Виктор Власов
Последний рассвет

После водных процедур запахло смесью влажной соломы с глиной и паром. Новизна необычной обстановки захватила гостей, они не могли уснуть. Внутри отдельной нока, в темноте, пронизанной янтарным светом из отверстий в ткани, прикрывающей выход и два окна, перешёптывались юноши, похихикивали девушки, царило оживление, точно накануне праздника. Шуинсай, закутавшись в шкуры, сидел и разговаривал со стариком, интересуясь его детьми да рассказывая про жизнь свою и брата. Суа глядела во тьму потолка и не без интереса слушала беседу. Ей нравился бархатный голос мастера, чудилось: она знала его давно, в какой-то из прошлых жизней он уже принадлежал ей. Или она ему… Старик, ничуть не стесняясь девушек, похвалялся своей не угасшей мужской силой, что явила себя в бане, а Шуинсай рассмеялся от души и поделился знаниями в области стимулирующих трав и продуктов.

– Всегда ли саке расслабляет его? – подумала Суа. – Он достаточно выпил, но вёл себя безупречно. Во дворце, среди притворщиков, ленивцев и чревоугодников, становилось тоскливо, только несколько приближённых брата заслуживали уважения.

Старик неожиданно замолк и громко засопел.

– Так… – вдруг серьёзно сказал мастер, повернувшись. – Спать!

Ученики перестали возиться, затихли. Суа вспоминала, лёжа на толстом мате без сна, как однажды после обильного ужина приближённые сёгуна разошлись по домам, а сам Хадзиме, отослав евнуха и наложниц, взял лампу и пришёл в комнату сестры. Суа готовилась ко сну, сидя перед круглым серебряным зеркалом. Удаляя косметику с лица влажным платком, сделала вид, что не заметила брата. Отложив платок на низкую тумбочку, разглядывала в зеркало лицо.

– Здравствуй, Суа. – Хадзиме наклонился над ней. Она отвернулась, скривив губы – от брата пахло саке и луком. Он положил руку на её открытое белое плечо, поцеловал в шею, встал на колени и обнял за талию. – Я удручён.

– Ты всегда не в духе, когда заходишь ко мне! – не стерпев, ответила она свистящим шёпотом, следила за его раскрасневшейся щекой. – Долго мне терпеть такого брата?.. Долго мне притворяться сестрой не твоей, а полоумного Тоды?

– Не груби Белому Тигру! – Хадзиме схватил её за левое запястье, потянул на себя, заключая в объятия. Сопротивляясь, Суа оттолкнула его, прошипев змеёй:

– Братец, ты дождёшься!.. Больше не вынесу домогательств, я – не одна из твоих шлюшек, ты не вправе владеть мной, опротивел! Однажды я тебя убью, клянусь!

– Конечно, – усмехнулся он, поднявшись. – Твои многолетние тренировки… Будь ты сильнее хоть самого Кендзо и любого из его бандюг, но ты – женщина! Мои наложницы бесплодны, или хуже – рожают девок. Близится круглая дата со дня разгрома Белым Тигром эмиси Хоккайдо, а также – Праздник Весеннего равноденствия Сюмбун-но хи, и по традиции каждый высокорождённый даймё являет солнцу и народу наследника. У меня – никого, я в глубоком отчаянии!

– Не они приносят испорченные плоды, а ты!.. Или забыл о выкидыше… от тебя, братец? – Суа проговорила с невыносимой горечью.

Плотно сжав губы, он удержался от грубого ответа. Суа встала, глядя на него остановившимся взглядом.

– Ты снова захотел меня, слизень несчастный? – нутро заныло в ожидании неминуемой ссоры, которая случалась регулярно на протяжении многих недель. – Мне безобразно чувство, когда касаешься и мнёшь моё тело. Ты не Сусаноо, я – не Аматерасу! Ты, шутя, перекусишь моё ожерелье, но мне – ни за что не перекусить твоего меча! Детей у нас не будет!!!

Оранжево-жёлтый свет догоравших свечей играл на её крепких круглых плечах, придавая матовой коже розовый оттенок.

– Пожалуйста, Суа, любимая, только ты в силах спасти род Белого Тигра, – Хадзиме пал ниц перед ней, и, подняв голову, умоляюще попросил: – Мне нужен здоровый наследник. Ты – моя надежда!

– Смотреть на тебя невыносимо, – покачала она головой, нахмурившись. – Поделись одной из своих наложниц с вассалами, чиновниками или генералами. Да, твой любимчик, Мицухидэ, что постоянно тебя спасает, играючи решит и такую твою проблему… Поражаюсь, как ты не привёл его сегодня… ко мне!

– Ты – дерзкая нахалка! – выпалил Хадзиме, и, задрожав от злости, бросился на сестру с кулаками. Она ловко поймала руку и крутанула в запястье – ошеломлённый сёгун свалил перегородку, прорвав шёлковую обивку. Некоторое время он лежал, непонимающе глядя в потолок. Затем встал, мазнул сердитым взглядом прибежавших ёдзимбо, и покинул комнату, дрожа от гнева…

Впервые за долгое время Суа приснился цветной сон, в котором она лежала на поляне, залитой солнцем, среди лилий, белых и красных роз. От аромата приятно кружилась голова, сквозь красочную пелену нереальности она чувствовала тепло, подобное тому, которое испытываешь, находясь с дорогими людьми. Рядом сидела мама, одетая как крестьянки, а папа и Шуинсай вместе носили охапки душистого сена, заготовленные на зиму для коровы. Суа знала, что её собираются отдать в храм, чтобы она стала мико и не пачкала руки крестьянским трудом… Но вдруг рядом появился брат Хадзиме и сказал, что договорился с богатым господином, который согласен взять её, Суа, себе на содержание – в качестве майко, в обмен на её девственность.

Суа проснулась от громких криков испуга: девушки визжали, сбившись в кучу, прикрывшись шкурами. Парни сонно переглядывались. Утренние бледно-синие лучи солнца, струившиеся в окна, выхватили белую толстую крысу с длинным розовым хвостом. От пронзительного девичьего визга крыса заметалась из угла в угол, и, наконец, спряталась под печь. В хижину вбежал мастер Шуинсай, следом – старик Бенйиро. Первый недоумевал, второй тонко расхохотался.

В это утро они так и не смогли отправиться на Исикари. В Дунгбен принесли известие – на деревушку Хайкан, что располагалась далеко внизу ущелья, западнее храма, напали горные бандиты: загнали в глубокую яму мужчин, забрали запасы риса, увели несколько голов скота, надругались над женщинами и детьми. Обещали вернуться, когда крестьяне соберут выкуп, и жители Хайкан понимали, что им несдобровать. Видя, как тренируются ученики братьев Зотайдо, посланники деревенского старосты решили обратиться за помощью к ним.

– Уходи, пока цела! – раздражённо вскричал Лао, подбежав к Суа, заглянул в лицо, едва не поцарапав седой щёткой усов. Перед глазами принцессы багровела неприятно вытянувшаяся помятая волчья физиономия мастера. Суа сохраняла спокойствие, стиснув зубы. От Лао разило саке и здешним деликатесом – маринованными ламинариями. Старший Зотайдо ярился – размахивал руками, толкался, гримасничал, но ученики привыкли к такой манере и не реагировали, они знали, что мастер столь необычным способом испытывал их на прочность. Шуинсай, наконец, остановил расходившегося брата.

– Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… – последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.

Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, «средством для достижения цели в руках умельца», и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал «основой-наконечником воинского совершенства», не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце – осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.

– Вы погибнете, недоучки, – проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. – Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!

Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:

– Значит, готовы умереть? – торжество разгладило черты его лица. – Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. – Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. – Жизнь – ничтожна! – откусил и поморщился: кусок не успел остыть. – Честь – вечна! – горячая сальная капля потекла по бороде.

– Но ВЫ – не самураи! – заорал Лао. – Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв – догоню и убью!

Отряд новоявленных свеженатасканных диверсантов и два мастера выдвигались к деревне Хайкан. Озёрные макаки тихо сидели на деревьях, провожая взглядами странных людей. До деревни путь не близкий. Ведя свою небольшую армию, Шуинсай и Лао делали привалы.

Белёсый туман плоскими слоями стлался над лощиной, которая постепенно окрашивалась багряным цветом, и вскоре тьма уже не превращала в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст и корягу.

Глава 8

Три дня Шиничиро не появлялся ни на тренировках, ни дома. Шина, вернувшись с поля, увидела записку – несколько иероглифов манъёганы, выложенных на циновке стеблями сельдерея: «Прости, мам, вернусь не скоро, если вообще вернусь».

Закрывшись в комнате, она неслышно плакала, причитая:

– Зачем, Шини-тянь? Чего добиваешься?

Шина волновалась. На следующий день она успокоилась, когда знакомые сказали, что несколько раз видели её мальчика.

В чём провинился? Она подозревала, что Шини что-то натворил, но спрашивать у Кендзо не имело смысла: старик не сказал бы, он вообще мало разговаривал, только кивал да хмурился. Наконец Йиро поделился услышанным от односельчан. Оказалось, в доме Кендзо кто-то пролил чернила на его постель, напугал служанку и забрал рыбу. Старик сразу подумал на бездельника Шиничиро. Теперь рассерженный Кендзо отрядил на поиски Шиничиро несколько своих якудза.

Шиничиро донесли, что старый мастер зол и не станет выслушивать его оправданий. По возвращении его ждало рекордное количество ударов бамбуком, затем курс тренировок, разработанный сэнсэем «Затаившегося дракона» для нерадивых. Юноша прекрасно понимал, что будет, появись он в Ампаруа, поэтому возвращаться не торопился.

Морико не посмела укрывать Шиничиро у себя дома. Мало того, пообещала рассказать, что не покинул тот Ампаруа, а живёт у друга. Юноша, схватив предательницу за шиворот, затолкнул в дом и задвинул за собой перегородку.

– Ты что? – зашипел он, приложив палец к губам. – Мне конец, если старый доберётся до меня! Дай хотя бы переночевать. Утром уберусь, обещаю. Я не ел много дней.

– Украл у мастера рыбу, – она сердилась. От прежней мягкой доброй девушки не осталось и следа. – Значит, ел.

– Обменял на рисовые колобки, – помялся Шиничиро, поглядев по сторонам. – Рыбу ведь надо чистить. Тихо ты, не кричи!

– Если не пропустишь – получишь! – девушка всерьёз была настроена враждебно. На её милом лице читалось недовольство.

– Давай лучше обниму тебя. – Он заключил девушку в объятия, хотел поцеловать. Ударив юноше коленом в пах, Морико выскользнула из дома.

– Урод!!!

– Глупая… девка!.. – боль внизу живота – тупая, невыносимая, проходила медленно. Через некоторое время утихла, но юноша всё равно ощущал себя опустошённо. Нигде не нашлось поддержки. Оставалось сдаться, вынести наказание да вернуться домой. Нет, не дождётся противный дед! Откуда было знать юноше, когда хамил, что этот глубокий старик – прославленный Кендзо?.. Сам виноват!

Шиничиро убежал из дома Морико. Да, зря проделал столько ри, лучше бы послушался Хаору…

Лучший друг Зотайдо Шини по имени Микачи Хаору давно отошёл от суматохи тренировок, никому не подчинялся, слушая лишь зов сердца и звуки порой пустого, но всё равно отчего-то толстого живота. Его родители постарели настолько, что оказались неспособны держать оболтуса в узде. Теперь вся его непутёвая жизнь состояла из крепкого сна, хмельного саке, горсти риса с кусочками морского окуня да смазливых юдзё в борделях. Хаору жил на побережье Тихого океана в джонке, которая нуждалась в ремонте. Иногда он подбирал и перевозил на острова Идзу с Хондо и назад мелких торговцев, желавших поживиться контрабандой зелёным стеклом, что добывали на Ниидзиме, самураев-ронинов, искавших сообщников среди ссыльных акуто, или монахов нитирэн, добиравшихся в храм Тёэй-дзи. Если Хаору подряжался работать проводником и перевозчиком, то за услуги получал еду, ценные вещи, обзаводился новыми друзьями. Но почти всегда он воровал, придерживаясь старого правила дядюшки Ичаня: «Не можешь заслужить или заработать, так возьми, ибо хозяин вещи не тот, чья она, а тот, у кого она».

Отходя от дневного сна, опухший, он сидел на серо-чёрном камне и хмуро глядел на зыбкую воду океана, слушая жалобные крики чаек. Холодный ветер, чертя на воде причудливые линии, дул ему в спину, щипал жирные бока. Невольно парень перевёл ленивый взгляд на прибрежную траву; она, высохшая, желтела. В траве, около раздетых трупов, лежало что-то блестящее и разноцветное.

– Никуда не денется, – пробормотал он, съёжившись. После вчерашнего загула Хаору чуть не лишился жилища. На его худую джонку позарились преступники, выдававшие себя за бродячих музыкантов – засели внутри и не пускали подвыпившего хозяина на борт. Хорошо, что Такисиро, «Бамбуковый мореход», – так парня называли знакомые, – отдыхал в борделе не один, а с приятелями-самураями! Вернувшись с подмогой, Хаору со товарищи живо расправились с захватчиками, разделив их добро между собой. Теперь Хаору ждал вдохновения, чтобы подняться и рассмотреть вещь получше. Она, наверное, ценная; украдена у кого-то знатного. Тут, в Тиба, близ Эдо, каждый день ловили лазутчиков, происходили стычки между самураями да бандитами. Время неспокойное, не удивительно, что случайно перепала хорошая вещь! Всегда парню везло – Эбису, бог рыбацкой удачи, не отходил от него ни на шаг. С бандитами ли он якшался, или пребывал в компании самураев, но Удача его любила: те и другие стремились вознаградить проводника Хаору.

Дальние кусты раздвинулись, на тропе появился запыхавшийся Шиничиро. Отдышавшись, он вымученно улыбнулся и медленно подошёл, всё ещё глубоко вздыхая.

– Шидзин! – Хаору вяло покачал головой. – Что, дело плохо, да?

Шиничиро, подступив к другу вплотную, кивнул. Хаору, криво усмехнувшись, позвал его на джонку.

– В лодке, там, есть немного пойла, бодрит как нельзя лучше. Стащил вчера с прилавка, – он потёр крупный поцарапанный нос, сощурился, поглядев на солнце. В широко распахнутом вороте кимоно темнела загорелая волосатая грудь. Глаза тонули в отёчных мешках, проткнув которые, казалось, можно пустить саке. Углы рта опущены, в них скопилась побелевшая слюна. На нелепых при таком пузе узких бёдрах штаны удерживались широким, богато тиснённым ремнём с толстой гравированной пряжкой, в которой сидело две капельки бирюзы. Эта единственная ценная вещь осталось после дяди, дом которого сожгли бандиты, а сам он переехал и некоторое время прожил у отца Хаору – Микачи Хироши.

– Отходим, Бамбук, – попросил Шиничиро. – Тут вряд ли безопасно!

– А-а, сейчас. Немного…

– Знаю твоё «немного»! – рассерженно бросил Шиничиро, умывшись, забрался на борт джонки, наклонился и заполз под дырявую крышу кормовой надстройки. Скрипели под ногами рассохшиеся бамбуковые жерди, связанные гниющими верёвками.

Тело и ум Хаору вялы и ленивы, в глубине души он боролся с завистью к деятельным людям, у которых, он знал, бывали достижения и радости, тогда как свою бесполезную жизнь на старой джонке парень откровенно прожигал – в увеселительных заведениях с компаниями бродяг. Он жил правилами, непонятными Шиничиро, обитал в мире туманной мглы, проникнуть в неё было трудно, почти невозможно. Хаору, впадая в депрессию, мог днями молчать или часами бормотать одно и то же. Порой не замечал он ни вещей, ни людей, если они так или иначе не попадали в приход или расход его обособленной жизни.

– Ты ведь не захочешь попасть в лапы старого Кендзо и пострадать как мой сообщник?..

– Сдурел, что ли? – увеличились маленькие серые глаза проводника, взгляд прояснился, парень будто вмиг освободился от похмелья. Разгладилось помятое от сна лицо. – Убираемся отсюда!

Хаору запахнул кимоно, скомкав, подобрал вещицу в траве, и, разглядев, изумился. Короткий кинжал, украшенный синими, красными и чёрными камнями, наверняка драгоценными. Лезвие изогнутое, с двумя выломанными зубчиками, испачкано в запёкшейся крови. Ножны отсутствовали. Глаза парня заблестели, он чихнул – от рукоятки пахло кисло-сладким ароматом.

– Садись за механизм, подымай паруса – позвал Шиничиро, высунув голову из окошка. – Я – на корме, возьму весло.

Джонка Хаору представляла собой небольшую одномачтовую бамбуковую лодку с кормовой надстройкой с окошками, которые плотно закрывались изнутри листами из потемневшей дранки. Прохудившаяся крыша накрыта скреплёнными тростниковыми циновками. Внутри в сумерках лежало на полу множество различных вещей – ценные, и те, что нравились хозяину безо всякой причины. Одни валялись у входа, приготовленные на обмен, а другие в углах – у стенки перед педальным механизмом, которым в одиночку можно ставить прямые паруса-жалюзи – являлись украшением плавучего жилища. Пахло влажной соломой и рыбой, и, когда заполз Хаору, – не стиранной одеждой.

Такисиро, или «Бамбуковый мореход», усердно крутил педали босыми ногами, напевал себе под нос бодрую песню. До ушей Шиничиро донёсся глухой звук дребезжащего механизма. Джонка удалялась от берега.

Семь якудза, забежавших на песочный холм, наблюдали за лодкой, которая превращалась в тёмную щепку. Тот, что повыше – улыбался, качая головой – Йиро. А те, что пониже, приготовились живо вернуться в Ампаруа, ученики Кендзо.

Глава 9

Деревня Хайкан, что приютилась на западном пологом склоне Исикари, походила на груду старой мебели, которую сдвинули в угол комнаты и забыли разобрать. Обломки одной разрушенной сторожевой башни тонули в круглом озере Мицуми, руины второй – придавили и сломали несколько красных сосен, растущих в низине. Жители деревни оказались настолько испуганы и подавлены, что даже не выходили из домов встречать отряд спасителей.

У Лао, как, впрочем, и у Шуинсая, появились идеи, каким образом отвадить бандитов из деревни, чтобы те бежали без оглядки.

Окраина смешанного леса с бамбуковым подлеском за озером послушно повторяла волнистую линию ландшафта. Слабый солнечный свет прокладывал золотистые тропинки в сплошном зелёном массиве, резко контрастируя с глубокими тенями от деревьев. Холмистый край мастера исследовали за два дня и разделили силы на три отряда бойцов, которые придерживались плана: одни затаились невдалеке на поляне в кучах листвы, другие – укрылись на сосны, а третьи, молодёжь, – находились за бревенчатой оградой Хайкан вместе с вооружёнными луками, вилами и яри деревенскими мужчинами, жаждавшими отмстить. Сами мастера оставались у небольшого костерка на тропе, разведённого близ хижины, что служила деревенским святилищем.

Заходящее солнце озарило вечерние облака над маленьким кумиром Будды, который бандиты не тронули. Тёмная осенняя заря легла далеко впереди извилистого горного хребта, сумрачно и разноцветно отражаясь дрожащей рябью. В нежно-алом свете заходящего солнца горы пышными осенними красками запылали на фоне безоблачного неба; оно отражалось в задумчивых глазах мастера Шуинсая. Суа уже в который раз поймала себя на мысли, что ей нравится смотреть в них, окунаться в мудрую синюю глубину. Если бы не общество старшего Зотайдо, она бы с удовольствием поговорила с Шуинсаем и призналась, что по-иному глядела на жизнь.

– Жизнь – это такая болезнь… – усмехнулся Лао, сев рядом с братом. – От неё медленно умирают. – Он тёр покрасневшие руки и вглядывался в красно-жёлтый огонь бездымного, из сосновых веток, костра, прикусывал нижнюю губу, нервничал. – Но можно и побыстрей! Хороший бой ускорит… или хоть согреет.

– Исход войны решают не числом. Их много, но они дорожат своей шкурой. Нас мало, но мы отважны. – Шуинсай, скинув оленью шкуру с плеч, встал и скрылся в темноте хижины. Суа, проводив его любопытным взглядом, хотела пойти следом, догнать. Лао схватил её за руку, покачал головой:

– Пусть побудет один!

И, помолчав, жёстко добавил:

– Они сегодня покажутся, слишком хорош вечер…

Костёр плясал багровыми языками, яркие блики огня метались верх и вниз. Отблески пламени легли зыбким квадратом через порог, проникли длинными полосами сквозь отверстия внутрь хижины, задрожали на кимоно и на чёрных широких штанах появившегося в дверном проёме мастера Шуинсая. Он стоял, закрепляя левый нарукавник, с остервенелой сосредоточенностью глядел в темноту тропы. На ней, пронизанной бледными шафранными полосами, время от времени появлялись да исчезали тени. Дышал надрывно, словно раненный зверь. Его будто подменили: выражение лица – недоброе, губы сложены плотно, колеблющийся свет огня вычертил глубокие морщины на лбу. Волосы, собранные ремешком на затылке, выглядывали из-за головы длинными иголками, угольно чернели.

– Теперь узнаю Шуи-кими, – довольно проговорил Лао, поднявшись. – Иди к заграждению, Суа!

– Позвольте остаться, учитель, – попросила она напористо.

– По тропе пройдёт основная часть бандитов, мы с братом их постараемся заинтересовать, завяжем бой и заманим в ловушку. Скорее всего, не все, а некоторая часть погонятся за нами на поляну, попадутся в окружение моих бойцов! – предположил Лао, ощерившись. Сверкнули хищной белизной его зубы, раскалёнными углями костра – расширившиеся глаза, резче проступили морщины на лбу.

Сильный порыв холодного ночного ветра зашелестел одеждой Суа.

– Я умею сражаться!

– Открытый бой не для синоби, глупая женщина! – заорал на неё Лао.

– Ваши – тоже синоби! – не осталась в долгу принцесса, чуть не надорвав голос.

От неожиданности Лао на несколько секунд потерял дар речи. Потом спокойно возразил:

– Нет. Они, прежде всего опытные буси, бойцы, и лишь потом диверсанты.

– Ступай, Суа, – попросил Шуинсай. И по голосу она поняла, что спорить не имело смысла. Быстро удаляясь в деревню, оборачивалась на одинокие маленькие фигурки, подсвеченные бледно-жёлтым светом догорающего костра.

Жар огня сменился прохладой ночи и неярким сиянием луны, которая образовывала светящийся полукруг на тёмной синеве звёздного неба; оно походило на чёрное кимоно, пронизанное сотнями сверкающих наконечников – звёзд. По блестящим стволам бамбука, слившимся частоколом вокруг меланхолически-спокойного озера Мицуми, бродили длинные расплывчатые тени…

От костра осталась кучка тлеющих угольков, лишь одна слабая лучинка испускала лёгкий дымок. Братья Зотайдо молчали, сидели, не оборачиваясь.

– Э-э, – раздалось на тропе, – вы, двое, кто такие? – Во главе отряда мародёров ехал на коне высокий человек, закутавшийся в меховую накидку. В свете луны бледнело лицо, овальное, вытянутое к подбородку, в такт шага лошади ритмично покачивалась айнская борода, заплетённая в две пушистых косички. Глаза вожака чернели огромными агатами. Волосы его стояли дыбом, точно смазанные дёгтем. Из-за спины торчали два клинка.

– Кто в хижине? – громко спросил он. По акценту стало ясно: главарь бандитов – не японец. – Риуу-гуми, проверьте!

Сквозь нарастающий гомон прорывались отдельные злобные выкрики на варварском наречии.

Лао, положив руку на прохладную головку клинка, тихо разговаривал с братом, знал, что бандитов на тропе не меньше пяти-шести десятков, кое-кто на лошадях.

– Мы – бродяги из Хондо, помилуйте, почтенный господин! – хитро улыбнулся Лао.

– Да-а, – покачал головой Шуинсай, кашлянув. – Во что одеты, то и есть…

К ним вальяжно подошли пятеро бандитов с обнажёнными мечами. Их одежды, пропахшие дымом, напоминали изрезанные шерстяные мешки, головы закутаны в шкуры, рты прикрыты повязками. Голоса охрипшие, точно после долгой перебранки.

– Вы не похожи на бродяг, – недоверчиво проговорил один из них, заглянув в лицо Лао. Издеваясь, идиотски хихикая, братьев окружили. – Кеншин, прихлопнем их!

Четверо верховых, поражённые сюрикэнами, захрипели и рухнули на землю. Лошади, потеряв наездников, заржали, беспокойно затоптались на месте. Лидер шайки лихо спрыгнул с коня, укрывшись за соратниками, закричал. Началась паника.

– Проклятые!.. – Риуу затрепетал от страха, зажмурился, выставив клинок вперёд. Катана Шуинсая, внезапно выхваченная из ножен, описала сияющий полукруг, лишила жизни двоих подчинённых бандита – «дракона». Двое других тоже упали, как подкошенные, кровь хлестала из шей. На земле, зажав губами бамбуковую трубку, лежал бритый «бродяга». Больше Риуу ничего не видел – яд фугу, которым Лао смазал иглу дротика, парализовал его дыхание. Шуинсай, схватив крышку колодца, прикрывался ей. Обежав хижину, рванул в лес и Лао. Разбойники не заметили гибели Риуу. Одна их часть бросилась к деревне, другая погналась за мнимыми бродягами.

Меткими иссиня-серебристыми молниями из леса вылетело несколько пар сюрикэнов и кинжалов. Сражённые бандиты валились на землю тяжёлыми мешками, хрипя, испуская душераздирающие стоны. Повсюду разносились сдавленные крики, бойцы отряда Зотайдо Лао действовали скрытно, не выдавая своей позиции. Уходя от стрел, виляя между деревьями, Шуинсай и Лао бежали вглубь леса. Их преследовала стая разъярённых злодеев – шуршание сухих листьев, испуганные голоса разбуженных птиц, ржание лошадей, глухие стуки тел о землю и ругань.

На поляне, залитой лунным светом, перемещались в хаотичном танце два бесстрашных воина. Шуинсай двигался, молниеносно вертя катану, прикрывал спину брата; со стороны казалось, что в их руках не мечи, а призрачные сияющие диски. Приблизиться к ним – невозможно, убежать – нереально: откуда ни возьмись, появлялись ниндзя, никому не позволяли скрыться. Кто-то из нападавших хитро метнул кинжал, ранив Лао в плечо. Лысый мастер озверел – свирепо гонял бандитов по поляне, рычал, точно лев, изощрённо ругался.

– Шуи, Хийована, слепые твои глаза! – процедил сквозь зубы Лао. – Вытри пот с бровей и повнимательней! Такое кимоно испортил… Банзай!

– Прости Кибиши, мы их почти одолели!

Вскоре стало заметно, что вести открытый бой с такими мастерами разбойники не приспособлены – по неосторожности многие распрощались с жизнью. Мастера же, выбившись из сил, тяжело дышали. Нечеловеческое напряжение выжимало пот из каждой поры. Забились мышцы рук и ног, и катаны словно потяжелели, а бандиты выскакивали на поляну снова и снова. В глазах темнело, влага проступала на лбу, заливая глаза – сосны, люди, небо и звёзды будто плавали в тумане, лунный свет приобрёл матовый оттенок, словно подёрнулся мутью, сердце колотилось, хотелось упасть на землю и позволить себя победить. Лао, переложив клинок в левую руку, правой ощупывал пояса мёртвых бандитов, находил кинжалы и метал их во врагов. Всклокоченная борода и глубоко запавшие глаза, волнение и сильная усталость… но поддаться слабости значило потерять жизнь.

Шуинсай, спрятав меч в ножны, подобрал длинное копьё яри и защищался им, не выпуская нападающих из поля зрения. Его кимоно, вымазанное в чужой крови, прилипало к телу, во рту ощущалась железная соль, подрагивали ноги и руки, но чувства – обострены как никогда. Услышав резкий свист, облегчённо вздохнул: остававшиеся бандиты покидали поляну. Расслабляться было нельзя – злодеи не отступили, только меняли позиции.

– Защищать Хайкан, умрите с честью! – старший Зотайдо охрип, дьявольски устал. Бросив чей-то шлем в оставшихся в живых бойцов, Лао не удержался на ногах, упал на бок.

Отправив остатки группы в деревню, жадно напился воды из фляжки, её прохлада приятно обжигала пересохшее горло. Закашлялся, передал флягу брату. Сел, поджав ноги, успокаивался, медитировал. Закрыв глаза, несколько минут прожил в молчании среди мёртвых тел, восстанавливая силу. Шуинсай волновался, не желал терять ни минуты: в Хайкан – его ученики, Суа. Оставив брата одного, он заторопился в деревню.

Хижины, ближние к подъёму в гору, пылали – бандиты забросали их факелами и вели хаотичный обстрел. По земле стлался серый дым, пахло пожарищем, слышались вопли раненых, плач женщин и детей. Намеренно пропустив несколько мародёров в деревню, мужчины расправились с ними.

Шуинсай притормозил одного незнакомого синоби – как он понял, этот был из учеников Лао – маленького роста, колченог, с острым лицом и неприятными разными глазами. Показал ему на Суа и скомандовал не упускать из виду. Кривоногий мотнул головой, встал рядом с ней и ждал, обнажив катану. Бандиты прибывали группами со стороны гор, среди них находились сильные противники, по росту и телосложению не уступавшие элитным воинам личной охраны самого императора Тоды. В руках они держали огромные прямые мечи, орудовали звонкими цепями, размахивали булавами, метко бросали топоры, их говор отличался от наречия Канто.

Со стороны озера из чащи вылетели две огненные стрелы, и вдруг на вершине горы раздался короткий свист, затем послышались крики, обстрел прекратился. Сквозь пахучую дымку на склоне мутно виднелись горящие факелы, которые, оставляя бледно-жёлтые шлейфы, стремительно двигались вниз. Бандиты направлялись в деревню.

Суа, выскочив из-за ограждения, бросилась к мастеру, ученики последовали за ней.

– Сэнсэй!..

– Наставник!..

– Враги наносят удар!

Дыхание Шуинсая восстановилось; он, слегка улыбнувшись, оживлённо глянул в пылающие глаза учеников – будто вновь неожиданно встретил после долгой разлуки. Катсу, Пак, Маи, Такеши, Цукико, Суа выжидающе смотрели на мастера, который теперь с нарастающей тревогой наблюдал за приближением бандитов. Принцессу поглотила буря возмущения, которую она не могла сдержать.

– Я пришла в горы Исикари, чтобы испытать себя! – воскликнула Суа.

Шуинсай услышал, но не ответил, изменившись в лице.

– Для вас, мастер, для вас!.. – сверкнули искры в глазах Суа. Закрутив клинок над головой, девушка бросилась на стаю несущихся оборванцев. Катсу и Маи, закричав, метнулись за ней, маленькая крестьянская армия, ощетинившись яри и вилами, отчаянно надвинулась на врага.

– Постойте! – крикнул мастер. И остальные ученики кинулись за ним.

Неистовствуя в неуёмной эйфории, Суа сражалась, кричала. Будто одержимая демоном, нападала на врагов, раздирала катаной одежду, располосовывала тела, смертельно ранила, разила. Казалось, её гнев заряжал и соратников, образовавших клин. Невиданная сила руководила ей, точно марионеткой. Поглощена боем, сама не заметила, как её оттеснили и окружили враги. В рядах бандитов появился главарь мародёров Кеншин, с варварской злобой он метко пускал стрелы из лука.