bannerbannerbanner
Притяжение. Будь рядом, когда я умру

Виктория Мальцева
Притяжение. Будь рядом, когда я умру

Полная версия

Глава 1. Будь рядом, когда я умру

Это случилось в конце февраля, а именно, двадцать девятого числа. Впрочем, произойди оно в любой другой день, Ива и его бы запомнила на всю оставшуюся жизнь.

Она возвращалась от пациента по кличке Туни, и на душе у неё было тяжело: лечение не помогало, и теперь любимицу её друга Бена наверняка придётся усыпить, потому что лошадь без ноги – это всё равно что мёртвая лошадь.

У Ивы зазвонил телефон.

– Ива, что ты сегодня ела? – донеслось из трубки вместо приветствия.

– Мама!

– Что?

Спустя заполненное отдалённым гулом двигателя время, голос на том конце продолжил:

– Да-да, я помню: «так я делаю только хуже, твой вес уже давно в пределах нормы, хоть и в крайне нижних её границах, невзирая даже на то, что ты делаешь всё возможное, а ты, моя взрослая дочь, уже давно созрела нести ответственность за свою жизнь самостоятельно, а моё нытьё только добавляет тебе желания на всё забить». Но хочу тебе напомнить, моя дорогая, что понять меня тебе было бы проще, стань ты сама матерью. А какой, скажи на милость, здравомыслящий здоровый самец глянет в твою сторону? Нам ли с тобой не знать, людям, изучавшим так досконально биологию, что ему, этому самцу, как и тебе самой, интуитивно понятно: выносить и родить с таким весом ты не способна!

– Мой гинеколог придерживается иного мнения.

Из динамика донёсся усталый вздох.

– Ива, девочка, просто расскажи, что ты сегодня съела, если не хочешь, чтобы на моей смене сегодня кто-нибудь умер.

Ива тоже вздохнула, и не менее устало, хотя в её сожалениях о жизни было больше надежды, чем обречённости, в отличие от матери.

Было около четырёх часов вечера, до сумерек ещё оставалось время, но пейзажи, проплывающие мимо окон её новенькой Теслы уже приняли тот унылый вид, который свидетельствует о скором приближении ночи.

– Яблоко и круассан, – ответила она.

Мать, помолчав, скрипнула зубами. Ива это отчётливо услышала.

– Ива… ты издеваешься?

– Круассан был щедро смазан Филадельфией, мам. Ты знаешь, сколько это калорий? Кроме того, было ещё как минимум парочку латте, а в них, помнится, по сто пятьдесят в каждом. Это куда как больше, чем получают нормальные люди.

Да, Ива признавала себя ненормальной. Она не отрицала диагноз и не противилась лечению, но её раздражали вопросы матери о том, сколько калорий она съела за день. К раздражению добавлялся ещё и неуютный пейзаж за окном – Ива всей душой стремилась поскорее проехать это место.

Ей не нравились лиственные деревья, точнее не они сами, а торчащие из земли или талого снега серые стволы и ветки. Они навевали на неё тоску. А вот ели, пихты, лиственницы, высоченные североамериканские кедры определённо были её стихией. Всякий раз, проезжая по улице, усаженной еловыми великанами, она неосознанно замедляла ход, а бывало даже, что и вовсе останавливалась. Если удавалось найти свободное парковочное место, она выходила из машины и всей грудью вдыхала холодный, прозрачный, хвойный воздух Британской Колумбии: она никогда больше не уедет отсюда. Никуда и никогда.

В этой части Порта Кокуитлама елей не было вовсе. Даже домов, которые всегда действовали на неё успокаивающе, не было. Объездная дорога петляла вдоль ручья и лесополосы, уродливо заросшей дикой ежевикой и рубусом. Машина сама собой набирала скорость, и ей приходилось то и дело бросать взгляд на спидометр, чтобы не превысить лимит. Здесь он, кстати, был чуть выше, чем в городе, но новенькая машина ползла, как улитка – так, по крайней мере, казалось Иве.

– Как тебе машина, кстати? Ты довольна?

