bannerbannerbanner
Крылом мелькнувшая

Виктор Красильников
Крылом мелькнувшая

Полная версия

Робинзоны со спасателя

Так и быть. Воскресим не то что забытую, а тщательно оберегаемую от лишних ушей историю. Со временем, по печальному естеству жизни, сотворивших эдакое не стало. Нет и подавно их грозного начальства. Стало быть, ни подводя никого, поведаю о людях, проявивших силу русского духа в отчаянных обстоятельствах. В ту арктическую навигацию спасатель «Протей», как всегда, нёс свою тревожную вахту. Уточнить на моменте – прохаживался возле Новой Земли. В зависимости от обстановки, менял свои точки на карте чуть южнее, уходя под бок Вайгача. Однако не бывает задач без морочных усложнений. На спасатель ещё навесили присмотр за проливами: Карские Ворота и Югорский Шар. Вот такое не очень-то охватное и сомнительное по предсказуемости пространство Арктики, в нарезке больших распорядительных умов. Как должно спасателю, «Протей» имел полный штат команды, вплоть до водолазов. Говоря технарским языком, целую водолазную станцию! Разумеется, экипированную надёжнейшим снаряжением даже для глубоководных спусков. Оным тогда почитались классические скафандры с медными круглыми шлемами, прозываемые трёхболтовки. И число тех молодцов связывалось с цифрой три. Не однажды мы ещё столкнёмся с тем совершенным счётом.

Ну, а сейчас пора на капитана с/c «Протей» пристальней взглянуть, ибо всё он замутил. Характерный тот мастер30 был живой подменою сударей пиратской удачи. Дерзкие, как помню, светлосиние глаза, хрипловатый голос, дублёные черты лица. Словно под заказ и нос, украшенный волевой горбинкой. Известной вещью, плюющая на здоровье привычка табачничать. Неравнодушен, точно, к водочке, да ни как хвастливый бражник на показ – гораздо проще. Нечто вроде мимоходом изопьёт всем нам нужной, полезной водицы. Буль-буль с растяжечкой стакашик – и дальше за дела. При подобном самоустроении, заделался Галайкин вечным каботажником. Одни арктические севЕра, где он для команды второй после Бога, помогали оставаться капитаном. Ни дня бы не потерпела советская кадровая система запредельного оригинала, будь за ним присмотр помполита. По трезвому размышлению, то была счастливая промашка конторских. Сколько сбереглось полярных волков оттого, что названый деловой катался лишь на судах, ходящих в загранку. Также честно признаем: команда спасателя состояла сплошь из козодёров. "Лучших" кадров СМП лишённых визы. Словом, тот ещё штрафной подборчик, всё с той же вольной харизмой.

Близилась пора подстраховывать последние возвращающиеся из дальней Арктики караваны. А там уж без прелюдий, попрут паковые31 льды и запечатают, вкупе с народившимися новыми, бродячие курсы «Протея». Самостийный Галайкин прикинул: «Верняк, меньше двух неделек осталось. С чем в Архангельск к семье пожаловать? Силён вопрос! Они ж не моряки-загранщики, что бычатся от нейлоновой отоварки в срамных антрепкинских32 пакетах. Тьфу! Прости им, Господи.

У спасателей форс куда круче. Буднично этак, чуть ли не в робе с увесистым мешком мечтательской нельмы33, омуля домой припереться. Да чтоб я сдох, если мы(!) ненастоящие мужики-добытчики». Однако также понималось: спокойно заняться рыбалкой «Морспас» не даст. На кривой объехать надо. По-умному. Кэповские стрелки сошлись на водолазах. Во-первых, ничем не занятые здоровяки без чужих пробоин измаялись. Во-вторых, все остальные включены в обстановку, расписаны по вахтам. Короче. Кашлянул он, чтоб голос металлом фонил, и по судовой трансляции объявляет: «Старшине станции в каюту капитана». И тотчас нужный явился, не роняя достоинство сугубо важного спеца.

За откровенной беседой под водочку, затем за фляжкой спирта для промывки водолазных шлангов, достигли полного понимания. Ведь исполнить срочнейшую задачу во благо команды – святое дело. Посему прочувствованно ударили по рукам. Несбиваемый никакой дозой алкОголя, Галайкин поднялся на мостик менять курс. Старшина Анатолий Коваленко направился посвящать своих в тонкости оговорённого замысла.

