Виктор Михайлович Брусницин
Неизвестная гастроль Владимира Высоцкого
– А я что говорил! Гуманный человек, Смоктуновский отдыхает.
Скипидарыч царственно приблизился. Глядя гневно, велеречил:
– Я вас не жалую, безнравственный народ, в тугих отрогах времени и места вы тщету воплощаете свою. Как в песне волка нет покою смысла, так в ваших действиях не будет торжества. Стрелять в мишени всякий не дурак, а ты прицелься в жизнь, возьми ее на мушку и напугай доходчивым зарядом.
Володя теперь сморщил лоб:
– Чтой-то вы, любезный, отсебятину толкаете. Подобного текста в Гамлете не припомню.
Скипидарыч возвысился пуще:
– Когда б Мария изменяла мужу, ей в хоре б места не нашлось ничуть, и премию не дали по итогам страды прошедшей в год пред тем, который шурует нынче вдоль и поперек!
Высоцкий сейчас осознал политику оракула и промолчал. Герасима однако тот не пробрал:
– Скипидарыч, хорош тут спектакль устраивать. Нашелся, бляха, Гамлет из Джульетты.
Праведник взвыл совершенно:
– Не смей, о нечисть, ущерблять хулою благого наставленья суть! Порочишь ты историю Земли, втвердившую работой и терзаньем, что матушка детей навеки есть свята пред мужиком, родней и сельсоветом! Обозревателя то присные слова, что видит ситуацию насквозь.
С этим изложением Скипидарыч вывернул из туники бутылку мутной радости. Володя поспешно хлопнул в ладоши:
– О! Спиридоныч, вы впрямь насквозь обозреватель. Не, мужики, если мы не оботрем момент, нас неправильно поймут.
Капитан и Герасим молча вытаращились на сосуд, затем одновременно воззрились друг в друга. Впрочем кратковременно, первым отвел под ноги явно смущенный взгляд Герасим. Капитан в этом действии что-то разглядел, поскольку обратно вперился в бутылку и нерешительно ступил к сгрудившимся мужчинам. Словом он перелез через плетень, Герасим – несколько неохотно, заметим – присоединился следом.
На капоте жигулей уже расположилась бутылочка Скипидарыча, здесь же образовалась еще одна из газика начальника МТС, бесхитростный закусон и, что характерно, нужное количество разномастных емкостей. Скипидарыч торжественно поднял стопку:
– За всемирную сдержанность достойных образцов, тудэть-сюдэть. Следуя, тэсэзэть, параноидально и апоплексически ядреному исключению из правил.
Тост проник, воодушевленно и дружно приняли – опять же лишь Герасим сделал задержку, соблюдая угрюмый вид. Однако после употребления окончательно приобрел согласие с ходом событий. Капитан оказался расторопней брата, вошел в общую тональность сходу:
– Я вот что, мужики, на днях за дамбой карася наробил на морду. В полтора кило бродяга попался, пич пеникал.
– На Песчаном сорошка по ведру в час идет.
– Однако в Гилевой волк ягнят порезал.
– Как же, в сельпо консерьву шпротную завезли, в субботу по списку выдавать будут.
– Нда, Скипидарыч, варишь ты пойло знатно. Знать-то, не на картопле – пашеничка. Колись.
– Ён черемшу добавлят, Струков баял.
– Ну, колись, курилка.
Володя угощал Мальборо. Собственно, и Герасим привел пример:
– Ага, укрыли своего подельника. Должно есть грешок.
Скипидарыч тотчас отрыгнул:
– Греховны плоть и плеть, тудэть ему сюдэть, но время как зерно спокойно и безгрешно!
Терентий несомненно разливал по второй. Вениамин сделал заявление:
– Братцы, ноне на Самойловском клине по двадцати пяти центнеров вынь и положи. Это я вам гадом быть отвечаю. Землица – хоть ешь ее.
Терентий:
– А я говорил, тамока водяной пласт близкай. Ил от Каменки.
Опрокинули. Между тем на Герасима наседал Павел, пенял, что народного любимца чуть не угробил. Уязвленный муж от брательника, конечно, знал относительно присутствия Высоцкого, однако к музыке равнодушен, равно к кинопроизводству – на вахте не до соплей. Отсюда не те ребята, баба к телу ближе, тут тебе натуральное искусство, не всякий там перебор на гитаре… Все три ружья притом стояли рядышком, прислоненные к обиженно покосившемуся на пробитое колесо эмтээсовскому газику.
