Виктор Франкл
Комплект книг «Сказать жизни „Да!“»
Причем вопрос, который ставит перед нами жизнь и в ответе на который мы осуществляем смысл настоящего момента, меняется не только час за часом, но и от человека к человеку: в каждый момент и для каждого человека вопрос свой. Но мы видим, что вопрос о смысле жизни ставится примитивно, если он не обращен ко всей полноте конкретики, к конкретному «здесь и сейчас». Спрашивать о смысле жизни «вообще» настолько наивно, что я бы сравнил этот вопрос с вопросом, который репортер задает гроссмейстеру: «Какие ходы вы предпочитаете?» Разве существуют определенные шахматные ходы, всегда выгодные и тем более наилучшие, независимо от совершенно определенной ситуации, от конкретного положения фигур на доске?
Не менее наивен тот молодой человек, что много лет назад в ответ на приглашение поучаствовать в обсуждении смысла жизни сказал мне: «Извини, Франкл, сегодня я иду в гости к родителям будущей жены. От этого визита я никак уклониться не могу, так что на твой семинар не останусь. Будь так добр, объясни быстренько: что такое смысл жизни?»
Конкретное «требование сего часа», постоянное вопрошание, может вызывать различные формы ответа. В первую очередь нашим ответом становится какое-то действие: мы отвечаем поступком, неким осуществляемым решением или трудом, выполняемой работой. Но и тут требуется осмысление. Пожалуй, мне опять стоит прибегнуть к примеру из жизни. Однажды ко мне обратился молодой человек, бившийся над вопросом о смысле или бессмысленности жизни. И этот человек упрекнул меня: «Вам легко говорить – вы вот организовали консультацию, помогаете людям, выправляете их, а я-то – кто я и что я? – подмастерье портного! Что я должен делать, как я могу своей работой придать жизни смысл?» Этот человек забыл, что речь никогда не идет о том, какое положение ты занимаешь в жизни, какая у тебя профессия. Значимо лишь то, как ты заполняешь свое место, свой круг (и опять же, важен не радиус действия, важно лишь, чтобы круг был заполнен, чтобы жизнь «исполнилась»). Ведь в своем кругу каждый человек незаменим, необходим – каждый. Задачи, которые ставит перед человеком жизнь, может решить только он сам, и больше никто. Если человек не вполне осуществляет свою миссию в сравнительно большом круге, его жизнь исполняется в меньшей степени, чем жизнь человека, который вполне соответствует своему более узкому кругу. В своем конкретном окружении этот подмастерье портного мог бы достичь большего, своими действиями (а порой бездействием) созидать более осмысленную, исполненную жизнь, чем другой человек, вызывающий у подмастерья напрасную зависть, но не сознающий свою более существенную жизненную задачу, не соответствующий ей.
Но как обстоит дело с безработными, спросит меня сейчас кто-то, не учитывая, что профессиональный труд не единственное поприще, на котором человек может деятельно воплощать смысл жизни. Неужели только работа и придает жизни смысл? Достаточно задать этот вопрос множеству людей, которые не без оснований жалуются на бессмысленность своего профессионального труда (зачастую чисто механического), на бесконечные колонки цифр или на однообразные движения у станка, хуже того – у конвейера. Жизнь их обретает личный, человеческий смысл лишь в скудные часы досуга. Но и безработный имеет шанс в избыточные часы досуга найти смысл жизни.
Мы ни в коем случае не обесцениваем финансовые трудности, финансовую нужду и в целом социальные или экономические стороны такого рода ситуаций. Ныне мы лучше прежнего понимаем: «сначала жратва, мораль потом». На этот счет мы не строим никаких иллюзий. Но мы знаем также, что жратва без морали оставляет человека без смысла и что такого рода бессмысленность может обернуться катастрофой для того, кто всецело сосредоточился на жратве; мы также знаем, в какой степени «мораль», то есть неколебимая вера в безусловный смысл жизни, так или иначе делает жизнь выносимой. Ведь мы видели воочию и пережили такое: человек искренне готов голодать, если видит в этом смысл.
Но мы воочию видели и как трудно дается голод при отсутствии «морали», и как немыслимо требовать от человека «мораль», когда он умирает с голоду. Однажды мне поручили провести психиатрическую экспертизу мальчишки, который от крайней нужды украл батон хлеба. Суд сформулировал вопрос буквально так: является ли этот юнец «неполноценным» или же нет. Я вынужден был сообщить, что с психиатрической точки зрения он вовсе не является «неполноценным», однако присовокупил пояснение: в подобной ситуации нужно быть не то что полноценным, а прямо сверхчеловеком, чтобы, погибая с голоду, удержаться от искушения!
Мы можем придать жизни смысл не только с помощью какой-то деятельности, осознанно отвечая на конкретные вопросы, и не только в труде выполняем требования бытия, но и как любящие: в искренней преданности прекрасному, великому, доброму. Нужно ли подробно излагать, как и почему переживание красоты способно придавать жизни смысл? Лучше ограничусь следующим мысленным экспериментом: представьте, что вы сидите в концертном зале, слушаете любимую симфонию, звучит самое заветное для вас место этой симфонии, вы так захвачены, что по спине бегут мурашки… А теперь представьте себе нечто психологически невероятное: тут вам задают вопрос, имеет ли ваша жизнь смысл. Думаю, вы согласитесь, что в такой момент возможен лишь один ответ и звучал бы он так: «Если б вся моя жизнь была ради этого мгновения – и тогда б она того стоила!»
Но нечто подобное происходит и с человеком, который восхищается не искусством, а природой; также нечто подобное переживает тот, кто увлечен другим человеком. Ведь всем знакомо это чувство, охватывающее нас при виде одного-единственного человека. Если попытаться облечь это чувство в слова, получится примерно так: само то, что на земле живет этот человек, придает смысл и этому миру, и жизни на земле.
Итак, мы придаем жизни смысл своей деятельностью и своей любовью, а еще – страданием. Ведь от того, как человек воспринимает убывание жизненных возможностей, и в сфере активного действия, и в сфере любви, от того, какую позицию он занимает по отношению к этой убыли и ограничению, как он переносит страдание, причиняемое ему этой убылью, – зависит, сможет ли он воплощать в жизнь свои ценности.
Итак, позиция, занимаемая по отношению к трудностям, показывает, что собой представляет человек, и это дает возможность наполнить жизнь смыслом. Не стоит забывать и про спортивный дух, чрезвычайно присущий человеку! Ведь что, собственно говоря, делают спортсмены? Сами себе придумывают трудности, чтобы побить собственные рекорды. А в обычной жизни это, конечно, лишнее: в повседневности страдание только тогда обретает смысл, когда вызвавшее его несчастье навлечено судьбой, то есть неотвратимо и неумолимо.
Судьба же – то, что влечет нас, – проявляется в любом случае, так или иначе. «Нет такого положения, которое невозможно было бы облагородить либо подвигом, либо терпением», – сказал Гёте. Либо мы меняем судьбу, в той мере, в какой это удается, либо добровольно ее принимаем, в той мере, в какой это необходимо. В обоих случаях возможен внутренний рост благодаря судьбе, благодаря несчастью. Вот что подразумевает Гёльдерлин, говоря: «Наступая на свое несчастье, я становлюсь выше ростом».
И насколько же неверно то понимание судьбы, которое побуждает людей жаловаться на свои злосчастья и ожесточаться против рока! Что бы с нами сталось без собственной судьбы? Как иначе приобретет наше бытие форму и образ, если не под ударами молота, если не в раскаленном добела пламени страдания? Тот, кто возмущается своей судьбой, то есть тем, против чего он не может бороться, что заведомо не может изменить, тот в принципе не постигает смысла судьбы. Ведь судьба безусловно придает нашей жизни полноту, и ни капли рока нельзя утратить без того, чтобы не нарушить целое, сам образ нашего бытия.
Судьба так же неотделима от нашей жизни, как и страдание. И так же, как жизнь имеет смысл, имеет смысл страдание: да, страдание тоже содержит в себе возможность смысла, ведь оно тоже неизбежно. Поэтому оно заслуживает признания и уважения. Несколько лет назад нам довелось узнать, что английская скаутская организация наградила трех мальчиков за высшие заслуги, и кого же так отличили? Трех безнадежно больных детей, лежавших в больнице, – за то, что они свою тяжелую участь переносили достойно и отважно. Фактически это было публичное заявление, подтверждающее: достойное проживание страдания, своей судьбы является победой, наивысшим достижением. Итак, сформулированная Гёте альтернатива при внимательном рассмотрении оказывается не совсем верной: в конечном счете подвиг и терпение не противопоставляются – в определенных обстоятельствах терпение само становится величайшим подвигом.
Как мне представляется, природа подлинного страдания, то есть страдания как подвига, точнее всего выражена в одном восклицании Рильке: «Сколько предстоит прострадать!» В немецком языке можно сказать лишь «проделать», «проработать», но Рильке таким образом дает понять, что достижения, наполняющие жизнь смыслом, могут заключаться в страдании не в меньшей степени, чем в каком-либо труде.
И поскольку всегда есть альтернатива, таким или иным способом придать жизни, моменту, смысл, и всегда приходится выбирать единственное решение – как мы ответим, ведь каждый раз перед нами ставится конкретный жизненный вопрос, то из всего этого следует: жизнь всегда предоставляет нам возможность осуществить смысл, она всегда неразрывно с ним связана, и даже можно сказать, что бытие человека «вплоть до последнего вздоха» наполняется смыслом – покуда человек дышит, пока он хотя бы в сознании, он несет ответственность, постоянно отвечает на вопросы жизни. И это не должно нас удивлять, стоит припомнить, что составляет основу человеческого бытия: быть человеком означает не что иное, как сознавать и быть ответственным!
Но если жизнь всегда открывает возможность к смыслу, то всякий раз от нас напрямую зависит, будет ли в этот момент осуществлен этот потенциальный – постоянно меняющийся – смысл, а значит, воплощение смысла находится полностью в сфере нашей ответственности, нашего решения, и потому одно мы знаем точно: несомненно лишено смысла и совершенно бестолково только одно, а именно – избавиться от своей жизни. Самоубийство ни в коем случае не служит ответом на какой бы то ни было вопрос; самоубийство не в состоянии решить какую бы то ни было проблему.
Прибегнем снова к примеру с шахматной партией для иллюстрации положения человека в бытии, в которое он поставлен вопросом, задаваемым жизнью. Выше мы хотели сравнением с «предпочитаемым шахматным ходом» показать, что вопрос, задаваемый жизнью, всегда мыслится исключительно конкретно, полностью зависит от личности и ситуации, от каждого отдельно взятого человека в определенное мгновение, здесь и сейчас. И теперь мы опять используем для аналогии шахматы, чтобы показать, как безоговорочно нелепо «решение» жизненной проблемы через самоубийство.
Представим себе шахматиста, столкнувшегося с шахматной задачей, решение которой ему никак не удается найти. И что же он делает? Сбрасывает фигуры с доски. Будет ли это решением задачи? Разумеется, нет. Но точно так же поступает самоубийца: отбрасывает свою жизнь и рассчитывает таким образом избавиться от неразрешимой с виду жизненной проблемы. Он знать не желает, что таким образом нарушает «правила игры», данные жизнью, точно так же, как наш шахматист пренебрегает правилами своей игры, согласно которым задача решается ходом коня, или рокировкой, или бог знает каким другим ходом, но именно шахматным ходом, а не вышеописанным поведением. Итак, самоубийца нарушает правила жизни, ведь они не требуют от нас победы любой ценой, но требуют, чтобы мы ни в коем случае не отказывались от борьбы.
Возможно, теперь кто-нибудь возразит: ладно, пусть мы и доказали, что самоубийство лишено смысла, но разве не оказывается и сама жизнь бессмысленной просто в силу предстоящей каждому человеку естественной смерти? Разве тем самым не обессмысливаются заранее все наши начинания, ибо ничему не суждено продлиться? Поищем ответа и на это возражение, причем зададим встречный вопрос, а именно: как бы оно обернулось, будь мы бессмертны? И вот что ответим на этот вопрос: будь мы бессмертны, мы могли бы всё, абсолютно всё откладывать на потом. Ведь не было бы никакой разницы, сделаем ли мы что-то прямо сейчас, или завтра, или послезавтра, через год, или через десять лет, или еще когда. Нам бы не грозила смерть, нас не подкарауливал бы конец, наши возможности ничто не ограничивало бы, и мы бы не видели необходимости совершать какое-либо действие прямо сейчас, предаваться прямо сейчас какому-то переживанию, поскольку времени в нашем распоряжении имелось бы предостаточно, бесконечные запасы времени. Лишь тот факт, что мы смертны, что жизнь наша конечна, запасы времени отмерены и возможности ограничены, и придает смысл попыткам что-то предпринять, использовать возможности, осуществлять, исполнять что-то, применить время с пользой и чем-то его наполнить. Именно знание о смерти побуждает нас к этому. Таким образом, смерть оказывается тем фоном, на котором наше бытие превращается в бытие-ответственность.
По сути, с этого ракурса становится совершенно неважной продолжительность человеческой жизни. Сама по себе большая продолжительность еще не делает жизнь осмысленной, как и краткость жизни не лишает ее заведомо смысла. Ведь и опубликованную биографию какого-либо человека мы оцениваем не по количеству страниц в книге, а исключительно по полноте содержания. В этой связи стоит ответить еще на один вопрос, а именно: не лишается ли смысла жизнь человека, не давшего потомства, самим этим фактом, что он остался бездетным. Вот что можно ответить: либо жизнь, жизнь отдельного человека, имеет смысл, и в таком случае она обладает смыслом и тогда, когда человек не оставляет потомства, то есть не полагается на такое (в скобках заметим: в высшей степени иллюзорное) биологическое продолжение и «увековечивание» себя, – либо отдельная жизнь, жизнь конкретного человека, смысла не имеет, но в таком случае она не обретет смысл лишь благодаря попытке индивида «увековечить» себя в потомстве, поскольку увековечивать лишенное смысла – занятие само по себе бессмысленное.
Из всего сказанного мы усматриваем одно: смерть и человеческие страдания – неотъемлемая часть жизни. И то и другое не обессмысливает наше бытие, а, напротив, придает ему смысл. Именно однократность нашего пребывания в мире, неповторимость нашего жизненного срока, невозвратность всего того, чем мы наполняем жизнь или же что упускаем возможность исполнить, – вот что придает нашему бытию весомость и значение. Но не только однократность каждой жизни как целого придает ей весомость, но и однократность каждого дня, каждого часа, каждого мгновения наполняет наше бытие весом столь пугающей и столь прекрасной ответственности! Час, требования которого мы не исполняем, исполняем неполно, – этот час утрачен, утрачен «во веки веков». И напротив – то, что нам удалось осуществить, используя возможности момента, навсегда пребудет сохранно в действительности, в том бытии, из которого момент лишь по видимости «устранен», «отошел в прошлое»: именно в прошлом он поистине «накоплен и сбережен». В этом смысле пребывание в прошлом – самая надежная форма бытия. Тому бытию, что мы спасли в прошлом, «бренность существования» уже не нанесет никакого ущерба.
Разумеется, наша жизнь как биологическое, телесное существование по своей природе бренна. От нее не остается ничего, и все же – сколь много остается! От нее остается, от нас остается, нас способно пережить то, что осуществляется в нашем бытии, что действует сквозь нас – вовне, поверх нас – вдаль. Наша жизнь быстро сгорает, воплощаясь в каждом моменте, и в этом она подобна радию, чьи частицы за время жизни (у радиоактивных элементов период распада, как известно, довольно короток) постепенно превращаются в энергию излучения и никогда не возвращаются обратно в атомы. То, что мы «излучаем» в мир, «волны», исходящие от нашего бытия, – это и переживет нас, пребудет, когда само наше бытие давно уже завершится.
Можно бы предложить простой способ, скажем даже, трюк, который настоятельно представит нам ответственность бытия во всем ее величии, ту ответственность, которой в каждый миг нагружено наше бытие, перед которой мы предстоим, дрожа и все-таки ликуя. Существует такая версия категорического императива, то есть формулы «поступай так, словно» – с виду она схожа со знаменитой формулой Канта[9] и звучит примерно так: «Живи так, словно живешь во второй раз, а в первый напортачил во всем, в чем только мог».
Сущностная конечность нашего бытия во времени, проявляющаяся в реальности предстоящей нам, пусть даже в отдаленном будущем, смерти, – не единственное, что придает бытию смысл. Также и конечность пребывания в присутствии другого человека не убавляет, а увеличивает смысл бытия каждого. Я имею в виду сам факт нашего несовершенства, наших внутренних ограничений, проявляющихся в различных человеческих ситуациях. Но, прежде чем взяться за доказательство этой идеи, что само наше несовершенство и придает осмысленность бытию, нужно сначала задать вопрос, справедливо ли отчаяние человека, сознающего свое несовершенство и несоответствие. Нам также стоит спросить, может ли оказаться совсем никчемным человек, направляющий свое бытие к долгу, то есть применяющий к себе самому идеальную меру. Не окажется ли, скорее, что сам факт, что он отчаивается и крайне собой недоволен, уже в определенной мере оправдывает этого человека и в какой-то степени не дает ему окончательно потерять надежду? Будь человек настолько ничтожен, что даже издали не различал бы идеал, как бы он мог судить самого себя? Не служит ли тоска по идеалу сама по себе доказательством того, что человек не вовсе отлучен от этого идеала?
А теперь перейдем к проблеме нашего несовершенства и нашей пристрастности, причем не следует забывать, что каждый человек несовершенен, однако несовершенен всяк по-своему, каждый «в своем роде». Только он, и он один несовершенен именно так, а не иначе. Значит, ту же мысль можно перефразировать позитивно: он, человек, в чем-то незаменим, необходим, уникален. Напрашивается весьма подходящая аналогия из биологического мира: в самом начале развития жизни клетки были, как известно, «мастерами на все руки». «Примитивный» одноклеточный организм умел все: и питаться, и двигаться, и размножаться, и в какой-то форме осваивать окружающий мир, и лишь в результате долгого развития к более высокоорганизованным соединениям клеток появилась специализация, так что отдельные клетки стали пригодны лишь для исполнения одной функции (принцип разделения труда в цельном организме). Так, пожертвовав изначальным «совершенством» своих способностей, клетки обрели относительную функциональную незаменимость. Например, клетка, входящая в сетчатку глаза, уже не умеет самостоятельно питаться, двигаться, размножаться, зато единственное, что она умеет – видеть, – она делает исключительно хорошо и в этой своей специфической функции становится незаменимой: на ее место нельзя поместить клетку кожи, мышц, гамету.
И как только что нам открылась осмысленная необходимость смерти, поскольку из смерти проистекает однократность нашего бытия и тем самым ответственность, так теперь нам открывается осмысленная необходимость человеческого несовершенства, поскольку она – если взглянуть на нее с позитивной точки зрения – как раз и обеспечивает, и оправдывает особость каждого, его бытие-таким. Ведь уникальность не может быть ценностью сама по себе: уникальность каждого человека обретает ценность именно в том, что она (по аналогии с функциональным значением отдельной клетки целого организма) входит в более высокоорганизованное целое, то есть в человеческое сообщество. Простой и ясный факт, что у каждого человека имеются «уникальные» отпечатки пальцев, главным образом интересует криминалистов, помогает расследовать преступление и найти преступника, но биологическая «индивидуальность» каждого человека сама по себе не превращает его в «личность» и не делает из него существо, ценное для общества именно в своей уникальности.
Если попытаться передать однократность бытия и уникальность каждого человека, причем уникальность «для», то есть уникальность, нужную другим, направленную на человеческое сообщество, – если передать их формулой, которая бы напомнила нам и о «дивной и ужасной» ответственности человека, о «священной серьезности» жизни, то я бы обратился к знаменитому афоризму, который почти 2000 лет тому назад сделал своим девизом Гиллель, один из начинателей Талмуда. Вот как звучит этот афоризм: «Если я этого не сделаю – кто это сделает? И если я делаю только для себя – что я? И если не сейчас это сделаю – то когда?» «Если не я» – в этом вопросе заключена уникальность каждой личности; «если только для себя» – вот где бессмысленность, ничтожность такой уникальности, которая не направлена на служение, и «если не сейчас» – говорит о однократности каждой ситуации!
И если теперь собрать воедино все, что мы хотим сказать о «смысле» жизни, то можно сформулировать так: жить – значит быть спрошенным и отвечать, быть ответственным за свое бытие. И тогда выходит, что жизнь уже не то, что нам дано, а то, что нам задано – в каждый момент жизни мы стоим перед задачей. И отсюда следует также, что жизнь тем более наполняется смыслом, чем она труднее. В некоторых видах спорта, например в альпинизме, человек сам ищет себе задачи и даже сам себе увеличивает сложность. Как радуется альпинист, если удается обнаружить на маршруте трудный – еще более трудный путь! И тут надо заметить, что верующий человек в своем ощущении жизни, в своем «понимании бытия», отличается еще и тем, что заходит дальше, на шаг опережает даже того, кто понимает жизнь как задачу, потому что он еще и тянется к той инстанции, которая «ставит» перед ним задачу или же его ставит перед задачей, – тянется к Богу. Иными словами, верующий человек воспринимает свою жизнь, как вверенную Богом миссию.
Итак, подытоживая, что же мы можем сказать по поводу «ценности» жизни? Наши выводы, по-видимому, точнее всего можно передать словами Хеббеля[10]: «Жизнь не есть что-то; она – возможность для чего-то».