На дневной вахте второго штурмана, «Протей» прибыл к рыбному, давно разведанному Галайкиным местечку Югорского Шара. Могучая троица в морфлотовских ватниках, напрочь не сочетавшихся с престижными водолазными фесками, уже на кормовой палубе. Кроме отряжаемых, кэпа, дракона, расторопных матросов ещё массовка. Будто на матке подплава34, сгрузили в рабочую шлюпку рыболовные сетки, снасти, чуть-чуть съестного да анкерок с водою. Особо бережно отнеслись к ценному согревательному – литровой бутылке спирта. Капитанский дробовик, на всякий-де случай, понтовал у старшины наперевес. Именно таковский штрих добавлял задуманному предприятию духоподъёмной авантюрности.

Заключительная сцена проводов легко рисуется словами. Доставленная до берега троица, улыбалась во всю широту водолазных физиономий. «Протей», благодаря двум гребным винтам, разворачивается, как танцор на пяточке. При этом Галайкин не отказывает себе в удовольствии напрячь тифон. Басовитый гудок берёт, словно под купол всю тамошнюю бескрайность. В одномашку картинка начинает меняться. Спасатель на полном ходу резко терял свои размеры. Новоявленная рыболовная артель, подобрав непокладистый скарб, потащилась к обзываемому именем существительным.

Вблизи тот предмет походил на примитивную избушку. Причём, стёкла в оконцах выбиты, двери по частям из печурки давно дымом вышли. Удивляться излишне. Советская власть заботой о ненцах перебирала. А те, самой малостью на собственный лад, трогательное попечение подправляли. Ведь нет жилья лучше чума! Значит, смотрелки со стекляшками к чему? Дверь туда-сюда дёргать, дураков поищите. То ли дело завесить всё оленьими шкурами. Сразу тепло и глазам казисто. Попаслись олешки – опять двинулись на нетоптанный ягель35. Шкуры снятые в нартах поедут. Без всякой блазни и на новом месте ни стеколок, ни дверей. «Лишнего, однако, тундра не любит». Любой малолеток в малице о том вас просветит да ещё курнуть попросит.

Окаменели наши мужики перед сквозной всем ветрам холобудой. Недобрыми выражениями прошлись по кэпу, спроста ли затемнившему, с чем они столкнутся? По ощущениям, тамошний октябрь месяц, не уступал архангельскому декабрю. Поэтому, перво-наперво надо, хоть как-то согреться. В том переживаемом случае – спирт идеален. Вскрыли все три приснопамятные стеклянные банки вкуснейшей тогдашней тушёнки. Чуток огненную жидкость развели и выпили за удачность рыбалки. Такое сразу примирило их со всем на свете. Даже крайне прикольным казалось теперь само их обиталище. Холод смягчился лучшим настроем душ. Решили прикончить бутыль, чтоб завтра не было искушения, заодно и всю закуску. Ну, а с утречка поставят на мелководье сети. Да и ловись царская рыбка, экая по россказням Галайкина прёт нынче косяками из Карского моря. Само собой, отборной горячей ухой забалуются. Там и «Протей» подскочит, будя фактория по приёмке несметного улова. Они же гордо отбудут налегке. В судовой баньке с парком ужо как(!) поблаженствуют на полке, пока уши не начнут заворачиваться. Утешно погревшись воображаемым жаром, заняли себя тёрками на близкие водолазные темы.

Занимательной оказалась история про спасение теплохода «Архангельсклес», пропоротого адской машинкой, подсунутой (по догадке) норгами. Разом на два трюма пробоина, гарантировала каюк за минуты. Это ни какое-то там чтиво, высосанное писакой из пальца. Живым свидетелем и ликвидатором тихушного ЧП – сам рассказчик Анатолий. Главным дядькою, старшиной был Пётр Рогальский, третьим – Иван Вербицкий. И всё на том же самом «Протее». Одной станцией без сна и роздыха, как заранее списанные в расход зэки, помогли судну до порта дотащиться. Подключать в помощь другие станции, да и любую замену тем водолазам, строжайше запретили смотрящие выше некуда.

Очевидно, в Москве семидесятых годов больше всего убоялись обидеть натовскою карлицу Норвегию засветкой её подлянки. Местным простакам втолковали на низовом уровне начальства удобоваримое: «Угольный газ в трюмах рванул. Во!» А то, что крайчики семиметровой пробоины почему-то во внутрь загнуты, необсуждаемый молчок. С какого-такого перепуга не проявилась ни в чём накачка массы Советского Союза?! Не поняли ни те давешние парни, ни редкие, кого поневоле к тайне рваного борта допустили. Неужели так политесно деликатничали изо концессии добывать на шпице36 убыточный дряной уголёк?! Поматерившись в верхний партийный адрес, героические водолазы перешли к фишечкам мелких житейских луж. Развлекли себя анекдотами и, утеснившись друг к другу, заснули в реальном полярном вытрезвителе.

 

Сыграть побудку пришлось преждевременно. Ни с того ни с сего, завыл ветрище. Касательно их слуха, точно в жуткой аэродинамической трубе. Шторм! Только его не хватало. Вся прекрасно расписанная Галайкиным вылазка на берег, украдена чертями. Кошмарней облома то, что матросам «Протея» не подойти за ними на шлюпке. Так вляпаться! Жратвы вовсе нет. Спасибо, хоть одеты и совсем недавно были сытые, по водолазную мерку хмельные. С практичной смёткой уселись спиной к подветренной стеночке избушки. Теперь та осознавалась ни столь критично и даже тянула на подарок судьбы. Двоим от третьего, захотелось проявления, что ни на есть власти:

– Чего делать, старшина?

– Чего делать, чего делать, – передразнил Анатолий, – Смолить и к стенке ставить. Грубоватая шутливость помогла. И, как вовсе сообразное ночному времечку, старшинское веление:

– Досыпать будем.

Утром, избавленные от завтрака, подались до кромки берега. Одно гуляние волн, украшенных гребешками и пеной, выглядело для них тоскливей любого болота. Уж лучше обратно. Под прикрытием стеночки стали коротать неспешное времечко, занимая себя разговором. Около 12-ти кто-то в подначку напомнил:

– Поди, сейчас в столовой команды поварёшками восьмёрки в супнице выписывают. От подобного каламбура все насупились и долго молчали. Каждый про себя прикинул: «На трое суток, не иначе, погодка разгулялась. Ё-моё!»

Если чудесным образом они могли бы заглянуть в капитанскую каюту «Протея», то увидели бы мрачного Галайкина. Только что он совершил поступок чести: отказался от обеда в кают-компании. Бурлящие чувства кэпа состояли из переживаний об оставленных в проливе. Ему, как никому другому, понималось: мужики голодают. Спиртяга, конечно, по-русски сразу выпита, съестное исчезло закуской. Раньше трёх суток их не вызволить. Совсем некстати радиограмма, указующая сходить до секретной точки на Новой Земле. Ещё и там можно время потерять. Всенепременно, так оно и сложится в одну кучу. Прежний его расчёт уже ничего не стоил. «Эх, да пропади пропадом эта рыба! Что я, подлец, сотворил во благих ретивостях о команде?! Нет мне прощенья! Пока водолазы на борту не очутятся, я с ними наравных. Ни куска в рот не пихну! Разве остатки водочки, вместо компота, себе позволю. Лишь бы самоспасаться в тундру не подались. Не выйти им оттуда».

Ход мыслей старшины станции более чем отличался. При прогулке ещё приметил: ягель в округе, впрямь, не топтанный. Выходит, за здешнее лето ни одного стада не копытилось. Ни «культурного» с пастухами-ненцами, ни дикого. Скоро тут всё под снег уйдёт. Не может быть, чтоб ни какие рогатые напоследок не подбежали. С приобщёнными к цивилии – накормят. В диком варианте выручит ружьишко. Пока же надо занять моих разговорами. Говорят, в тюрьме – первейшее средство от принудительного отдыха. Под знаком разных историй миновали первые полные сутки их робинзонаты.

На вторые сутки почти тоже самое: прогулка до штормящего пролива, байки без вранья, анекдотцы. И уже в строгую меру водицы из дубового анкерка. Эк, чё-то в следующие 24 часа перестали воспринимать весёленькое. Теперь нравились обстоятельные истории, которые разбирали до голой сути. Шторм приметно терял силу, даже запросматривало низковатое солнце. Ещё оно бы грело.

Четвёртая зарубка суток была богата на выплеск нервов, от почти что задвига сбыточности. На быстрых копытцах пожаловала, наконец-то, мимолётность удачи, точнее мясного обеда. В бывшем оконце, с навсегда застывшим видом, вдруг киношно замелькали десятки оленей. Немой вопрос: «Чьи будут?» Прояснился сразу – дикие! Тревога в одно ружьё! Анатолий, не хуже морпеха, выскочил исполнить извечный долг мужчины. Вот только диспозиция не подыгрывала ему. Много раз обижаемое людьми стадо, держалось кучно. Отказав себе в удовольствии щипать ягель, на сопочке замер крупный самец-вожак. Произошла суровая дуэль выдержки. Анатоль машинально пригнулся. Таё совсем выдало умысел двуногого.

Чтоб выстрелить жиганом наверняка, нужно подойти хотя бы на сорок метров. Необъяснимо как, об этом знал учённый человеческой жестокостью олень. Каждый шаг стоил старшине нелишнего месяца жизни. Сердце аритмично колотилось, как у сердечника с диагнозом последней стадии. Нечто подобное по напрягу относилось и к вожаку. До ближайшей по расстоянию матки-оленихи требовалось ещё несколько шагов. И тут раздался атасный рёв-хрип с обзорной сопочки. Стадо моментально рвануло прочь. А гордый выигранным поединком олень, победно трубя, потрясая рогами, подался за своими.

Обломанный этаким нечаемым исходом, Анатоль виновато побрёл восвояси. Встретили его с пониманием. Ажно благодарили. Мол, будь иначе, нажрались бы до заворота кишков. А так, глядишь, ещё поживём. Не показывая печали, разменяли пятые сутки. В основном теперь молчали. Но и в том была своя терапия. Каждый уходил в личное. Мечталось о доме, женщине, детях. Словом, о простом, всем нужном нам счастье.

В полдень безуспешно пробовали наладить рыбалку. Прошедший шторм навредил им уже задним числом. Подход к воде забило «добром», который сбросили за навигацию со всех бортов и полярных зимовок. Будто на адрес невинный отправили: "Доставить к воронке пролива такого-то Шара". Неопределяемая гадость, радужная откачка судовых льял и шламовых цистерн, брёвна, тара, поддоны, пустые бочки под пробкой, – всё вышвырнуло море. Выходило: разновидовой мир природы, как мог, защищался от людей. Хрупкое равновесие жизни планеты пока не понималось их мозгами. Немудрёна к тому причина, если Бог лишь для совсем отсталых. Продвинутым, берущим всё нахрапом силы, флаг в руки и туда: по миражной дороге к «светлому» будущему. Чуть ли не за полвеком, через исторический облом, выйдет безоговорочный пересмотр отношения к матушке-природе. А наша робинзонская история опять вильнёт к пиковому моменту.

– Думаю, на ужин будет курятина, – буднично объявил Анатоль товарищам. Как можно мягче, его поддели:

– Не хочется чего-то. Психбольница уж больно далековата.

– Экие, вы у меня, – буркнул старшина под доброго папашу и подался со стволом на прибрежный променад. Мало бах, бах растянутым дуплетом. Является с двумя убиенными чайками.

– Щиплите кур, бездельники.

В избушке оживление. Как-то умудрились сварить. После наскоро приконченного ужина, благодать так и не снизошла. Из каждого живота – подвывание о добавке. По сиюминутной памяти, само блюдо, варёное в морской воде, отдавало дикой солью, рыбной ворванью. Да чего там. Даже обсуждать не стали. Поинтересовались только: «Как насчёт курятины назавтра?»

– Скоро её жёнам закажите. А у меня заряды спалились, защитился старшина, от восхотевших гурманить в постоянку. Всё равно, как бальзамом души смазал. Тем отправил их, да и себя под архангельские крыши. Сразу поверилось, что на всю топливную отсечку дизелей к ним спешит родной спасатель.

Потому шестые сутки провели в ожидании обещанного. Явно, по какой-то нехилой причине они до сих пор тут, переживают предел-пределов. Пытаться рыбачить – не то, что сил нет, – уже силёнок. Хуже голода доканывал сквозной могильный холод.