Предусмотрительный Скипидарыч вывернул вторую полбанки, аналогично Петрович. Натюрморту явно не хватало художника: развернутая на капоте прелесть, ружья, сословное родство – хлеб и зрелища. Впрочем, где-то здесь в пастораль проник тревожный возглас:
– Халкают! А как же!
Увлеченные мужики совершенно не заметили, как к ним воинственно подступили Мария и Оленька.
Женская метода известна – атака. Мария обликом и остальной конфигурацией являла агрессивный настрой души (спорить нечего, жизненная манера была к лицу). Правду сказать, и Оленька имела смелую походку и непокорный блеск глаз. Окончательно обнаружила Мария настроение, растолкав мужиков – собственно, они сами предусмотрительно раздались – и подойдя к благоверному мастерски закатив пощечину.
– Сволота! Позоришь честную женщину на весь белый свет! Не успел заявиться, устраиваешь тут концерт.
– Ну, ей бог, – держась за щеку и опасливо отодвигаясь, забормотал Герасим, – ково ты… сразу на дыбки… Зарплату привез.
Оленька смотрела на зачинщика гневно и дышала соответственно.
– Тудэть-сюдэть, – вдохновенно сопроводил мизансцену Скипидарыч.
Мария гордо окинула вражеское племя взором, не обнаружила достойного, отсюда резонно осмотрела капот, по-деловому подошла и плеснула из радостной бутыли в пустую стопку, обернулась к Оленьке:
– Будешь?
Та осторожно пожала плечами. Мария расторопно добавила в еще одну емкость, подала девице. Молча и азартно опрокинула влагу, Оленька, сощурившись, последовала осторожно. Скипидарыч ликующе возвестил:
– И боги всех небес, во мнении сойдясь, воспрянут от тоски и снизойдут на землю!
Мужики чохом улыбнулись и продолжили беседу. Теперь Оленька уже оставила смущение и капитально взялась за Высоцкого. Тот, надо видеть, охотно посвящал прелестницу в тайны актерского бытия.
Словом, катавасия оборотилась самым подходящим образом. Вот уж Игорь Яковлевич замельтешил вдалеке, Павел решительно махал ему подзывая, что шахматист, надо сказать, сделал достаточно решительно, раздобыв, вероятно, остатки психологии. Произошла мировая с Герасимом.
Мария наседала на Павла и Володю – Оленька, разумеется, присоединилась – в том смысле, что дело с клубом надо решать. Мужчины сперва пожимали плечами, но затем Володя затеял пощипывать мочку уха, тереть подбородок, приобретать прочую задумчивость и, наконец, пробормотал некую фразу.
Сытенков Василий Дмитриевич, чиновник областного масштаба, ковырялся тем временем в небольшом огражденном под садовые культуры пространстве на территории родного хозяйства. Уж день уставал, цвели брюшка облаков от склонившегося солнца, отдыхал ветерок, впрочем, без него устроилась достойная прохлада, по стойлам была разобрана скотина, звуки мирной, добротной жизни славно сопровождали поступь времени.
Василий Дмитриевич ковырялся с яблонькой, которую по методе привезенной из-за границы намеревался превратить в невиданный экспонат – голубая мечта, взращенная не столько рекомендациями партии быть ближе к земле, но как конкурентный эксцесс некоему оголтелому коллеге и сопернику по персональному росту, что вырастил дома дыню. Впрочем, мероприятие скорей отдавало досадой, так как выезжать на малую родину доводилось редко, а мамаша суть пособник, прямо скажем, заскорузлый, трудно въезжающий в инструкции, какими наделил новатор. Дмитриевич, само собой, понимал, что вина здесь не мамина, а природная – ну какие условия на Урале – а сооружать оранжерею под сомнительную затею – тут существует цепкая в отношении семейных доходов супружница. Однако виноватить безропотных мы горазды.
