблюдения он наконец обнял своего ангела, но удержать уже не сумеет. Он жаждал примирения – но этому не бывать. Его обманули, его бросили.
Он взвыл, хватая ртом воздух. От горьких мучительных рыданий все внутри разрывалось на части.
Его ангела больше нет. Теперь он один.
Их время истекло. Пальцы сомкнулись на обломке металла. Рагуил сжал его сильнее. Острые края, протыкая кожу, впились в ладонь. Рагуил этого не чувствовал. Он чувствовал лишь одно – острую, невыносимую боль утраты.
Глава 9
– Идите сюда! – закричал мужчина снаружи, светя внутрь вагона фонариком.
Рагуил его почти не слышал; слова доносились сквозь пелену. Мыслями он витал далеко отсюда.
Мужчина просунул в окно руку, взмахом показывая направление. Люди зашевелились, поползли к нему. Красное море расступилось.
Рагуил оцепенело побрел со всеми, держась в стороне, чтобы ненароком никого не задеть. Мужчина протянул ему руку, помогая выбраться из вагона. Рагуил вздрогнул.
– Я сам, – сказал он, отводя взгляд.
Зрительный контакт тоже давался ему с трудом.
Он ухватился за борт, собираясь прыгнуть на рельсы. Семь раз постучал большим пальцем по оконной раме, занес одну ногу. И вдруг замер.
По насыпи шагали несколько человек в ярко-оранжевых жилетах и белых касках. Рагуил пересчитал их. Шестеро. Не семеро. Может, не стоит торопиться?
Дыхание участилось. Сердце затрепетало. Он закусил изжеванную нижнюю губу. Однако тут же опомнился и с облегчением выдохнул. Воздух с дрожью вырвался из легких. Шелестом – как гремучая змея по траве.
Все хорошо. Мужчина с фонариком тоже ведь спасатель. С ним их будет семеро. Значит, спускаться можно.
Снаружи воняло дымом, но не так сильно, как в вагоне, полном смога. Рагуил хотел вздохнуть, но черная тварь схватила его за горло.
– Ты потерял ее, – зашипели голоса. – Потерял! Ты теперь один. И никто тебя не с-с-спас-сет…
Рагуила затрясло. Горло стиснуло еще сильнее.
– Эй, парень, ты как?
Рядом появился мужчина и положил руку ему на плечо.
От непрошеного касания к горлу подкатила желчь.
– Да тебя трясет! – воскликнул мужчина и наклонился так близко, что его дыхание обожгло щеку. – Ну-ка посмотри на меня. Ты цел?
Легкие у Рагуила, казалось, вот-вот лопнут. Сердце ходило ходуном. Хотя он давным-давно потерял обоняние, в ноздри шибанула вонь сигарет и одеколона.
Голоса вопили все громче, норовя перекричать друг друга. В диком эхе свиста и ругательств они обвиняли его, подстрекали. Словно сто человек заговорили разом. Голоса, которые он слышал каждый день. Голоса, из-за которых хотелось биться головой о стену и драть на себе волосы.
– Вот тупица! Идиот! Ха! Ха! Ха! Давай, давай, с-сделай это. Не с-смей! Ха-ха! Нет, ты только пос-с-смотри на с-себя! Никчемный! Тупица! Дебил!
Рагуил зажал уши руками и стал напевать, но заглушить их все равно не удавалось.
Люди выползали из стен, распахивая рты все шире и шире, пока от лиц не остались лишь раззявленные зубастые пасти с длинными языками. Земля заколыхалась от червей.
Рагуила трясло так сильно, что нечем было дышать. Голова раскалывалась, тело ломало, будто его затягивало в мясорубку. Он стоял не возле изувеченных остатков поезда. Он снова оказался там, в прежней западне. Напуганный. Слабый. Беспомощный.
Давление в груди нарастало. Он не чувствовал больше своего тела. Не понимал, что вокруг.
Рагуил бросился бежать, спотыкаясь о рельсы и камни, словно нарочно кидавшиеся под ноги.
Запнулся, упал на землю. Оглянулся через плечо. Сердце колотило в ушах, легкие горели, а голоса по-прежнему вопили на все лады:
– Тупица! Да, да, ты такой! Ну прос-сто идиот!
Дьявол позади набирал силу. Он рассыпался на сотню одинаковых злобных тварей.
Пассажиры, выбиравшиеся из поезда, спасатели, полицейские в желтых жилетах – все они теперь имели один лик. Лик Дьявола. Лицо из далекого прошлого.
Словно по команде, демоны обернулись к Рагуилу и раззявили рты, вываливая языки. По подбородкам потекли слюни.
– Смотри на меня! – хором, в один голос, велели они. – Смотри!
Рагуил сложил руки, кончики пальцев прижимая ко лбу.
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое… – зашептал он, повторяя молитву снова и снова, не смея поднять глаз, пока не произнесет ее семь раз.
Голоса понемногу утихли. Остался лишь один, самый звучный и глубокий:
– Не сдавайся дьяволу! Изгоняй грешников с лица земли. Настало время облачиться в доспехи. Я – Сам Господь!
Глава 10
– Вот, бери.
Джек протянул мне чашку кофе. Черного и очень крепкого.
Чашка – белая с облупившейся надписью на боку: «Мы делаем больно плохим парням». Давний подарок Дункана.
– Уж прости, девиз полка специальной разведки я не нашел, – объявил он тогда. – Пришлось выбирать самое похожее из того, что было.
– Ты почти угадал, – со смешком ответила я.
О работе спецразведки редко сообщали в новостях. Поэтому люди не очень хорошо представляли, чем именно мы занимаемся. И, наверное, это к лучшему.
Я, скривив губы, глотнула густой, убойно сладкий напиток. «Чтобы встряхнуться», – пояснил Джек.
Поджав ноги на диване, я откинулась на спинку и прижала горячую кружку ко лбу. Мигрень никак не унималась, хотя немного отступила от теплого компресса.
Фоном бормотало радио:
«Сотни людей получили ранения, более десяти человек погибли при крушении на железной дороге близ станции «Кентиш-Таун» на севере Лондона. Пригородный поезд, следующий в сторону «Кингс-Кросс», столкнулся с грузовым составом, перевозившим дизельное топливо и мазут. На месте катастрофы находится наш корреспондент Боб Мартин».
Голос диктора сменился другим – полным пафоса и драматизма.
«Мертвые тела, смятые разорванные вагоны, разбросанные повсюду обломки – вот что открывается нашим глазам. Спасатели работают даже ночью, в свете прожекторов, пытаясь среди руин найти уцелевших. К катастрофе привела цепочка трагических случайностей. Товарный состав по не известной пока причине сошел с рельсов и перекрыл соседние пути, по которым следовал попутный пассажирский поезд. Даже сейчас, через несколько часов после аварии, спасатели извлекают из-под завалов тела погибших, а машины «Скорой помощи» забирают раненых. Многие находятся в критическом состоянии. Их везут во все близлежащие больницы. Около двадцати пассажиров до сих пор заблокированы в первом вагоне, наиболее пострадавшем при столкновении. Официально подтверждена гибель двенадцати человек. Судя по характеру разрушений, пассажирский поезд двигался со скоростью около ста десяти километров в час, максимально возможной для этого отрезка пути».
В эфир снова включился ведущий:
«Открыта горячая линия. Получить информацию о судьбе родственников или знакомых можно по телефону ноль два ноль семь пять четыре шесть шесть семь семь восемь. Повторяю: ноль два ноль семь пять четыре шесть шесть семь семь восемь. Следующий выпуск новостей – в десять утра».
«Вей!» – сказал бы мой отец в типично еврейской манере, невзирая на свои ближневосточные корни. Мать терпеть не могла этот «гортанный язык». Она воспринимала еврейско-персидское происхождение мужа как приятную экзотику, однако не любила без лишней надобности вспоминать о его дальних европейских предках.
– Ты когда так говоришь, словно дворняжка гавкаешь, Ария, – сказала она как-то раз, заглядывая к нему в кабинет, где мы сидели вдвоем; он в старом кожаном кресле курил папиросы, а я на полу заплетала косички из бахромы потертого восточного ковра.
– А я, значит, тоже дворняжка, папа? – спросила я, забираясь к нему на колени. Уже тогда я понимала, что не такая, как все. – Я ведь наполовину англичанка, наполовину персиянка, наполовину еврейка и наполовину протестантка.
С математикой у меня всегда была беда.
– Неправда, Зибакам. Ты не дворняжка, ты фереште. Это значит «ангел». – Отец поцеловал меня в макушку. – Так что насчет стихов? Читаем «Гулистан»[3] дальше?
– О да!
Он рассмеялся и снова поцеловал меня.
Сейчас с языка гораздо чаще срывались не еврейские словечки отца, а ругательства, которых я нахваталась за годы службы в спецразведке. Нынешнюю ситуацию, например, очень метко описывало одно слово: «дерьмище».
«Ну, и стоило оно того – в кои-то веки выходить из дома только потому, что сегодня день рождения Дункана?» – подумала я, делая очередной глоток из чашки и морщась. От приторной сладости сводило зубы.
Поднять наконец задницу с дивана – отнюдь не храбрый поступок. Скорее даже, наоборот, откровенно тупой. Лучше было не выходить из дома. Осталась бы цела и невредима.
Прошло почти два года с тех пор, как я распрощалась с полком специальной разведки. После гибели мужа мне не хватало выдержки и бесстрастия, без которых спецназовцу никак. Иными словами, я расклеилась, как последняя сопля.
Дункана больше не было, и все же его присутствие ощущалось в каждой детали. В куске «грюйера», завернутого в вощеную бумагу, который так и лежал в холодильнике. В черных очках и зачитанном томике Стейнбека на тумбочке у кровати. В начатом бруске мыла на полочке возле душа.
На улице мне иногда казалось, что я слышу в толпе его голос или замечаю краешком глаза. Я видела мужа за обеденным столом на обычном месте, где он каждое утро ел хлопья. В дешевой парикмахерской у вокзала, куда он ходил подстричься и изредка побриться. Возле китайского ресторанчика, где мы по четвергам покупали ужин.
Его призрак преследовал меня повсюду, но Дункана больше не было, и, если б не его лучший друг, Джек Вулф, меня не было бы тоже.
Это он предложил мне стать внештатным консультантом, и идея показалась толковой. Аналитик-профайлер, прошедший подготовку в спецназе и оттого способный делать неоднозначные выводы, будет весьма полезен и Скотленд-Ярду, и прочим заинтересованным организациям, так Джек выразился в тот вечер.
– Убойная комбинация. Тем более что у тебя со времен службы остались в Скотленд-Ярде связи, – добавил он.
– Наверное, и правда есть смысл в том, чтобы начать все с нуля, – ответила я, задумчиво водя пальцем по краю бокала.
Я тогда днями напролет слушала ирландскую свирель и топила себя в мерло. Джек бросил мне спасательный круг.
– Вот и славно, – сказал он, поднимая бровь и выразительно на меня глядя.
Он не стал говорить, что бывшие коллеги Дункана из Скотленд-Ярда мне чем-то обязаны. Потому что это было бы неправдой. Как можно винить их в том, что с ним стало? Я не стервозная истеричка и понимаю: мне никто ничего не должен. Хотя ребята, завалив меня работой, все-таки помогли немного прийти в себя.
Пригодились и связи Джека, работавшего криминальным репортером, и то, что мне досталось в наследство от Дункана небольшое состояние: муж умело инвестировал деньги отца, шотландского лэрда-судовладельца, которого я ни разу не видела со дня похорон.
– Странно, – заметил Джек, копаясь в вазочке с шоколадными конфетами, когда я описала ему загадочное предсмертное желание католички. – «Это он сделал. Ты должна кому-то рассказать». Что бы оно значило?
– Понятия не имею. И даже не представляю, как это выяснить.
