Виктор Млечин
На передних рубежах радиолокации

Полная версия

Глава 1
Детские и юношеские годы

Я родился в Москве, а вырос на Сретенке, в одном из её переулков, примыкающих к Сретенским воротам. Мы жили на втором этаже четырёхэтажного кирпичного дома, каждый этаж которого представлял собой длинный коридор с комнатами-квартирами по обеим сторонам. Окна отдельных комнат выходили в переулок, окна противоположной стороны во двор. В торце третьего этажа была дверь для прохода в соседний дом, стоявший на улице и который по генеральному плану Москвы 1935 г. должен был быть снесён, но до сих пор стоит, правда, реставрированный с заменой перекрытий. Во дворе находилась котельная, работавшая на угле и обслуживавшая несколько соседних домов. Угольная крошка от топлива разносилась бегающими ребятами по всему двору, но на это особого внимания никто не обращал. Переулок был мощён камнем, иногда проезжавшие телеги на конной тяге выворачивали отдельные булыжники, что служило предметом ребячьих игр. Переулок был в основном застроен старыми, одно-, двух – и редко трёхэтажными домами. Несколько пяти-, шестиэтажных домов стояли в верхней части переулка.

Переулок крутой горой спускался вниз к «трубе» – Трубной улице, а наверху, на Сретенке, стоял дом, известный всей ребятне. В этом доме размещался кинотеатр «Искра», показывавший немые кинофильмы. Рядом с кино в этом же доме находился магазин детских игрушек. Сюда меня водили главным образом родственники, приезжавшие к нам и пожелавшие сделать мне подарок.

В мои детские годы переулок был фактически свободен от движения какого-либо транспорта. Я ещё застал время, когда лихие извозчики изредка подвозили своих пассажиров. Но их пора постепенно исчезала. Легковые автомобили, главным образом иностранного происхождения, проезжали через переулок, но это были скорее единичные явления. Иногда в переулке громыхала подвода, набитая грузом, с запряжённой лошадью-тяжеловозом. В дневное время переулок становился площадкой для игр. Весной и летом играли в лапту, зимой – на санках и лыжах. Для футбола подбирали другое поле – в подворотне домов, где не надо было возводить ворот, а вратари занимали положение на входе и выходе. Родители контролировали своих отпрысков прямо из окон или спускались вниз из подъездов. Тем самым предупреждали возможные столкновения или драки, что, впрочем, бывало редко.

В отличие от переулков Сретенка была сравнительно загруженной магистралью. Если не ошибаюсь, по ней одно время ходил даже трамвай, а потом рельсы сняли, и стал курсировать автобус небольшой вместимости с одной дверью, которую приводил в движение водитель с помощью простой механической тяги. Но что было характерно – по Бульварному кольцу следовал трамвай «Аннушка», рейс «А», с остановкой у Сретенских ворот. Сев в трамвай, можно было за короткое время доехать, например, до Арбатской площади, до кинотеатра «Художественный».

Мои родители были занятыми людьми. Отец, если не был в разъездах, пропадал на службе, мама работала секретарём-машинисткой. Надо было зарабатывать деньги, их всегда не хватало. Вместе с тем мама успевала ходить в магазин, готовить обед. Всё домашнее хозяйство было на её плечах. Рано познавшая, что такое тяжкий труд и какова мера ответственности за семейное благополучие, она сохраняла спокойствие и выдержку в самых сложных, а иногда и критических обстоятельствах. Мама была прекрасным, справедливым человеком. В условиях тесного общения с соседями, в том числе и на общей кухне, от неё никто никогда не слышал не только худого слова, но даже признаков какого-либо недовольства. Со своими советами не спешила, но рассуждала по справедливости. Соседи ходили к ней за поддержкой, зная, что она ободрит, скажет своё доброе слово. Вот даже простых людей, рабочих, трудившихся в квартире или на даче, покормит, улыбнётся, поможет, и они относились к ней как-то по-особенному тепло.

Как мама не крутилась, периодически подбрасывая ребёнка бабушке, ей приходилось нанимать няню. По-видимому, нянь было несколько, но я запомнил одну – бабу Таню. Она была старше моих родителей и приехала из голодного края центральной России на заработки. В её обязанности входили стандартные процедуры: накормить, погулять, уложить поспать, подмести квартиру. Но она успевала сбегать в магазин за крупой, которую отправляла посылкой сыну Миките (так она его называла), сходить в церковь и ознакомиться с рекламой нового фильма на входе в кино.