Словом, обрабатывал новацию Василий Дмитриевич отнюдь не с любовью. Этому настроению вполне пришлась некая лишняя занозинка, что устроилась в углу окоема. Рационализатор повел глаз и отлично разоблачил неподалеку человеческую фигуру весьма странных свойств. Оная была облачена в задрипанный, когда-то вероятно белый, балахон, причем крой его отдавал модой, которой испокон веков пользуются, например, бедуины. Тем самым низ лица фигуры был перекрыт материей и только глаза ей-ей вызывающе смотрели. Собственно, все существо являло позу хладнокровную и строгую. Но куда уж дальше, присутствовал голос, и доходчивый.
– Как в чреве демона, так и в душе темно, когда пещерны чаянья взыскуем и, кропотливым следуя кротам, копаем лаз в обитель наслажденья. А ты отдай, всеполно отрешись от пагубы пронизанной инстинктом. И верой обяжи росток надежд.
Тождественная речь была сооружена этим самым голосом. Василий Дмитриевич совершенно распрямился, досконально исследовал взглядом существо. Произнес:
– Гражданин, вы как здесь оказались? Что, вообще, за представление?
– Ага, бунтует плотоядная среда?! – последовали пафосные слова витии. – Как червь чревоугодием чреват, так плоть отпору воплотит оплот, чужой души угадывая происк. – Фигурант вонзил указующий перст в чиновника. – Едою вскормленный, едино мыслишь ты, поскольку едоку дух вышний едок… Тудэть-сюдэть.
Надо сказать, Василий Дмитриевич решил поначалу слегка струхнуть, однако высокопарный, не сказать идиотский, язык странного посетителя попридержал испуг. В подтверждение хозяин взял в руки расположенную под рукой лопату и сделал ей пару угрожающих качаний.
– Я пока не понимаю цели вашей клоунады, но смею заметить, что отпор сумею сделать. И поверьте мне, он будет совершенно прозаическим.
Однако решительный настрой сего порядочного гражданина стал тут же сломан. Дело в том, что сзади раздался новый голос. Вот что он сообщал чуть хрипловатым и приятным голосом, причем, обращаясь к бедуину:
– Не тщись, о призрак, словеса снабдить рассудочным, а так же прочим смыслом, когда ты сам в бесплотность воплощен, но не в поступок, тот что движим кровью. Когда течет по жилам лишь мираж, согреть нельзя плодовые пространства.
Василий Дмитриевич сердечно обернулся. Сзади находился представитель. Он был среднего роста, ничего себе выглядящий благодаря приличной одежде, если бы не следующая деталь. Его лицо пересекала черная повязка, такие знакомы по обликам одноглазых пиратов. И здесь пускай, пиратский след можно было зачесть, когда б, скажем, овал лица покрывала треуголка. Однако вместо нее голова содержала замызганную, донельзя обкусанную летнюю шляпу. Но этого случилось мало, поверх повязки сидели элегантные черные очки. Все это являло то ли пугало, то ли шарж – словом, нелепость. Во всяком случае организм гражданина Сытенкова выбрал первое и напрягся уже надежно. Впрочем, практический выбор сделан был в сторону молчаливого хлопанья глазами и размышления, как следует поступать в решительно не содержащих инструкций ситуациях. При всем том наш уважаемый развернулся полностью. Пугало продолжил, учтиво позволяя продлиться его размышлениям, теперь уж обращаясь непосредственно к визави:
– О добрый и прекрасный господин, зачем вам диспут с этим привиденьем, когда вы в фазе претворения отнюдь. А впрочем я откроюсь вопреки: сие папаша мой, суть призрак короля, а может и напротив, плоть от плоти.
– Вы!..
Должно быть, Дмитриевич хотел сказать что-либо веское, но голос предательски осекся и вышел писк. Это, конечно, сбило с мысли окончательно и похоронило оную. Отсюда очередной звук был таков:
– Да я!…
Пират вежливо подождал дальнейших слов, но усмотрев, что хозяин надела состоит в поиске чего бы такого изложить насущного, пошел навстречу:
– Не сомневайтесь наперед, мой друг. Я призракам вас не отдам в опут и, безусловно, поперек продлюсь, когда он вас захочет потревожить. Как на раба рассчитывай вовек, и волен рассчитать когда угодно.
Именно это предложение одноглазого товарища послужило принятию решения областным человеком Сытенковым:
– Валентина, сюда!! – крикнул он.
– Вы очень не прочухали момент, – пожалуй, даже с обидой произнес расположенный напротив чиновника мужчина. – На кой сдалась вам оная мадам? Мы в силах полно жить без Валентины и миссию прекрасно совершить.
– Ах, женщины, им имя – вероломство. – Подобную сентенцию выдал призрак короля. – Припомнил случай, четверть я прошел того отрезка, что зовется веком…
Пират неучтиво прервал родственника:
– Папаша, осекитесь на часок, на ваши шашни нынче нет запроса. Приберегите случай на момент, когда чистилище предстанет тут как тут. Ах, вы же побывали там уже, и тенью к нам спустились для беседы. Однако тему попрошу сменить.
Признаться, одноглазый в данном случае поступил предельно умно, ибо на зов супруга в садок внедрилась Валентина: представьте, призрак в ее присутствии повествует всякие нерациональные эпизоды женской жизнедеятельности. Дама грациозно миновала калитку садика, впрочем, с озабоченностью разглядывала пришельцев – а кто бы остался равнодушен?
– Что происходит?
– Вот и я спрашиваю, – осмелел с появлением лучшей, безусловно, половины Дмитриевич. – Заявляются странные проходимцы, несут бог знает что. Явно по твоей части… Представь, миссией какой-то укоряют. Шантаж, никакой миссии я не знаю!
– В чем дело, товарищи, что за балаган? – гордо откинула голову женщина.
Пират принял почтительную осанку, протянул руку в сторону обладателя балахона, впрочем теперь состоял в прозе.
– Позвольте представить, король датский Гамлет, посредством вливания белены в ухо неким представителем перешедший в сферы отдаленные и, кто знает, возможно, истинно натуральные. Согласитесь, поступок требует досконального расследования. Собственно, товарищ прибыл, дабы заполучить возмездие. – Здесь оратор поклонился. – Его сын, соответственно принц Гамлет, имею честь. Смею заметить, дознание возложено именно на вашего слугу.
Здесь хозяин покрутил носом, затем облегченно обмяк.
– Э-э, да от них разит! Все ясно, прощелыги хотят разжиться на добавку. Не выйдет, здесь по пятницам не подают. – Чиновник как метлой помахал лопатой. – Проходите, товарищи, кто следующий?
Женщина Валентина:
– Ты прав насчет разит. И попахивает дурдомом.
Призрак скорбно поднес руку к глазам, изящно двумя пальцами приложился к бровям:
– Насколько бледный ход, как постулат сей утл. Сколь скудным подозреньем он пропитан.
Товарищ в шляпе взял оборот на себя, почтительно глядя на мадам:
– Я поясню относительно миссии так в штыки принятой вашим глубоко уважаемым супругом. Ничего, если я пока буду изъясняться прозой в отличие от моего досточтимого папаши? Можно понять, на небесах приучают говорить высокопарно – чем еще заняться? Между нами, там не только пища не требуется – соответственно всякие отправления отсутствуют, представьте повсеместную чистоту – но и работой особенно не обязывают. Впрочем, это если в Эдем угодил, грешники-то пашут. Зафиксируйте в памяти… Так вот, высочайшая канцелярия назначила местом расследования именно ваше село. Почему так, не растолковали. Причем и конкретного адресата не назначили. Ищите, дескать. Ну, мы прикинули кое-что к носу и решили начать расследование с вашего хозяйства, люди, понятно, самые достойные, способные много подсказать. Я доходчиво изъясняюсь?
– Вполне. Документики покажите, из какой лечебницы справочка? – грозно согласилась хозяйка.
– Я полагаю, справку впору милиции предъявлять. Не сомневайтесь, спросят, – дополнил муж.
Какое воздействие создала угроза так и останется во мраке, ибо ровно здесь события приобрели очередной и довольно смелый поворот. То был спич, происходил он с плоской и чуть покатой крыши небольшой сарайки, что присоединялась к одной из сторон сада. Обладателем явилась женщина одетая в замысловатую хламиду, самым ярким атрибутом облачения, впрочем, служил головной убор: то ли кокошник, то ли корона, в общем, непотребство. Только при самом тщательном разборе можно было различить Марию. Она вытянула руки в сторону пирата (под его маской, уж вы поняли, содержался Владимир):
– О сын мой Гамлет, свет моих очей, покрыто тучами чело, осунулся, не брился. По грешному отцу терзает душу скорбь. Утри слезу, не стоит он рыданий… Тем между можно отыскать предмет, что заместит легко твою кручину. А ну-ка, мальчик, угадай с трех раз, какое имя у того лекарства?
