Виктор Королев
Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей
Глава 3
«И Ленин такой молодой…»
НЕЖДАННО и негаданно налетел со всех сторон капризный ветер разброда и шатаний. Похоже, надолго. Это был безжалостный, как огонь, вздорный и обидчивый период, где никто никого не собирался ждать и тем более слушать. Революционеры жили и созревали в разных странах, читали разную «тенденциозную» литературу и по-своему понимали, куда движется человечество, каким оно будет завтра, каким оно вообще должно быть – или не быть. Всё пытались ответить на эти вопросы, и каждый при этом считал себя мессией. Ни о какой демократии или централизме речь и не шла.
Шло осеннее обострение нового столетия. Суфражистки с плакатами «За равноправие с мужчинами, но без них!» били стёкла полицейских участков Лондона, в тюрьме объявляли голодовки. Обвиняли немецких феминисток, что те не делают так же. Клара Цеткин, редактор женской газеты немецких социал-демократов «Равенство», пыталась силой печатного слова успокоить мужененавистниц. В острых диспутах и на многолюдных митингах доходило чуть ли не до рукоприкладства. Цеткин мужественно держала оборону, а маленькая Роза Люксембург, тоже ставшая редактором газеты социал-демократов, только польских, буйных активисток строго предупреждала:
– Не лезьте, подруги, под руки подруге моей!
Им обеим проще, они влюблены. Маленькая «красная фурия» – в своего литовского эмигранта, не имеющего соцобязательств. А «дикая Клара» – в красивом тёмно-синем платье в пол, с ниткой кораллов на шее и неизменной фуражкой на голове – каждый вечер после работы торопится к своему молодому мужу. Ещё три года назад, ей было уже сорок, она без памяти влюбилась в бедного, отчисленного студента. Окружила его заботой и свела под венец. Разница в восемнадцать лет не помешала, Клара ведь ничего не крала. Из студента вырос талантливый художник, картины его хорошо продавались, хватило на большой дом и автомобиль. До драк ли тут? И за что можно бороться без мужчин? За право? Да что вы, право!..
По Европе бродит призрак. Это ещё не тяжёлая поступь Командора. Это стучат каблучками феминистки. Но они уже не в моде, и новый век на повороте без труда обходит их.
В том странном «нулевом» году, только-только вернувшись из Парижа с похорон Петра Лаврова, Анжелика решила ехать за своими воинствующими и влюблёнными подругами в Германию.
Попыталась учиться экономике в Лейпциге, но не понравилась чопорная, до неприятия упорядоченная атмосфера. Зато там, на вечерних собраниях, она встретила Августа Бебеля, вождя социал-демократической партии Германии, а его верные помощницы Роза Люксембург и Клара Цеткин стали самыми близкими подругами Анжелики.
Балабанова вернулась в Брюссель. Георгий Валентинович Плеханов попросил её помочь в организации V конгресса Интернационала, который планировалось осенью 1900 года провести в Париже. Ожидались важные решения, Плеханов собирался дать бой бернштейнианцам и прочим оппортунистам. Их девиз «Движение всё, конечная цель – ничто» очень многим импонировал, но категорически отвергался радикальными марксистами. Тем более что два российских лидера – вечный эмигрант Плеханов и вернувшийся из сибирской ссылки Ульянов – наконец-то нашли друг друга и решили создавать единую общерусскую газету.
Впрочем, первый раз встретились они пять лет назад. И тогда Плеханов сказал про 25-летнего революционера, брата казнённого цареубийцы:
– Этот молодой товарищ – очень умный, образованный и одарённый даром слова. Какое счастье, что в нашем революционном движении имеются такие люди – эрудированные, с целостностью революционного мировоззрения и бьющей ключом энергией. Ни с кем я не связываю столько надежд, как с молодым Ульяновым…
«Старик» (так партийные сотоварищи называли Владимира Ульянова) ответил алаверды:
– Плеханов – человек колоссального роста, перед ним приходится съёживаться. Это настоящий апостол русского марксистского социализма…
Обменялись они тогда не только комплиментами, но и своими книгами. Интересно, что обе книги, авторы которых так хвалили друг друга, редактировал Александр Потресов. Он всю свою жизнь будет стойко держаться социал-демократических взглядов и, может быть, благодаря этому переживёт обоих авторов, несмотря на тяжёлую болезнь с детства.