Гуляли мы на Сретенском и Рождественском бульварах. Таскала она меня и по Сретенке. Сретенский бульвар мне кажется сейчас несколько иным, чем в годы моего детства. Конечно, тогда не было памятника Н. К. Крупской. Весь начальный полукруг был забит колясками и гуляющими детьми. Меня водили в левую центральную часть бульвара, где собирались пообщаться и поговорить за жизнь няни и где была песочница для детей. Зимой скатывались на санках с правой гористой части бульвара. Тогда склон горы казался мне более крутым, вроде бы в настоящие времена рельеф кажется выровненным. Но особенно любил я зимой гулять по Рождественскому бульвару. Там людей было меньше, а спуск более крутой. Разбегаешься, а потом по двум рукавам летишь аж до Трубной площади. В первые годы на санках, а затем на лыжах. Крепления лыж были никудышными: ремешок, а то и просто толстая верёвка. Вденешь ботинок и пошёл… Надо сказать, что в самой верхней части Рождественского бульвара стояло сооружение для мужчин и женщин, похожее на то, которое изображено в известном французском кинофильме «Скандал в Клошмерле». Но ребят это не смущало. Катались ни на что не обращая внимания. Помню, как баба Таня повела меня первый раз в Сретенскую церковь. Необычное освещение, купол, множество людей вместе с пением и речитативом батюшки создали впечатление, что я попал в другой мир. Наверное, ребёнок что-то сообщил об этом маме. Максимум того, что мама могла сказать няне: «Что вы его таскаете». Вечером, за обедом, возможно, произошло обсуждение между родителями этого вопроса. Но отец отнёсся к сообщению мамы спокойно. Хорошо образованный, он знал историю православия, впрочем, как и историю других религий. Поэтому воспринимал излишества обрядов в том же уравновешенном ключе, что и изощрённые лозунги, зовущие в далёкое коммунистическое будущее. Ведя речь о Сретенской церкви, я должен сказать, что в годы моего детства она ещё была открыта, потом её закрыли, а затем в ней был размещён Военно-морской музей.

Наступило время, когда меня определили в детский сад. Он был открыт при Жургазобъединении и находился между Петровскими воротами и Страстной площадью. Поднимали рано, но вставать не хотелось, ещё более долгой и нудной была процедура одевания чулок. Шли с няней пешком вдоль Бульварного кольца. В саду познакомился с друзьями – Саввой Пинчуком, впоследствии учившемся в одном классе со Светланой Сталиной, и Мариком Виленским, будущим членом редколлегии журнала «Крокодил». Но, как известно, в детских садах дети болеют. Не обошла эта участь и меня. Однажды заболел скарлатиной. Отправили в больницу. Быть там ребёнку явно не хотелось. Требование отправить обратно домой было, по-видимому, настолько сильным, что верхняя штанга детской кровати сошла с упоров и придавила большой палец руки. Так что отметина существовала довольно долго. В самом начале 30-х годов помещений для средних школ не хватало. Я пошёл в первый класс школы, расположенной на Рождественском бульваре в бывшем казённом учреждении. Высокое, дореволюционной постройки, здание с уходящими вверх потолками, но узкими коридорами – интерьер, малопригодный для организации школьной работы. К началу следующего учебного года возвели четырёхэтажный корпус новой школы в Малом Сухаревском переулке, и меня перевели в эту школу. Преподаватели были молодые, опыта не хватало, но в целом с учебным процессом они как-то справлялись. Чтобы добраться до школы, мне приходилось пройти по переулку, спуститься вниз и проследовать почти через всю Трубную улицу. Если опаздывал, перелезал через забор, огораживающий территорию школы. Сейчас говорят, что алкоголизм сильно тормозит развитие страны. Может, это и так, но я вспоминаю, что утром, когда бежал в школу, перепрыгивал через принявших дозу и спящих мужиков, лежащих поперёк тротуара или прямо на проезжей части улицы, благо движение транспорта было редким явлением. Это было почти 80 лет назад, но, несмотря ни на что, страна развивалась.

Другое, что запомнилось с тех пор, это – работающие в подвалах старых домов китайцы. Стоя по колено в воде, они стирали бельё на досках – оборудовании, распространённом в те годы. Стирали добела, хорошо, и хозяйки из тех, кто мог, предоставляли им эту работу. Пробегая с портфелем в школу, я наблюдал этих работающих людей из старого чанкайшистского Китая.

Учились в две смены. Писать и читать я уже умел, а вот над хитрыми арифметическими задачками приходилось потрудиться. Говорят, что сейчас такие задачки в начальных классах школьникам не дают. Их больше натаскивают на компьютерную грамоту. Очень жаль. Компьютер – это хорошо, но голова смолоду должна работать. Тем более что дальше идёт алгебра, а затем тригонометрия. Алгебру мы учили по стандартному учебнику Киселёва. Конечно, домашние задания отнимали силы, но свободное время всё же оставалось. Чем оно было занято?

Например, ходили в кино. Рядом, на Сретенке, был кинотеатр «Уран», в котором уже показывали звуковые художественные фильмы. Именно там я смотрел «Чапаева», а затем «Джульбарс» и «Мы из Кронштадта». Недалеко, на Сухаревке, был другой кинотеатр, «Форум», который также посещали школьники.

Важной частью внеклассной работы школы были тогда встречи и беседы с героями-лётчиками и героями Гражданской войны – красными командирами, как их в то время называли. Фамилий этих людей я, конечно, не помню, но что это было – сомнению не подлежит. Кстати, о лётчиках. Был знаком с В. П. Чкаловым. Произошло это дважды и оба раза на подступах к Сандуновской бане. Дело в том, что в нашей квартире, как и во многих других квартирах москвичей, ни ванны, ни душа не было. Поэтому ходили в баню. Ближайшая баня – Сандуны. Оказалось, что отец, с которым мы шли в баню, хорошо знаком с Чкаловым. Он был с сыном Игорем, который был тогда, насколько я помню, курсантом авиационной спецшколы. Чкалов был в кожаной куртке, носил кепку. Простое, но волевое лицо. Улыбался. Минут десять поговорили, вспомнили какие-то события и расстались.

Другая встреча, которая запомнилась, связана с папанинцами после их пребывания на Северном полюсе. Мероприятие состоялось в Доме мастеров искусств на Пушкинской улице. Папанинцев бурно чествовали, выступающие отмечали их заслуги. Герои подписывали выпущенные книги, посвящённые их жизни и деятельности. Наш хороший знакомый, спецкор газеты «Известия» Э. С. Виленский, участник экспедиции на корабле, снявшем четвёрку полярников со льдины, подводил отца и меня к каждому из них и они оставляли свой автограф. Книгу Всеволода Вишневского с автографом И. Папанина я подарил ветерану нашего института Б. Д. Сергиевскому в день его восьмидесятилетия. Персонально адресованные мне автографы П. Ширшова, Э. Кренкеля и Е. Фёдорова я храню как память о тех знаменательных днях.

Однажды отец повёл меня в Большой театр. Мы прошли через служебный вход, и я сел где-то на галёрке. Состоялся большой всесоюзный концерт художественной самодеятельности. Отец, как выяснилось, был в числе организаторов или, как теперь говорят, кураторов концерта. Отлаженность номеров свидетельствовала о длительном процессе репетиций. Выступали артисты – представители всех республик. Некоторые номера особенно понравились публике. Бинокля у меня не было, а с большого расстояния отдельные тонкости концерта просматривались с трудом. Как потом сообщили, в правительственной ложе находились Сталин и члены политбюро. Отец рассказал, что Сталин, выйдя из ложи после окончания концерта, ни к кому персонально не обращался, никому руку не пожимал, но, проходя мимо руководителей концерта, сказал: «Хороший концерт!»

В довоенное время, когда уже учился в более старших классах, стал посещать лекции в МГУ. Покупал за копеечные суммы абонементы, ходил на лекции по философии, истории средних веков, советской литературе. Сейчас вспоминаю циклы лекций, которые читали по истории эпохи Возрождения профессора Сказкин, Дживилегов, Аникст и другие. Думал, что займусь искусством великих мастеров Микеланджело, Леонардо, но время рассудило по-иному. Бывал в театрах, в частности, пересмотрел репертуар детских театров. Кроме Центрального детского театра были театр на Тверской и в Мамоновском переулке. Там я впервые увидел Сергея Владимировича Михалкова, который представлял спектакль «Принц и нищий», инсценировку которого по Марку Твену осуществил будущий известный советский поэт. Михалков был тогда совсем молодым человеком, высокий и худой, он стоял в зрительном зале и, несколько заикаясь, отвечал на многочисленные вопросы окружавших его ребят.

В конце 1939 г. началась зимняя кампания советско-финской войны. Кампания была тяжёлой, армия несла потери, много обмороженных. Но границу от Ленинграда удалось отодвинуть. Сразу по окончании боевых действий, ранним летом 1940 г., мои ленинградские родственники пригласили меня приехать на дачу, которую они сняли на Карельском перешейке. Я прибыл в посёлок Куоккала, где совсем недавно прошла война. Мне было тогда всего 13 лет, но следы той, ещё малой, войны запечатлелись в моей памяти. Развороченные доты, по дороге указатели «Мин нет» или среди груды валунов, характерных для всего побережья, вдруг надпись: «Осторожно, возможны мины». Впервые тогда я попал на побережье Балтийского моря, купался, но пологое дно заставляло идти до глубины довольно далеко, так что порой при прохладной погоде даже дрожь пробирала.

День 22 июня 1941 г. я запомнил навсегда. На нас напала не просто армия одного государства – Германии – на нас напала фактически вся Европа, оккупированная Германией, плюс Италия Муссолини. Это был железный кулак отмобилизованных войск, прошедших боевое крещение накануне вторжения в нашу страну. Мы, как всегда, надеялись, что войны не будет, что сия участь обойдёт нас стороной и мы сможем отделаться лишь фильмами «Если завтра война», заполонившими все довоенные экраны кинотеатров. Но суровая действительность оказалась иной. Заполыхали от бомбёжек города, боевые действия перемещались на Восток, потери росли. Объявленная мобилизация вручёнными повестками вторгалась в жизнь практически каждой семьи. Началась эвакуация детей. Для меня военный период 1941–1942 гг. был многоэтапным. Вот начало пути: Подмосковье, сельхозработы на Рязанской земле, Казань, завод под Казанью…

Москва и область стали готовиться к налётам немецкой авиации. Я был в это время в Подмосковье, когда пришли представители местной администрации с указанием: «Надо рыть траншеи». Задав по наивности вопрос: «А что они здесь будут бомбить?», получил ответ: «Не рассуждать! Рой в человеческий рост». И я вместе с местными жителями рыл траншеи. Когда после войны спустя много лет проходил эти места, удивлялся, как это я смог в свои только что стукнувшие мне тогда 15 лет вырыть такой окоп. Потом, конечно, его закидали землёй.

Никогда не забуду, как под Рязанью, сидя на скамейке в вокзальном помещении, я увидел, что напротив меня разместились две женщины с малолетними детьми. Одна держала на коленях одного ребёнка, другая – двоих. Разговорились. Они поведали мне, что бежали из горящего Минска, схватив детей, прямо в ночных рубашках. «У нас больше ничего нет. А мужья – военные, наверное, погибли», – сказали они мне.

Потом был оборонный завод, на котором я проработал больше года. Считался разнорабочим. Разгружал мешки, тогдашний стандарт – 50 кг, работал возчиком торфа, затем на лесопилке. Были морозные зимы, валенок не было, вместо них выдали чуни, нечто похожее на валяные галоши. Руки всё же обморозил. Трудовую книжку не выдали. Вместо неё выписали справку. На мой вопрос кадровик отвечал: директор и я не хотим в тюрьму за использование детского труда.

Не забывал о школе. Она находилась в районном центре, в 15 км от завода. Отпрашивался с работы. Ходил в основном пешком, иногда случалось подъехать на подводе. Своих учебников не было, в школе помогли… Занимался поздними вечерами в здании заводоуправления, где, кроме дежурного, никого не было, зато стояла тишина и было тепло, т. к. топили. Ранней весной заболел малярией, хинина не было, потом фельдшер где-то достал пару таблеток. Так что все экзамены до лета успел сдать.

В 1943 г. по окончании школы я подал документы для поступления в Московский авиационный институт. Через некоторое время меня вызвали в военкомат, где сообщили, что по получении повестки я должен явиться с вещами. Почти одновременно, в начале августа 1943 г., я получил телеграмму следующего содержания, цитирую по памяти: «Вы зачислены студентом Московского авиационного института. Согласно постановлению Государственного комитета обороны номер такой-то за подписью председателя ГКО тов. Сталина вы обязаны явиться на занятия первого сентября 1943 г.». Так, находясь одной ногой в казарме, я вновь испытал переменчивость судьбы, сделавшей меня студентом МАИ.

Глава 2
Мой отец Владимир Млечин

Журналистика

Отец, выходец из рабочей семьи, прошёл школу Гражданской войны, когда он 18–19-летним юношей участвовал в боях Красной армии против войск генерала Врангеля в Крыму на Южном фронте.

После демобилизации в 1920 г. он с направлением командования Южфронта прибыл в Москву для учёбы. Приехал осенью, когда уже было прохладно, если не сказать холодно. Нынешнему москвичу трудно представить жизнь тогдашней Москвы. По словам отца, Москва 1920 года характеризовалась следующими короткими фразами: в большинстве домов не топили, продовольственные магазины фактически не работали, общественный транспорт не действовал. Люди порой выхаживали часами из одного конца Москвы в другой для того, чтобы попасть на работу или место учёбы. Поэтому старались не забираться куда-либо на окраины Москвы, где отапливались с помощью дровяных печей. Надо сказать, что многие квартиры в то время пустовали из-за того, что жители бежали из Москвы, часть людей эмигрировала.

В квартирной части военной комендатуры отцу дали список адресов, где можно было бы остановиться. Отец был в военной форме, поэтому не без труда ему удалось разыскать частного извозчика, который согласился поехать по указанным адресам и в пролётку которого отец погрузил свой нехитрый скарб и, главное, узел с продуктами, включая муку, приобретёнными на железнодорожных станциях юга по дороге в Москву. Было холодно, и первый вопрос, который задавал отец при осмотре квартир, был естественным: «Топят?» – «Нет, здесь не топят». Потом он рассказывал, что некоторые квартиры (конечно, по его меркам) были роскошными, но он говорил себе: зачем мне такие хоромы, не для того ли, чтобы замёрзнуть, а затем сбежать. И он отклонял вроде бы лестные предложения. У всякого человека бывают решения, которые он сиюминутно принимает, а затем о них забывает, считая их мелочными, но которые впоследствии оказываются определяющими. Умеренность отца в выборе жизненных благ, проявившаяся тогда и сохранившаяся в последующие годы, была немаловажным фактором его жизни и работы в сложных условиях того времени.

Наконец, отец приехал на Сретенку, где в одном из переулков стоял четырёхэтажный дом, как ему сказали, дом для приезжих. Это не была гостиница в нынешнем понимании этого слова. Узкий, но длинный коридор, по обе стороны которого размещались комнаты, некоторые совсем малой площади. С большой натяжкой их можно было назвать гостиничными номерами, хотя спальное место в отдельных комнатах выделялось с помощью занавесей. Общий туалет, отдельно для мужчин и женщин, находился в центре коридора рядом с кухней. Большая металлическая плита в кухне отапливалась дровами или углём. Прежний, дореволюционный, люд из дома съехал, и комнаты занимали приехавший в Москву на заработки рабочий народ, мелкие служащие и небольшая часть интеллигенции с периферии. Горничных уже не было, и всем хозяйством распоряжались сидящий при входе привратник и приходящая уборщица.

Когда отец вошёл в дом и предъявил документы, привратник показал ему свободную комнату, стоявшую в глубине коридора на втором этаже. Комната была чисто убрана с двумя окнами. И что было самым важным: в комнате было тепло. «У нас своя котельная», – сказал привратник. Отец, как потомственный строитель, обратил внимание на то, что наружная стена дома имела толщину аж в шесть или семь кирпичей. Мужики, возводившие здание, знали, что такое русская зима. И отец, не ведая, что сулит будущее, дал согласие на проживание. Временное, как ему тогда казалось. «Нет ничего более постоянного, чем временное», – говорят в народе. Это «временное» растянулось… на 37 лет. В дальнейшем комната была разделена перегородками и стала называться квартирой. Но от этого по существу ничего не менялось.

Отец поступил в МВТУ (теперь МГТУ им. Н. Э. Баумана) и с той же осени приступил к занятиям. Было ему 19 лет, и старожилы в доме потом вспоминали, как молодой парень скатывался по перилам лестницы вниз, чтобы бежать учиться. Значительное расстояние до МВТУ в то время приходилось преодолевать пешим образом и при этом не опаздывать. От той поры в стенном шкафу, как я помню, сохранялись чертёжная доска и свёрнутые в рулон листы ватмана с выполненными чертежами и надписями, сделанными каллиграфическим почерком отца. Время стояло голодное, и он вынужден был начать прирабатывать. Но однажды его вызвали в комитет партии, членом которой он состоял с фронтовых времён, и сказали: парень ты грамотный, сотрудничаешь в местной печати, а у нас острая нехватка грамотных людей, особенно в газетах крупных рабочих центров. И его направили в Брянск, в редакцию газеты «Брянский рабочий». Потом он маме рассказывал, что работать приходилось от зари до зари, спать урывками и ввиду отсутствия жилья ложился спать в каком-нибудь редакционном закутке на полу, подложив вместо подушки кулак под голову. Такова была эпоха, и никто не видел в этом ничего особенного. Я по его просьбе потом, много лет спустя, перелистывал подшивки газеты «Брянский рабочий» того периода и обнаружил его статьи и отчёты о поездках на заводы, промышленные объекты, крестьянские хозяйства, выступления по экономическим вопросам. Были репортажи о встречах с иностранными делегациями, посещавшими г. Брянск. Именно там он приобрёл первые навыки работы в советской печати, накапливал журналистский опыт оперативного освещения событий, учился кратко, но точно формулировать в рецензиях свои взгляды на культурные явления того времени. В Брянске отец пробыл несколько лет. Когда родился я, он возвратился в Москву и стал одним из редакторов недавно организованного издательства «Молодая гвардия». Издательство выпускало текущую пропагандистскую литературу, экономические книги для молодёжи, стихи В. Маяковского, молодых поэтов А. Безыменского, А. Жарова, И. Уткина, книги советских прозаиков. По инициативе отца стали издавать приключенческие произведения классиков этого жанра: Жюль Верна, Ф. Купера, других популярных писателей. Наверное, с этих пор велось знакомство отца со многими советскими писателями, а затем и со многими известными деятелями искусств.

Мама любила вспоминать о вечере поэзии, на который отца и её пригласил В. Маяковский. Когда они вошли в вестибюль, билетерша отказалась их пускать, ссылаясь на отсутствие билетов. Они потолкались и собрались уже уходить, когда неожиданно показался Маяковский. «Он был такой высокий и с палкой, – говорила мама, – что услышав наши слова: “не пускают”, тут же с высоты прогремел: “Как это не пускают, если я приглашаю?”», и они вошли в зал.

У нас хранился ряд книг, выпущенных тогда издательством «Молодая гвардия» с дарственными надписями авторов. Куда они делись – не знаю. Помню сборник стихов А. Жарова с надписью, имеющую неприличную концовку:

 
О, Млечин, Млечин,
Ты будешь вечен
Подобно Млечному пути,
А впрочем, мать твою…
 

Я оценивал слова о вечности как поэтическую метафору.

Во второй половине двадцатых годов отец перешёл на руководящую работу в газету «Вечерняя Москва». С литературного, издательского дела, где ему приходилось взаимодействовать с писателями разных поколений, он переместился в газету, которая наряду с текущими событиями в городе много внимания уделяла культурной жизни столицы, в том числе деятельности московских и гастролирующих театров. В этот период он знакомится с работой столичных театров, оценивает разнообразие творческих приёмов отдельных режиссёров, критически исследует как спектакли реалистического толка, так и постановки «новаторов», радуется игре актёров-мастеров и театральной молодёжи. Он много пишет, сам содействует публикациям других критиков и прежде всего А. В. Луначарского. Я уже выше говорил, что отец прошёл школу Гражданской войны. Так вот, в мирное время он прошёл школу Луначарского. Её проходили многие, но отец был знаком с семьёй Луначарского и, конечно, с его женой Н. А. Розенель, часто бывал в квартире Луначарского в Денежном переулке. По преданию, меня ребёнком отец и мама возили «показывать» семье Луначарских. Я встречался с Натальей Александровной. Уже после войны, в 50-х годах, она позвонила отцу и предложила встретиться всем вместе. Пришла с последним спутником своей жизни, и мы вчетвером сидели в ресторане гостиницы «Москва», если не ошибаюсь, на восьмом этаже. Н. А. интересовалась моей жизнью, расспрашивала отца о его работе, а затем стала вспоминать прошлое… Частично она его изложила в своей книге «Память сердца», вышедшей, к сожалению, уже после её смерти в 1962 г.