Недавних отборных здоровяков, с запавшими, щетинистыми щёками, непохожих на себя, качало от слабости. Пили аккуратно водицу и лежали на полу. Частым коротким сном забывались. Всем снилась, как наяву, красная надстройка «Протея». Из еле-еле заметной, она вырастала на глазах. На крыле мостика стоял Галайкин, вылитым крестным отцом. Суровая пиратская рожа избавителя выражала виновато-радостное: «Ребятушки, как я по вас испереживался! Котлет шеф наделал. Банька включена. И вообще, – в Архангельск (!) идём».

Это и сбылось, на седьмые сутки в конце вечерней старпомовской вахты. Голодный до крайности, злой кэп, сдержавший данное самому себе слово, вдруг стал счастливым. Ещё бы! В рабочей шлюпке, помимо матросов, сидела троица водолазов. Грудь старшины украшал всё также дробовик наперевес. Наведённый бинокль выхватывал их полуулыбки, толи из-за бородатости, толи ослабелости. Сети, даже анкерок, были при них. Отсутствие мечтательских рыбин ничуть не задевало. Ведь главное все, кто значатся в судовой роли, живы. И все они – его команда, а он её капитан. Вот урок, так урок: на всю оставшуюся стальную службу "Протея".

Уже ни при делах, Галайкин был просто обвешан историями, которые и рассказать-то нельзя. Мало ли что… Потому совесть пирата по складу характера, спокойно курила вечную, задумчивую трубочку. Вспоминались передряги, в какие попадал «Протей». Всё обошлось, всех сохранил Господь и отчасти он. Отчётливо помнил каждого из своей, часто меняющейся, штрафной команды. По именам даже, будто в живую окликал. Как дальше судьба с ёрниками определилась, очень интересовало кэпа былого спасателя. Острое то чувство было верным признаком, отчаливших от прежней настоящей жизни, стариковских лет. По неволе к книжкам пристрастился. Болел за вымышленных героев и отчего-то избегал вчитываться в лирику. Видать, помягчеть пуще всего боялся. Три рюмахи за день уж обязательным правилом опрокинет. Бывало скажет, точно, некие ограничители выставит:

– За всех пить, так набраться можно, а за станцию водолазов – в аккурат.

Да любил с душевной игрой воображения слушать песню, что дарила лёгкость ещё раз прокрутить судьбу:

 
Мы с тобой пройдём по кабакам37.
Команду старую разыщем мы.
А здесь. А здесь мы просто лишние.
Давай командуй, капитан…
 

Вначале обрадуешься

Из северных портишек, не помнится ничего захудалей Нарьян-Мара. Из одного его конца легко просматривался другой. Однако и там имелось заведение, какое потребно всегда. В простонародной номинации – кабак. Собой, как двухэтажный дровяник с окошками, косивший углом и на трезвый взгляд. Характерная публика туда хаживала. И всё-то почти моряки, лишённые загранлоска в долгих каботажных рейсах. Проще обобщить: в арктическом завозе с лета по глубокую осень. Да кому ещё туда лазутничать, не боясь перепачкать потрясающей местной грязью парадные ботинки? Им да геологам в сапожищах. Не ненцам же. Дети природы вообще гнушались чуждой городеции, якобы для них построенной. Куда вольготнее до сих пор таскать родимые чумы по тундре, кочуя вместе с олешками.

Вроде излишне уточнять: на чьих костях тот Мар стоит. Скорбная память за него подобает ссыльным русским мужичкам. Именно подобным бедолагам, более, чем вполовину, все достижения сталинского миллиметрика кайнозоя38 обязаны. Признать это стыдно и колко, не в гамму смартфоновским пустовкам. Потому не вспоминать, – в самый продвинутый резон. Лишь я по-сермяжному с немногими, обойти вечную подтему никак не сподоблюсь.

Хочу же поведать одну нерафинадную историю из морской жизни. А каковский вывод домыслите – воля ваша. Автор, например, свой закрепил в названии. В таком разе, – навестим-ка прошлое.

Стали мы с товарищем припоминать, что за год-то был?