Не только два автора тут нашли себя, но и два руководителя. Плеханов вместе с Аксельродом, Засулич и Дейчем основал заграничную группу «Освобождение труда». А Ульянов сотоварищи в Петербурге сплотил все кружки в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».
Они решили издавать единую газету «Искра». Ссориться, конечно, не собирались, никто драку не заказывал. Вот тут-то она и приключилась. Два лидера не поделили редакторского портфеля.
Плеханов пригласил приезжих из России к себе на квартиру. Принял их радушно. Он явно гордился тем, что Фридрих Энгельс лично передал ему эстафетную палочку во Втором Интернационале. Рукопожатый другом Маркса, он был старше Ульянова на четырнадцать лет и не сомневался в своём превосходстве – дескать, воевал, имею право.
Его близкое окружение давно делилось на две группы – «плехалюбки» и «плехалюбцы». Верная жена Розалия, неприкаянная Вера Засулич и вчерашняя студентка Анжелика Балабанова относились к первой группе. Приезжие – ко второй. Ульянов прилюдно объявил, что он – плехановец. Хотя позже честно написал:
«Мы всегда думали так: редакторами будем мы, а они – ближайшими участниками… как потому, что „старики“ крайне нетерпимы, так и потому, что они не смогут аккуратно вести чёрную и тяжёлую редакторскую работу: только эти соображения для нас и решали дело».
Анжелике молодой Ульянов поначалу показался загримированным актёром, играющим строгого школьного учителя. Но все, не только она, мигом почувствовали, каким гипнотическим воздействием обладает этот лысый человек с рыжей бородкой и хитрым взглядом карих глаз. Он делал вид, что внимательно слушает собеседника, но так он только готовился окутать несогласного железной хваткой своих едких контраргументов. Словно только у него одного была истина в кармане. Он тоже не сомневался, что станет редактором.
Дважды участники совещания вставали из-за стола, дважды Розалия Марковна раздувала самовар. Короче, «Искра», ещё не появившись, чуть не погасла. Избрали всё-таки Плеханова. Но это был первый и, пожалуй, единственный случай, когда будущий Ленин пошёл на компромисс с патриархом марксизма. Он никак не ожидал, что патриарх тут же начнёт распределять обязанности каждого. Ух, как он разозлился!
«Ослеплённые своей влюблённостью, мы держали себя в сущности как рабы, а быть рабом – недостойная вещь, и обида этого сознания во сто крат увеличивалась ещё тем, что нам открыл глаза „он“ самолично на нашей шкуре», – писал будущий вождь.
Затаённая обида, только она, даст ему право обозвать «отца русского революционного движения» подлейшим перебежчиком. Но это будет через пятнадцать лет, а пока молодой Ульянов страдает, даже нервами болеет, оттого что сложилось не по его плану. И год пройдёт, он будет жаловаться на Плеханова приехавшей из России жене. Крупская напишет об этом так:
«Ох уж эта заграница! Грязи тут и интриганства столько! Я всё больше и больше уважаю группу „Освобождение труда“, у всех у них интересы дела на первом плане, одно только – Плеханов не чуткий человек, но и это выкупается его страстностью».
При всём разброде и шатаниях в воздухе висела тяга к объединению. Ещё не «воспрял весь род людской», но очередной конгресс Интернационала в том странном «нулевом» году состоялся. И принял он важное решение: образовать постоянно действующий исполнительно-информационный орган – Международное социалистическое бюро. Так и получилось, что вся организационно-техническая работа, включая обширную переписку, пала на трёх женщин. Газета «Искра» и петербургский «Союз борьбы» – это, понятно, Надежда Крупская; «Освобождение труда» – Вера Засулич, а новый орган и документация Второго Интернационала – Анжелика Балабанова.
Старшая была Вера Ивановна. Она единственная называла Плеханова по-свойски – Жоржем. Смеялась:
– Я уже «в людях» жила, а Жоржа ещё на свете не было! Не зря мой партийный псевдоним «Тётка»!
Ульянова она приняла с отменным участием и сердечной теплотой, обняла, как младшего брата. Но послушав их спор с Плехановым, сказала честно, глядя в хитрющие карие глаза:
– Жорж – борзáя: потреплет, потреплет и бросит, а вы – бульдог: у вас мёртвая хватка.
«Старику» Владимиру это сравнение очень понравилось. Жене Надежде он скажет:
– Вот ты увидишь Веру Ивановну, убедишься, что это кристально чистый человек!
Надежда пригласила на чай обеих – Веру и Анжелику. Они в тот вечер подружились. Крупская сразу увидела, как её незамужние гостьи тоскуют по женскому счастью, по семье. Три бездетные женщины – что ни скажи, отзовётся тройное эхо вечной боли. А что хозяйка замужем, так это разве счастье? Каждую минуту чувствовать, что женат он, ненаглядный, не на тебе, а на революции – что ж тут хорошего?
Но – прочь, долой все грустные мысли! Есть работа, есть хороший чай с десертом, есть подруги с душевным разговором.
– Мне как безотцовщине путь был один – в гувернантки, – солировала за столом откровенная Вера Засулич. – Но тут попал в руки нечаевский «Катехизис революционера», и я сказала себе: никогда! Лучше стать террористкой, чем учить сынков богатеньких заводчиков да фабрикантов. Вы в курсе, как в этой памятке делятся женщины?..
Народнический терроризм Нечаева был ещё в моде. Надежда и Анжелика с удовольствием слушали «Тётку».
– До сих пор помню двадцать первый параграф «Катехизиса», – продолжала Засулич. – Женщины делятся сообразно с полезностью их для революционного дела на три разряда. Первый – «бессмысленные, пустые и бездушные». Второй разряд – «горячие, преданные и способные, но ещё не дошедшие до настоящего революционного понимания». Третий – «вполне посвященные и принявшие всецело революционную программу».
– Вот вы смеётесь, – улыбалась Вера Ивановна вместе с подругами. – А я ведь почти точно цитирую. Дальше вот что сказано про нас, третьеразрядниц:
«Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно»…
Три «драгоценнейших сокровища» обнялись, словно родные сестры. В такой компании можно говорить и спрашивать что угодно.
– А расскажите про переписку с Карлом Марксом! – просили две сестры старшую.
– Давайте выйдем на летнюю веранду, а то Ульянов придёт и задаст жене, что в комнате курили! Там устроимся, и всё расскажу – про переписку с Марксом, про встречи с Энгельсом, про тюрьму и ссылку…
На вольном воздухе они слушали друг друга, делились своими впечатлениями о книге Чернышевского «Что делать?» – этим романом восторгались все. Засулич и тут удивила.
– Мы увидели светлое будущее в книге и до сих пор считаем, что революционеры, как Рахметов, должны спать на гвоздях, – Вера ходила вокруг стола, покуривая очередную папиросу. – Но что именно нужно делать для осуществления снов Веры Павловны? Нужно пересоздать существующий строй. Да, Рахметов – революционер. Все произносят это слово, но смысл в него вкладывают туманный, разнообразный. У одних – вечные слова о неустанной борьбе угнетённых против угнетателей. У других – призыв взять оружие в руки и под корень уничтожить богатеев. Кому-то именно это нравится во власти – возможность лишать людей жизни. Я стреляла в столичного градоначальника Трепова, больше убивать никого не хочу…
Она засмеялась.
– Не далее как вчера Жорж остудил меня, когда я за что-то яростно на него накинулась. А он так спокойно, иронично заметил: «Вера Ивановна, вы, видимо, приняли меня за Трепова!»
…Эх-х, никто из них и представить не мог, что созданная двадцать лет назад группа «Освобождение труда» скоро перестанет существовать. Пять первых русских марксистов, основавших её, так и не пойдут за Лениным. А те из пятерых, кто доживёт до 1917 года, не примут Октябрьскую революцию.
Особенно враждебно отнеслась к ней Вера Ивановна Засулич, назвав Октябрь контрреволюционным переворотом. «Нет у социализма в настоящий момент более лютых врагов, чем господа из Смольного», – утверждала она. Для старой революционерки новая власть была зеркальным отражением царской, лишь усиленной красным террором. Большевиков она считала «отвратительным, громогласно лгущим, властвующим меньшинством, стоящим над громадным большинством, которое вымирает от голода и холода». Именно так она и умирала в неотапливаемой питерской комнатке в конце зимы 1919 года.
Георгий Соломон, близко знавший Ленина, как-то спросил его о скончавшейся недавно Засулич. Владимир Ильич отозвался так:
– Есть детская песенка, точно написанная на Веру Ивановну:
«Жила-была старица
В тишине под дубом,
Пошла в баню париться —
Братья, возликуем!
И как баба умная,
Взяла пук мочала…
Песня эта длинная —
Начинай сначала!»
Для тех, кто, возможно, не понял всей тонкости такого юмора, Ильич добавил:
– Можно повторять снова и снова, как в песне «У попа была собака». Вот вам и вся Вера Ивановна…
Конечно, вождь мирового пролетариата имел в виду не то, как долго и тяжело умирала «старица». Скорее всего, он просто вспомнил, как на II съезде РСДРП в 1903 году Вера Засулич критиковала его за жёсткие формулировки партийного устава, за принцип демократического централизма, который, по её словам, диаметрально противоположен централизованной демократии. Особо досталось от неё и за диктатуру пролетариата, а этого Ленин ей не простил.
Он вообще не умел прощать и не терпел иных мнений. А уж фундамент его гигантского эксперимента – диктатуру пролетариата – трогать непозволительно никому, иначе можно договориться, что и террор не нужен, а тогда всё задуманное здание вообще может рухнуть в одночасье.
…На смену странному «нулевому» году с его разбродом и шатанием пришёл 1903-й. Все течения российского революционного движения разделились строго на большевиков – «твёрдых ленинцев» и на меньшевиков, пока ещё живых и ходящих в статусе «полуленинцев», то есть временных попутчиков.
И так продолжалось целых десять лет, до начала Первой мировой войны. Если забежать немного вперёд, то следует упомянуть два факта.
Первый случился в начале августа 1914-го – Анжелика уже работала редактором газеты Итальянской социалистической партии «Аванти!» и жила в Лозанне. В тот день она получила письмо от Плеханова с просьбой срочно приехать к нему в Женеву.
Как только она приехала, Георгий Валентинович резко спросил:
– Как вы и ваша партия относитесь к войне?
Вопрос удивил. Безусловно, великий марксист Плеханов должен был знать, что ответ естественным образом вытекает из её (как и из его собственного) мировоззрения.
– Мы делаем всё возможное, чтобы не допустить вступления Италии в войну и положить ей конец как можно скорее, – сказала Балабанова. – Что касается лично меня, то я, естественно, сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь в этом партии.
Его глаза гневно сверкнули.
– Значит, вы постараетесь не допустить вступления Италии в войну? А как же Бельгия? А где ваша любовь к России?
– Что вы хотите сказать, говоря о моей любви к России? Должно ли моё отношение к войне измениться, потому что в неё вовлечена Россия? Разве не вы раскрывали мне истинные причины войны? Разве не вы предупреждали нас, что эта бойня готовится и что мы должны противостоять ей? Разве сейчас вы за войну?
– Да, сейчас я бы вступил в армию и воевал бы против немцев…
Второй факт – это обыск на квартире Плеханова. Он приехал в российскую столицу в марте 1917-го. Ещё успел назвать бредом «Апрельские тезисы» Владимира Ленина. Успел предупредить, что «захват власти одним классом или – ещё того хуже – одной партией может иметь печальные последствия».
Осень у патриарха российского марксизма оказалась болезненной. Вот как об обыске на его квартире напишет Джон Рид в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир».
«Петроградские антибольшевистские газеты вышли с заголовком: „У Плеханова температура 39°“. Плеханов жил в Царском Селе и лежал в постели больной. Красногвардейцы вошли в его дом, сделали обыск (искали оружия) и допросили старика.
– К какому классу общества вы принадлежите? – спросили они его.
– Я революционер и ещё сорок лет тому назад посвятил всю свою жизнь борьбе за свободу, – отвечал Плеханов.
– Всё равно, – заявил рабочий. – Теперь вы продались буржуазии.
Рабочие уже не знали пионера российской социал-демократии Плеханова!»
Негодование солдат и матросов по отношению к Плеханову было настолько велико, что советское правительство было вынуждено издать распоряжение «Об охране личности и собственности гражданина Георгия Валентиновича Плеханова».
Опасаясь за жизнь мужа, Розалия Марковна, перевезла больного Плеханова сначала во Французский госпиталь Красного креста, а потом в санаторий в Териоках (сегодня Зеленогорск), в Финляндию. 30 мая 1918 года Георгий Валентинович Плеханов умер и был похоронен на Волковом кладбище. На его памятнике высечены слова: «Он слился с природой».
Хотелось бы здесь заметить, что природа и пустота не терпят друг друга. Особенно природа.
Впрочем, нам логичнее было бы сейчас вернуться несколько назад, в 1903 год, когда после II съезда РСДРП стало ясно, что разногласия между большевиками и меньшевиками протокольно оформлены и теперь единства не будет никогда. Плеханов ещё был жив и страшно расстроен.
– Вы хотели продолжить учёбу? – спросил он. – Сейчас самое время.
Анжелика поехала в Рим.
Глава 4
«Пусть наука служит людям!»
ПЕРВОЕ, что Балабанову удивило в Римском университете, это полное отсутствие какого-либо формализма и строгого немецкого порядка – орднунга. Его, можно сказать, не было вообще. Вместо твёрдых правил – демократичность и «свобода полов».
Многие девушки, посещавшие занятия, были родом из богатых семей. Они ходили в сопровождении монахинь, выступавших в роли дуэний. Студентки садились за стол в университетской библиотеке – дуэньи обязательно устраивались за спиной и могли так сидеть часами, сторожа сумки, книги. Уберечь что-либо другое они были не в состоянии, потому что их патронессы под благовидным предлогом всенепременно ускользали на очередное свидание. Здесь форму и приличия желательно было соблюдать, хотя в свободе любви все придерживались вполне радикальных взглядов.
Любой студент – мужчина или женщина – мог остановить профессора в коридоре и задать свой вопрос. А если собиралась группа студентов-социалистов, чтобы обсудить что-либо насущное, можно было постоянно слышать одно и то же имя – Лабриола. Профессор этики и педагогики Антонио Лабриола читал также лекции по философии и истории философских учений. Он был марксистом, прекрасным знатоком трудов Маркса и Энгельса.
Молодёжь его просто боготворила. За его франтоватым, беспечным видом скрывался острый ум, глубокие знания практически во всех сферах жизни, прирождённый наставнический талант. В этом смысле он был немало похож на Плеханова. Однозначно все были влюблены в Лабриолу, все пытались хоть в чём-то ему подражать.
Он не пытался навязывать свои социалистические убеждения. Он вёл студентов по тернистым дорогам истории и лабиринтам философии, перекидывая мостики от прошлого к настоящему и будущему. Он приводил интересные факты и предлагал самим делать выводы. Он учил сомневаться, чтобы каждый мог сам заняться научным исследованием и выработать свой собственный критический подход к существующим общественным отношениям.
Анжелика, как и все девушки с курса, обожала Антонио Лабриолу. В своём дневнике она счастливым назвала день, когда заметила, что и профессор проявил к ней интерес, хотя всегда она сидела в дальнем углу. Лабриола, узнав, что она из России, стал чаще цитировать Плеханова, посматривая при этом на Балабанову. А когда узнал, что та занимается переводами, попросил принести свои работы. Это стало началом их дружбы.
Он не считал зазорным ходить в кафе со студентами после лекций. Все вместе они дискутировали за столиком, жадно впитывая его интеллект и иронические высказывания.
– Я вижу, что многие из вас нацелены на борьбу за истинную свободу рабочего класса, – говорил Лабриола с кафедры. – Но предупреждаю: я вас к этому подталкивать не буду. Преподавателя, использующего университет для пропаганды социализма, следует отправить в сумасшедший дом.
Лишь однажды, заканчивая семестр, обвёл аудиторию тёплым усталым взглядом и сказал:
– В лекциях я старался показать вам, что общество делится на эксплуатируемых и эксплуататоров. Те из вас, которые предпочитают бороться вместе с первыми против последних, выполняют великую, благородную задачу. Но в этой борьбе предоставьте науку в распоряжение масс! Пусть она служит людям! Вот мой наказ. Иначе победы не добиться…
Заканчивался учебный год. Как-то они оказались вдвоём в пустой аудитории. Лабриола подозвал Анжелику к преподавательскому столу и показал новую книгу по марксизму.
– Синьорина, я единственный в Италии социалист, – сказал он грустно, когда они поговорили о книге и она уже собиралась возвратиться на своё место. – Когда я умру, единственной останетесь вы. Вы должны быть исполнителем моей последней воли и стать членом нашей социалистической партии.
– Не далее как вчера я как раз думала о вступлении в партию, – тихо отвечала Анжелика, чуть смущённая от такого поворота.
Назавтра она подала заявление и была принята.
У Антонио Лабриолы было серьезное заболевание горла. Врачи категорически запретили ему курить, но он не обращал внимания на эти запреты. Незадолго до ухода из жизни профессор познакомил Анжелику с Леонидом Биссолати.
Это имя знала вся страна. Один из основателей, а затем и главный редактор «Аванти!», официального органа Социалистической партии Италии – вряд ли Балабанова рискнула бы сама познакомиться с таким человеком. И уж тем более сочла бы диким бредом, если б кто-то ей сказал, что через несколько лет она сама станет редактором этой газеты и будет голосовать за исключение из партии Биссолати.
Именно Леонид пригласил её в редакцию – только туда поступали свежие немецкие статьи по марксизму, которые Балабановой потребовались для реферата. Он разговаривал с ней, как с коллегой. Просил высказывать своё мнение по любому вопросу и обязательно критиковать его точку зрения. Когда она стала извиняться за то, что отняла у него так много времени, Биссолати сказал: «Я чувствую себя гораздо моложе, когда говорю с вами. Пожалуйста, приходите, когда захотите».
Социалистическая партия Италии тоже была разделена на два крыла – левое, которое агитировало за революцию, и правое, которое выступало за постепенные преобразования и реформы. Анжелике ближе был левый уклон, но она с удовольствием слушала и Биссолати, который возглавлял правое крыло. Вообще-то она хотела самостоятельности, хотела поработать пропагандистом, выступать перед людьми. Но где и как?
– А сама как думаешь? – спросили у неё в партийном комитете. – Выбирай страну и город и выступай, сколько хочешь.
Русские товарищи настойчиво советовали ей оставаться в Западной Европе: «У тебя нет опыта подпольной работы, о выступлениях перед рабочими в России речи быть не может. Эмигранты, вернувшиеся после учёбы в европейских университетах, считаются „заражёнными“ либеральными идеями и тут же попадают под подозрение. За каждым твоим шагом будет следить полиция. Арест тебе обеспечен».
Спросила у Биссолати, куда ей поехать.
– А вот как раз в газету пришло письмо от женщин из Швейцарии, – рассказал Леонид. – Там в городе Сент-Галлен тысячи итальянских мигрантов работают на стройках и на текстильной фабрике. Работа тяжёлая, опасная. Условия жуткие. Жалобы их никто не собирается слушать. Вот и поезжайте туда, разберитесь, потом напишете статью в газету.
Балабанова отправилась в Швейцарию, в Сент-Галлен.
Этот город расположен в так называемой немецкой Швейцарии, и немецкий язык там официальный. Народный дом, который служил штаб-квартирой местным профсоюзам, также был и местом сбора иностранных рабочих, среди которых преобладали итальянцы. Балабанова сразу поняла, в чём главные трудности, которые у них сложились как со своими работодателями, так и с товарищами по профсоюзу. Они элементарно не понимали друг друга.
Анжелика стал ходить по цехам, переводить встречи рабочих с хозяевами и разными начальниками. Многие проблемы были решены в тот же день. В Народном доме обрадовались, когда она сказала, что безвозмездно ещё поработает переводчицей. За это ей предоставили бесплатное жильё, а управляющий лично посадил её на фуникулёр и проводил до выделенной квартиры.
Наутро в Народном доме он удивил её необычной просьбой:
– Госпожа Балабанова, вы не могли бы сегодня вечером выступить на тему революционного движения в России перед членами немецкого клуба социалистов?
– Выступить? – переспросила она. – Но я никогда в жизни ещё не выступала перед аудиторией. Я не знаю даже, как начать.
– Вы же член партии, вдобавок окончили университет, – он продолжал настаивать в спокойной немецкой манере. – Мы оба социалисты. Разве вы не должны выполнять партийные поручения, подобно другим членам? Разве вы не должны подчиняться партийной дисциплине? Разве не должны нести научные идеи марксизма в массы?
– Хорошо, – с трудом согласилась Анжелика. – Но я не знаю нынешней ситуации в России и буду говорить просто в защиту идей социализма. Если потерплю фиаско – что ж, я вас предупреждала.
Весь день она проговаривала про себя выступление. Потом решила написать текст. Вспомнила совет Антонио Лабриолы: «Пусть наука служит людям!» Добавила научности, перечитала, осталась довольна. Через час снова взяла текст и ахнула: «Это никто не будет слушать! Это детский лепет!»
Решение пришло быстро. У хозяйки квартиры попросила собачку на вечер. «Всего несколько фраз, а потом все заметят, что и сказать-то мне нечего, извинюсь, и управляющий отпустит меня выгулять пёсика», – так она решила…
Балабанова начала говорить – и забыла про написанный текст. Она говорила больше часа, сорвав фантастический шквал аплодисментов. Бедная собачка осталась без прогулки. А сама Анжелика осталась в этом немецком кантоне на целых два года. Её теперь приглашали практически во все города. Она стала одним из самых популярных пропагандистов в Швейцарии. Порой ей приходилось выступать по четыре-пять раз в день на разных языках.
Однажды, когда Балабанова находилась в какой-то поездке, ей сообщили, что в Сент-Галлен приезжает молодая итальянская учительница, пылкий пропагандист социализма. Она бежала из Италии, спасаясь от тюрьмы за написанную ею статью. Анжелика ответила, что та должна поселиться в её комнате, а когда вернулась, первым делом спросила училку:
– Ты не феминистка? А то я феминисток как-то уже не очень…
Выяснились, что обе мечтают о борьбе, но не против мужчин, а с ними, вместе со всеми эксплуатируемыми, против ненавистного общего врага – эксплуататоров. Девушки сошлись и подружились.
Мария даже слышала про Плеханова и Энгельса. Анжелика стала её наставлять.
– А есть ещё русский Ленин. Он сказал замечательную фразу: «Нам нужна непременно политическая газета».
Вскоре они переехали из так называемого немецкого кантона в италоговорящий Лугано и поселились на берегу красивейшего озера. Здесь, в этом городе, была корпоративная типография.
– Как было бы здорово издавать газету на итальянском языке! – загорелась Анжелика. – Это будет специальная газета для работниц!
– Шкура неубитого медведя, – недоверчиво протянула подруга, занятая чем-то бытовым.
– Ну и что! – веселилась Анжелика. – Todo pasara! Шкуру пополам, Мария! Согласна?
Потом они долго выбирали название газеты. Балабановой хотелось, чтобы был намёк на «Интернационал», а подруга считала, что там обязательно должно быть слово «подруга». Получилось – «Su, Compagne!». В переводе что-то среднее между «Вставай, проклятьем заклеймённый…» и «А ну-ка, женщины!»
Маленькая газета имела гигантский успех. Её зачитывали до дыр. Дети специально учили матерей грамоте. Тираж разлетался по всей Швейцарии. Про необычную газету узнали во многих странах Европы.
Каждую пятницу Анжелика совершала «марш-броски». Так она называла еженедельные поездки из Лугано в какой-нибудь отдалённый швейцарский кантон, а то и в соседнюю страну. К понедельнику возвращалась в редакцию и три дня «отписывалась» для следующего номера газеты.
Однажды Балабанову пригласили выступить в Стабио, небольшом городке на границе с Италией. Она согласилась.
Лекция планировалась в зале для городских собраний, который находился в гостинице, но, когда Анжелика приехала, она нашла там лишь несколько кричащих, обозлённых на кого-то мужчин. С трудом выяснила, что местный священник назвал лекторшу «дьяволицей» и подговаривал группу активистов общины сорвать выступление. Полиция тоже была настроена против.
Друзья предложили ей отменить мероприятие. Балабанова ответила коротко:
– Я всего лишь хочу дать массам научный подход. А угроз я не боюсь!
Решила выступать прямо на площади, рядом с двухэтажным зданием церкви. Собралось человек пятьдесят – мужчины, женщины, дети. Едва Балабанова начала говорить, как с колокольни загудел церковный набат, остальные колокола в городе тоже стали звонить, словно при пожаре. Толпа закричала, перепуганные дети заплакали, полицейские стали разгонять людей:
– Расходитесь по домам! Не слушайте дьяволицу!
Анжелика поняла, что стоит ей сейчас замолчать, как начнётся страшная паника. Она подняла вверх руку и крикнула:
– Su, Compagne!
Странно, но шум мгновенно стих. А сзади чей-то голос басовито прорычал в толпу:
– Почему вы не даёте этой женщине говорить? Вы что, боитесь её? Такую маленькую – и боитесь? Она говорит правду. Я не социалист, но хочу знать правду. Кто хочет дослушать, идите за мной!
Этот мужчина повёл всех к большому сараю. Через десять минут здесь собралось чуть ли не полгорода, яблоку негде упасть. Снаружи остались лишь священник и его сторонники. Слышно было, как они выкрикивали проклятия и швыряли камни в стены сарая.
Балабанова говорила больше получаса и закончила свою речь под аплодисменты. Люди уже выходили из сарая, когда прибежал запыхавшийся мужчина без шляпы.
– Быстро! – закричал он. – Вы должны убираться отсюда! Сюда идут женщины с вилами и кольями. Они убьют вас!
– Дом доктора – вот единственное безопасное место, – сказал кто-то. – Если идти в обход, через поле, то успеем.
Они помчались по высокой некошеной траве так быстро, как только могли. Подол быстро намок, юбка липла к ногам. Анжелика уже задыхалась. Мужчины предложили взять её на руки, но она гордо отказалась.
В доме доктора они быстро забаррикадировались. Толпа снаружи, состоявшая теперь не только из женщин, но и мужчин, орала на улице, бросала в окна и двери камни.
