Виктор Муравьёв
10 глава
Глава 3
Он сидел, не двигаясь. Даже дышал тише, чем надо. В комнате – пусто, свет мертвенно ровный. Время, кажется, вышло покурить и не вернулось.
Дверь открылась без стука. Тихо, как в хорошем кино. Вошёл человек. Не в форме – серый плащ, папка подмышкой, ботинки дорогие, но не новые.
Валентин сразу понял – следователь. Не потому что знал. Потому что почувствовал. Этот не будет задавать лишних вопросов. Этот уже всё знает – и пришёл проверить: а ты вообще кто?
– Валентин Романович? – без тени вопроса. Просто уточнение.
– А кто тут ещё? – хрипло, без интереса.
Мужчина кивнул, присел напротив. Расстегнул папку, достал тонкий блокнот. Положил на стол. Ручку не взял.
– Следователь Дёмин. Мы с вами ещё не разговаривали. До сегодняшнего дня я считал, что вы – статист. Побочный свидетель. Переживший стресс.
Валентин молчал.
– Но есть нюанс. В показаниях, в обстоятельствах. В том, как вы… угадываете. Без фактов, без улик. Просто говорите – и оно совпадает.
И это, знаете ли, беспокоит.
– А что, если я просто… случайно?
– Случайно раз, случайно два, случайно – всё? Я в совпадения не верю. Особенно когда они повторяются.
Вы знали, что сосед – маньяк. Знали, что у него в балконе – тело.
Вы знали, что девочка… не выживет.
И в психушке – тоже знали, что будет. Хоть и не признались.
Он сделал паузу. Потом тихо добавил:
– Вопрос только один. Вы врёте – или правда видите?
Валентин хмыкнул. Пусто.
– А если скажу, что сам не знаю?
– Тогда я спрошу: хотите узнать?
Помолчали. Стук капель от батареи мешал думать. Дёмин достал сигарету, покрутил её в пальцах, но не закурил.
– По делу вы чисты. По крайней мере – не обвиняетесь.
Сосед, кстати, очнулся. Говорит, что вы напали первым. Что вы "влезли не туда". Но у нас есть записи скорой, есть телесные, есть экспертиза. Он не убедителен.
Псих – мёртв. В палате нашли вашу кровь, но версия с "приступом буйства" работает. Персонал подтверждает: вы были в душе, пришли сами.
По всем пунктам – вы выходите сухим.
Валентин поднял бровь:
– Значит, отпускать будете?
Следователь посмотрел на него долго. Как будто хотел разглядеть внутри черепа что-то, что не видно глазу.
– Не совсем.
Вас… наблюдают. Уже не врачи.
Понимаете, у нас в отделе есть правило: если человек непонятен – он не свободен. Свобода – для тех, кто укладывается в устав.
Валентин сел ровнее. Нервов не было, но в затылке – гул.
– Так вы что, пришли сказать, что я… под подозрением?
– Нет. Под присмотром.
Вы как счётчик Гейгера – пищите, когда рядом радиоактивное.
Вот только мы не знаем – пищите вы потому что видите, или потому что сами фоните.
Он достал конверт. Кинул на стол.
– Здесь – предписание о переводе. Не в СИЗО. И не в дурдом. В условный санаторий МВД. Закрытого типа. Три месяца наблюдения. Не камеры, не уколы. Просто – наблюдение.
Если за это время ничего нового – вы свободны. Если повторится… что-то – значит, это не просто «травма».
Валентин кивнул. Слишком быстро. Как человек, который всё понял ещё до слов.
– Вы боитесь меня? – тихо спросил он.
– Нет. Я боюсь того, что вас слушает.
Пауза. Ни один из них не улыбался.
– Считайте, – добавил следователь, поднимаясь, – что это предложение. Добровольно-принудительное. Но лучше добровольно. Иначе появятся основания закрыть вас насовсем – по линии «угрозы общественной безопасности».
Он подошёл к двери. Уже на выходе сказал:
– Знаете, что самое страшное?
– Что?
– Что если вы – не один такой. И никто не знает, что вы видите, пока не поздно.
Дверь закрылась. Валентин остался один.
Смотрел на конверт. Долго. Будто там было не предписание – а входной билет в новый мир.
Он проснулся рано. Без будильника, без сигнала. Как будто кто-то внутри шепнул: «вставай – сегодня тебя забирают».
Свет за окном был грязный, предрассветный. Тот самый, который ничего не обещает. Он оделся не торопясь: джинсы, свитер, куртка с затертой молнией. Ничего своего всё равно не оставят.
Уже в коридоре стоял санитар. Не хам. Не добрый. Тот тип человека, который работает молча, потому что язык – это избыточность.
– Пошли, – бросил он и пошёл вперёд.
У выхода стояла буханка. Серая, чуть ржавая по краям. Без опознавательных знаков. Даже номера – будто вытерты. Боковая дверь приоткрыта. Двигатель урчит, как у пенсионера с одышкой.
Валентин остановился.
– Это что, в Сирию, что ли? – хмыкнул.
Санитар ничего не сказал. Только указал на дверь.
Он подошёл, заглянул внутрь – и замер.
Внутри – не машина.
Белые стены, обшитые чем-то похожим на мягкий винил. Свет – ровный, как в аэропорту. Потолок – с подсветкой. На боковых стенках – панели с сенсорным управлением. В углу – капсульное кресло, как в бизнес-классе. Всё – стерильно, ровно, неестественно.
Он ступил внутрь, медленно. Как будто боялся испортить обивку своим дыханием.
Дверь за ним закрылась бесшумно. Не хлопком – втягиванием.
– Ну вы, блядь, и заморочились… – сказал он вслух. – Снаружи гниль, внутри – космос.
Никто не ответил.
Машина тронулась мягко. Ни качка, ни рывка. Как лифт, только по горизонтали.
Он сел в кресло. Оно само отрегулировалось под него. Без слов, без кнопок. Просто – подстроилось. Как будто знало, кто в него сядет.
На стене загорелся экран. Простая надпись:
Пункт назначения: ОБЪЕКТ «С-3».
Время в пути: 48 минут.
Пожалуйста, оставайтесь на месте.
– Объект, значит. А я, блядь, что, артефакт? – усмехнулся Валентин.
Он провёл рукой по стенке. Тепло. Мягко. Без привычной шероховатости машин. Всё – гладко и неестественно. Будто внутри – не техника, а организм.
Он пытался расслабиться. Не получалось.
Что-то здесь не так. Не ложь, нет. Но и не правда. Честность без объяснений – самый страшный вид контроля.
Он положил руки на колени. Закрыл глаза.
Мозг подкинул ему картинку – балкон. Труп старухи. Девочка в ванной. Вода, теплая, густая. Запах крови.
Он открыл глаза. Дышал глубже.
И впервые за долгое время почувствовал страх. Не перед смертью. А перед тем, что его ждёт по прибытии.
Машина остановилась так же тихо, как и поехала. Валентин даже не сразу понял, что приехали – просто вибрация исчезла, как будто землю отключили.
Дверь открылась сама. Ни щелчка, ни предупреждения. Просто – вот тебе выход.
Он вышел. И завис.
Перед ним – здание. Панельное, облупленное, с грибковыми потёками по углам. Под крышей – герб СССР, полуобвалившийся, но ещё читаемый. Табличка у входа, выцветшая до серого пятна:
«САНАТОРИЙ МВД "ЗАРЯ"»
Ни охраны, ни ворот, ни забора. Вокруг – сосновый лес, дохлый снег, грязь, одинокие голуби, которые выглядят так, будто знают больше, чем должны.
– Ну охуеть… – сказал Валентин и почесал затылок.
На крыльце стоял человек в халате. Белый, но не врачебный – больше как униформа горничной из советского санатория. Стоял прямо, руки за спиной, взгляд – стекло. Не взгляд встречающего. Взгляд проверяющего соответствие.
– Валентин Романович, проходите, пожалуйста.
Он шагнул внутрь.
И как только перешагнул порог – всё изменилось.
Коридор – не коридор, а галерея из светопоглощающего материала. Стены гладкие, темно-серые, с мягкой подсветкой снизу. Пол – почти зеркальный, но не скользкий. Пахнет ничем. Совсем. Ни капли больницы, ни сырости, ни людей. Как будто здесь не дышат.
Первое помещение – приёмная. Только не с мраморной стойкой и фикусовыми кадками, а больше как зал ожидания на секретной станции метро.
Свет – приглушённый, воздух – плотный, как после грозы.
– Пройдемте, – сказал сопровождающий.
– Ты мне объясни сначала, что это было, – Валентин кивнул в сторону улицы. – Там же развалюха. Тут – как в “Матрице”. Что за маскарад?
– Это не маскарад, – спокойно. – Это протокол.
– Какой, нахуй, протокол?
– Внешний образ объекта должен соответствовать ожиданиям среднестатистического гражданина. Люди игнорируют старое, не глядят в окна, не задают вопросов. Маскировка.
Он повёл его дальше. Двери – без ручек, но открываются, когда нужно. Как будто прощупывают, стоит ли пускать.
Они прошли через холл, больше похожий на лобби дорогого отеля: тёплые панели, вкрапления светящихся линий, голографический указатель, на котором не было ни слов, ни стрелок – просто символы, похожие на дыхание.
– Здесь живут? – спросил Валентин.
– Нет. Здесь – проходят.
– Что?
– Проверку.
Он зашёл внутрь – и снова завис.
Это не палата. Это кабинет космонавта.
Стены – светлый графит, встроенные панели. Кровать – капсула, с мягкой подсветкой. В углу – терминал. Над ним – экран.
На экране – пульс, температура, нейроактивность, уровень окситоцина и кортизола. Всё подписано. Всё в реальном времени.
Сверху – камера. Маленькая, вмонтированная, но Валентин её сразу почувствовал.
– Это чё, уже прослушка?
– Это не прослушка, – мягко ответил сопровождающий. – Это калибровка.
– Меня?
– Пока что – вашей реакции.
Он вышел, оставив дверь полуоткрытой.
Валентин сел на кровать. Руки положил на колени. Комната молчала. Не жужжала, не тикала – даже вентиляция была невидимой.
Он провёл рукой по матрасу. Тот – подогнал форму под его тело. Как будто принимает. Не для комфорта. Для чего-то другого.
– Да тут не лечат, – пробормотал он. – Тут сортируют.
Он поднялся. Подошёл к терминалу. Тот не реагировал. Ни на касание, ни на голос.
Он подошёл к двери – та закрылась. Без звука.
Экран на стене мигнул. Надпись:
КВЕСТ 0.
ПЕРВАЯ НОЧЬ.
НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЙ.
ПРОСТО СПИ.
– Ну и чё за санаторий у вас, ёб вашу мать… – пробормотал Валёк.
И лег. Потому что чувствовал: пока он не уснёт – ничего не начнётся.
Он закрыл глаза – просто чтобы моргнуть, не чтобы уснуть.
И открыл.
Секунда.
Но свет был другой.
Теплее. Левее. Будто солнце успело передвинуться. В углу терминал мигал. Без звука.
Состояние: стабилизировано.
Адаптация: 32%.
Переход: успешный.
Он сел. Легко. Словно спина забыла про боль, а грудь – про тяжесть.
– Что, уже? – пробормотал. – Я даже не… спал.
Дверь открылась сама.
На пороге – девушка. Белая униформа. Лицо чистое, открытое, но пустое. Из тех, кто улыбается глазами, но глаза – всегда не на тебя.
– Завтрак. Пройдёмте, Валентин Романович.
– Подожди… – Он встал. – Сколько я спал?
– Достаточно. Всё хорошо.
Она развернулась и пошла. Он вышел за ней, глядя на стены – будто проверяя, не меняются ли они, пока не смотришь.
Зал – большой, но без запаха еды. Чистый, как операционная. Длинные столы. Везде – белые подносы, порционные тарелки, без маркировки. Люди едят молча. Никто не чавкает. Никто не смотрит в тарелку соседа. Все – одни в зале, полном людей.
Валентин получил поднос. Суп. Пюре. Творожок. Хлеб идеально нарезан. Даже вода – без пузырьков, как будто прокипячённая тишина.
Он прошёл вдоль столов. В поисках хоть кого-то не из восковых фигур. И увидел деда.
Старый. Лет 70, если не больше. Седые вихры. Сгорблен, но лицо – живое. Он громко чавкал, размешивал пюре с супом и ел, как человек, которому плевать, что он не один.
Валентин сел напротив.
– Приятного, – сказал.
– Уже, – буркнул дед и не глядя зачерпнул ещё.
– Я тут первый день. Или ночь. Или секунду.
– Ну. Поздравляю, значит. Ещё жив – уже достижение.
– Это что вообще за место? Санаторий? База? Цирк?
Дед смотрит. Долго. Глаза мутные, но не слепые.
– Здесь – не лечат, – говорит он. – Здесь сортируют.
– Ага, я уже догадывался. По стенам.
– Ты не понял. Здесь отделяют пригодных от тех, кто тронется.
– Для чего?
Пауза.
– А вот это уже тебе надо самому понять.
Он чавкает снова.
– Потому что если объяснить – не поверишь. А если сам поймёшь – уже не отвертишься.
– А ты кто?
– Старый тестер. Я тут с семидесятого какого-то. Был в первом наборе. Теперь – корм для новичков. Смотришь на меня – и понимаешь: хочешь ли ты остаться таким. Или… смыться.
– Смыться можно?
Дед усмехается. Но без радости.
– Конечно. Только не ясно – куда.
Он наклоняется ближе.
– Помни одно. Здесь никто не даёт прямых приказов. Но если ты начал слышать, видеть или чувствовать – назад дороги нет.
– Это угроза?
– Это предупреждение.
И снова – чавканье. Суп капает на поднос. Дед ест, как будто уже проговорил больше, чем должен.
Валентин сидит. Не ест. Пюре холодное.
На экране в углу – надпись:
Следующий модуль через 47 минут.
Подготовка тела завершена. Подготовка сознания: в процессе.
Он смотрит. Глотает. Медленно.
– Слушай, дед…
– Не сейчас, – говорит тот. – Сейчас еда. Потом – остальное.
Он поднимает глаза.
– Пока ты не поймёшь, зачем тебе это всё – они тебя не тронут.
– А потом?
– А потом начнётся. И ты уже не узнаешь – это твоя голова или их голос.
«Следующий модуль через 3 минуты.»
Надпись исчезла с экрана в комнате, как будто время вытекло само.
Дверь открылась. Никто не звал. Просто – открылась.
Коридор был пустой. Ни указателей, ни голосов, ни шагов.
Валентин шёл. Сам. Потому что понимал: если не пойдёт – придут. А он не хотел знать, кто придёт.
Он вошёл в помещение. Чёрное.
Стены – матовые, как ткань, но из стали.
По центру – цилиндр, высотой чуть выше роста, диаметр – на человека.
Края гладкие. Без швов. Только отверстие, как в МРТ, но без рельс, без света.
Из стены вышла панель. Маленькая. Без кнопок. Только надпись:
Ляг. Закрой глаза. Не сопротивляйся.
– Это у вас медитация такая? – пробормотал Валентин. – Или водолазный курс?
Ответа не было. Панель втянулась обратно.
Он лёг.
Первое – тишина. Настоящая. Без вентиляции, без гудения. Только собственный пульс и медленный вдох.
Потом – капли. Сначала одна. Потом две. Потом – струя. И он понял: вода подаётся снизу.
– Блядь… – выдохнул он. – Серьёзно?
Вода была холодная, но не ледяная. Пока. Она поднималась медленно. По сантиметру. Как будто кто-то проверял – в какой момент ты начнёшь паниковать.
На уровне колен – он ещё дышал спокойно.
На животе – уже начал глубже.
Когда вода дошла до груди – сердце заскрипело, как будто включился механизм внутри него.
– Вы там точно не ёбнулись?.. – сказал он в темноту. Никто не ответил.
Вода дошла до шеи. Он замер. Не дышал.
Когда пошла через подбородок – вдохнул резко, как ныряльщик.
Он дёрнулся – капсула не сдвинулась. Воды уже было слишком много. Дно – присосало. Он хотел рвануться – руки влипли в подлокотники. Не ремни. Просто давление воды + форма конструкции.
Вода пошла в нос. Он захлебнулся. Дёрнулся. Паника включилась мгновенно.
В голове:
«Они убивают меня. Это не тест. Это чистка. Я ошибся. Это не школа – это крематорий.»
Он вдохнул – и почувствовал холод прямо в бронхах. Как будто лёгкие обожгли льдом изнутри.
И вдруг – вода ушла. В один момент. Словно половик сдёрнули.
Он остался лежать, хрипя, глотая воздух, как будто это – единственная еда.
«Сука… сука… что за…»
И тут – ток.
Пробежал от спины к затылку. Моментально. Без предупреждения.
Он выгнулся. Снова лёжа. Как рыба, которую жарят.
Потом – снова вода. Но кипяток.
Сразу. Без перехода.
Он взвыл. Но звука не было.
Капсула глушила всё.
Один голос остался.
Внутри.
Не чей-то. Его. Но не его.
«Зачем ты здесь?»
«Что ты можешь?»
«Кто ты, когда тебя стирают?»
Он не отвечал. Только орал молча. Только выгибался. Только ненавидел.
И в момент, когда казалось, всё – конец, – вода снова ушла.
Свет – включился.
Капсула – открылась.
Он вышел. Ноги дрожат.
Кожа – в красных пятнах.
Волосы – прилипли.
Во рту – вкус страха.
В коридоре – всё по-прежнему. Ни капли воды на полу. Ни запаха. Ни пара.
Из стены выдвигается сухое полотенце.
Реакция: зафиксирована.
Резервный потенциал: нестабилен.
Повторное тестирование – не требуется.
Подтверждение: условное.
Он не знал, кто это пишет.
И главное – кто это читает.
Он просто стоял. И впервые понял:
Они не узнают, кем ты являешься.
Они хотят узнать, кем ты станешь – после того, как от тебя ничего не останется.
Он вернулся в комнату после "модуля" весь сырой. Внутри – пустота. Даже страх уже отсох. Осталась только злость на непонимание.
Он сел на край кровати. Смотрел в стену.
Молча. Долго.
Дверь открылась.
На этот раз – не автоматически. Кто-то вошёл.
Мужчина. Лет за пятьдесят. Высокий. Без халата, но в пиджаке старой школы. Аккуратный пробор, лёгкий запах табака. В руках – папка, в глазах – чёткое понимание, зачем он здесь.
– Можно, Валентин Романович?
Тон – как будто зашёл в гости к старому знакомому, не к объекту спецпрограммы.
– А если скажу “нет”?
– Тогда войду как по регламенту. Но это не изменит сути.
Он сел в кресло напротив, положил папку на колени, развернул её – не открывая.
– Кто вы?
– Можно просто: Пётр Аркадьевич. Формально – руководитель НЧ-4.
– И это, блядь, что за буквенная каша?
Улыбка. Без зубов. Но настоящая.
– Наблюдение. Частотные. Четвёртое подразделение.
– Частотные?
– Скажем так. То, что вы видели, слышали, чувствовали – это не аномалия. Это излучение. Не физическое. Но фиксируемое.
Семантическое. Эмоциональное. Предиктивное. То, что пока не принято мерить, но уже нельзя игнорировать.
– Я ж говорю, блядь… буквы.
– Конечно.
Он кивает.
– Буквы всегда удобнее, чем сказать: “Мы с 1968 года создаём людей, которые видят то, что ещё не случилось.”
Тишина.
Валентин молчит. Смотрит. Не верит. Но и не перебивает.
– Вы знаете, что случилось в Новочеркасске?
– Забастовка. Резня. Власти скрыли.
– А вы знаете, что за три дня до этого события у одного прапорщика случилась истерика, и он кричал, что “улицы будут в крови, но не как на войне – как в кухне”?
– …
– С тех пор мы фильтруем. Находим. Тестируем.
Выживают – не все. Но те, кто остаётся – видят трещины. Иногда раньше, чем они образуются.
– Так я… экстрасенс?
– Экстрасенсы – это цирк. Мы – театр тени. Мы не предсказываем. Мы замечаем смещение.
– В чём?
– В реальности. В логике. В тканях событий.
Вы – знаете, когда человек врёт, до того, как он открыл рот.
Вы – угадываете события, потому что в вашей голове нет одного слоя фильтрации, который стоит у обычных.
Пауза. Он открыл папку. Там – фото.
Валентин.
Камера.
Сосед.
Девочка.
Псих.
– Вы прошли четыре совпадения, которые не должны были сойтись, если бы вы были обычным.
А значит – вы необычный.
– И что теперь?
– Выбор.
Пётр Аркадьевич смотрит прямо. Не агрессивно. Но так, как будто уже знает ответ.
– Остаться. Учиться. Смотреть.
– Или?
– Или уйти. Мы не держим.
Просто… если уйдёте – реальность сама к вам придёт. Но уже без модулей. Без инструкций. Без защиты.
– И куда я, по-вашему, подхожу?
Он закрывает папку.
– В разведку будущего.
НЧ-4 – не про войну. Мы предсказываем, что может случиться, и сдвигаем шансы.
Возможно, вы будете просто догадываться.
Возможно – у вас раскроется больше.
Но даже на уровне “предчувствия” – вы опасны и ценны.
– Так что я? Предиктор?
– Пока что – ошибка системы.
Но если захотите – станете её инструментом.
Он встаёт.
– Подумайте. Завтра – второй модуль. Он уже не будет физическим.
Там вы узнаете, насколько глубоко можно нырнуть, если не держаться за воздух.
Он уходит. Мягко. Как будто разговор был сном.
Дверь закрылась.
Валентин остался сидеть.
Смотрел в белую стену. И впервые не пытался понять, в чём подвох.
Он думал:
А если они не врут?
И если я – не тот, кем себя считал?
Прошло полчаса. Или десять минут. Или час.
Он не знал.
После разговора с Петром Аркадьевичем стены стали ближе, воздух – тише, мысли – опаснее.
"Ты не экстрасенс. Ты – ошибка фильтра. И в этом твоя сила."
Хорошо сказано.
Но он не привык верить словам без запаха.
Он поднялся. Подошёл к двери. Та не открылась.
– Серьёзно?
Он коснулся панели. На ней вспыхнула надпись:
Выход разрешён. Самостоятельное перемещение – допущено.
– О, уже доверяете, да?
Дверь открылась. Коридор был пустой. Но не тишиной, а ожиданием.
Он шёл наугад. Свет был ровный, стены – одинаковые, повороты – симметричные. Место не запоминалось. Как будто само хотело остаться вне памяти.
И тут – шаги. Спокойные, тяжёлые. Человеческие.
Навстречу шёл парень. Лет 30. Высокий, широкоплечий, с теми глазами, в которых что-то уже поломалось, но человек остался.
На нём – тёмно-серая форма без знаков различия. На поясе – что-то вроде планшета, на руке – металлический браслет.
Парень остановился. Оценил Валентина взглядом. Не как охрана. Как бывалый смотрит на новичка.
– Ты после капсулы?
– Ага. Нырнул. Чуть не сдох. А потом проснулся и мне сказали, что я не человек, а радиоприёмник с багом.
Парень усмехнулся.
– Да, стандарт. Первый стресс, потом разговор. Потом – сомнение. Потом – коридоры. Всё по плану.
– А ты?
– Я – Мартын. Третья волна. Уже на “полевом”. Возвращаюсь с задания.
– Полевом?
– А ты думал, здесь всё ограничится ванночками и сном под наблюдением?
Они идут вдоль коридора. Мартын сбавляет шаг. Валентин держится рядом.
– У нас тут два направления. “Внутренние” – вроде тебя. И “внешние” – вроде меня.
Внутренние – тестируют. Смотрят, что внутри головы.
А внешние – проверяют, как эта башка работает в полевых условиях.
– Типа оперативники?
– Типа сенсоры с ногами.
Пауза.
– Например, – продолжает Мартын, – на прошлой неделе нас отправили в деревню.
Сигнал был странный.
На карте – активность: костры, свет, движение.
По факту – деревня пустая. Ни души. Дома открыты. Еда на столах. Всё как есть – но живых нет.
– И что?
– Сперва подумали – газ, эвакуация, или эксперимент какой-нибудь.
А потом наш третий – Жора – говорит:
"Здесь чем-то пахнет. Не физически. А… как будто душу отсосали."
Он остановился.
– Короче, оказался некромант.
Валентин застыл. Глянул на него, как на школьника, который пересказал “Сайлент Хилл” на свой лад.
– Ты серьёзно сейчас?
– Я серьёзно.
Старик. Один. С документами. С пенсионной карточкой. Всё как положено.
Но под полом – двенадцать мешков. Люди. Высушенные. Без крови. Без плотности.
Они не гнили. Они просто были как старые скелеты, только свежие.
– Бля… Я же, сука, недавно из психушки. Ты уверен, что это мне надо знать?
Мартын рассмеялся. Усталой, настоящей улыбкой.
– Да, брат. Именно ты и должен это знать.
Потому что мы здесь не объясняем – мы присутствуем.
Мы – те, кто приезжает, когда всё уже случилось, а никто не может понять – что именно.
– И что сделали с этим… некромантом?
– А вот это уже не ко мне. Я не “решающий”. Я “фиксирующий”.
Собрали. Передали. Забрали. Списали.
А мы обратно – в душ, в капсулу, в кашу без соли.
И ждём, когда снова замигнет карта.
Они идут дальше. Мартын останавливается у поворота.
– Слушай. Ты в этом дерьме не потому, что ты сломанный.
Ты здесь потому, что видишь, когда другие моргают.
Или – когда мир делает морг, а ты – нет.
– Я не хочу “видеть”. Я хочу понять.
– Ошибся дверью, брат. Здесь “понимание” – это побочный эффект. Не цель.
Мартын хлопает его по плечу и уходит в другой коридор.
Валентин остаётся один.
А в голове – фраза:
"Деревня. Пусто. Некромант."
Он выдыхает. Садится у стены.
И шепчет:
– Я вообще просто хотел поспать…
Он остался один.
Коридор будто выдохся.
Стены снова стали молчаливыми. Свет – нейтральным.
А внутри – гудело. Не от страха. От перегруза.
Он пошёл наугад. Уже не ради цели – просто в движении было меньше боли, чем в остановке.
Вывеска на двери была еле читаемой:
САН. ЧАСТЬ
(Буквы стерлись. Осталась только “САН” и кусок "Т".)
Он открыл.
Тишина.
Пусто.
Ни врача. Ни лежачих. Только запах – сухой, аптечный, стерильный до отвращения.
Прошёл внутрь. Осмотрелся. Всё аккуратно. Шкафы. Холодильник. Пластиковые ящики. Никакой охраны, замков – как будто никто не верит, что здесь что-то нужно красть.
Но Валентин был старой закалки.
Открывает третий ящик снизу – находит флакон.
Белая этикетка. Без названия. Только маркировка:
ТЕХНИЧ. 97%
– Здравствуй, родной, – выдохнул он.
Нашёл пластиковый стаканчик. Тот самый, где сдают анализы. Прозрачный, с крышкой.
Налил. Немного.
Понюхал.
Жжёт глаза.
– Ну… за науку, – сказал он. – За модуль. За некроманта, блядь.
И выпил.
Сразу. Без закуси. Без ритуала.
Проморгался. Вдохнул.
Пауза.
– Ты же понимаешь, что это всё хуйня, да?
Голос – в пустоту. Не чтобы кто-то услышал. Чтобы не сдохнуть от тишины.
– Вот я… бухал. Да. Но не по дурости. А потому что, блядь, чувствовал.
Чувствовал, что мир трещит. Не орёт. Не шепчет. А – скрипит.
Как старая дверь.
Как нерв перед срывом.
Он налил ещё. Чуть меньше. Выпил. Медленнее.
– И теперь вы мне говорите, что я не ёбнулся. Что я “особенный”.
Да пошли вы.
Я себя знаю.
Если бы я был “особенный” – меня бы не выносило от каши без соли.
Меня бы не трясло от взгляда деда, который знает слишком много.
И я бы не искал в чужом медпункте хоть каплю огня, чтобы сжечь внутри этот холод.
Он сел. На кушетку.
Пластиковый стакан звякнул о край тумбочки.
– Если вы хотите сделать из меня сенсор, предиктор, проводник – не делайте вид, что я человек.
Потому что я уже не человек. Я просто… остаток.
Он замолчал.
Глотнул остаток спирта.
Потом лёг.