Здесь же из-за ее плеча вывернула девица вся в белом, причем на шее был повязан пионерский галстук. Оленька, уж вы поняли. Она припрыгивала, приплясывала, была весьма подвижна. К тому же очень веселеньким голоском, сопровождая мотивом словеса, принялась излагать:
– Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей. Мы встанем утром сладко, наладим нужный быт, уйдем от недостатков, безделья и обид. Пойдем мы в поле вместе работать вширь и вдоль, нам по уму и чести подобная юдоль. Я курочка рябая, ты белый петушок, судьба наша такая, что жизнь – сплошной стишок.
Впрочем, Мария – простите, королева мать – взялась придерживать разошедшуюся Офелию, поскольку ветхая довольно постройка пошла скрипеть и пошатываться с наклоном рухнуть под не совсем осмотрительными эльсинорками. Словами ее высочество сопроводила свои действия такими, обращенными к принцу:
– Ну, как тебе этюд?
Голос, однако, подал балахон, он же, само собой, Скипидарыч:
– Потянет на все сто, эх лет бы мне скостить так дцать, а то и сумму умножить раза в три. Уж я бы показал зимовку раков всех и прочих оклешненных.
У королевы по сценарию, надо понимать, было не совсем со зрением, ибо только теперь гражданка обнаружила столь красочного призрака. Вот что вызвало это открытие:
– Как? Выпади глаза, отсохни ум. Там твой отец, сей змей явился взору? – Королева вонзила гневный взгляд в привидение. – Где был ты, чудище, все эти тридцать дней, опять мотался к безотказным бабам? Пуст погреб, год не плачено за свет, комбикормам конец, у Зойки вымя пусто. Сарданапал, отродье, охламон. Ко мне, голубчик, я тебя украшу.
Призрак всем телом принял оборонительную позу.
– Синьора, должно здесь поклеп сей отразить. Суть происходит в том, что я есть не совсем, отсюда я не я совсем уже верней, чем то, что я есть суть.
Здесь пора заметить, что вообще появление женского контингента на крыше своего сарая произвело разнородное впечатление на обладателей надела. Валентина нахмурилась пуще. Василий же Дмитриевич отнесся к явлению мягче. Можно понять, появление откуда ни возьмись в принадлежащем ареале двух приятных особей у мужчин всегда воспринимается двояко. Во всяком случае, первое молчание хозяев можно трактовать как любопытство относительно того, что сообщают хорошенького посторонние женщины с крыш. После песни и коварного скрипа сооружения Валентина не выдержала:
– Василий, сделай же что-нибудь!
Сейчас первым поползновением мужчины стало предложить покинуть товарищам Сытенковым место действия, желательно трусцой. Однако погодите, ну, как в отсутствие надзора потопчут грядки, с пришельцев, судя по всему, станется. И потом, с какой стати!
– Вот что, это переходит все границы! Сейчас же убирайтесь вон!
Однако теперь же со стороны улицы, одна из сторон сада ограничивалась решетчатым забором как раз на улицу, грянул баян. За кустами, которые густо занимали эту сторону, раздался голос Терентия: «Получил по голове и рубашка вся в крове». Далее шли истории:
– Кто-то помнится однажды говорил тебе, что жажду. Ты легла, разделася, а мне пить хотелося…
И в том же порядке… Не успели истории совсем отзвучать, как в антрепризе появились через калитку, в которую вошла Валентина, новые действующие лица. Эти были узнаваемые вполне Петрович и капитан войск в известном лихо заломленном картузе с кокардой. Самое прекрасное, что они вошли практически маршем друг за другом и держали на плече приклады ружей, дула которых величественно уходили вверх. Сами понимаете, вся катавасия при таком снаряжении приобретала новый ракурс. Соответственно Дмитриевич автоматически отступил и оказался за плечом супруги. Та хмуро и, стиснув рот, уставилась в военных. Эти остановились метрах в семи от хозяев. Речь взял на себя Капитан:
