Виктор Елисеевич Дьяков
Поле битвы
4
После почти двухчасовой беседы с Курбановым, Игорь Константинович несколько дней, что называется, приходил в себя. Тем не менее, он попытался выяснить, кто и каким образом «лоббировал» выдачу разрешения на организацию спортивной секции человеку, не имеющему ни диплома, ни соответствующей квалификации. Он наткнулся на такую «глухую стену», что почти сразу же эти попытки и прекратил, тем более, что для выполнения поручения главы управы ему надо было еще успеть переговорить с писателем. Однако уже своими первыми двумя «беседами» Рожков был, что называется, сыт под завязку, ибо они ему попортили немало нервных клеток.
Перед встречей с Москаленко Рожков прочитал его стихи и один из романов, опубликованный одним довольно известным московским издательством. Он вспомнил как он, будучи еще молодым офицером, впервые привез свои стихи в редакцию окружной армейской газеты. Редактор, ответственный за литературную страничку в той газете, снисходительно и достаточно скрупулезно и по делу указывал ему на недостатки стихов: бедность поэтического языка, неудачная рифма, не выдерживается ритм, строка … У Москаленко с техникой стихосложения все обстояло в порядке, сказывался его поэтический опыт, насчитывающий более трех десятков лет и учеба в Литературном институте. Но просто бедный, даже убогий поэтический язык, скорее набор расхожих стихотворных штампов – это сразу бросалось в глаза, «било по ушам». То были стихи грамотного, теоретически подкованного графомана, абсолютного бездаря. Тем не менее, Москаленко умудрился выпустить два десятка поэтических и прозаических книг, стать одним из секретарей Союза Писателей. Роман Рожков едва осилил до половины. Москаленко писал на армейскую тему и Игорь Константинович, прослуживший в армии больше тридцати лет, просто не мог вынести такого чтива. То была полнейшая чушь, написанная человеком, не имевшим об армейской жизни даже отдаленного понятия.
О встрече договорились по телефону. Москаленко оказался рослым, плечистым, холеным, что называется, породистым, начавшим слегка седеть мужчиной лет около пятидесяти, с красиво подстриженной небольшой бородкой.
– Николай Петрович, как я уже говорил в нашем предварительном телефонном разговоре, нам с вами надо обсудить некоторые не совсем приятные вопросы. Дело в том, что на вас к нам пришла анонимка, – начал Рожков, едва гость после обязательных приветствий уселся на то же место, где до него сидели Золотницкая и Курбанов.
– Да, что вы говорите!? – изумился, тем не менее, продолжая широко улыбаться Москаленко. – И кто же это накатал, не поленился? Хотя … вы же сказали, что это анонимка. Ей Богу, очень интересно, такое со мной впервые, клянусь вам. И в каких же грехах меня изобличают?
– Да, как вам … Ну, в общем если можно так выразиться, в вину вам ставят то, что вы, стремясь как бы отработать получение от Союза писателей квартиры в нашем районе, организовали при одной из здешних библиотек литературную студию. И чтобы дело, так сказать, спорилось в некотором роде «подкупили» заведующую той библиотеки тем, что используя свои связи, способствовали поступлению ее дочери в литинститут. Ну, а потом использовали факт организации данной студии для успешного продвижения по карьерной лестнице в Союзе писателей. В результате вас назначили одним из секретарей Союза. После этого студия вам больше была уже не нужна, и вы ее бросили на произвол судьбы и она теперь влачит жалкое существование, хоть вы и обещали ее не забывать и всячески поддерживать, помогать ее членам печататься в различных изданиях. Вот, в общих чертах я вам и пересказал содержание этой анонимки. Хотя выдержана она довольно эмоционально и эпитеты типа эгоист и карьерист в этом письме, пожалуй, самые цензурные, – Рожков внимательно смотрел на гостя, отслеживая его реакцию.
Москаленко внимательно выслушал все и от души, не сдерживаясь, буквально зашелся приятным раскатистым смехом. Смеялся настолько легко и искренне, что если бы Рожков до того досконально не проштудировал его литературные опусы, он бы, пожалуй поверил, что перед ним настоящий крупный российский поэт и прозаик, который великодушно смеется над литературной мелочью, завидующей его таланту.
– Ну, спасибо Игорь Константинович, потешили вы меня, – опять внешне совершенно искренне, вроде бы даже радовался Москаленко. – Да, уж … Ну что ж, насколько я понял, мне надо как-то ответить на эти анекдотичные обвинения?
– Понимаете, Николай Петрович, вы, конечно, не обязаны отвечать на эту анонимку, так же как и мы ее рассматривать. Но вполне возможно, что анонимщик, или анонимщики, сочинившие это письмо, могут не успокоиться, а написать выше и будет очень неудобно, если мы окажемся совершенно не в курсе. Да, я думаю и вам полезно знать, что существует подобное письмо, и если оно или подобное ему поступит, например, в секретариат вашего Союза писателей, для вас это тоже уже не станет неожиданностью, – дипломатично обосновал свою позицию Рожков.
– Ну, что ж … пожалуй вы правы, – согласился Москаленко. – Спасибо, что поставили меня в известность. А то действительно, живешь и не знаешь, что под тебя подкоп ведут. Ну, кто копает, я примерно знаю. Это отдельные члены той самой литературной студии, которую я основал. Я руководил студией два года, а потом меня назначили на ответственную должность в секретариате Союза и я просто не смог разорваться между основной работой и студией. Потому я и передал студию заместителю. А что касается того, что я не помогаю своему детищу, то это ложь. Именно я пробил книгу-сборник, в которой напечатались едва ли не все члены студии. Так что упрека не принимаю, – Москаленко по-прежнему спокойно и уверенно улыбался, будто источая добро на весь окружающий мир – хайте меня, а я вас всех люблю и ни за что на вас не в обиде.
– Значит, Николай Петрович, вы говорите, что на студию у вас не стало хватать времени? Но ведь занятия студии, насколько я знаю, проводятся всего один раз в две недели по субботам, то есть во внерабочее время, – счел нужным внести «ремарку» Рожков.
– Вы не представляете насколько муторна и неблагодарна работа в секретариате Союза Писателей. Руководящий состав, в основном, люди очень пожилые, и даже я, на рубеже своего пятидесятилетия там являюсь едва ли не самым молодым. Вот и приходится в самые неудобные и длительные командировки ездить, самую рутинную бумажную работу тоже на себя брать. У меня и рабочий день ненормированный и выходные понятие относительное. Так что в сложившихся условиях у меня просто не оставалось выбора. Но … – Москаленко вроде бы замялся и изобразил на лице подобие внутренней борьбы. – Вам я признаюсь, что расстался со студией не только по причине чрезмерной занятости. Видите ли, когда я организовывал это ЛИТО, я надеялся, что в него потянется молодежь, которую я бы учил, поправлял и поддерживал. Я ведь дипломированный литературный критик. Но, увы, мои надежды не оправдались. Молодежь в студию так и не пришла, а пришли в основном люди от сорока до семидесяти лет и даже старше. Сами понимаете, начинать серьезные занятия литературой даже в сорокалетнем возрасте, это дело малоперспективное. Вот еще одна немаловажная причина, по которой, каюсь, охладел к своему, так называемому, детищу, – вроде бы с некоторым пафосом, но по-прежнему дружелюбно и с этакой простецкой улыбкой «признался» Москаленко.
– И все же, Николай Петрович, видимо, члены студии надеялись, что вы, как человек теперь уже непосредственно входящий в руководство Союза Писателей, будете содействовать продвижению и публикации их произведений. Я сам в молодости писал стихи, и по собственному опыту знаю, что увидеть в напечатанном виде созданное тобою произведение, это мечта не только двадцатилетних и тридцатилетних, но и для людей более пожилых, особенно если они раньше никогда не печатались, – решил вступиться за немолодых членов студии Рожков.
– Если судить по совести, то вы, конечно, совершенно правы. Но в нашем писательском цеху, поверьте, так же как и везде, по совести никто не живет. К тому же наш Союз сейчас совсем не тот Союз Писателей, что был в советское время. У нас уже и «веса» того нет и финансирования, а отсюда вытекает, что Союз организация очень маломощная, еле-еле сводящая концы с концами. Таким образом, получается, что все штатные места уже заняты, и новые пятидесятилетние и шестидесятилетние писатели и поэты уже не нужны, прежних более чем достаточно. Новых, уже состоявшиеся писатели старшего поколения, просто не потерпят. Зачем им конкуренты? Другое дело молодые, они ведь мэтрам ни по какому не конкуренты, более того «состоявшиеся» старики очень любят учить и опекать такую вот молодежь. Грешным делом и я хотел, через эту студию, да не получилось. Ну, а кто в зрелом возрасте вдруг очнулся и вздумал писать … Для них фактически в нашей системе нет места. Им остается только пытаться печататься в коммерческих издательствах и изданиях, и если у них есть деньги, то они вполне могут издаваться и найти своего читателя, – развел руками Москаленко.
– Но извините, откуда у среднего человека, тем более у пенсионера, есть деньги на то, чтобы издать книгу своих стихов или прозы? – задал резонный вопрос Рожков.
– Увы, здесь я бессилен, что либо сделать. Союз Писателей, как я уже говорил, совсем не та, богатая всесильная организация, что была во времена Советского Союза. Нам денег едва хватает, чтобы печатать книги руководства Союза, ну и конечно их протеже. Так всегда было и будет, протекция существовала до нас, будет и после нас. Не скрою, к этому руководству принадлежу и я. Потому я и стал мишенью для анонимщиков, которые возомнили почему то, что я просто обязан чуть ли не собственным лбом пробивать их публикации. А я, что, я в нашем секретариате человек далеко не первый. Я и свои-то публикации не всегда могу пробить и напечатать, – Москаленко со своей обезоруживающе-дружеской улыбкой вновь развел руками.
– Поняяятно, – со вздохом протянул Рожков и опустив глаза вновь вчитался в лежащее перед ним письмо.– Вот вы упомянули, что протекция бессмертна. Прямо как мафия. Значит, основываясь на этом, вы и этой дочке заведующей библиотекой составили протекцию?
– В общем-то, да, посодействовал девочке поступить в институт, – ничуть не смутился Москаленко. – Ну и что с того? Вы же наверняка знаете, что всегда до трети студентов ВУЗов поступают по всевозможным звонкам, с помощью всевозможных «толкачей». Тем более в самые престижные, типа нашего Литинститута.
– Она, что талантливая девочка?
– Да нет, обыкновенная. Но поверьте, Игорь Константинович, в Литинституте, как в любом другом ВУЗе истинных талантов считанные проценты, остальные студенты обыкновенные, средние люди. И то, что благодаря моему содействию туда поступила еще одна средняя студентка, ровным счетом ничего не меняет, – опять совершенно спокойно и буднично пояснил свой поступок Москаленко.
– И все-таки, знаете… Литинститут мне всегда казался особым ВУЗом,– в голосе Рожкова уже чувствовались определенные зачатки возмущения, на откровенно циничную позицию собеседника. – Я всегда считал, что просто так без определенных задатков, по протекции в такой ВУЗ … это как-то. Потом ведь эти выпускники пойдут работать в редакции газет, журналов, в издательства. Они же будут определять, как станет развиваться наша литература дальше, и если редакторами станут вот такие, как вы сказали, средние … Они же запросто могут «зарубить» талантливого автора и наоборот напечатать бездарь.
Тон и слова Рожкова совершенно не действовали на Москаленко, казалось никто и ничто не могут его вывести из равновесия:
– Игорь Константинович, как вы думаете, в МГИМО много студентов поступало и поступает по блату?
Рожков не ожидал такого «красноречивого» вопроса, и в замешательстве молчал, словно остановился, налетев на невидимое препятствие. Москаленко не дождавшись ответа, заговорил вновь:
– И в советское время там подавляющее большинство студентов были «блатные» и «позвоночные», с «лапами», а сейчас к ним добавились те, у кого денег не меряно. И никакие способности или отличные аттестаты не играли и не играют определяющей роли. И что? Это как-то кардинально влияет на нашу внешнюю политику, или состояние нашей экономики? Поверьте, ни на что это не влияет. Ну, а если конкретно говорить о литературе, то бездарные редакторы всегда были есть и будут, и их гораздо больше чем тех, у кого действительно имеется этот самый пресловутый «литературный слух». Но это вовсе не от того, что у нас в Литинституте много случайных студентов. Просто по статистике средних людей во много раз больше чем способных. А если учесть, что способные часто не реализуют свои задатки, в силу самых различных причин, то соотношение в пользу средних еще более увеличивается. И если вы считаете, что это несправедливо, то вы ошибаетесь. Мир держится на середняках, потому что их подавляющее большинство. Вот вы читали мои стихи? – Москаленко явно все более входил «во вкус» собственных рассуждений и, видимо, сейчас с удовольствием озвучивал свою собственную теорию «устройства жизни».
