Виктор Каган
Обстоятельства речи

«Снег обобью с ног…»

 
Снег обобью с ног.
Шапку в руке сомну.
Здравствуй, скажу, Бог.
Он отзовётся: «Ну?».
Молча свернёт косячок:
«Дёрни. Давно не курил?
Что же ты, дурачок,
с жизнью своей натворил?».
Свечка. Терпкость вина.
Мыши в углах шу-шу.
Я до последнего дна
прошлое растелешу.
Он кашлянёт в кулак…
«Сам давай выбирай,
вроде бы не дурак,
в ад тебя или в рай?!».
Мне что в раю, что в аду,
Господи, ё-моё —
я хоть куда пойду,
только храни её.
Бог пятачок к потолку:
«Решка? Орёл? Ну, твой.
Что ж, повезло дураку.
Ладно, катись домой».
 
 
2013
 

«Господи, говорю, боженька…»

 
Господи, говорю, боженька,
а кому говорю, бог весть,
падаю тебе в ноженьки,
если ты правда есть.
 
 
Падаю мордой в истину,
соль на губах тепла.
На расстоянии выстрела
завязью пухнет смола.
 
 
Пахнет весны зелёнка,
зреет запретный плод.
Сколько слеза ребёнка
стоит в базарный год?
 
 
Уберегу ли брата?
Сторож ли я ему?
О́блака серая вата
клочьями через тьму.
 
 
Господи, ты же при власти,
иже ты где-то еси,
за мира смурного напасти
с меня одного спроси.
 
 
Буквицы лет опалённые.
Еже писах, писах.
Горят две звезды зелёные
в обугленных небесах.
 
 
2014
 

«явится или почудится…»

 
явится или почудится
дохнёт ли из тёплого хлеба
он расставляет галочки
на мятом листочке неба
 
 
любит своё одиночество
ворчит чтоб поменьше славили
играет в крестики-нолики
в очко или в каины-авели
 
 
радуется себя обыграв
делает на столе зарубку
набивает самосадом
раскуривает старую трубку
 
 
смотрит как вниз по шарику
идут друг на друга войска
стаи смертей разлетаются
по мановенью бойка
 
 
в саду мира какой-то мичурин
выводит гибридные войны
всё хорошо маркиза мурлыча
всё хорошо и спокойно
 
 
домá и раскрашенные солдатики
разлетаются на куски
паутинками вьются в воздухе
детские волоски
 
 
прутиком отодвигает уголёк солнца
чтоб не кровавил закат
но это припарки мёртвому
если херачит град
 
 
прах возвращается в прах
естество в вещество
поля выжигаются под засев
всё во имя его
 
 
он задумчиво мнёт в пальцах
сырую тёплую глину
перелепить или пусть остаётся
как есть всё едино
 
 
хотел как лучше старался
а на тебе как всегда
по образу и подобию клоны
но с ними одна беда
 
 
а может дело вовсе не в них
и всё это баловство
как там на храме в дельфах
познай себя самого
 
 
тем временем ночь наступает
которую он сотворил
фонарики звёзд качаются в
море разлитых чернил
 
 
2014
 

«Слóва теребишь пустяк…»

 
Слóва теребишь пустяк,
хочешь с богом меряться.
Скажешь этак или так —
мир не переменится.
 
 
Но надеешься, чудак,
и как в детстве верится —
встанет на ребро пятак,
залетает мельница,
 
 
хлеб насущный будет днесь,
с жизнью не расстанешься,
а расстанешься – не весь,
чуточку останешься,
 
 
два цветочка принесёшь
к своему подножию,
скажешь: «Жаль, едрёна вошь,
больше не умножу я
 
 
славу русского пера
одою цикадовой».
Голос с неба: «Ни х..,
губу-то не раскатывай».
 
 
2016
 

«Всё было так, как не было тогда…»

 
Всё было так, как не было тогда.
Во сне судьба играла в непонятки,
не ведая смущенья и стыда,
как шулер в карты или дети в прятки.
 
 
Всё было то и всё-таки не то,
двоилось, расплывалось, тасовалось,
удерживало воду решето,
в снежинки солнце на стекле смерзалось.
 
 
И не понять, где правда, а где ложь,
где ты да и на самом деле ты ли,
зачем ты правду вдохновенно врёшь
и капли жмёшь из высохшей бутыли,
 
 
пока орут дурные петухи,
с насеста рухнув в полночь ненароком.
И вскакиваешь доложить грехи,
смиренно стоя перед божьим оком.
 
 
А он смеётся: «Ладно, пустяки,
хотя порыв хорош и не напрасен.
Не шмыгай носом и протри очки,
и посмотри, как мир вокруг прекрасен.
Прислушайся, как тихо спит она,
не разбуди, пусть спит, и выпьем что ли
за то, чтоб стороной прошла война
и чтоб земной не выдохнуться соли».
 
 
Мы выпили и растворился сон,
и он растаял в серебре рассвета.
В колоколах дремал неслышно звон
и во дворе «Разлуку» пело лето.
 
 
2016
 

«Шило меняя на мыло…»

 
Шило меняя на мыло,
чтоб из мешка не торчало,
господи, что это было,
спросишь, и что означало?
 
 
Он поглядит на уродца —
эка тебя всполошило.
Да ничего, улыбнётся,
мыло сменяешь на шило.
 
 
2016
 

адам

 
Ещё петухи не орут и капли росы
медленно зреют жемчугом в створках цветов.
Вечность ещё не заводит солнечные часы
и хомутов не знают тяжёлые шеи волов.
 
 
Что снится богу в ночь на шестой день?
То, что он натворил за прошлые пять?
Или седьмой, где мятой пахнет усталая лень
и в мягкой траве Эдема можно вдоволь поспать?
 
 
Или бормочет в страхе: «О, мой распятый сын!»,
просыпается, пьёт молоко из большого ковша,
проваливается в объятья кошмара топких трясин,
пока мошкара хлопочет, звёздочками шебурша.
 
 
Утром проснётся пораньше и про себя бубня,
что нет ни конца, ни края хлопотам и трудам,
руки опустит в глину и станет лепить меня
по образу и подобию и наречёт – Адам.
 
 
Выточит из ребра мне Еву. Даст нам обоим пинка.
Двумя робинзонами станем на островке земли.
Каин отправит Авеля душу за облака
весточкой деду о том, что благополучно дошли.
 
 
Внуки научатся делать шарики из свинца.
Потом какие-то суки подравняют меня в строю.
И в землю лицом утыкаясь, услышу голос отца:
«Я тебя вылепил, сыне, я тебя и убью»
2016
 

«Господи, говорю, боже, дни похожи на ночи…»

 
Господи, говорю, боже, дни похожи на ночи,
если ты есть, то что же верю в тебя не очень?
Но не скажу: «Не верю этому шарлатану»,
а отворятся двери – перед тобой предстану
не с суетой, не с лестью, только с вопросом: «Ты ли?».
Ты мне ответишь: «Есть я. Только меня забыли».
Слов твоих подорожник ляжет на жизни рану.
Я помолюсь – безбожник,
спорить с тобой не стану,
спросишь с меня – отвечу.
Если солгу, то малость.
Ты проворчишь, что нечем
крыть, только лгать осталось,
не пригрозишь мне адом, рая не посулишь мне.
Сядем с тобою рядом молча у старой вишни.
И да продлится молчанье, и да пребудет вечность,
да не прервёт звучанье слов тишины бесконечность.
В млечном дымке папиросы стынет аппассионата
и угольками вопросы: «Есть ты? А я-то, я-то?»
2016
 

«На Голгофе пасутся козы…»

 
На Голгофе пасутся козы,
ни крестов ещё, ни Христа
и роса под утро – не слёзы
на зелёной щеке листа.
 
 
Взор Марии звёзды щекочут,
веки вздрагивают во сне.
чистит глотку осипший кочет,
пляшет память в лунном пятне,
 
 
Вифлеем снежком припорошен,
спит младенец, во сне сопя,
в котелке шепоток горошин,
искры гаснут, в снегу шипя.
 
 
Спит Мария, ещё не зная,
что судьба уже решена,
и младенца в снах пеленая,
почему-то плачет она.
 
 
И трещит башка у Пилата,
заседает синедрион,
и собаки пьют воровато
тайной вечери кислый бульон,
и уже глумливы и ражи —
делу время, потехе час —
травят байки сытые стражи,
разливая вино про запас,
 
 
предвкушая весёлые случки,
когда тех с крестов уберут.
Над Голгофой ещё ни тучки.
На Голгофе птички поют.
 
 
2016
 

«Толпою распалившейся хулимый…»

 
Толпою распалившейся хулимый
он шёл уже не здесь, ещё не там,
своим предназначением гонимый
и солнца тень шагала по пятам.
 
 
Остатки тлели прошлогодней охры,
потухшего с чернинкой багреца.
Под оловянным взглядом ражей вохры
он волосы отбрасывал с лица.
 
 
Гудели плечи, стёртые до крови
тяжёлою шершавостью креста,
струился пот сквозь сомкнутые брови
и в немоте ржавела хрипота.
 
 
Голгофа ли, лесоповал ли, печи,
овраг или ближайшая стена,
он шёл на предначертанную встречу
под окриками злыми харкуна.
 
 
В земном аду светился рай галимый
и рай земной сползал в кромешный ад.
И слёз не утирая, дух незримый
взирал с небес сам на себе распят.
 
 
2017
 

«Под крышами спалá хурда-мурда…»

 
Под крышами спалá хурда-мурда,
смолкали крики пьяного конвоя,
летящих звёзд иссякла череда
и тихий снег струился из покоя,
вставала Вифлеемская звезда.
 
 
Поверить в чудеса ещё не смея,
которые пророчил Валаам,
но уже чудом радостно пьянея,
душа давала знак идти волхвам,
пока во сне сопела Иудея.
Волхвов Мария слушала вполуха,
сновала Саломея-повитуха,
младенца пеленая в чистый свет,
пока дары волхвов ложились глухо
к его ногам осколками комет.
 
 
А он лежал – святая простота,
ножонками сучил в плену пелёнок
и жизнь была ещё не обжитá.
Он засыпал и спал, как спит ребёнок,
что своего не ведает креста.
 
 
2017
 

«Господи, ты ли крутил жернова…»

 
Господи, ты ли крутил жернова
мельницы этой кровавой?
Я, говорит, но скажи мне сперва,
это не ты ли мне славой
за убиенных врагов воздавал,
слал им в молитвах проклятья?
Я лишь молитвы твои исполнял.
Что же? Теперь виноват я?
 
 
2017
 

посвящения и эпиграфы

«Липнет к гортани солёный язык…»

Где беда, там и Бог.

 

Надежда Мальцева

 
Липнет к гортани солёный язык.
Соль по щекам в пресность рек Вавилона.
Щебет пичуг. Захлебнувшийся крик.
Затхлость теплушки. Стон перегона.
 
 
Неугомонный светляк табака
ходит по кругу свободы острога.
Смерть за плечом так щекотно близка,
словно дыханье предсмертное бога.
 
 
Алым по белому жизни следы.
Чёрным по алому память и мука.
Так и живём от беды до беды —
морок, морока, разруха, разлука.
 
 
Так и сидим над теченьем воды.
Год проплывёт с номерком на запястье.
Красным по чёрному вспышка звезды.
Белым по красному проблески счастья.
 
 
2011
 

«Поэзия друзей таких несхожих…»

Ларисе Миллер и Надежде Мальцевой

 
Поэзия друзей таких несхожих,
такая разная, а всё-таки одна,
как стон души в каликах перехожих,
как мужество испить своё до дна.
 
 
С закушенной губы взлетает голос
туда, где точкой исчезает взгляд
и над мечом дрожит прозрачный волос,
и звёзды нам ещё благоволят.
 
 
Две книги, две судьбы, два откровенья,
два мира, две мольбы, молитвы две
сливаются в одном прикосновенье
к седой и невесомой синеве.
 
 
Две женщины, две боли, два прощенья,
два испытанья смертных на разрыв,
две памяти, две музы, два свеченья,
две нежности, двух родников разлив,
 
 
две тайны, две свечи и два причастья,
две тишины, два хора, два пути.
И это несказуемое счастье
из слов миры поэзии плести.
2012
 

«Напролёт, как навылет, навзлёт…»

Одна чаинка тонет, другая – всплывает…

Борис Херсонский

 
Напролёт, как навылет, навзлёт,
тьма прошила шуршание света.
Всё проходит и это пройдёт.
Всё пройдёт и останется это.
 
 
Ночь заварена крепко, как чай,
настоялась на тянущей боли,
так тяни по глотку и встречай
первый луч на кристаллике соли
 
 
этой самой земной, горевой,
не теряющей силы солёной.
Губ касается след плачевой,
тени бродят по стенке белёной,
 
 
дышит вечность в слепое окно,
петухи в сновиденьях летают
и чаинка ложится на дно,
а другая чаинка всплывает.
 
 
2012
 

«День, месяц, год истаивают тихо…»

…и незаметно я теряю время

и тихо набираю пустоту.

Сергей Петров

 
День, месяц, год истаивают тихо,
просохнет след – в ладонях пустота,
и памяти шалавая шутиха
шипит, и остывает суета,
 
 
и скоро дневи не достанет злобы,
и станешь намывать в поту её,
как золото, пусть никудышней пробы,
по крошке в оправдание своё,
 
 
и со стола в ладонь слова сметая —
не съесть, так покормить певучих птах —
услышишь, как смеётся запятая
над пустотой. Еже писах, писах.
 
 
2012
 

«И как ни извлекай из тишины звучанье…»

Улитки наши узнают своих хозяев

Нина Горланова

 
И как ни извлекай из тишины звучанье,
как ни гоняй перо по целине листа,
как ни колдуй, а прорастёт молчанье
и осенит его безмолвно высота.
 
 
И дышит тишина, беззвучно с губ слетая,
и призраком строки струится молча свет
туда, где тихо спит улиты запятая,
а строчки нет и нет, и точки нет и нет.
 
 
Лишь в ракушках витых хтонические слитки
из вечности ползут, как многоточий нить,
и кажется, пока нас узнают улитки,
ещё дано слова в строку соединить.
 
 
2012
 

е.б.ж.

Е.Б.Ж. – если буду жив

Лев Толстой

 
Невзрачной рыбки запах огуречный
весною петербургской скоротечной
витает в серебристом кураже
и память задыхается счастли́во
прохладным ветром с Финского залива,
куда приду – конечно, е.б.ж.
 
 
Б.ж., б.ж. – какие к чёрту если,
когда года покойные воскресли,
как мать, что появляется во сне —
лишь руку протяни… Не тут-то было —
что было, между пальцами уплыло,
а не было, достанется не мне.
 
 
Да и не жаль. Я закурю на Стрелке.
Шипит звезда хабариком в тарелке
сырого неба. Бог устал творить.
В Неву вползают ладожские льдины.
Узлы на памяти зудят, но всё едино
не развязать связующую нить.
Что будет, е.б.ж.? Где та гадалка,
которой нагадать судьбу не жалко,
как меч над головой на волоске,
и прочитать в сплетениях невнятных
руки или в слепых кофейных пятнах
когда порвётся жилка на виске?
 
 
Да ничего не будет – будет то же,
что было, но на было непохоже,
уж ты не тот, и музыка не та,
и только голос в трубке телефонной
и свет, во мгле дрожащий заоконной,
и на столе нетронутость листа.
 
 
Орёл и решка, правда и обманка,
и серебрится корюшка-бананка,
в рот не попало – по усам текло.
Катает в пальцах бог седую глину,
затёкшую почёсывает спину
и мошкара колотится в стекло.
 
 
И, е.б.ж., ещё сыграю в прятки
со смертью, убегая без оглядки
в прозрачный запах призрачной весны,
где белой ночи завязь серебрится
и жизнь с ладони склёвывает птица
ещё без привкуса печали и вины.
 
 
2012
 

«Нашепчут небеса, накаркают вороны…»

– И это снилось мне, и это снится мне…

– Как сорок лет тому назад…

Арсений Тарковский

 
Нашепчут небеса, накаркают вороны,
смешает карты петушиный крик,
сквозь толщу времени качнувшегося óно
мелькнёт загадкой будущего блик,
рассветный луч, кровавый взгляд заката,
как сорок лет назад и сорок сороков.
Я виноват, судьба ли виновата?
Навылет в дурака. Игра без дураков.
Капустницы крыло под тополиным пухом.
Мелькание ночниц в мерцаньи фонаря.
Усталый бог прильнул к Земле оглохшим слухом,
ловя оcколки слов земного словаря.
И всё, что напоёт, наплачет, набормочет
прозренье слепоты текущих в небо глаз,
впитает в хриплый крик полубезумный кочет,
на соляном песке обозначая нас.
К основе сна прильнул утóк луча летучий
и несказáнных слов прозрачна филигрань,
и жизни этой миг такой счастливый случай,
что жалко спать и жаль вставать в такую рань.
 
 
2012
 

«Нежна на крыльях бабочки пыльца…»

Галине Комаровой

 
Нежна на крыльях бабочки пыльца,
по-летнему насвистывает птица
и отражённый небом свет лица
на белизне декабрьской серебрится.
 
 
В начале марта с мокрого крыльца
казалось, что декабрь – небылица,
но ласковым зверьком к рукам ловца
он ластится, где греется синица.
 
 
На деке белка шевелит хвостом,
заигрывая издали с котом,
и не найти от вечности отмычки.
 
 
На торте свечки оживут от спички —
смеясь, задуть и жить не по привычке,
а в первый раз. Всё прочее – потом.
 
 
2012
 

«Вот вечер пятого числа…»

Ещё я не смею привыкнуть…

Глеб Семёнов

 
Вот вечер пятого числа
к рассвету льнёт числа шестого.
И ночь прошла, и жизнь прошла,
и след растаял прожитóго.
Но рук не отвести от рук
и губ от губ, и взгляд от взгляда.
Небесный лес роняет звук
в мелодию немого сада.
И чудо звёздного следа
летит в ладони дуралею.
К тому, что это навсегда,
ещё привыкнуть я не смею.
 
 
2012
 

«Серебряное скерцо капели с хмурых крыш…»

…зеленоглазый мой…

Булат Окуджава

 
Серебряное скерцо капели с хмурых крыш.
Захламленного неба подслеповатый свет.
На перекрёстке памяти растерянно стоишь
и заметает временем следы бредущих лет.
 
 
По переулкам памяти скитаются ветрá.
Плутает закоулками дворов щербатых бред.
Тенями заполошными бессонные вчера
в фонарных бликах мечутся, судьбы теряя след.
 
 
Катает крошки прошлого в беззубых дёснах мышь.
В потёмках шкафа мается забытого скелет.
И ни кота, ни шила ты в мешке не утаишь
и зá семь бед наделанных пора держать ответ.
 
 
Отбросишь страхи глупые и шелуху словес,
шагнёшь к суда последнего скрещению дорог —
тебе навстречу явится последним из чудес
твой нежный и единственный зеленоглазый бог.
 
 
2013
 

«Унылые гаммы кухонного крана…»

Так не от счастья ли сейчас

Нам должно плакать, Диотима?

Глеб Семёнов

 
Унылые гаммы кухонного крана,
оконных петель заполуночный скрип,
шаг влево, шаг вправо – стреляет охрана
и в глотке у времени пенится хрип.
 
 
На грабли всё тех же ответов вопросы
опять наступают ногою босой,
и все наши правды то кривы, то косы,
и кости хрустят под тупою косой.
 
 
Воздушные лики, чугунные лица,
молитвенный шёпот, воинственный вой,
паренье и топот, кулак и десница…
От Каина с Авелем вечно впервой
 
 
всё будет, как до́лжно, пускай и иначе,
и жизнь эта смертная неумолима.
С дыханья собьюсь и от счастья заплачу,
и с губ не слизну твоих слёз, Диотима.
 
 
2014
 

«Дни протяжны, как вздох в тишине…»

Падают листья, и Муза поёт…

Александр Межиров

 
Дни протяжны, как вздох в тишине,
как мгновенье в свободном полёте,
как броженье в домашнем вине,
как вселенная в крошечной йоте.
Дни протяжны, а жизнь коротка,
как в любви перед смертью признанье,
не поймаешь звезду-светлячка,
загадать не успеешь желанье,
 
 
не поймёшь, что зачем и к чему,
не найдёшь вожделенного смысла,
загадаешь загадку уму,
а она без ответа повисла.
 
 
Ворожит листопад круглый год,
катит шарики в вечности лузу.
И щекочет всю ночь напролёт
щёку шёпотом спящая муза.
 
 
2016
 

«Уже поняв, что дело швах…»

Александру Эткинду

 

 
Уже поняв, что дело швах,
зерно, катаясь в жерновах,
надеется на что-то,
но превращается в муку,
что струйкой тянется к мешку
горячей с эшафота.
Ещё не кончен страшный бал,
ещё пирует каннибал,
жрёт человечье мясо,
дымит «Герцеговина флор»,
высасывает мозг террор,
трёт пальцы о лампасы.
 
 
Всё просто, будто дважды два,
и ветер вертит жернова
от века и до века,
и ни жива и ни мертва
душа ворочает слова,
бессмертная калека.
 
 
Потом устроим карнавал,
напьёмся в усмерть, наповал,
зальём картуз на воре
и будем плакать и плясать,
и мозги пятернёй чесать
в кривом от боли горе.
 
 
Потом, немного протрезвев,
переведём тоску в напев,
чтоб сны не омрачала,
и станем жить да поживать,
жирок на душах наживать.
И всё начнём сначала.
 
 
2016
 

игорю меламеду

1.

Только небесная родина

есть у тебя, человек.

Игорь Меламед

 
Свинец слоится над Санкт-Ленинградом
и проливается сквозь белизну ночей.
Сквозь тину лет тянусь осипшим взглядом
к забытой памяти, что кажется ничьей.
 
 
И прежде чем в заоблачные нети
нырнуть, отбросив тело в тень травы,
вплываю корюшкой в невидимые сети
воспоминаний под мотив Невы
 
 
на клавишах истёртых парапета.
Немая память учится словам
по букварю полночного рассвета,
по время измоловшим жерновам,
 
 
и говорит, самой себе не веря,
нащупывая душу шепотком,
стучится в заколоченные двери,
идёт по битым стёклам босиком,
сверяет время по теням белесым,
по краске запоздалого стыда
пред теми, кто ушёл небесным лесом
за тайною нездешнего суда.
 
 
Давно уже не дом, а домовина.
Кровь под ногтями у Пяти Углов.
Увенчанная ангелом дубина.
Стенания рассохшихся полов.
 
 
Перебираю памяти наследство
и тянутся в ночи́ из-за плеча
то золотуха золотого детства,
то счастье, то улыбка палача,
 
 
то под подушкой благо корки хлеба,
то ор осатанелый воронья,
то белой ночью стынущее небо —
единственная родина моя.
 

2.

Беспечный мальчик, жизнь одна лишь —

да и её прожить невмочь.

***

Переверни ж ещё страницу,

пока глазам твоим светло

Игорь Меламед

 
Серафимовой арфы поющая плоть.
Серафимовых труб грозовые стенанья.
И под солью земною чернеет ломóть
жизни в знаках немых препинанья.
 
 
Ни смириться, ни выплакать, ни превозмочь,
ни смолчать, ни забыть, ни забыться.
Утекает закат в гефсиманскую ночь,
бьёт крылом шестикрылая птица.
 
 
И не верят слезам ни господь, ни Москва.
Боль пронзительна, как запятая.
Но чисты и прозрачны струятся слова,
с языка за спасеньем слетая,
 
 
улетая в пространства небес и страниц
из глухой духоты перебранок.
Заполуночный шелест бессонных ночниц.
Птица Синяя – птаха-подранок.
 
 
2016
 

«И в собственной стране мы иностранцы…»

И вот ведут меня к оврагу…

Владимир Набоков

Нет времени на медленные танцы.

Владимир Вишневский

 
И в собственной стране мы иностранцы.
То бес в ребро, то времени в обрез.
Нет времени на медленные танцы,
перо торопит пьяненький Велéс.
 
 
Скрипит перо и строчкой рвёт бумагу
порочный круг не в силах разорвать.
Стремишься ввысь, а тянешься к оврагу,
где время наготове убивать.
А тишина стоит, не шелохнётся,
глядит на пятипалую сирень
и звёздочка дрожит на дне колодца,
и ёжится ознобливо шагрень.
 
 
Спит Афродита на плече Ареса,
любовь с войной не размыкают рук,
Амур – шалун, мальчишечка, повеса
серебряный натягивает лук.
 
 
Нам день теперь за пять и эта мука
счастливая да не оставит нас,
пока слова мерцают тенью звука
и не дают ослепнуть блеску глаз.
 
 
Иная жизнь и мы в ней иностранцы,
поём на позабытом языке.
Нет времени на медленные танцы
на времени звенящем оселке.
 
 
2016
 

памяти владимира леоновича

 
Дождь подбирался медленно и душно,
стихал, немея, птичий пересвист,
качался одуванчик простодушно
взывал о слове неба серый лист.
 
 
Гусиное перо в траве лежало,
далёкий гром казался шепотком,
шмели и пчёлы втягивали жала,
мальчишки веселились босиком.
 
 
Луч света бился в матовом опале,
дыханье прерывалось, грудь тесня,
и дерево смотрело на меня,
и мы без слов друг друга понимали.
 
 
2016
 

«Не доверяя заметок припаркам…»

Память, ходи, как по парку прохожий…

Григорий Дашевский

 
Не доверяя заметок припаркам,
прописям строк на измятой странице,
память, шатайся заброшенным парком
возле разрушенной старой больницы.
 
 
В запахе сырости неуловимо
осень витает забытого года,
сквозь желтизну проступает незримо
зелени первой слепая свобода.
 
 
Шорох шагов отзывается эхом
бега беспечного жизни навстречу,
вдохом навзрыд, задохнувшимся смехом,
неразличимостью сбивчивой речи.
 
 
Выцвело фото, растаяли лица.
Осень цветёт шелестящим забвеньем.
День уходящий тéплится, длится
света и тени переплетеньем.
 
 
Медленный блик позабытого слова.
Тенью бесплотной случайный прохожий.
Сон птицелова. Дуда крысолова.
Твой силуэт, на тебя не похожий.
 
 
2016