Ксения Драгунская
Шестеро против Шекспира. Печальные комедии современности
Майя. Да?!
Есафов. Мне казалось, что вы – серая мышь и синий чулок одновременно. И вдруг – вас будто кто-то раскрасил в яркие цвета. И я стал заходить к вам в лабораторию по поводу и без повода… Чтобы только увидеть вас.
Майя. А я бы никогда не решилась, Вениамин Ионович, даже близко подойти к вам, если бы не та поездка. Шампанское было чудесное, сейчас такого не делают. Но шампанское не брало меня! Я пила и не пьянела. И тогда я решилась на крайние меры. У меня в сумочке был флакон духов «Красная Москва». Но там не было духов. Перед поездкой я налила в него спирт. И, когда вы отвернулись, я добавила себе в фужер с шампанским спирт.
Есафов. Спирт?! Так вы все продумали заранее?
Майя. Нет, конечно… Я думала, в поезде, на обратном пути, скажу, что у меня с собой есть, и вы похвалите меня за предусмотрительность. Я так мечтала, чтобы вы меня заметили… Я и выпила только для того, чтобы так не робеть, когда вы рядом… Кстати, Вениамин Ионович, вы были тогда в этом самом костюме!
Есафов. Это еще довоенный, я купил его на свадьбу. Если бы я ушел из семьи и мы с вами сыграли свадьбу, я все равно был бы в этом костюме. Но я не мог, поверьте.
Майя. Верю. Я тоже не могла. А костюм у вас красивый. Вам идет.
Есафов. А можно я сниму пиджак, мне жарко.
Майя. Конечно. Простите… Я – сейчас… (Выбегает.)
Майя (голос). Одну минутку!
Есафов. Жду!
Майя (голос). На столе осталось грузинское вино. Вы можете себе налить.
Есафов. Спасибо. Я уже выпил. Коньячку немного, для храбрости. Хотел спирт по старой памяти, но сейчас такого спирта, как был у нас, уже не делают.
Есафов снимает пиджак и остается в рубашке с галстуком. Осматривается – и тут появляется Майя Аркадьевна, ослепительно помолодевшая, в туфлях на каблуках. Возможно, в шляпке. Они смотрят друг на друга влюбленными глазами. Звучит вальс или танго.
Вы?
Майя. Я.
Есафов. А можно мы не пойдем сегодня в оперный и останемся дома?
Майя. Конечно.
Есафов. Разрешите?
Майя. Пожалуйста.
Есафов и Майя Аркадьевна танцуют, нежно глядя друг на друга. Вдруг Майя Аркадьевна останавливается.
Вениамин Ионович, что же это мы с вами? На пионерском расстоянии. Еще подумают – какие-то старички танцуют. Может, зажжем?
Есафов. Какие вы слова знаете… А чего, можно! Зажигай, Маечка!
Есафов и Майя Аркадьевна под зажигательную современную мелодию выдают «танец-модерн».
Майя (в танце). Вениамин Ионович, вы не помните, а ведь мы с вами, по-моему, так ни разу даже не поцеловались?
Есафов (в танце). Я вас целовал. Только в щечку, Маечка. И то – по праздникам.
Майя Аркадьевна резко останавливается. Музыка микшируется.
Майя. Тогда у меня предложение: а давайте-ка с вами поцелуемся. Прямо сейчас!
Есафов. Прямо сейчас… А какой сегодня праздник?
Майя. Зачем нам праздник? Мы же не в щечку…
Есафов(копируя Майю в поезде). Майя Аркадьевна, ну что вы? Мне так неловко. Не стоит.
Майя. Ах, Вениамин Ионович! Вы кого угодно уговорите!
Они приникают друг к другу. Гаснет свет на сцене. На авансцене появляется Склероз.
Склероз. Однажды у Майи Аркадьевны меня подстерегал сюрприз. Она достала и показала мне старое фото. На фото какой-то невзрачный человек стоял на фоне заводских труб.
На заднике появляется фото.
Посмотрите, сказала она, это мой начальник – Вениамин Ионович Есафов. Я вам про него еще не рассказывала? Я взял фото и стал присматриваться. На вид мужчине было лет сорок пять. Высокий тестостерон, тогда об этом мало знали, позволил Есафову приобрести устойчивую лысину, которая была на фото, и четверых детей, которых на фото не было. Мужчина был худ. Черный костюм, вполне возможно еще довоенный, сидел на нем мешковато. Вениамин Ионович улыбался и смотрел на меня. А я думал. Я думал о том, что отчество «Ионыч» я встречал до этого только в рассказе у Чехова. И что Чехова я знаю, хотя никогда не видел, и Есафова знаю. Но Чехов, чтобы я о нем знал, делал все возможное: писал пьесы, повести и рассказы, приобретал усадьбы, которые стали потом музеями, а Вениамин Ионович и не подозревал, что некто я, отстоящий от него на много лет и километров, будет его знать и помнить. Значит, для того, чтобы о тебе помнили, необязательно быть Чеховым, достаточно быть просто Есафовым…
Склероз исчезает. Вдруг Майя резко отстраняется от Есафова, хватает телефон.
Майя. Постойте! Я вспомнила! Я должна сделать последний звонок. Это важно! Алло!
Саша (голос по телефону). Майя Аркадьевна, вы? Откуда, мне сообщили, что…
Майя. Саша, не волнуйтесь, вам все правильно сообщили! Эти врачи – что они могут? Особенно когда подошел срок. Хотя, вы знаете: умерла – не умерла, это еще большой вопрос… Когда-то все думали, что один человек тоже умер, а на третий день он воскрес… Шучу, это, конечно, с еврейским счастьем, но не с моим. Но не это самое удивительное. Слушайте, Саша. Вдруг! Внезапно! Перед уходом…. Я не знаю, как получилось, но я вспомнила! Я вспомнила – это вы принесли мне яблоко!! Верно?
Саша. Верно… Майя Аркадьевна, у вас прошел склероз?!
Майя (оглядываясь). Да, его нет. Он исчез. Но в конце концов, что здесь удивительного? Склероз – это болезнь. И я, наверное, успела от него выздороветь!
Саша. Майя Аркадьевна, это первый в мире случай, когда склероз отступил!
Майя. Кто-то же должен быть первой?! Почему не я? Убейте меня…
Саша. Зачем мне вас убивать?
Майя. А квартира? Впрочем, теперь делайте с моей квартирой что хотите!.. Я только вот что еще должна сказать. Если жизнь – это корабль, который рано или поздно пойдет ко дну, то память – это крыса, которая бежит с тонущего корабля первой, а юмор – это капитан, и он уходит последним с гордо поднятой головой. А вот с кораблем, даже когда он опускается на дно, навсегда остается только одно – любовь… Вениамин Ионович Есафов!
Есафов снова подходит к Майе. Майя Аркадьевна кладет трубку.
Есафов. Я здесь, Маечка.
Майя. Вениамин Ионович! Я вам так и не сказала. Я вас – любила!!! (Поет, вспомнив все слова.)
Отцвели уж давно хризантемы в саду,
Но любовь все живет в моем сердце больном.
Есафов (поет как бы в ответ). Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер, Майя…
Майя Аркадьевна кладет голову Есафову на плечо, он обнимает ее за плечи, и они уходят. В миноре звучит мелодия гимна целлюлозно-бумажного комбината, и гимн звучит лирично. Так что непонятно: то ли это гимн, то ли – реквием…
Целлюлозно-бумажный,
Для страны крайне важный,
Целлюлозно-бумажный наш родной комбинат.
Коллектив здесь отважный,
Боевой и бесстрашный,
И работать на совесть каждый в нем очень рад!
Свет гаснет, затем медленно зажигается. Это рассветает. Появляется Склероз.
Склероз. Собственно говоря, мне нечего больше сказать… Но болезни сентиментальны. Они привязываются к людям. И так не хочется с ними расставаться. Давайте вспомним еще одно утро.
На софе под одеялом, как в самом начале, лежит Майя Аркадьевна. К ней подходит Склероз.
Майя Аркадьевна, просыпайтесь!
Майя. Зачем? Мне так хорошо. С вами и с тем, что я помню. Воспоминания – это не так мало, согласитесь.
Склероз. Конечно. Немало…
Майя. Совсем немало. Это все, что у меня осталось. Да… Старость дается человеку один раз, и до нее надо дожить!.. Только непонятно: зачем?
Склероз. Как зачем?
Майя. Зачем, если всех, и даже вас, я только раздражаю. И почти все, с кем мне хочется общаться, уже умерли. Нет, уходить из жизни, как уходить со сцены или из спорта, нужно вовремя.
Склероз. Майя Аркадьевна, прежде всего в вашем возрасте нужно соблюдать режим. Утром нужно завтракать и принимать лекарства.
Майя. Я не хочу. Помните, я вам рассказывала про свою соседку, Таисию Карловну. Она не выходит у меня из головы.
Склероз. Майя Аркадьевна, не забывайте, она была одинока. А у вас есть я! Вы хотите жить сегодняшним днем?
Майя. Теперь все говорят, что надо жить сегодняшним днем.
Склероз. Они просто еще не поняли, что жить только сегодняшним днем – это… так скучно.
Майя. Невыносимо скучно.
Склероз. Жутко скучно… Все, Майя Аркадьевна, довольно. Слушай, старуха, мою команду: рота, подъем!
Майя Аркадьевна поднимается и садится в постели.
Отлично! Майя Аркадьевна, вы уже встали?
Майя. Я уже сижу.
Склероз. Бортовые системы работают нормально?
Майя смотрит в свою тетрадку.
Майя. Восемь тридцать – я встала. А больше пока ничего не было.
Склероз. Будет. Если бы у вас так работала голова, как работает…
Майя. Фи, а еще говорят, склероз – это болезнь интеллигентных людей.
Склероз. Это вы сказали.
Майя. Какая разница! Не придирайтесь. А где мой халат? Склероз. Никакого халата! Только платье. Вот это – надевайте! Узнаете? (Подает Майе старое подвенечное белое платье.)
Майя. Да! Это же – подвенечное платье моей мамы. Оно чудом сохранилось… Но как же я оденусь?.. При всех…
Склероз. Эх, что бы вы без меня делали?! Я вас прикрою!
Склероз поднимает одеяло и закрывает Майю от публики. Она надевает платье.
Майя. Я готова.
Склероз опускает одеяло. Майя в подвенечном платье рядом со Склерозом.
Склероз. Супер, Маечка! И у меня к вам – предложение. Давайте сделаем с вами финальное селфи.
Майя. А что – давайте! Отличная идея! И пусть нас забросают лайками!
Склероз. Забросают, уж будьте уверены. Никуда не денутся!! Ну-ка!
Склероз обнимает Майю, достает смартфон и щелкает. Склероз и Майя замирают.
На заднике сменяют друг друга их селфи.
Конец.
Ноябрь 2014 – май 2015 – январь 2016
Александр Володарский. Орловская порода
Пьеса в двух действиях
Действие первое
На заднике переливается огнями внушительный логотип фирмы – «ORLOV». Рядом висит большой портрет изобретателя швейной машинки Зингера. Легкая музыка. На сцене – фуршет. Тусовка – все участники спектакля. В руках гостей – бокалы с напитками, закуски. В центре событий – кутюрье Феликс Орлов, по виду – уже немолодой, но молодящийся мужчина, в безукоризненном фраке. К нему походят, поздравляют, с ним чокаются, дарят цветы, подарки. Возможно, портрет Зингера не висит, а Феликсу Орлову его дарят.
Феликс Орлов(указывая на портрет). Дорогие друзья, коллеги! Минутку внимания! Скажите, кто этот могучий старик?
Гость 1. Исаак Зингер. Изобретатель швейной машинки.
Феликс Орлов. Верно! Но Зингер не изобретал швейной машинки и не утверждал этого. В середине девятнадцатого века уже были швейные машинки. За десять дней, которые «потрясли мир» и сделали его богачом, Зингер усовершенствовал конструкцию этих моделей. Он расположил челнок горизонтально, благодаря чему нить перестала запутываться. Придумал столик-доску для ткани и ножку-держатель иглы – это позволило делать непрерывный шов. А также снабдил машину ножной педалью – освободив наши руки. Первый «Зингер» был продан за сто долларов. Это был уникальный случай, когда первый образец не только окупил все затраты на разработку, но и принес прибыль.
Гость 2(поднимает бокал). За отца всех закройщиков и портных – Исаака Зингера! И за главу дома моды «Орлов» – кутюрье Феликса Орлова!
Гости аплодируют, выпивают.
Феликс Орлов. Вот так же и дом моды «Орлов» начинался не с меня… В небольшом домике, на окраине еврейского местечка, где жила семья Орловых, в том углу, где у православных обитателей городка висели иконы, висел портрет этого человека. В нашей семье шили все. В десять лет мой отец сам сшил себе костюм. Его дед говорил ему, что он очень способный. Но потом жизнь отца сложилось так, что он никогда не брал в руки иголку. Недавно мой отец ушел… Домашние в детстве звали моего папу – Шуня, Галя-молочница – Сашко, в метрике было написано – Шимон.
Неожиданно появляется Мама— молодая женщина, обитательница местечка начала XX века. Она явно кого-то ищет.
Мама(кричит). Шуня! Шуня! Гей эсенн!
Присутствующие в недоумении пропускают ее, отходят в сторону, в темноту… Гаснет логотип. Тусовка на сцене быстро внешне преображается – это уже обитатели старого еврейского местечка.
Обитатель 1. Это был обычный городок, местечко. Кто не в курсе, гуглите Википедию и читайте сами: «Местечко – небольшое поселение полугородского типа в Восточной Европе с преобладающим еврейским населением».
Пока он говорит этот текст, звучит музыка или песенка о еврейском местечке, и сцена усилиями актеров при помощи несложных декораций быстро превращается в этакое «шагаловское» местечко.
Мама(чуть громче). Шуня! Шуня! Гей эсенн!
Обитатель 2. Местечко на идиш – штэтл. Основным языком еврейских местечек на Украине или в Украине, как вам нравится, – был идиш.
Обитатели местечка как бы оживают и начинают говорить всякую белиберду на идиш типа: «Вифль костен? А за юр оф мир! Зай гезунд! А гитэ нахт!»
Обитатель 3. Но мы не будем вас утомлять. Откуда вам знать этот язык – идиш?! Лучше учите себе английский – точно не пропадете.
Обитатели переходят на комичный английский: «Йес, сэр! Хау ду ю ду, сэр! О’кэй, мисс! Гуд найт, лэди Хая!»
Обитатель 4. А еще лучше китайский – не пожалеете!
Обитатели переходят на китайский: «Ни хао! Ванг шанг хао! Дзай дзиан! Се се!»
Мама. Шуня! Шунечка! Иди кушать!
Появляется мальчик лет пятнадцати, подбегает к маме. Мама целует его.
Орлов-мальчик. Иди, мамочка, я сейчас!
Орлов-мальчик идет дальше. Ему навстречу – Галя-молочница, молодая красивая деваха с бидоном.
Галя. Сашко! Якый же ты гарный хлопчик! Просто красунчик!
Орлов-мальчик. Ты тоже, Галя – а шейнэр мэйдэлэ! Галя. Шо?
Орлов-мальчик. Я сказал – красивая ты девушка.
Галя(смущенно). Да ладно тоби…
Орлов-мальчик. Честное слово, могу перекреститься, я умею… (Испуганно глядя на грудь девушки.) Ой, Галя, а что у тебя тут? Галя. Ой, шо?!
Галя так же испуганно начинает рассматривать себя. Пользуясь этим, мальчик нахально хватает ее и целует.
Куды?! От нахал! (Отталкивает его.)
Орлов-мальчик. Я не нахал, я – серьезно. Замуж за меня пойдешь?
Галя. Замиж?! Тю! Такяжнэ ваша!
Орлов-мальчик. Ну и что? У тебя какая фамилия?
Галя. Червяк.
Орлов-мальчик. Червяк?! Что это за фамилия?! Выйдешь за меня – будешь Орлова! Как я!
Галя. Орлова… Гарна хфамилия. А звидки утэбэ така хфамилия? Кругом – люды, як люды: Вайсфельды, Розенблаты, Табак-махеры. А вы еврэи – и Орловы?! Може твий дид Арон – граф? А?!
Орлов-мальчик. Считай, что граф! Арон Орлов – звучит?! Ну, так как, пойдешь за меня?
Галя. А шо, може и пиду! Зарады хфамилии. Ты тильки давай, пидростай скорише! Красунчик! (Со смехом чмокает «жениха» и уходит, с улыбкой оглядываясь на него.)
Орлов. Подрасту! Ты, главное, жди!
На сцене появляются двое мальчишек покрупнее, которые поджидают нашего героя.
1-й мальчик. Наглый субъект – этот портняжка Орлов! Граф недорезанный!
2-й мальчик. Давно пора этой птичке-невеличке по клюву съездить! А то шнобель у него чересчур ровненький!
Им навстречу идет Ш у н я. Мальчишки преграждают ему дорогу.
1-й мальчик. Ну, ты, орел! Дай пару копеек! На синематограф не хватает!
Орлов-мальчик. На синематограф?! Мой дед в таких случаях знаете, что говорит?
1-й мальчик. И что же говорит твой дед?
Орлов-мальчик. Он говорит: «Нет денег – в синематограф не ходят!»
2-й мальчик. Ты кого учишь, шлемазл! (Дает Шуне подзатыльник.)
Шуня отвечает ударом, начинается драка. Подбегает щупленький мальчишка, с палкой в одной руке и камнем – в другой! Его зовут Натан.
Натан. Назад! Вы на кого наехали, шноранты! (Угрожающе размахивает палкой.) А ну пошли вон, а то сейчас лишнюю дырку в башке сделаю! Ну!
Мальчишки с криками «Убери палку, придурок!» убегают.
Орлов-мальчик (отряхиваясь). Спасибо, Натан!
Натан(помогая ему отряхиваться). Ерунда! Сегодня я тебя выручил, завтра – ты меня. Хочешь конфетку? (Достает из кармана конфету, откусывает половину, а другую протягивает другу.)
Орлов-мальчик. Давай! (Жует.)
Натан. Люблю конфеты… А ты штаны порвал!
Орлов-мальчик. Ничего, сам – сшил, сам – порвал, сам – и починю.
Натан. Ты шить умеешь. Дед научил?
Орлов-мальчик. А кто ж еще! К нему раньше ездили одежду заказывать из самого Киева!
Натан. Ого! Значит, и ты здесь на кусок хлеба себе всегда заработаешь.
Орлов-мальчик. Э, нет! Я в большой город поеду. Харьков или Киев. А может, и в Москву! Не знаю еще, но в Сквире точно не останусь!
Натан. Ух, ты! А можно и я с тобой? Чего здесь делать? Надоело!
Орлов-мальчик. Ладно. Отпустят – поедем вместе!
Натан. А не отпустят?
Орлов-мальчик. Не отпустят – сбежим!
Мальчики уходят. Появляется пожилой человек – Арон. Садится за швейную машинку и шьет. К шьющему старику подходят два офицера-деникинца.
1-й деникинец. Здравствуйте, господин Орлов!
Арон. Добрый день, господа офицеры! Чем могу?
2-й деникинец. Нам сказали, что вы шьете?
Арон. Интересно, почему только я? У меня в доме все шьют: жена шьет, сын шьет и даже внук неплохо шьет, но я не уверен, что он пойдет по этой линии. Он мне недавно заявил: «Дед, ты ничего не понимаешь! Сейчас все только строится, и у меня есть шанс!» А, когда я смотрю вокруг – мне кажется, что все как раз наоборот – разваливается. А как вы считаете, господа?
1-й деникинец. Никак не считаем!.. Нам сказали, что вы отлично шьете мужские костюмы.
Арон. Ой, кто вам такое сказал? Депутат Государственной думы Родзянко или сахарозаводчик Терещенко?.. Я лично шил им костюмы… Но это, господа, было еще до революции.
1-й деникинец. Мы хотим заказать у вас новые мундиры.
Арон. Хотеть не вредно!.. Вы извините, но когда мой внук говорит мне: «Дед, я хочу это!», он немедленно именно это – и не получает. Потому что – не «я хочу!», а – «дед, можно»? Почувствуйте разницу.
1-й деникинец. Господин Орлов, вы отчетливо понимаете, кто перед вами?
Арон. Ой, что тут понимать, господа офицеры, я говорю и одновременно думаю головой! Как ваш начальник Деникин, он же тоже, наверное, иногда думает. А на когда вам нужны ваши мундиры?
2-й деникинец. Вчера! Идет война, и мы не знаем, что будет с нами завтра.
Арон. Завтра… Ну, что будет с нами завтра, знает только Господь Бог… А вот что будет послезавтра, кажется, знаю я.
1-й деникинец. Что вы имеете в виду?
Арон. Послезавтра вечером вы оба зайдете до меня и заберете свои новенькие мундиры. Прямо с моей иголочки!
Рива(зовет со двора). Арон! Выйди!
Арон встает.
2-й деникинец. В чем дело?
Арон. Одну минутку, господа офицеры. У вас Деникин – главнокомандующий, а у меня уже сорок лет – моя Рива, чтоб она жила еще сто лет и один год!.. Иду, дорогая!
1-й деникинец. А нельзя ли снять сперва мерку? Мы очень торопимся.
Арон. Эх, если бы Господь не так торопился, возможно, наш мир был бы хоть немного лучше. Через пять минут, господа, вы будете свободны и сможете отдыхать, как еврей в субботу! (Выходит к Риве.) Что, моя радость?
Рива. Арон! Возьми с них аванс!
Арон. Рива, что ты такое говоришь? Это же офицеры – благородные люди!
Рива. Тогда тем более, Арон! Возьми аванс пятьдесят процентов. Если они такие благородные, так ты уже таким благородным можешь не быть.
Арон. Хорошо, иди, мое счастье! Я все понял.
Рива. Арон, ты меня слышал?
Арон. Рива, даже когда ты молчишь, я тебя тоже прекрасно слышу! (Возвращается обратно.)
Во двор выходят одетые в новые мундиры деникинцы. За ними выбегает Арон.
Пардон, господа, а деньги?
1-й деникинец. Господин Орлов, не смешите нас! Какие деньги?!
Арон. Как это – какие? А за работу!
2-й деникинец. Послушайте, уважаемый, мы, по-моему, оставили вам расписку, что вам еще от нас надо?!
1-й деникинец. Если вы умеете читать по-русски, там все ясно написано!.. Что за народ?!
Деникинцы уходят. Арон возвращается в дом. Рива лежит в постели.
Арон ложится рядом, начинает крутиться и кряхтеть.
Арон. Рива, где эта расписка?
Рива. В столе.
Арон. Ты ее читала?
Рива. А что же!
Арон. И как?
Рива. Двадцать.
Арон. Что – «двадцать»?
Рива. А что – «и как»? Они пообещали, что полностью расплатятся, но только после окончательной победы над большевиками. Правда они забыли уточнить, когда будет эта победа: на йом кипур или на пурим?!
Арон крутится, вздыхает…
Арон, что ты крутишься уже целую неделю, будто у тебя в одном месте пропеллер?! Я же тебе говорила – возьми аванс!
Арон. Ты знаешь, Рива, для чего евреям еще в детстве делают обрезание?
Рива. Знаю.
Арон. Чтобы потом, когда у них будут постоянно что-то обрезать или отнимать, они к этому немного привыкли.
Рива. При чем здесь евреи, если так устроен мир: хорошему человеку – везде не особенно хорошо, а плохому – везде не особенно плохо. Ладно, Арон, забудь! Чтобы это был их последний мундир!
Арон. Не надо так говорить, Ривочка, не надо, это – грех! Пока у меня есть швейная машинка, чтоб этот Зингер на том свете был счастлив, мы всегда проживем! Просто обидно! Похоже, они нас за людей не сильно считают.
Рива. Что делать?! Когда у человека в кармане болтается пистолет, он начинает меньше считаться с другими… Ну, все! Спи, Арон! Уже светает.
Арон(вскакивает и начинает одеваться). Нет! Я решил! Рива, собери мне вещи. Я еду в Киев, мне срочно нужно к Деникину! (Начинает решительно одеваться.)
Рива. Скажи, Арон, что ты шутишь!
Арон. Когда я последний раз шутил, Рива?! Еще до революции!
Рива(встает и хватает его за рукав). Арон, нет! Подумай: где – ты, и где – Деникин?!
Арон. Рива, да! И ты знаешь, дорогая, если я сказал – да, то это таки – да, а не таки – нет!
Рива плачет, пытаясь его остановить.
Рива. Геволд! Мишигинэр, вус титсты! (Плачет и рвет на себе волосы.)
Арон собирается.
Арон(сквозь плач Ривы). Извините, но тут и без перевода с идиш понятно, что Рива кричит мужу.
Рива. Что ты делаешь, идиот! (Плачет.)
Арон(уходя). Я еду!
Рива (в зал). И Арон поехал! И, вы не поверите, он таки нашел ставку Деникина и добился своего. Его принял сам Деникин.
За большим столом сидит Деникин. Напротив него на стуле – Арон Орлов.
Деникин. Вы довольны, господин Орлов? Хочу еще раз принести вам свои извинения за действия моих офицеров.
Арон. Что вы, господин генерал, что я не понимаю! Идет война… Чтобы тот, кто придумал войну, туда не доехал, обратно не вернулся и в дороге не остался!
Деникин. Да! Великие потрясения не проходят без поражения морального облика народа. Русская смута, наряду с примерами высокого самопожертвования, всколыхнула еще в большей степени всю грязную накипь, все низменные стороны, таившиеся в глубинах человеческой души. Это, к сожалению, коснулось даже офицеров. Тем не менее, вам заплатили деньги за вашу работу?
Арон. Спасибо, ваше высокоблагородие! Заплатили. Конечно, моя работа стоит дороже, но… В общем, если вы тоже захотите новый мундир, я сделаю вам хорошую скидку.
Деникин. Господин Орлов, вы, как я разумею, еврей?
Арон. Да, слава Богу! Уже шестьдесят пять лет как один день.
Деникин. Почему же – слава Богу, ведь евреи вечно недовольны своей судьбой?
Арон. Господин генерал, я не всегда доволен своей Ривой, но неужели вы думаете, что я на кого-нибудь ее променяю?! Вот так и евреи.
Деникин. Хорошо! Тогда ответьте мне, почему ваши единоверцы в основном поддерживают большевиков?
Арон. А почему вы, господин генерал, поддерживаете царя?
Деникин. Я служу святому делу освобождения России! России, которая дала мне все. И пусть в силу неизбежных исторических законов пало самодержавие и страна перешла к народовластию. Но нет свободы в революционном застенке и нет равенства в травле классов. И, кстати, к вашему сведению, господин Орлов, мой отец был крепостным, поэтому я гораздо ближе к пролетариям, чем всякие Троцкие и Ленины, вместе взятые!
Арон. Ну, я думаю, если бы ваш папа был евреем, стать генералом вам было бы еще труднее. Но дело не только в этом, господин Деникин. Вот мне, чтобы быть портным, нужны только мои руки, а вам, чтобы быть генералом – целая армия! Потому что любой генерал без армии – ноль, даже если он сам Наполеон Бонапарт. Махать саблей – не фокус, надо сделать так, чтобы за вами пошли живые люди!
Деникин. Должны идти! Ведь именно белый режим приносит народу свободу церкви, свободу печати, внесословный суд и нормальную школу. А ваш Бронштейн-Троцкий хочет разрушить мою Россию!
Арон. Э-э… Господин Деникин! Вы заметили, с чего начинается голова человека? С ушей! Троцкий умеет красиво говорить. А уши – слабое место не только у женщин… Как говорила моя бабушка Берта – говорите вы тоже!
Деникин. Троцкий – дешевый демагог! А я – солдат! И для меня главное – долг и приказ!
Арон. Адля него главное – власть! Человек, который жаждет власти, это то же самое, что утопающий. Если не будет соломинки, он будет хвататься за пузырьки в воде, топить других, только чтобы любой ценой вынырнуть на поверхность. А большевиков, я вас уверяю, поддерживают далеко не все наши. Потому что, как сказал один умный раввин: «Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за нее Бронштейны».
Деникин. Тогда я тем более не понимаю, зачем ваши соплеменники так массово пошли в эту так называемую революцию?
Арон. Зачем… Потому что все в этой жизни устроено как в обычном трактире: вас привлекает меню, вы заказываете блюдо, наслаждаетесь вкусом – а час расплаты наступает потом!
Деникин. Да… Есть суд Божий, господин Орлов, а есть приговор Истории. Если мы проиграем Россию большевикам, Господь, возможно, нас простит, а вот История – вряд ли… Не смею вас больше задерживать! (Поднимается.)
Арон. Бога мы сердим нашими грехами, а людей – достоинствами! Да простятся нам грехи наши! Еще раз большое спасибо, господин генерал!
Деникин. А что это вы, господин Орлов, на меня так пристально глядите?
Арон. На всякий случай, господин Деникин. Снимаю на глаз мерку.
Деникин. Мерку?!
Арон. Да вы не волнуйтесь, я же не столяр, я – портной. Деникин. Ну-ну…Честь имею!
Уходят.
Убитая горем Рива во дворе крутит швейную машинку Арона. Появляется чуть пьяный и счастливый Арон.
Арон. Рива, Ривочка! Посмотри, что я привез!
Рива, не веря своему счастью, встает, Арон вытряхивает из саквояжа пачку денег и держит в руках документ.
Рива. Арончик! Боже мой, как же ты похудел…
Арон. Ничего страшного! Ты же знаешь, моя дорогая, я был не на курорте.
Обнимаются.
Читай, женщина!
Рива(читает). «Охранная грамота. Орлову Арону Лейб-Шмулевичу, оказавшему неоценимые услуги Белому движению, оказывать всяческое покровительство и защиту. Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, генерал-лейтенант Деникин». (Плачет.) Я думала, ты уже не вернешься! И Табак-махерша говорила, что у тебя не все дома. Хотя мы все время были дома и тебя ждали.
Арон(гладя ее по голове). Рива, Ривочка моя! Мой дед дожил до девяноста девяти лет. Он не обидится, если я проживу хотя бы на один год больше! А эту бумагу, дорогая, возьми в рамочку!
И можешь показать ее Табакмахерше. Пусть все соседи знают, кто такой Арон Орлов!
Рива и Табакмахерша на улице.
Табакмахерша. Ой, Ривочка, ты даже не представляешь, как мы все за тебя рады!
Рива. Но почему, очень хорошо себе представляю! Я представляю, как я рада, а если вы рады даже в десять раз меньше, то все равно – это большая радость!
Табакмахерша. Не то слово! Счастье, что твой Арончик вернулся домой целый и, люди говорят, с большими деньгами?
Рива. Какие деньги, Сарочка?! Крохи, кто их видел?! Я могу сказать одно: как ни крути, а это все добром не кончится!
Табакмахерша(согласно кивая головой). Не кончится, Ривэлэ! Как пить дать, добром не кончится!
Рива. В Проскурове на днях был погром.
Табакмахерша. Ив Коростышеве был. И в Белой Церкви был.
Рива. А в Жмеринке – целых два.
Табакмахерша. А моей невестке скоро рожать…
Рива. Да. Я ее вчера видела. Поздравляю – у вас будет мальчик!
Табакмахерша. Все так говорят.
Рива. А что тут еще скажешь. У нее такой острый живот, будто она проглотила целую саблю. Легких ей родов!..
Расходятся по домам.
Вдруг – шум. Крики: «Бей жидов! Они здесь, ломай! Прячутся, пархатые!»
Звон разбитых стекол. Черный дым. Одним словом, погром.
Арон и Рива во дворе.
Арон (кричит). Рива, гони всех в погреб! Прячьтесь! Быстрее!
Рива. А ты?
Арон. Я спрячусь здесь, вдруг они надумают поджечь дом.
Рива. Арон!
Арон. За меня не бойся! Они меня не тронут!
Рива. Я без тебя не пойду!
Арон. Рива! Сейчас не время спорить! Беги!
Рива убегает в дом.
Рива(голос). В погреб! Все – в погреб!
Арон прячется возле дома. В руке у него охранная грамота в рамочке. Мимо дома пробегают погромщики с топорами, дубинами. По улице бежит петляя беременная женщина, а за ней пьяный петлюровец с саблей на боку, в руке у него ружье со штыком.
Беременная женщина(кричит). Помогите! Люди! Убивают! Помогите!
Петлюровец. Стий, сучка! Стий, кажу! Стий!
Арон(выскакивая петлюровцу наперерез.) Мишигинэр, вус титсты!
Петлюровец. Ах ты, морда жидовская!
Петлюровец, ткнув женщину штыком в бок, подбегает к старику Орлову и всаживает ему штык прямо в грудь. Арон падает, роняет грамоту, стекло в рамочке разбивается. Петлюровец вытаскивает саблю и рубит лежащего Арона наотмашь. Затем мгновение смотрит на своих рук дело и, пьяно смеясь, бежит дальше. Женщина встает и, зажав рукой истекающий кровью бок, бежит в дом Орловых.
Беременная женщина (кричит). Убили! Убили!
Из дома выбегают Рива и внук.
Рива. Арон! Арон!!Арон!!!
Орлов-мальчик. Дед! Вус титсты! Вус титсты!
Они плачут над Ароном. Сквозь их плач прорывается крик новорожденного и детский плач.
Женщина(которая была беременной). Мальчика, который позже родился целым и невредимым, Табакмахеры в честь старика Орлова назвали Ароном. Но случилось это уже в далекой Америке, куда соседи Орловых успели сбежать…
На авансцену выходит главный герой – Орлов, выросший тот самый мальчик Шуня или Саша, как кому нравится.
Орлов. А Шуня Орлов вырос в своего деда – такой же смелый и решительный. А еще непримиримый к врагам Советской власти, которая ему все дала. В паспорте у него было написано Орлов Шимон Лейбович, а на службе его все называли Александр Леонидович. Приказом народного комиссара внутренних дел Генриха Ягоды ему было присвоено звание майора государственной безопасности.
Пока Орлов говорит и облачается в чекистскую форму, меняется декорация. На сцене появляется условный кабинет чекиста: стол, стул, настольная лампа и портрет Сталина.
Входят Орлов и Натан Гуревич.
Гуревич. Вот он, личный кабинет новоиспеченного майора Орлова! Поздравляю, Санька!
Орлов. Натан, можно подумать – у тебя нет своего кабинета!
Гуревич. Есть, конечно! Но там мы сидим вдвоем с Ванькой Пинчуком. А вдвоем это уже не кабинет, а коммуналка!
Орлов. Учитывая, капитан Гуревич, что вы – друг детства майора Орлова, вам разрешается заходить в этот кабинет без стука!
Гуревич. Подумать только, а ведь мог бы ты, как добропорядочный еврей, сидеть сейчас в своем доме, в нашей Сквире, крутить пейсы и швейную машинку деда Арона и напевать! (Поет.) Тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум бала, тум бала, тум балалайкэ, тум балалайкэ, шпиль балалайкэ, шпиль балалайкэ, фрэйлех золь зайн!..
Орлов. Нет уж! Пожили наши предки без всяких прав, в черте оседлости! Хватит! Власть переменилась. Евреи теперь такие же люди, как и все. А это серое прошлое я, Натан, зачеркнул, выбросил из головы. Все выбросил и песни тоже. Я и старикам своим запрещаю даже дома на идиш говорить!