Ива улыбнулась, скользнув взглядом по ещё пахнущей новым пластиком торпеде и вмонтированному в неё монитору. Она ещё даже толком не разобралась во всех функциях, опциях и настройках, и именно предвкушение этого наполняло её воодушевлением и таким чувством, с каким дети распаковывают Рождественские подарки.

– Да, отличная, – не без удовольствия заявила она.

– Ренди утверждает, будто бы они не такие уж и надёжные… в долгосрочной перспективе.

Не считая вопросов о наболевшем, её мать никогда не была занудой, они прекрасно понимали друг друга, а потому на взаимоотношения с ней было грех жаловаться. А вот, у Ренди – нового бойфренда матери – имелась невыносимая привычка всё критиковать.

– Ладно, мам. Давай. У меня трубка садится. Да… почти села уже.

Иконка батареи на экране и в самом деле показывала один процент заряда.

– Лучше бы ты новый телефон купила, – упрекнула мать и не без оснований. – Ну, хорошо. Береги себя. И серьёзно поешь, когда доберёшься до дома. И перед сном ещё разок!

Ива в очередной раз вздохнула и отключила звонок.

Мимо пролетел большой внедорожник, чёрный, словно катафалк. Вот он уж точно превышал скорость. Ива, как человек искренне удивлённый и возмущённый, даже автоматически взглянула в зеркало заднего вида.

Дорога была непрямая, поэтому взгляд её быстро вернулся к петляющему впереди машины дорожному покрытию. Она только покачала головой, но осудить безрассудность водителя не успела – позади послышался звук, напоминающий нечто среднее между хлопком и скрежетом. Он был настолько громким и зловещим, что Ива вздрогнула и снова посмотрела в зеркало.

Дорога хоть и не была прямой, машина ещё не успела скрыться за очередным поворотом, и перед взором Ивы отчётливо предстала картина только что произошедшей автокатастрофы: поперек дороги лежал небольшой белый грузовик – один из тех, на которых особенно экономные граждане, переселяясь, перевозят свои вещи, а в кювете виднелась та самая чёрная машина. Она стояла, точнее, лежала вверх тормашками, перевернувшись, очевидно после столкновения с грузовиком, и все её четыре колеса продолжали бешено крутиться.

Нога Ивы автоматически выжала тормоз.

Ива не была врачом, но она всю свою жизнь лечила животных. И как человек, привыкший помогать и спасать, бороться с болью, болезнью и увечьем, не могла просто позвонить в 911 и уехать по своим делам.

Пока одна её рука разворачивала машину в направлении аварии, другая набирала заветные цифры. Впоследствии Ива очень ругала себя за то, что всегда пренебрегала новшествами, и не попросила позвонить в службу спасения Сири. Эта функция и вовсе была отключена на её устройстве.

Послышались длинные гудки, за ними женский голос на том конце провода, однако экран телефона вначале замер, потускнел, а затем и вовсе потух.

Ива не могла поверить своим глазам. Именно в тот момент нелепость и абсурдность произошедшего вызвали в ней такую бурю разочарования, что на глаза, которые никогда не плакали, внезапно накатили слёзы. Она понимала, что их причина – беспомощность. А где беспомощность, там всегда неуправляемый страх.

Едва её машина поравнялась с чёрным внедорожником, Ива выскочила и устремилась в кювет. Колючие ветки рубуса обжигали шипами её ноги, но она этого не замечала, потому что неудача с телефоном пробудила в ней вулкан сопротивления всему, что мир собрался ей противопоставить. И ей даже было наплевать на то, что сидящий у обочины водитель грузовика постепенно приходил в себя после произошедшего и самое важное, что ей нужно было бы сделать, это попросить его позвонить в службу спасения.

Колёса перевёрнутого вверх ногами внедорожника неистово крутились, издавая скрежещущий по нервам звук. На долю секунды Ива задумалась, может ли машина взорваться, и насколько опасна ситуация для неё самой. Где-то на задворках памяти вспыхнули и быстро исчезли слова Ренди о том, что машины взрываются только в кино. Ива чаще не верила тому, что он говорит, чем верила, но продолжила вприпрыжку приближаться к машине.

И уже метрах в пяти от внедорожника она отчётливо услышала детский плач. Это был даже не плач, а, скорее, его обрывки, как если бы младенец до такой степени заходился в истерике, что его спазмированные мышцы гортани препятствовали связкам как положено делать свою работу.

Первым делом Ива опустилась на четвереньки и стала заглядывать в окна. Лобовое стекло было сильно повреждено – в нём зияла дыра, а то, что от него осталось, было испещрено таким количеством трещин, которые не позволяли видеть сквозь него. Стекло двери со стороны водителя выглядело не многим лучше, поэтому Ива бросилась к противоположному со стороны пассажирского сидения. С этой стороны сработала подушка безопасности, но Ива смогла разглядеть только затылок женщины – она была без сознания.

Крик ребёнка доносился с заднего сидения машины. Ива подёргала за дверную ручку, но, как и следовало ожидать, задняя дверь была заблокирована – родители часто так поступают. Она бросилась к противоположной стороне машины, однако и здесь её ждала неудача. Прижавшись ладонями к тонированному стеклу, Ива смогла разглядеть ребёнка. На вид ему было около года, возможно, чуть больше. Закреплённый пятиточечными ремнями он походил на парашютиста, только вместо парашюта за его спиной висело детское автокресло. У ребёнка не было ни крови, ни каких-либо видимых повреждений.

Мозг Ивы, привыкший анализировать входящие данные со скоростью света и почти так же быстро принимать ответственные за жизнь и здоровье решения, определил ребёнка как наименее пострадавшего. Удар от столкновения почти полностью принял на себя водитель – об этом говорила вмятина в левой передней части машины. С той же стороны находилась и дыра в стекле.

Ива натянула рукав на ладонь, сжала её в кулак и попробовала выбить остатки повреждённого стекла. Куда удобнее было бы сделать это ногой, но она боялась навредить водителю.

Стекло плохо поддавалось её ударам, на удивление оно оказалось не хрупким, а словно прорезиненным. Сумев отделить небольшой его фрагмент, Ива просунула в отверстие голову и ужаснулась: её предположение оправдалось – сильнее всех пострадал водитель. Из видимых повреждений самым серьёзным была рана на его груди. Кровотечение было настолько сильным, что залило всё лицо висящего вверх-ногами человека. Ива сразу определила, что это ранение смертельно. Как быстро бы ни ехала машина спасателей, этот человек до больницы не доживёт.

 

Ива не была сентиментальной. Она просто родилась такой: всегда сфокусированной, чётко знающей чего хочет, умеющей принимать быстрые решения и никогда не тратить время и силы попусту. Всё её детство мать повторяла: «Ива, ты родилась хирургом». Спустя годы, став взрослой, Ива, пожалуй, с ней согласилась бы. Хладнокровная, всегда собранная, «вещь в себе» именно она могла бы стать тем уникальным врачом, который способен творить чудеса. Собственно, она им и стала, только пациенты её не люди, а коровы, козы, кошки и собаки, попугаи и прочие домашние питомцы.

Трезво и даже в некоторой степени профессионально оценив ситуацию, Ива приняла решение первому помочь ребёнку. Первому, это всё равно, что единственному, поскольку оказать помощь всем троим Ива не смогла бы, даже если бы очень этого захотела.

Она успела отвернуться, обдумывая, как будет выбивать стекло, чтобы вытащить ребёнка, однако что-то её останавливало. Ива обернулась и ещё раз посмотрела на водителя. Ничего важного не обнаружив, хотела было заняться ребёнком, как вдруг её глаза зацепились за запястье мужчины: на нём виднелся красный шнурок, точнее, тонкий браслет, сплетённый из красной нити – ручная работа.

Ива автоматически перевела взгляд на лицо пострадавшего.

Объективно в месиве из крови и плоти разобрать черты некогда знакомого ей человека было почти невозможным: во-первых, слишком много лет прошло с тех пор, как она видела его в последний раз, а во-вторых, лицо человека было не просто окровавлено – на скуле зияла открытая рана, и Ива с хладнокровием медика могла бы отметить видимую в рассечении кость, если бы её сердце не было сжато в тиски страхом о том, кого она когда-то знала. Знала она этого человека всем своим существом, всей своей сутью.

Её нога изо всех сил била по стеклу даже прежде, чем сама она могла осознать, что делает. Вся её рациональность, как и прагматизм, остались где-то в другом измерении, там, где она преуспевающий ветеринар, владеющий собственным бизнесом, полностью выплативший образовательный кредит и уже успевший обзавестись отдельно стоящим домом, хоть и купленным в моргидж, но в эти сложные времена даже при таких активах Ива считалась чемпионом в гонке на выживание.

Её движения были то слаженные и хладнокровные, то рваные и горячечные, местами неуверенные, но она ни на секунду не останавливалась, не мешкала. Ремень безопасности никак не отстёгивался и не отпускал искалеченное тело водителя. Ива в панике даже успела покрыться испариной, но почти сразу обнаружила и решение – брелок с перочинным ножиком, с которым она никогда не расставалась, а друзья и близкие часто подтрунивали над ней – какая ещё девушка всегда держит при себе нож?

Только Ива знала, почему он всегда при ней. А теперь, когда её дрожащие руки срезали ремни и счёт жизни шёл на минуты, давний потёртый от времени брелок приобретал совсем иной смысл.

Когда Иву спросят, откуда в ней – человеке, годами живущем с ненормально низким индексом веса – взялись силы тащить из оврага и затаскивать на заднее сидение собственной машины крупного зрелого мужчину, она не сможет ответить. Но её никогда не спросят о том, где же, во имя всех святых, она взяла силы, чтобы своими тонкими и торчащими из рукавов, словно тычинки, руками гнуть покорёженный металл, зажавший левую ногу человека в капкан, потому что она никому и никогда не расскажет, чего на самом деле ей стоило спасти жизнь, которая по всем канонам мироздания была обречена. Ива с такой силой тогда вцепилась ладонями в проклятый металл, что местами порезала собственные ладони и пальцы, но идею бить по нему ступнёй отмела сразу же – так она могла нанести ноге и без того израненного человека новые раны.

Водитель грузовика всё ещё сидел на краю обочины. Его рука была сломана в предплечье – это было легко определить, судя по тому, как неестественно она была изогнута и по трещинам, образовавшимся на коже.

– Позвоните в 911! – что есть мочи крикнула ему Ива.

Человек кивал головой, словно болванчик, и Ива ему верила. Просто в тот момент у неё не было возможности не верить ему – она не могла остановиться, отвлечься ни на секунду.

Ива была тем человеком, который успел познать в жизни больше, чем следовало бы. Все мы получаем свою долю испытаний, но именно Ива оказалась тем, кто точно знал, не только где находится ближайшая больница, но и сколько минут необходимо, чтобы до неё добраться.

У её пассажира на заднем сидении минут не было, у него были секунды. И эти секунды Ива экономила, как могла.

Её новенькая Тесла, наверное, даже в тест-драйвах ещё не разгонялась так быстро с момента старта. К моменту выезда на загруженное шоссе спидометр показывал 120 километров час. Никто кроме Ивы не ехал с такой скоростью, и она, скрипя сердце, была вынуждена понизить обороты. Она объезжала другие машины и слева, и справа, не обращала внимания ни на сигналы, ни на ругательства, летевшие ей в след.

Приблизившись к железнодорожному переезду в Порте Кокуитламе, который ненавидели все местные жители, она просчитала свои действия наперёд задолго до обнаружения первых признаков проблемы. Завидев небольшое скопление машин у переезда, Ива сразу предположила худшее – скоро появится поезд. Поезда в этом месте проходили только грузовые и вагонам их, как и цистернам с надписями CANADA, PENNCYLVANIA, TEXAS не было конца. Именно поэтому жители Трисити, куда входили три местных городка, и ненавидели железнодорожный переезд – поезда случались не только часто, но и ждать приходилось минут по двадцать, пока десятки вагонов проедут по своим делам.

Ива выехала на встречную полосу – это было безопасно, поскольку машины уже стояли за шлагбаумом на противоположной стороне железной дороги, проскочила пути, едва не потеряв колёса, и спокойно вынырнула со своей полосы. Как же хорошо, подумала она, что шлагбаум перекрывает дорогу только со стороны полосы движения, иначе бы ей пришлось въехать прямо в него, а это, скорее всего, разбило бы ей лобовое стекло, и как бы она ехала, стань оно таким же непроглядным, как у пострадавшего внедорожника?

Из-за вставшего переезда дорога была свободна почти до самой больницы, и, уже подъезжая к ней, Ива объехала стоявшие на светофоре машины по тротуару. Она не обращала внимания на крики водителей и пешеходов – в её ушах дор сих пор гудел утробный рык паровоза, перед носом которого она проскочила на своей небесно-голубой с перламутровым отливом Тесле.

Ива выскочила из машины, не глуша двигатель, не заботясь о брошенной настежь двери, влетела в приёмный покой скорой помощи и буквально из последних сил прохрипела:

– В моей машине умирает человек! Автокатастрофа! Носилки, срочно! Вызовите три машины скорой помощи на пятое шоссе, второй съезд на второстепенную… неподалёку от Лантернс… жилой комплекс… не доезжая… там на обочине всё увидят!

Глава 2. Эва

7 лет назад

Мэтт стоял, прижавшись лбом к холодному кафелю душевой и старался концентрироваться на собственном дыхании, а точнее на том, как медленно, но верно оно успокаивается и приходит в норму.

За всю его не короткую, но и не такую уж долгую жизнь, это был её наихудший период. Так паршиво, как сейчас, он ещё никогда себя не чувствовал.

Впрочем, душ помог если не поднять настроение, то хотя бы частично снять напряжение, которое, собственно, он сам же себе и обеспечивал.

Слегка обтерев бёдра полотенцем, но, по своему обыкновению, не вытираясь насухо, он натянул домашние штаны и направился на кухню, чтобы приготовить себе чашечку хорошего эспрессо. Однако уже на лестнице, ведущей в холл, до его слуха донеслись голоса – у матери, очевидно, были гости. Ещё пару секунд спустя он нахмурился, поскольку голос материнской подруги был ему хорошо знаком.

– … да-да! Это точно так. Взять хотя бы с десяток лет назад, да никогда такого не было! А теперь – сплошь и рядом. Да что далеко ходить, Иву Джонсон ты ведь хорошо знаешь?

Как только прозвучало имя, Мэтт застыл за полшага до дверного проёма, ведущего из холла в столовую.

– Да, конечно, – ответила мать. – Это же моя любимая девочка, соседка наша. Маттео всегда называл её Эвой, и всё сокрушался, что только англичане могли так исковеркать имя первой женщины! Их дом чуть пониже на нашей улице. Ах как жаль, что их дороги с Маттео разошлись… Они ведь очень дружили в детстве, да и в школе как минимум пару раз пересекались… кажется, в четвёртом классе попали в одно подразделение, и в старших совпадали по каким-то предметам… биология, кажется, и математика. Маттео тогда ещё никак не мог определиться с будущим – брал всё подряд, – весело усмехнулась она.

– Маттео… – медово протянула Жозефина.

– Так что там с Ивой? – снова подняла тему мать.

– Да всё то же. Такая ладная вся, как ни придёт ко мне, я ей каждый раз говорю: «Твою овуляцию, дорогуша, можно студентам в институте демонстрировать как наглядное пособие». Сейчас, когда у четверых из пяти какая-нибудь патология, а эндометриоз – это прямо уже вариант нормы, такие, как Ива, на вес золота – девочка, созданная для материнства. Ты не поверишь, Шанель, но проблема, с которой она ко мне обратилась, говорит только об одном – её тело просит о беременности, вот прямо требует. Я ей так и сказала: «Тебе беременеть нужно, а ты всё ещё с плевой!» Где это видано, чтобы в двадцать пять девица не знала ни одного мужика? Что это такое? Куда катится этот мир? Куда смотрит правительство? Они что себе думают? Заткнут иммигрантами все эти дыры? Ну так и что нас ждёт лет через тридцать? И сплошь и рядом такая ситуация, сплошь и рядом.

Дом на несколько коротких мгновений погрузился в тишину. Казалось, даже он приуныл от нерадужных перспектив деторождения. Наконец, послышался несколько задумчивый голос матери:

– Мда… Двадцать пять лет… Такая девочка… и до сих пор не знает мужской ласки.

Жозефина и Шанель были подругами с юности, ещё с институтских времён. Будучи по природе своей совершенно разными, но в чём-то и схожими, и специализации они выбрали в том же духе: Жозефина стала гинекологом, а Шанель сексологом. Как и в юности, обсуждая одну проблему, каждая из них видела её в своём собственном ракурсе.

– Жаль, что сексолог не входит в число обязательных к посещению специалистов… – с досадой добавила мать.

– Да бог с тобой! – воскликнула Жозефина. – У девочки для твоих приёмов и показаний-то нет, и неизвестно будут ли. Я ж о чём тебе толкую: если дело так и дальше пойдёт, ты и вовсе останешься без работы. Семидесятые и свободный секс остались далеко в прошлом, теперь учёба, работа и кредиты не оставляют молодёжи времени на встречи и здоровое общение – только вебчаты одни и взрывные продажи вибраторов.

Мэтт снова поморщился. Слушать дальше он был не в состоянии.

– Сынок! – при виде его мать тут же воспряла духом. – Уже проснулся?

Мэтт покосился на часы – почти полдень. Так долго спать он не привык – бурлящая и кипящая вплоть до последнего времени жизнь почти не оставляла ему времени на сон, он, скорее, привык недосыпать и чувствовать себя при этом живее всех живых. Теперь же его раздражало абсолютно всё: и это пребывание в материнском доме, и гостья со своими гаденькими разговорами о людях, с которыми он был знаком и о которых не желал бы знать такие интимные вещи, как наличие или отсутствие девственной плевы и качество овуляции, и даже то, что проспал, как последний неудачник, половину светового дня.

Взгляд Жозефины скользнул по его плечам, коснулся груди, глаза хищно сощурились. Он тут же пожалел, что не соблаговолил натянуть футболку – мать ни разу в жизни не упрекнула его в том, что он неподобающе одет. Да она вообще мало в чём его упрекала, в результате чего Мэтт вышел во взрослую жизнь без единого комплекса. Даже отсутствие отца почти не нанесло ему никакого урона.

– Маттео! – елейно протянула Жозефина, в мгновение забыв о негодовании, вызванном в ней всем предшествующим разговором. – Как же я рада тебя видеть!

Он ни секунды в этом не сомневался.

– Я тоже, – буркнул Мэтт и подошел к кухонному островку.

– Сынок, – подпрыгнула мать, – хочешь кофе? Давай я приготовлю, дорогой. Присядь, поговори с Жозефиной.

– Спасибо, но нет. Кофе сделаю сам.

Помимо всех прочих своих бесчисленных достоинств, Шанель была ещё и тактичной женщиной – она не стала уговаривать сына дальше.

– Боже, Маттео… каким же ты стал! Так возмужал… за те сто лет, что я тебя не видела, – вздохнув, добавила Жозефина.

В её голосе появились тоскливые нотки сожалений.

В отличие от своей пациентки Ивы, Жозефина была истинным продуктом своей эпохи и имела за плечами обширный практический опыт в общении с мужчинами. Начала она рано и прекращать не планировала до самой смерти. Мужчины, сколько бы лет им ни было, всегда чувствуют настроенных на секс женщин, вот и Мэтт отчётливо помнил свои ощущения в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет – вплоть до его отъезда в колледж, когда Жозефина заглядывала к ним в гости и не спускала с него глаз. Она вполне могла бы стать его первой женщиной, если бы не одно «но»: Мэтт был переборчив. Пожалуй, его переборчивости могли бы позавидовать даже английские принцы.

 

– Маттео, дорогой, – внезапно оживилась Жозефина. – Мама сказала, что ты временно остановился у неё. Что же тебя привело сюда? Что заставило такого взрослого мужчину отказаться от всех прекрасных барышень, путешествий, вечеринок, удовольствий, и осесть в отчем доме?

– Просто захотелось, – вяло отозвался Мэтт.

– Невероятно! – выдохнула Жозефина. – Но это скорее заслуга матери… Шанель, плюс твою карму! Зрелый и успешный сын из всех благ мира сознательно выбирает твоё крыло!

Маттео довольно энергично кивнул – он был согласен. С матерью у него действительно были ну просто идеальные отношения, даже невзирая на диаметрально противоположные характеры. И это действительно была заслуга скорее Шанель, чем его.

– Да брось, Жози, он просто поссорился с женой…

Мэтт дёрнулся, как ошпаренный: мать испортила всю малину. Уж чего-чего, а такого выброса его личной жизни на всеобщее обозрение он не ожидал. Глаза его чуть сощурились – он слишком хорошо знал свою мать: она бы никогда так не поступила, не будь у неё что-то на уме.

– С женой лучше не ссориться! – как-то пискляво заметила Жозефина, вытягиваясь и распрямляя плечи.

Дамочка гинеколог даже закинула ноги одну на другую, чтобы они казались стройнее.

– Во-первых, у меня нет и никогда не было жены, – хрипло прокомментировал этот спектакль Мэтт. – Во-вторых, я не поссорился, а расстался с надоевшей девкой. В-третьих, я здесь, потому что мне тупо жаль денег на очередную аренду, когда я ещё не разобрался с предыдущей.

– Ох… наверное, это очень дорого снимать квартиру в самом сердце Ванкувера с видом на залив…

– Дорого, – кивнул Мэтт и обжёг горло глотком кофе.

– Понимаю… но разве для одного из самых успешных… эм, мужчин в модельном бизнесе не должны такие вещи быть сущей ерундой?

Шанель раскрыла лежащий до этого на журнальном столике веер и начала энергично обмахивать им шею. Мэтт скрипнул зубами.

– Должны. Для успешных. Но я не успешный.

Жозефина с удивлением округлила глаза.

– Раньше был, а теперь нет, – добавил он.

– Что случилось?

– Только то, что моя «возмужавшая» рожа перестала привлекать девочек, и журналы с ней на обложках перестали так хорошо расходиться.

Это было правдой, но мало кто в этой комнате, кроме самого Мэтта, осознавал до конца все масштабы его проблем.

В модельный бизнес он попал случайно – просто зашёл с другом за компанию на кастинг. Друг происходил из не самой успешной семьи иммигрантов и находился в постоянном поиске приработка, Мэтт же только месяц назад получил от матери в подарок на шестнадцатилетние новенький Инфинити, и карманных денег у него было хоть отбавляй, и подружек он мог приводить, когда захочется. Но Мэтт и в вопросах дружбы был переборчив: если и определял кого в друзья, то со всей вытекающей ответственностью. На кастинге, впрочем, оба совершенно зелёных кандидата в модели больше глумились над происходящим и никаких реальных планов на такой вид деятельности не имели. Как ни странно, приняли обоих. И Мэтт и Бен честно отработали в съёмках социальной рекламы для молодёжи, и каково же было их удивление, когда всего за четыре часа им обоим выплатили по триста долларов. Это были первые самостоятельно заработанные Мэттом деньги, и вкус у них был будоражащим. Он вдруг почувствовал себя мужчиной, умеющим добывать, правда способ добычи ему не просто не нравился, а был глубоко неприятен. В то же лето владелец машины стоимостью в шестьдесят тысяч долларов устроился на работу в Макдональдс на минималку. Потом был продуктовый магазин, магазин одежды, кафе, магазин подержанных лодок и катеров, где он хлоркой отмывал их корпуса от ракушечника и плесени. Мэтту хватило одного лета, чтобы понять: деньги на всех этих работах зарабатывал не он, а владельцы. Он лишь отдавал всё своё время за копейки, которых не хватало даже на то, чтобы хорошенько развлечь девчонок. Он твёрдо решил учиться, как в своё время сделала мать, а пока не отказывать себе в более лёгких деньгах, получать которые он мог всего лишь натягивая на себя футболки и джинсы новых неизвестных брендов и позируя перед камерой – агентства с завидным постоянством предлагали ему контракты. Однако к моменту окончания школы неизвестные бренды стали известными, а один его контракт превышал годовой доход матери, владеющей гордым званием PhD (высшая научная степень, доктор наук) на своих визитках и на вывеске с именем её клиники.

Шанель была не просто умной женщиной, она была самой умной из всех, кого он знал. Пожалуй, одна только Ива могла бы посоревноваться с ней в интеллекте, но Ива была юной и неопытной, а потому безбожно проигрывала во всём, что касалось жизни. Шанель была не только умной, но и богатой. Мало кто представлял, какие суммы она ежегодно указывает в своей налоговой декларации, как и то, кто именно прячется под солнечными очками и бейсболками, посещая её тихий офис в маленьком малоизвестном городке. Эти люди хорошо платили тому, кто умел решать их проблемы. Шанель, конечно, не могла избавить своих пациентов от всех их проблем, но очень хорошо справлялась с самыми важными. И богатела. Но ещё больше богател её девятнадцатилетний сын, многократно переплюнувший заработки матери без всякого образования, диссертаций и заработанной десятилетиями репутации. Всё, что ему нужно было делать – это рекламировать трусы. Хотя именно трусы и были его самой большой проблемой. Шанель была бы довольна жизнью, если бы Мэтт всего-навсего не мог себя в них удержать, но нет, её сын был слишком сложен, чтобы его проблемы были такими простыми. Маттео был глубоко и безнадёжно разочарован собой, презирал то, чем зарабатывал на жизнь, но продолжал это делать, пристрастившись к роскоши и драйву, миру у его ног, пусть и не в том формате, в каком ему бы хотелось, но тем не менее. Неудовлетворённость разъедала его изнутри, с каждым годом всё больше превращая в дёрганного, вечно всем недовольного неврастеника.

– О, господи, Маттео, не могу в это поверить… Мне так жаль! Я могу тебе чем-то помочь? – участливо поинтересовалась Жозефина.

– Хочешь предложить мне работу?

Гинеколог на мгновение оторопела и, только чтобы не выглядеть неловко, спросила:

– А что ты умеешь делать?

«Кроме как позволять другим людям любоваться на себя» – хотела она добавить, но из уважения к подруге, а никак не к этому дерзкому сопляку, смолчала.

– Ну… я мог бы раздвигать твоим пациенткам ноги.

– Маттео! – тут же вспыхнула Жозефина.

– Что? До сих пор у меня это неплохо выходило, – невозмутимо заверил он.

Видавшая многое в жизни Жозефина покраснела и бросила на Шанель взгляд-призыв приструнить наглеца.

Шанель издала приглушённый звук – это она втайне подавилась смешком. Её открытой реакцией на происходящее были лишь вздёрнутые брови и повышенная скорость обмахиваний привезённым когда-то из Мексики веером. Вещица была броской и аляпистой, потому что выбирал её восьмилетней мальчишка.

– Шанель! – тон Жозефины не оставлял сомнений – она в бешенстве.

С трудом скрывая улыбку, Шанель подскочила со словами:

– О боже! Уже два часа! А я совсем забыла про Сару!

Так и не определившись за все свои пятьдесят с лишним верующая она или нет, Шанель признавала только одного святого – своего сына, причём всегда и несмотря ни на что.

– Какую ещё Сару? – едва ли не хором поинтересовались Жозефина и Мэтт.

– Твою двоюродную племянницу, дорогой. У Таши сегодня зубной врач, и она попросила забрать Сару из воскресной школы. Занятия заканчиваются в два сорок… я уже точно не успею, выручай, сынок! Ты доберёшься туда быстрее меня…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru