Виктор Пелевин
Зал поющих кариатид
Айболит схватил что-то невидимое, поднес руки ко рту и громко щелкнул зубами. Над строем пронесся нервный смешок, и Лена подумала, что добродушный вид доктора имеет такое же функциональное назначение, как сходство богомола с сухой веточкой.
– Наши специалисты, – продолжал доктор, – много лет исследовали паранормальные особенности многих животных и насекомых. В частности, мы изучали богомолов, пытаясь понять, каким образом это насекомое так долго сохраняет полную неподвижность. Вы все смотрели фильмы про японских ниндзя и понимаете, как это может пригодиться, например, сидящему в засаде снайперу или агенту спецслужб. Особенно в наши дни, когда любая охранная система включает в себя крайне чувствительные детекторы движения. В результате исследований из мозга и нервной системы богомола было выделено вещество, отвечающее за этот механизм. Это сложный белок, некое отдаленное подобие токсина, или, скорее, белка-репрессора, который представляет собой двудоменную глобулу из соединенных дисульфидным…
– Товарищ полковник, – укоризненно сказал майор.
Доктор кивнул.
– В общем, – продолжал он, – на основе этого вещества был создан препарат «Мантис-Б». Он позволяет человеку много часов сохранять полную неподвижность без негативных последствий для организма. Я подчеркиваю, речь идет о полной, каменной неподвижности.
– Они не поймут, – сказал майор. – Надо показать. Васек, иди сюда.
Мужчина в тренировочном костюме послушно подошел к майору.
– Покажи руки, – скомандовал доктор.
Васек вытянул руки перед собой. Они заметно тряслись.
– Можешь опустить.
Майор вынул из пластиковой ленты ампулу, зарядил шприц-пистолет и сказал озабоченно:
– Пригнись-ка.
Васек встал на колени. Майор поднес шприц к его затылку и нажал на спуск. Раздался пшик, и Васек сказал:
– Уй. Холодная!
– При инъекции в затылочную область действие практически мгновенное, – сказал доктор.
Васек поднялся на ноги.
– Еще раз покажи руки, – сказал доктор.
Васек повиновался. Теперь пальцы были идеально неподвижны.
Доктор подумал немного, развел его руки в стороны и поднял их вверх. Затем он наклонил его туловище, заставив оторвать от пола ногу. Васек принял такую позу, словно держал амфору, склоняясь вперед и балансируя вытянутой назад ногой. Так он и замер.
С каждой секундой у Лены росло чувство нереальности происходящего. Несмотря на очевидную неустойчивость позы, Васек стоял как каменный – его руки и поднятая нога не совершали даже мельчайших движений. Но поразительнее всего было изменение, которое произошло с его лицом. Только что Лена видела виноватую рожу алкоголика – подрагивающую, напряженную, сморщенную сразу в несколько наложенных друг на друга гримас. А теперь перед ней было лицо святого. Все его мускулы были расслаблены, оно выражало абсолютный покой и доверие, и казалось прекрасным несмотря на свою морщинистую изношенность.
– Как это… – прошептала одна из девчонок в шеренге.
Полковник в белом халате довольно улыбнулся.
– Как думаете, сколько он может так стоять? Час? Два? Ха-ха. До двух с половиной суток! И при этом будет сохранять полную ясность сознания и способность к коммуникации. Только не советую пить много воды перед сменой. Вась, как ты себя чувствуешь?
Святой открыл глаза и сказал:
– Да нормально, товарищ полковник. Только трусы режут.
* * *
Коротко стриженную блондинку звали Вера. Она жила на Профсоюзной, а Лена с Асей жили в Беляево, совсем недалеко друг от друга. Домой поехали вместе, а на «Профсоюзной» вышли и отправились гулять по улицам возле метро.
– Что-то мне это не нравится, – сказала Лена. – Я думала, будет топовое кабаре с продолжением для эксклюзивных клиентов. А тут какой-то цирк. Кариатиды.
– Знаешь, – ответила Вера, – я за такие деньги не то что кариатидой, я домкратом работать пойду. У меня отец алкоголик, я от него на ночь письменный стол к двери придвигаю. Свою квартиру надо.
– А ты что думаешь? – спросила Лена у Аси.
Ася улыбнулась своей удивительной японской улыбкой.
– Я думаю, так даже интересно, – сказала она. – Все же лучше, чем обычной проституткой.
Это прозвучало так простодушно, что все трое засмеялись.
– Слушайте, – сказала Лена, – я вот чего не пойму. Если мы на Рублевке работать будем, нас где-то там и поселят?
– Как же, жди, – ответила Вера. – Дядя Петя говорил, будут возить на автобусе.
– Каждый день?
– Нет. Будем работать в три смены по четыре человека. Двое суток работаем, четверо отдыхаем. Нас поэтому двенадцать и набрали.
– Нормально, – сказала Ася. – Получается, как проводницей в поезде. Девчат, а давайте в одну смену попросимся?
– Зачем? – спросила Вера.
– Мы живем рядом, – сказала Ася. – Можно будет договориться, чтобы автобус приезжал на «Профсоюзную». Чем к «Славянской» мотаться.
– Это мысль, – согласилась Вера. – Надо будет еще кого-нибудь найти, кто здесь живет.
– Смотрите, – сказала Лена.
Из-за угла выехал белый «стретчер» – сильно растянутый лимузин. Он был настолько длинным, что с трудом вписался в поворот, а его стекла были тонированы так густо, что ни малейшей надежды проникнуть сквозь них в чужое прайваси не оставалось. Лимузин казался разведывательным кораблем, спустившимся из счастливых заоблачных пространств на низкую орбиту, под тучи, в серый мир экономической целесообразности, эффективности и зубовного скрежета. Было понятно, что скоро разведка кончится, и корабль вернется туда, откуда прилетел. Но его вид не просто намекал на чужое преуспеяние и счастье, а еще и внушал робкую надежду: крышу украшали два скрещенных золотых кольца, похожих на локатор.
Лена провела взглядом по черным стеклам, белой эмалевой двери, опустила глаза еще ниже и увидела сверкающие никелем диски, окруженные черной резиной. Она поняла, что это есть те самые колеса любви, о которых она пела на конкурсе.
– Главное теперь не дать петухам, – пробормотала она.
– Чего? – спросила Вера.
– Нет, – сказала Лена, – это я так. Вспомнила кое-что.
* * *
Четвертой в смену попала негритянка Кима – она жила на «Академической», и согласилась встречаться с остальными на «Профсоюзной».
Кима оказалась самой образованной и умной из девчонок. Пожалуй, даже слишком умной – поговорив с ней пару раз, Лена с неудовольствием ощутила свою темноту в вопросах современной культуры: до этого она искренне считала, что художник Кулик нажил состояние, чирикая птичкой, а «Швыдкой» – не имя собственное, а бранный малоросский эпитет с гнусным антисемитским душком.
Кроме того, у Кимы была смешная манера здороваться – она била себя правым кулаком по левому плечу и говорила:
– Путен морген!
Встречаться на «Профсоюзной» было удобно, потому что черный мерседесовский микроавтобус с табличкой «Семиотические знаки» отбывал в семь утра, и ловить его где-то в центре было бы тяжко – пришлось бы слишком рано вставать.
В первую поездку все нервничали. Особенно мрачной казалась Кима.
– Чего-то у меня нехорошее предчувствие, – сказала она, когда автобус тронулся. – По-моему, мы лоханулись. Это какая-то хрень, а не серьезный проект.
– Почему? – спросила Ася.
– Да хотя бы эта табличка за стеклом, – сказала Кима. – «Семиотические знаки». Уже напрячься можно. Семиотика – наука о знаковых системах, мы ее в университете проходили. Если на русский перевести, выйдет «знаковые знаки». Это ведь любому образованному человеку смешно станет.
– Угу, – буркнула Ася, у которой тоже было плохое настроение. – Что, лучше бы там написали «блядские проститутки»?
Лена поморщилась.
– Мы не проститутки, – сказала она. – Мы все-таки скорее гейши. Поем. Декламируем.
– Типа не лавка с дыркой, – сказала Ася, – а еще и наушники с фонограммой. Поэтому прайс другой.
Кима подняла палец.
– Хорошо, что напомнили. Вчера звонил референт дяди Пети, велел составить списки песен, чтоб они подготовили озвучку. В смысле, сопровождение – под фанеру нам петь не дадут. Сказал, от двадцати до тридцати номеров, больше не надо. По дороге как раз успеем.
У водителя нашелся еженедельник, из которого он разрешил вырвать несколько чистых страниц. Было поразительно, что «Колеса Любви» оказались в программе у всех.
– Сделаем отдельный номер, – предложила Вера. – Разобьем на голоса.
Лена предусмотрительно взяла с собой распечатанный репертуар, заготовленный еще к кастингу, поэтому ей не надо было ничего писать. Можно было расслабиться.
Она взяла у шофера зачитанный журнал «Женихи России». В него был вставлен другой журнал, совсем истрепанный и тонкий, под названием «Контркультура» – непонятно было, то ли это отдельное издание, то ли просто вкладка. «Контркультура», напечатанная на плохой газетной бумаге, выглядела очень несолидно и даже убого, но Вера объяснила, что так сделано специально.
– Контркультура же, – сказала она, словно это слово объясняло все.
– А что это такое? – спросила Лена.
– Это когда с неприличными словами и на дешевой бумаге, – объяснила Вера, – чтобы можно было обсирать глянец. Сегодня самая писечка.
Ася нахмурилась.
– Неправильно, – сказала она, – не обязательно на дешевой бумаге, бывает и на дорогой. Контркультура – это… – Она на секунду запнулась, словно вспоминая услышанную где-то фразу. – Это эстетика антибуржуазного бунта, экспроприированная правящей элитой, вот.
– А как можно экспроприировать эстетику? – спросила Вера.
– Да запросто, – ответила Ася. – Теперь все бунтари, у кого пиар-менеджер грамотный. Любая свинья из телевизора говорит, что за ней ФСБ охотится, только найти никак не могут… Вы че, я считаю, у нас вообще не должно быть никаких комплексов из-за работы. Потому что проститутки сейчас все, даже воздух. Раз он радиоволны через себя пропускает.
– Ты как-то эмоционально все воспринимаешь, через сердце, – сказала Кима. – Тебя так надолго не хватит. И потом, контркультура – это другое.