– Так-так, – потянул он в раздумьях. – Ведь тогда красавца финна «Гусь-Хрустальный» питерцам, по бунту, отдали. А заместо гуся, всучили нам дрянное новьё – фантомас39 «Советский воин». На него я и попал, после «Череповца» – тоже чудища, но уже от братьев румын.

 

– Ну-ну, сразу горячо, Анатолий, – чуть подбодрил за мыслительное напряжение.

– Да это ж в 75-ом (!) – озарило его.

– Наконец-то. Выдали на-гора!

Дальше я, пожалуй, к повествовательной манере сверну. Будет глаже читателям, да и мне не мучиться прямой речью, уделанной Анатолем крепкими словечками.

В том 1975-ом ему, отменно рослому, по-моремански разбитному, шёл всего двадцать шестой год. Одно то, что был он парнем с Поморской, добавляло авторитетного превосходства над повзрослевшими пацанами прочих улиц. Ещё бы! Ох, как свежа была память о знаменитых подростковых драках соломбальских с кузнечевскими, урицких с городскими. Чью сторону подкрепляли короли центровой, та и держала форс: «Уж сейчас-то мы всех исколотим! За нас – поморские!».

От новостроя упрощёнских хрущёвок, закончилась в Архангельске почти полувековая «войнушка». За считанные годы перемешало многих оторвишников местами, всё обнулилось. Зато, какие характеры у мальчишек последнего поколения, заставших её! Редкий не пошёл в моряки. Кто в школе косячил, на мореходку рассчитывать не мог. Получалось лишь после трёх – четырёхлетней срочки в армии, ВМФ стать мотористом или матросом. Почётнее, толковей, пусть и в ущерб здоровью, очутиться в машинных командах. Но, коли ты молод, всегда бодр после вчерашнего, последний пунктик – смешной ништяк. Классный моторист получился из Анатолия и столь же видовой портовый гуляка.

Обновлять «Советский воин» пентагоновское начальство решило рейсами на Нарьян-Мар. Только-только начались там копошения геологов насчёт нефти и газа. Это означало, чего зараз срочно не понадобилось?! Устанешь перечислять: трубы, буровые вышки в разборе, бессчётную всячину. Гоняли теплоход по кругу: Архангельск – Мар; Мар – Архангельск.

Как-то так совпало, швартуются, в замумукавшем до тоски портишке, и видят: на корпус дальше т/х «Череповец». Груз на нём лесной. Короче, налево40 намылился. Сюда же по какой-то причине зашёл. И торчащие восклицательными знаками стензеля41, намекают: «везение, ребятушки, крайне избирательная штука. Терпите, фантомаснички».

Надо представить состояние Анатоля, который зрел родной для него теплоход, где сплошь кореша. И то, что теперь не с ними, дурной сон, злая шутка и полное бессилие отблагодарить увесистым кулаком. Куда направиться, сойдя с трапа, не возникло никаких сомнений. Несколько минут и он на знакомом до ничтожных подробностей борту. Встречай, «вологодские»!

Настроенческая волна приязни, разогреваемая радостными вскриками, первыми отпущенными шуточками, не прошла даром. Примерный планчик дружеского вечера, весьма предсказуем. Лишь поход в кабак, мог достойно украсить чествование Анатоля – своего среди своих. По разным соображениям, или зову душ, туда же направилась бОльшая часть команд других теплоходов.

Заманка веселости и угодливого радушия не обманула каждого. К тому же девичье – женское наполнение зала преобладало, суля захмелённым молодцам ещё и почваниться. По правде сказать, так проявлялась беда всех арктических портишек. Страна слала и слала примерных комсомолочек с институтскими дипломами на унылую участь. Казённо выразиться: под мудрым руководством КПСС подымать Заполярье. Ну, а касаемо дальнейшего, во цвете лет до плача претерпевающих, уж как получится. Ведь главное очередную пятилетку рекордно забабахать. (Кто-нибудь потом напишет о наших славянках, брошенных в азиатских республиках. Вот где был полный ужас! По «творцам» его калёным словом пройдётся).

Сначала «вологодские» выпили за встречу, за то, сё и просто под спотыкания разговора. Тут накатами волн, как несмолкаемый прибой, вдарили заводные шлягеры. Многие столики опустели, зато на свободном пяточке зала, проникшие симпатиями пары, отдались танцам. Вот это почему-то задевало крепко засидевшихся. Водка тотчас не пошла никому в приятность. Требовался поступок, на который попробуй-ка решись без центрового. Им стал Анатолий. Не зря с Поморской!

Эдаким мэном из заграничных фильмов, незнающим отказов, направился к притягательно изящной шатенке. И как-то влёгкую взял её интересом к себе, без всякого включённого обаяния. Она вдруг заотказывала прочим, дожидаясь его приглашения опять сойтись под музыку. Разве подмеченной верностью пренебрегают? Истым северянам этого, точно, не пришить. На медляках успели познакомиться чуть конкретнее. Выяснил: зовут Еленой. Третий год, как отрабатывает после института. И уже, представьте, ни единому нашему братцу не верит. Какой-то питерский геолог-обманщик тому виною. Впрочем, стесняясь и краснея, созналась:

– С вами, почему-то хочется вернуться к состоянию прежней восторженной дурочки.

– Меня тоже порывает любить открыто и красиво. Ничего плохого в том не вижу, – подкупающе искренне, блеснул широтой души Анатоль.

Так преодолев все условности, они прижались телами и душами. Стали чем-то единым. У каждого обнаружилось сердце. Сладко защемила в его канальчиках молодая кровушка, или радость сбывшейся встречи на седьмом небе.

По законам жанра, именно с этого мига должен следовать роман. По крайней мере, робкий пролог пусть к самому простецкому счастьицу. А может к нежданной беде или как заблагорассудится вдруг подгоненным обстоятельствам. Пока же нашу пару греет, вспыхнувшая отсыревшей спичкою, надежда. Вот бы проложить словесные тропочки дальше. Ни дать провести себя. В чём-то заранее простить. Но, увы, все романтичные истории пишутся набело в неподправляемом времени. Заново жизнь не сочинить.

Мало сказать, что «вологодская» компашка сильно перегрузила себя водкой. И что победы на амурном пяточке, кроме Анатоля, никому не задались. Вскоре приспело время сваливать: кабак закрывался. Единственно успели прикупить по дорогой несколько бутылок у официантки. С тем-то стеклянным достоянием и сошли с зашлифованного тысячами подошв легендарного крыльца. Тормознулись по необходимости окончательно определиться. Кто пролетел фанерой, стали упрашивать пару не отделяться, а идти к ним на «черепуху». Сами знаете: влечение продолжить банкет – это, куда как по-нашему. Благо и портовая запретка была схожа с беспрепятственным проходным двором.

Обретённая подружка во всём положилась на Анатолия. Ей казалось: стоит лишь отцепиться, как потеряет парня своей мечты. Добившись от их согласия, теперь славной компашечкой обрели ход, нипочёмный настрой и дар острить. Под те ха-ха уже белой ночью на борт поднялись. В какой каюте посидеть, тоже определились. При возникшей теснотищи, Леночке пришлось примоститься на коленях Анатолия. Заделаться поневоле манкой звёздочкой для пьяных завистливых взглядов.

Если она отделывалась маленькими глоточками, то все пили до донца. И Анатоль, даже при мощном здоровье, заметно захмелел, без потери всегдашней бравости. Йес – водка кончилась! Почти все торпеднулись, то есть подались вон. Остался хозяин каюты и действительно зачётная пара. Покурили. Девушку всё же замутило. Парни вышли в коридор, чтобы дать ей прийти в себя. Тогда-то слизким гадом, обдуманно подбирая слова, один обратился к другому:

– Будь другом, оставь меня с ней. Я уж сколько терплю. А ты и недели, поди, не проходит. Завтра отваливаем. Когда ещё в совпорт зайдём?! Хочешь, на колени перед тобой встану.

Просящий был жалок, едва не пускал слюну с губы и не капнул слезою. Первой секундой было желание размазать его харю укороткой кулака. Второй секундой Анатоля накрыла испепеляющая брезгливость ко всему и всем, даже к себе. Но сказал на автомате, как подобает воспитанным Поморской:

– Да забирай … Подавись.

И прочь от такого сучьего гостеприимства.

Назавтра «Череповец» ушёл. Анатолий изволил продолжать гневаться молча. Что-то подсказывало о неладности того, как он поступил. Надо, надо было этого потроха размазать по матросскому коридору. Вспоминал доверчивость Леночки, близость душами, которую лишь сейчас уловил до конца. Ещё мучила миражная память ощущения изящного её тела, лёгкого дыхания.

Все те обманные фантики мужской игры в кореша, враз поблекли. «Дурак, какой дурак» – твердил он про себя – «На что купился! Лишь ключевой добивающий вывод не извлёк: «Вольной волею, получается, её предал». С эдаких терзаний сошёл на берег, когда вновь у архангельской Бакарицы очутились.

После посещения залётного, самого дебошного кабака на Урицком, немного полегчало. Каждый новый день затягивал душевную ранку. Опять им грозил рейс на Мар. Словом, всё шло своим чередом. И ведь бывает же такое! Нос к носу на отчей улице столкнулся с выпросившим врасплох его счастье. Бывший кореш нисколько не походил на мастёвого парня. Напротив, заметно спал с лица и даже как-то просел в плечах.

– Опаньки! – воскликнул Анатолий, – Что так скоро до Англии сходили?

– До какой на хрен Англии! Меня в Венспилсе сдали, всего исколотого. Специально для этого Кильским каналом в Балтику шмыгнули.

– Чего-то я не просекаю, Володька, – сказал, как потребовал, крайне удивлённый.

– Да скажи спасибо, что девицу выпросил. С жёсткой венерой она оказалась. Ё…, как в рейсе заломало. Старпом вместо доктора тупо бицилин в жопу колол. А я, не переставая орал от боли, на переборки лез. И так вплоть до берега. Там-то точно название заразы определили. Вкололи какие-то ампулы термоядерные, и до дому отправили тётки понимающие. Во, как пострадал! Самотёком теперь вечный каботажник. До кучи вину за убытки пароходству, за моральный облик по обрисовке помполитской пристегнули.

Аварийный венероход вперился в Анатоля, ища выражения сочувствия, хотя б на копейку. Но вместо этого высмотрел радость, будто тот на комедь Райкина попал. Ничего не оставалось, кроме наскоро попрощаться и двинуть показывать своё сомнительное хозяйство в поликлинику.

У Анатолия моментально стёрлись все приглушённые терзания. Он почувствовал себя крайне удачливым мэном. Этаким распорядителем жизни, в которой не может быть обидных, срамных ошибок. Уж ему-то достанется по-справедливости безупречный, правильный вариант. А та Леночка, нахватавшая букетов с французским насморком от какого-то там прощелыги-геолога, всего лишь дрянь, потаскушка.

Если наперёд знать мне и Анатолю, о тайной закладке в слове: судьба. Убереглись бы, совсем другую жизнь прожили. Награды её, для сознательно держащихся прочь от берега, всегда с подвохом. Испытывать ой, как любит! Замысловатых вариантов заранее напридумывала тысячи. Без тех никак. Пресно ей, не в кайф. Записною чертовкой такую (!) отвратину порой подмешает. Затем без обиняков в архаическую лорнетку непутёвого своего рассмотрит. Дескать, уж я то ведаю, какая мамзель тебе подходит. Да ещё вопрошанием кольнёт. Никак-де брезгуешь? Или: "А чего, ты соколик, колеблешься? Ну, тогды не обессудь. Уж, как старалась приискать! Да кроме кабаков, ваш брат на берегу и носа никуда не кажет. Другой, знать, утешен будет. Вон их мильён непристроенных-то!"

Анатоль дал себя провести, предположим, по 999-ому варианту. Вероятное название: «Вначале обрадуешься… потом пожалеешь». С тем горьким прозрением достался всегдашнему одиночеству.

30мастер (анг.) – синоним слова капитан.
31паковые – многолетние льды.
32антрепкинских – правильно антверпенских.
33нельма, омуль – из семейства лососёвых. Водятся в морях русской Арктики.
34матка подплава – судно снабжения подлодок.
35ягель – тундровый мох.
36на шпице – Шпицбергене.
37строчки из песни Юрия Аделунга.
38кайнозой – молодая (нынешняя) геологическая эра Земли, в четвертичном периоде.
39судно неудачного проекта с ужасным гл. двигателем Шкода.
40налево – то есть заграницу.
41стензеля – вертикальные стойки из брёвен для лучшего крепления палубного груза (досок).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru