Виктор Елисеевич Дьяков
Фиолетовая женщина
Вот те, не было печали. Вернее печаль-то была, про которую она и поделилась в разговоре с коллегой, а тут еще нежданно-негаданно забота привалила. Неужто действительно все так серьезно? Нет, Анатольевна и на этот раз нисколько не обеспокоилась. Ей просто очень не хотелось все бросать, срываться и ехать к матери в больницу. Ведь завтра у нее опять назначены занятия с «платниками» и она рассчитывала еще «взять» несколько сотен. Но никуда не денешься, обстоятельства на этот раз оказались сильнее её. Срочно позвонила брату, поставила его в известность, что мать попала в больницу и надо ехать… Брат прямо в трубку начал плакать и рыдать. В свои сорок пять лет он по прежнему оставался младшим братом, с привычкой «плакаться» старшей сестре. В общем, брат у Анатольевны был еще тот тюфяк, и если бы не она, вытащившая его в Москву, и тут же женившего, он бы так и остался в деревне. Потому она никогда его за «путного» не держала и сейчас перебила его всхлипы довольно грубо:
– Хватит нюни распускать! Готовь машину, завтра за мной заскочишь и поедем. И денег с собой возьми. Там врачам, медсестрам «сунуть» придется. Я одна за все платить не собираюсь, расходы пополам.
– Какая машина!? Нет, я не могу завтра никак ехать. У меня это… ну да… тормоза совсем не держат. Нет, нет Света, ты уж как-нибудь, сама там. А я завтра никак не могу. Пусть твой Михалыч тебя отвезет…– брат перестал рыдать и заговорил как-то судорожно-испуганно.
Анатольевна бросила трубку и в сердцах выматерилась. При этом ее вторая дочь, только что пришедшая из института выразительно на нее посмотрела и спросила:
– Мутер, ты это что, как пьяный мужик материшься?
– Заматеришься тут… Дядя ваш… козлина вонючий… ехать он, видите ли, никак не может.
– А что случилось, куда ехать-то надо?– младшая была пока что в полном неведении.
– Да бабушку угораздило в больницу попасть,– раздраженно «просветила» ее старшая.
– Аааа…– равнодушно протянула младшая и пошла в их с сестрой комнату.
Пришел со смены заметно уставший Николай Михайлович, и когда Светлана Анатольевна сообщила ему новость о матери… Он обеспокоился, пожалуй, больше всех в этой квартире:
– А что с ней, какой диагноз?
Уяснив, что толком никто ничего не знает, он забеспокоился еще пуще:
– Так просто ехать нельзя, если инсульт, то нужны лекарства, я примерно знаю как инсультников лечат. Может там, у вас в деревне и нет таких.
– Да она уже не в деревне, в больнице, в райцентре. Вот завтра поедем и все на месте узнаем, нечего деньги переводить, может и зазря. Ты кто, врач что ли, нет, ты водила,– властно оборвала его Анатольевна. Звони на работу, отпрашивайся, завтра меня повезешь, Костя не может.
Николай Михайлович с пониманием отнесся к такому приказу, и тут же начал созваниваться со своим больничным гаражем, что де теща в больницу попала и ему необходим выходной…
Директриса тоже с пониманием отнеслась к звонку Светланы Анатольевны – мать святое дело, дети обязаны заботиться о престарелых родителях.
5
На следующий день встали засветло в пять утра, чтобы успеть выехать за МКАД, пока на улицах мало машин. Ну, а за кольцевой предстояло еще без малого сто восемьдесят километров пути. Светлана Анатольевна имела права и машину водить умела, даже по Москве ездила достаточно уверенно, но садиться самой за руль, чтобы преодолеть такое расстояние… Нет, увольте, зачем же ей тогда под боком профессиональный шофер, в ранге законного мужа. В деревню приехали уже к обеду, и здесь узнали, как все случилось. Мать обнаружила соседка. Она позвала ее с улицы, никто не откликнулся, зашла в дом, а та лежит на полу без сознания. Вызвали скорую, которая ехала от райцентра часа полтора. За это время мать в себя так и не пришла, все мычала, да стонала. Врачи сразу же поставили диагноз – тяжелейший инсульт.
Поехали в больницу, до которой было еще километров тридцать. Лечащий врач, женщина примерно ровесница Светланы Анатольевны, сразу одела на себя похоронную мину, и стала призывать «быть готовыми ко всему». Потом она сообщила, что мать в сознание так и не пришла, лежит под капельницей, что у нее паралич всей правой стороны туловища, и что летальный исход весьма вероятен. Светлана Анатольевна не на шутку перепугалась. Она никак не ожидала, что ее мать и в самом деле в очень тяжелом состоянии, даже более того, фактически при смерти… Но постепенно, ее «фиолетовая» натура исподволь взяла свое. «Чего переживать, если ничего нельзя изменить. В общем, все не так уж и плохо. Жаль, конечно, что мать умирает. Но ведь все когда-нибудь умирают. Семьдесят шесть лет – не так уж и мало. Вон в деревни ее ровесниц не так уж много найдется. Хотя, конечно, могла бы и еще пожить, как ни как, не такую уж тяжелую жизнь прожила. Муж, правда, пьяница был, еще на фронте к «наркомовским» пристрастился, и умер рано, так что и дочь и сына ей одной поднимать пришлось. С другой стороны чуть не всю взрослую жизнь в магазине просидела – не самая тяжелая судьба. Другим вон куда тяжелее пришлось, в колхозе всю жизнь горбатились. Вот те, другие, в основном давно уже на кладбище…
Когда Светлана Анатольевна сообщила мужу, что они возвращаются, тот удивился, почему-то решив, что она останется здесь возле матери. Ну, вот так он был воспитан, что не мог иначе помыслить, в соответствии с чем, и задал вопрос:
– А разве возле нее не надо сидеть, кормит, подмывать, судно ставить, раз без сознания и параличом разбита?
– Еще чего, я медсестре денег оставила. Все сделают. Чего там, отжила свое мама. Не с ней же вместе в гроб ложиться,– как обычно с железобетонной «фиолетовой» логикой пояснила свою позицию Анатольевна.
На обратном пути она уже думала не столько о матери, сколько о ее доме в деревне. «Летом надо будет привести его в божеский вид, поправить забор и дать объявление в газету о продаже. Вот только какую цену запросить? Надо проконсультироваться…»
Дома известие о скорой кончине бабушки на внучек не произвело особого впечатления. И опять, кто хоть в какой-то степени сочувствовал умирающей, был Николай Михайлович. Свою собственную мать он похоронил пятнадцать лет назад, еще до знакомства со Светланой Анатольевной, и тем не менее до сих пор вспоминал ее со слезами на глазах. Анатольевна в такие моменты его презрительно осаживала:
– Ну вот, наш слезокат опять за свое. Самому скоро на погост, а он за покойников никак не наплачется.
Светлана Анатольевна оставила в больнице номер своего мобильного телефона, чтобы в случае чего с ней сразу связались. В ожидании этого самого «в случае чего», то есть сообщения о смерти матери, она всем и мужу и дочерям запретила звонить ей на мобильный по пустякам, чтобы лишний раз не дергаться, чтобы наверняка знать, если звонят, то только из больницы. Но прошел день, второй… Никаких звонков не поступало. Светлана Анатольевна успела уже более двух тысяч «сделать» на своих троечниках, а телефон все молчал. Зазвонил он лишь на пятый день и как раз в тот момент, когда шел педсовет.
– Все… это из больницы!– вслух с каким-то неестественным вдохновением произнесла Светлана Анатольевна.
Весь педколлектив только что с «пылом-жаром» обсуждавший свои насущные школьные проблемы… все враз затихли. Все были в курсе, что Светлана Анатольевна со дня на день ждет звонка о кончине матери. Она всех известила, что та безнадежна. Все, даже ее заклятые недруги выражали нечто вроде предварительных соболезнований. Конечно, по школе ходили разговоры, осуждавшие ее: мать последние дни доживает, фактически в коме, а дочь, вместо того чтобы рядом с ней находиться, тут со своих «платников» деньги сшибает. Светлана Анатольевна все эти разговоры в упор не слышала, то есть относилась к ним по своему, «фиолетово». Педсовет замер, остановился как лошадь, на скаку задержанная некой богатырской рукой. Все словно завороженные смотрели на Светлану Анатольевну, как она раскрывает свой телефон, нажимает клавишу «прием», и подносит его к уху:
