Виктор Елисеевич Дьяков
Дело прапорщика Кудашкина
– Вчера Маша моя гуляла где-то, домой поздно пришла сама не своя, не знаю что и думать и спросить боюсь,– в голосе чувствовалась тревога и какая-то растерянность, беспомощность.
Видимо, именно эти нотки в голосе брата и растопили холод в настроении сестры, её обиду на брата и племянницу:
– Ты сам-то сильно не переживай Сёма. На танцах она вчера была. Вон мои ребята тоже там рядом отирались, видели её.
– На танцах?… Что видели?– тихо, словно боясь спугнуть нелюбимых племянников, или услышать что-то ужасное, спросил Кудашкин.
Племянников, Сашку и Федьку, которых ещё буквально пару минут назад распирало торжественно, громко объявить, как публично опозорили дядькину дочку, которую они из-за неприязни к нему как бы уже и не считали двоюродной сестрой… Но услышав этот тихий с какими-то жуткими интонациями голос, оба мальчишки словно языки проглотили. Кудашкин пронзительно немигая смотрел на них, смотрел долго и юные самостроевцы под этим взглядом почувствовали себя крайне неуютно. Им конечно и хотелось поведать своему позорному дядьке (бывший прапорюга и жадюга) о случившемся на дискотеке, но было и боязно, неизвестно как он отреагирует.
– Так что же там случилось на танцах… с Машей?– Семён Петрович уже конкретно смотрел на старшего Сашку.
Племянник поёжился, отвёл глаза.
– Не знаю… Сама что ли сказать не может?
Сашка попытался юркнуть к выходу, но Кудашкин с неожиданным для себя проворством перехватил его и буквально пригвоздил на месте, схватив за плечо.
– Давай, говори… всё по порядку.
– Саш, расскажи ему,– уже со слезами в голосе попросила мать.
На её глазах уже не раз били сыновей, за разорение частных огородов, за украденный велосипед… – она не могла их защитить, не могла и наказать. Сыновья росли сами по себе, как в поле трава, аккумулируя ненависть к окружавшему их миру.
– Чё рассказывать-то,– хмуро рыскал глазами и пытался высвободиться Сашка,– Пусти, чё вцепился-то!
– Пусти ты его Сёма, он всё одно не скажет… Да с "Королём", первым здешним бандюгой твоя Маша связалась, побил он её… Отпусти парня.
– Как побил?– переспросил Кудашкин и ухватил выворачивающегося племянника и второй рукой.
Сашке стало больно – кисти рук Кудашкина, в отличие от остальных частей его тела в результате многолетних занятий со слесарными инструментами обрели немалую силу и цепкость.
– Как-как… по жопе ей настучал,– взвыл племянник.
От неожиданности услышанного Кудашкин разжал ладони, и племянник отскочил к двери.
– При всех, прямо на дискотеке трусы с неё снял и налупил,– говорил словно добивал дядьку племянник, готовый стремглав выскочить за дверь.
Семен Петрович из бледного стал серым, а сестра тут же вытолкала обоих сыновей от греха на квартиры, вернулась и принялась не то успокаивать, не то выговаривать брату:
– И зачем она вообще туда пошла, ведь девчонка-то тихая, а у нас шпана по вечерам чего хочет то и творит на тех танцах. Ты Сём не переживай, плюнь, не ссильничали главное, а уж по заднице так у нас тут над редкой девкой так вот не изгаляются. Никакого укорота на них нет. Ты только сам не вздумай связываться, или в милицию заявлять. Этого "Короля" и милиция, и начальство сторонятся. Квартиру получите из трущобы уедете, будете жить как люди. А это всё забудется.
– Как же это могло случиться?– будто не слыша, что говорит сестра, спросил Кудашкин.
– Ох ты Господи, да так. Я же со слов своих ребят знаю-то. Вроде танцевать она с этим бандюгой не пошла, сумкой его по морде, а он её вот…
16
Вот оно… случилось. Семён Петрович шёл домой не видя дороги. Ему сигналили шофера, ожесточённо свистел маневровый тепловоз, когда он переходил железнодорожное полотно. Случилось то, чего он неосознанно ждал едва ли не со дня рождения Маши. С того самого дня, когда он, наконец, обрёл смысл существования на этом свете, когда у него появились обязанности диктуемые не извне, а его сердцем и мозгом. Он очень сомневался в своей способности выполнить одну из этих, сформированных его душой, сознанием, обязанностей – он не сможет защитить дочь, а если такое случится, её сильно обидят, не сможет отомстить. Так же, как не смог майор Куталёв, как не могли очень многие в этой стране, где святой обязанностью мужчины является защита Родины, но о защите детей, семьи… почему-то в советском обществе такую обязанность негласно отменили. Семён Петрович давно уже задумывался над этой проблемой. Он видел, что защитить своих детей могут только те, кто сумел занять высокий руководящий пост, или те кому по долгу службы вменялось защищать всех граждан. Так что же, таким как он вообще не стоит иметь потомков, или воспитывать их как бандитов, чтобы могли сами за себя постоять? А если это девочка, так кого же воспитывать из неё… урлу?
Семён Петрович впервые не смог сразу выйти к дому, заблудившись в грязных переулках Самостроя. Но зато он всё обдумал и всё для себя окончательно решил, ведь он уже столько лет предчувствовал нечто подобное случившемуся… для чего и обзавёлся карабином.
Когда пришёл домой, там было всё как всегда, ужин на плите, в квартире прибрано.
– Ты куда ходил пап?– поинтересовалась уже тоже слегка обеспокоенная Маша – она очень боялась, что отец не решаясь спросить у неё, будет выяснять случившееся с нею у посторонних.
– Да на работу заскочил, а там задержаться пришлось,– в свою очередь включился в игру в недосказанность Семён Петрович.
Маша внимательно посмотрела на отца. Но тот был озабоченно-бесстрастен и она успокоившись, стала накрывать на стол… В последующие дни Маша вела себя как обычно, но на улицу не выходила и подружки к ней больше не заглядывали. Семён Петрович, конечно, сильно мучился от того, что дочь не говорит ему ничего о своём публичном унижении, не сомневаясь, что она уверовала в его полную беспомощность – и в самом деле, куда ему, фактически инвалиду против первого урки в городе. Но он и вида не подавал, хлопотал, готовился к предстоящему переезду на новую квартиру. Но сдача дома всё откладывалась, хотя Кудашкин уже получил смотровой ордер и свою квартиру видел. Это была двухкомнатная малогабаритка, за которую, что называется здешние жители здоровья и самой жизни не жалели… Впрочем, Кудашкин никогда не мучился осознанием, что забирает чью-то заработанную "кровью" жилплощадь, тем более сейчас, когда назрела необходимость поскорее расстаться с Самостроем.
Итак, страшное оскорбление нанесено и он должен был отвечать. А ответить можно только одним способом, никакие другие в его положении не годились, ведь он не мог даже набить морду обидчику дочери, он с ним просто не справится – он мог его только убить. Мысль обратится в суд ему даже в голову не пришла, он понимал, что это бесполезно. Несмотря на массу свидетелей Маша не была ни изнасилована, ни искалечена, а унижение… к этому здесь так привыкли, за это даже пятнадцать суток не давали. Забыть всё?… Он не мог – ему было стыдно перед Машей. С этим бременем он не мог жить. Находиться с ней рядом он мог только обманывая её, втихаря готовясь к мести. И он готовился. Улучив момент, когда Маша, наконец, собралась с духом и покинула их жилище, пошла в магазин, он вскрыл нужные ящики и достал части карабина, сосредоточил их в одном мешке.
На ближайший выходной Кудашкин с рюкзаком за плечами выехал за город в знакомый ему с детства лесной массив, состоящий в основном из дубов в сорока километрах от Химгородка. Сюда его ещё петеушником не раз вывозили на сбор желудей для подсобного хозяйства комбината. Место достаточно глухое, никаких населённых пунктов. Именно отсюда лесостепь сменялась сплошными лиственными лесами. Сказавшись Маше, что едет в область по своим пенсионным делам, он неприметно сумел вынести рюкзак, в котором лежали разобранный карабин и патроны. Он слез с автобуса у дачного посёлка, тут же углубился в лес, и часа полтора шёл по нему. Он помнил такое место, где его вряд ли могли увидеть… и услышать – ему необходимо было проверить как боеготовность СКС, так и верность своего глаза и руки. В самом карабине, впрочем, он не сомневался – вряд ли от разборки, путешествия в контейнере и новой сборки он растерял свои боевые качества. Большее беспокойство вызывало его собственное состояние – нервы, зрение. На эти вопросы, он и надеялся получить ответ в глухой чаще леса.
Он долго простоял на лесной поляне, прислушиваясь к возможным человеческим звукам. Но слышались только птичьи голоса, да шорох тревожимой ветром листвы – Кудашкин далеко отошёл и от жилья, и от шоссе. Стоял конец июня, трава еще не успела вырасти и сюда не забредали пока даже деревенские косари. Наконец Семён Петрович решился – небо хмурилось, не исключалась возможность дождя, что грозило сорвать мероприятие по организации контрольной пристрелки. Кудашкиню скинул с плеч рюкзак, достал завёрнутые в ружейную бумагу части СКС. Он столько раз собирал и разбирал карабин, что мог делать эту операцию даже на ощупь с закрытыми глазами. Потом он прикрепил на кору толстенного дуба стандартную мишень, которую тоже привёз из части, отмерил сто шагов и залёг в невысокой траве, привычным движением "утопил" обойму в магазин карабина, передёрнул затвор, плотно прижал приклад к плечу и приник к мушке совмещая её прорезь с центром мишени.
После первого выстрела прислушался. В едином шумовом фоне леса ничего не изменилось. Тогда он вновь совместил мушку с мишенью и уже не останавливаясь выпустил остальные восемь пуль. Семён Петрович, конечно, осознавал, что за то короткое время, что прошло после его увольнения из армии невозможно растерять те навыки, что он приобрёл на полковом стрельбище за годы службы. Но то, что все девять 7, 62 милимитровых кусочков свинца окажутся строго в "десятке", он никак не ожидал. Учитывая небольшую площадь "яблочка" отдельные пули вошли едва ли не одна в одну. Кудашкин всё же решил выпустить ещё обойму. Сменив мишень, он на этот раз стрелял из положения стоя – результат оказался тот же. Дальнейшая пристрелка была бессмысленной – и карабин и стрелок находились в полной боевой готовности.
Однако с выполнением задуманного пришлось повременить, так как сначала было необходимо дождаться предоставления квартиры. Семён Петрович не сомневался, что после "акции" его сразу или чуть позже арестуют, потом состоится суд. Воспользовавшись этим, его непременно "выкинут" из очереди на квартиру, и Маша останется без крыши над головой. Потому, он сначала решил осуществить ряд подготовительных шагов. Прежде всего оформил на дочь доверенность на право получения денег с его сберкнижки, где лежали все скопленные за службу деньги. Маша что-то заподозрила, но Кудашкин вроде бы развеял те сомнения, объяснив, что делает это на всякий случай, дескать здоровье его плохое. Маша никогда не интересовавшаяся, какие у отца сбережения искренне удивилась, что на книжке у него денег почти на два "Москвича".
– Это всё тебе на учёбу,– как-то буднично пояснил он, показывая сберкнижку и доверенность.
– Папа ты хорошо себя чувствуешь?– тревожно спросила Маша.
Семён Петрович в ответ грустно улыбнулся и ответил соответственно:
– Да кто его знает дочка, вон мать тоже вроде ничего, а раз и померла. Вот это всё твоё и квартиру как получим… я тебя ответственной квартиросъёмщицей сделаю. Только боюсь не получится, тебе ведь восемнадцати нет. Но и без этого ты прописана там будешь, и никто тебя уже выгнать не посмеет.
Квартиру обещали ещё к майским праздникам, но ордер на вселение выдали лишь в середине июля. Семён Петрович спешил и уже к августу оформил все документы, после чего состоялся переезд. Наконец всё было готово: Маша прописана в двухкомнатной квартире в относительно спокойном районе и могла распоряжаться всеми его деньгами. Она забрала документы из самостроевской школы и десятый класс должна заканчивать уже в другой школе, где контингент был получше, ведь здесь училось немало детей комбинатовских начальников и инженерно-технического персонала. Теперь уже ничего не препятствовало заплатить "Королю" по "счёту". Никакой "внутренней борьбы" Кудашкин не испытывал, никаких мучений типа "быть или не быть", или "кто я тварь дрожащая или право имею". Потому Маша ничего особенно в этот период в поведении отца не заметила. К тому же хлопоты, связанные с переездом и обустройством притупили её изначальную тревогу, одновременно помогая забыть хотя бы на время о происшествии на дискотеке. Она обладала такими волевыми качествами, что могла в себе задавить столь свежие воспоминания, заставить себя жить как прежде, хотя бы ради отца. В то же время она с удивлением отметила, что случившееся не получило широкой огласки, ведь по местным понятиям ей не так уж и досталось. От подружек, которые тогда спровоцировали её пойти на танцы, она впоследствии узнала, что таких строптивых иной раз просто избивали, калечили и даже насиловали в кустах возле танцверанды. Ей казалось, что и отец не в курсе, и чтобы совсем его успокоить, она старалась казаться не очень угнетённой.
Они оба "играли" свои роли, не желая огорчать, причинять боль друг другу. В этом "театре" роль музыкального сопровождения и "шума за сценой" играли переезд и обустройство на новом месте – они оба занимались этим с упоением.
17
В августе время уже стало поджимать. Семён Петрович понимал, что до осени откладывать никак нельзя. Он решил убить "Короля" на той же танцверанде, во время дискотеки. Никакого высшего смысла Кудашкин в это не вкладывал, просто это был для него самый удобный способ. На танцверанду открывался хороший обзор с чердака расположенного рядом ДК. Именно с чердака и решил стрелять Семён Петрович. Да и его дежурка находилась неподалёку. С открытой площадки под крышу ДК танцы переносили где-то в середине сентября и Кудашкин не хотел откладывать до последних дней.
На том чердаке ему приходилось бывать не раз, так как здесь были проложены электролинии питающие как само здание, так и танцверанду. Сюда он поднимался, когда помогал местным электрикам делать различные отводы, подключать "сварку" и другие энергоагрегаты. Сюда же он принёс и спрятал за электрощит с костями и черепом карабин. "Короля" Кудашкин караулил несколько вечеров. Он даже менялся со сменщиками, чтобы его дежурства выпадали на вечера когда организовывались танцы. "Король" пожаловал в последнее воскресенье августа.
Семён Петрович услышал характерный вой, которым королевская рать приветствовала появление "его величества". Он закрыл дежурку и быстро по чёрному ходу поднялся на чердак. Балансируя в чердачной полутьме между электрокабелями, коробками со всевозможным культмассовым хламом: плакатами, транспорантами, декорациями, знамёнами… Кудашкин добрался до заделанного толем чердачного окна. Он всё подготовил заранее, потому толь уже был освобождён от гвоздей и сейчас быстро вынут. Танцверанда как на ладони предстала перед Кудашкиным. Он неспеша огляделся – внизу находилось нечто вроде городского парка и слабоосвещённая площадка танцверанды, в обрамлении металлической изгороди. Он прикинул, что может помешать именно эта изгородь и то, что при быстром приближении сумерек станет слишком темно. Он стал в толпе танцующих искать "Короля". Кудашкин до сих пор не знал, как выглядит первый бандит в городе, которого он обязан убить, но почему-то не сомневался, что узнает его.
До танцверанды было недалеко, что-то метров тридцать-сорок. От ДК её отделяли невысокие деревья и кусты сирени. Чердак располагался значительно выше, и обзор фактически ничто не закрывало, а небольшое, для такого стрелка как Кудашкин, расстояние повышало шансы на поражение цели. "Короля" он вычислил по габаритам и прикиду: тот единственный оказался в "коже". Он как всегда стоял в стороне и к нему время от времени подбегали его шавки. "Король" явно скучал, опёршись своими широкими кожаными плечами на ограду – ничего занимательного он сегодня не наблюдал. Ограда больше всего сейчас беспокоила Семёна Петровича. Попасть с такого расстояния для него было несложно, но он боялся, что пуля может задеть металлические прутья ограды и срикошетив изменить направление. Зато не оправдались опасения о помехах со стороны стоящих рядом. "Король" большую часть времени находился в относительном одиночестве. Опасения рикошета заставили Кудашкина поспешить, пока еще не совсем стемнело и можно хорошо наверняка прицелится между прутьями. Он осторожно достал из-за щита карабин завёрнутый в мешковину, быстро его собрал, установил на нижний срез чердачного окна, проверил упор. Под окно он набросал сваленные здесь старые драные матрацы. Матрацы для Кудашкина сыграли роль "рояля в кустах", благодаря им он соорудил отличную "стрелковую позицию".
Приклад плотно упёрся в плечо, глаз привычно нашёл прорезь прицела, повёл его до совмещения с рыжей головой, возвышающейся над саженными кожаными плечами. Кудашкин ещё никогда не напрягал так зрение, стараясь точно определить проём между прутьями. Момент для выстрела появился тогда, когда очередная "шавка" что-то сообщила своему патрону и тот, видимо рассмеявшись, наклонил голову к плечу зажатому как раз меж прутьев.
Большая рыжая голова упёрлась в проём ограды, затылком к Кудашкину и замерла. Её обладатель похоже чему-то возрадовался, а сообщивший это радостное нечто, тут же отбежал на полусогнутых. Семён Петрович среагировал мгновенно – весь его организм был в готовности к такой механической реакции. Он пальцем опустил вниз скобу предохранителя, плотнее прижал приклад к плечу, в последний раз убедился, что мушка совмещена с рыжей мишенью и, как он делал бессчетное количество раз, медленно без рывка плавно надавил на курок…
Выстрела, как и рассчитывал Кудашкин, никто не услышал. Хлопок, издаваемый карабином сам по себе не так уж и силён, а децибелы несущиеся из усилительных колонок, глушили всё в радиусе не менее ста метров. "Король" неестественно дёрнул головой, судорожно ухватился за ограду и потому не упал, а сполз по ней. Семён Петрович не сомневался что попал, никто не помешал, и рыжая голова оказалась там где надо, между прутьями ограды. Всё произошло намного проще и быстрей, чем он предполагал. Не стал он и лишний раз смотреть вниз, убеждаться в результате выстрела – если уж пуля выпущенная из карабина Симонова попадала в голову, шансы обладателя этой головы остаться в живых, как правило, были нулевые.
Кудашкин быстро завернул карабин в мешковину, разбросал матрацы, приладил на место толь и, прислушиваясь к начавшейся на танцверанде панике, спешно стал спускаться вниз, через чёрный ход к своей дежурке. Там он спрятал карабин, сел на табурет и стал ждать, когда за ним придут и заберут… В последние дни уходя дежурить в ночь он непроизвольно задерживал взгляд на Маше, как бы прощался с ней. В этот раз она подшивала новые шторы и всецело этим занятая не обратила внимания на странный взгляд отца. Он испытывал явное облегчение от того, что наконец осуществил то что, в общем-то, очень давно планировал, и на вопрос самому себе: смогу ли я, наконец получен ответ. Сейчас его беспокоил другой вопрос: сможет ли понять его дочь?
За окном дежурки бегали, кричали, проносились машины, милицейские и "скорой помощи". Семён Петрович тяжело вздохнул, но спокойно пошёл открывать дверь, услышав стук в неё. На пороге стоял местный участковый милиционер.
– Петрович, ты случайно здесь на улице подозрительных личностей не видал?
– Нет вроде,– обречённо ответил Кудашкин.– А что случилось?
– Как что… ты что дрых что ли, не слышал? Самого "Короля" пятнадцать минут назад завалили.
– Да ну,– через силу изобразил удивление Кудашкин и вдруг осознал, что его пока даже не подозревают.– А что насмерть?
– Наповал, мозги вышибли.
– И кто же его так-то?– этот вопрос он как ни старался не мог задать без лёгкой дрожи в голосе.
– Да чёрт его знает. Видно не наши, уж больно классно сработали, с одного выстрела и даже никто ничего не слышал и не видел, хоть и народу кругом толпа стояла. Ясное дело, профессионал работал. Наверное, заказали его, видимо что-то с бандюгами из области не поделил. Я тебя чего спрашиваю-то, ты ж тут уже давно сидишь, может кого нездешних видел?
– Да кого я тут увижу, я ведь не то что нездешних я и здешних-то почти никого не знаю…
Милиционер ушёл, а Семёна Петровича уже охватила настоящая дрожь – он понял что у него есть шансы вообще избежать наказания, хотя сам внутренне был готов сдаться и во всём сознаться. Ещё пять минут назад заторможенно-спокойный, он стал лихорадочно соображать, как лучше спрятать карабин. От обречённости не осталось и следа.
18
Весть об убийстве "Короля" мгновенно облетела Химгородок. Но Маша почти не выходила на улицу и оставалась в полном неведении. Потому она не обратила внимания на возбуждённое настроение отца, вернувшегося после ночного дежурства. Молча поев, он как всегда лёг спать, а Маша продолжала заниматься многочисленными делами по обустройству ещё не обжитого жилья. Но где-то в полдень к ней вдруг заявились Валя и Света. Это был их первый визит в новую квартиру Кудашкиных, к тому же Маша их не приглашала, собираясь вообще прекратить все общения со своими прежними подружками, не желая вообще вспоминать о том, что с ней произошло, к тому же теперь ей предстояло учиться в другой школе. Она холодно их встретил, не пустила дальше прихожей, сославшись на то, что отец отдыхает после дежурства, да и в квартире пока ещё беспорядок. Но подружки пожаловали не столько смотреть квартиру, сколько сообщить сногсшибательную новость. Они вполголоса, но взахлёб, перебивая друг дружку, рассказали о том, что случилось вчера, чему они, не пропускавшие ни одной дискотеки, тоже стали свидетелями.
Маша услышав об убийстве изменилась в лице и озадачила подруг тем, что тут же выставила их из квартиры. Она совсем не обрадовалась известию, на что рассчитывали те, неся ей эту благую весть, напротив заявила, что ни говорить, ни думать на эту тему не желает и вообще ей надо срочно начинать готовить обед, кормить отца, дескать, девочки извините, в другой раз…
Маша поняла всё сразу, и умом и сердцем. Фактов набиралось так много, и то что случилось это в дежурство отца, и то что он ни словом не обмолвился о том, сразу лёг спать. Теперь она уже и сама не сомневалась – отец давно уже знает про её унижение на дискотеке, и вот так поступил. Она затряслась в беззвучных рыданиях. Именно в таком состоянии, вытиравшую обильные слёзы с покрасневшими глазами её и увидел возле своего дивана очнувшийся от неспокойного сна Семён Петрович.
– Папка… зачем… зачем ты это… что теперь будет?– прошептала сквозь слёзы Маша, увидев что отец открыл глаза.
Кудашкин сел на диване, на котором прикорнул не раздеваясь, продолжая по инерции ожидать, что за ним вот-вот придут. Его лицо стало серым от кругов под глазами и щетины – он забыл побриться утром, тупо и нудно болела голова в затылочной части. Взглянув на дочь, он понял, что врать и выкручиваться бесполезно.
– Так уж случилось Машенька. Ты уж меня прости старого дурака… но я не мог иначе… прости дочка,– теперь уже по щетинистой щеке Кудашкина прокатилась слеза.
Маша кинулась отцу на шею и теперь они уже плакали вместе, Маша не сдерживая рыданий, Кудашкин беззвучно.
– Зачем, зачем… я же специально тебе ничего не говорила… зачем?!
– Стыдно мне Машенька… всегда было стыдно рядом с тобой… ты вон какая, а я… если бы я не сделал… в глаза тебе смотреть не смог бы… не мог я иначе… Помнишь Куталёвых… не мог я жить как тот майор… после такого… Ждать я не мог, чтобы он тебя где-нибудь ещё, безнаказанно… лучше я его.
– Ох, папка, папка… какой ты… и ведь всё молча. Ну, зачем, здесь же всё не так как там, с Викой. Здесь же всё случайно получилось, я бы никогда больше ни на какие танцы не пошла, и с ним бы не встретилась.
– Прости Машенька… я так решил… Он ведь бил тебя, а я его не могу… я болен, слаб, я только так мог. Если бы не сделал, жить с тобой рядом не смог бы, от стыда не смог бы… Прости дочка.
– А что теперь?… Тебя же теперь посадить могут!– Маша в испуге оглянулась на дверь, будто их кто-то подслушивал.
– Что будет, то будет,– а мне хоть теперь перед тобой не стыдно.
– Да что ты заладил, стыдно, не стыдно. Я тебя хоть раз, хоть словом попрекнула за что-нибудь.
– Я сам себя попрекал. А теперь что уж… Я почти всё что мог для тебя сделал, квартира у тебя есть, деньги тоже. Десятый класс кончишь, аттестат получишь, в область езжай, в институт поступай. Вот только квартиру эту на областную не успел я сменять, чтобы там тебе не в ощежитии мыкаться… Прости.
Но дочь словно не слышала последних слов отца, она порывалась сказать своё:
– Я ведь чувствовала, чувствовала… Всё понять не могла, зачем тебе ружьё это, что ты разобрал и в ящиках прятал. Знала бы, давно выбросила… Где оно сейчас?
– На работе спрятал.
– Выбрось куда-нибудь подальше. Может обойдётся, на тебя не подумают. Слышишь папка?
– Не знаю дочка… просто так не выбросишь. Как уж получится. Если я там наследил, то всё равно вычислят. А если нет… тогда вывезу в лес и выброшу…
В семье Кудашкиных потекли однообразные дни. И отец и дочь каждый день, каждую минуту ждали милицию. Где-то через неделю Семён Петрович с величайшими предосторожностями вывез разобранный карабин и весь запас патронов в лес, где делал пристрелку и, заприметив место, закопал, предварительно законсервировав по всем правилам. Дочери потом сказал, что утопил в лесном озере.
Тем временем приехал следователь из области, а по городу продолжали упорно ходить слухи, что "Короля" замочил заезжий киллер, нанятый областными бандитами с ним повздорившими, то ли из-за водочных дел, то ли из-за морфия или "дури", или ещё чего-то подобного, "Король" ведь много чем занимался.
Следователь оказался немолодым. До пенсии ему оставалось немного и на это "мёртвое" дело, в дальний район его отправили по причине того, что ему уже не надо было боятся за карьеру – она у него и так не получилась, и очередной "висяк", нераскрытое дело в его послужном списке ничего бы не изменило. А то, что дело "мёртвое" в прокуратуре смекнули сразу. Завален бандитский лидер районного масштаба, до того, в общем, мирно сосуществовавший с местной партийно-хозяйственной верхушкой и с милицией, то есть не рыпавшийся на власть, иногда даже с ней сотрудничающий, по божески осуществлявший "стрижку" кооператоров, опять же не в ущерб власти. Вывод: в городе и районе не может быть "весомых" лиц заинтересованных в организации столь хорошо подготовленного покушения. Отсюда единое мнение и у местной власти, и у милиции – это гастролёр, скорее всего нанятый областными бандитами. Но искать убийц или заказчиков, не имея ни одной конкретной зацепки, в области, в почти миллионном городе дело муторное и малоперспективное. Потому следователя заранее проинструктировали: "Ты у нас сотрудник опытный, битый, терять тебе нечего, пошарь для вида в этом вонючем городишке, нагони там страху на тамошнее начальство. В общем, поверни так, что убийца не из области приехал, а вообще со стороны, из далека." А то что, хоть и не Бог весть какого, но всё-таки криминального авторитета мог завалить какой-то лох… Такую версию даже не рассматривали.
Следователь хоть и был не очень удачлив, но работал уже давно. Приехав в Химгородок почти уверенным, что это дело рук гастролёра, он довольно быстро разобрался, что убийство совершено не профессионалом, а просто хорошим стрелком. К такому выводу он пришёл, ознакомившись с результатом экспертизы – пуля выпущена с чердака ДК из карабина СКС. Киллеры никогда не прибегали к услугам такого старого и не очень удобного оружия, хоть и обладавшего страшной убойной силой. Осмотрев чердак следователь уже не сомневался – убийца местный, ибо приезжему было куда проще застрелить Короля где-нибудь с близкого расстояния из пистолета с глушителем, чем лезть на чердак, рискуя получить удар током от проложенных там электрокабелей, нюхать запах кошачьей мочи. Нет, сюда мог попасть только человек не раз здесь бывавший. А таковых могло быть сколько угодно, тем более что замок на двери чёрного хода можно открыть гвоздём.
Следователь, никому не сказав ни слова о своих догадках, ни шатко ни валко продолжал расследование. Он зашёл в райвоенкомат и потребовал учётные карточки всех демобилизованных из армии за последние годы, обращая особое внимание на бывших "афганцев", так как скорее всего они могли привезти с собой оружие. Но эти действия вызвали лишь саркастические усмешки и в военкомате и в местных органах власти – именно "афганцы" ходили в основных подручных у "Короля" и, что называется, кормились из его рук. Следователь побеседовал со всеми и убедился в их полной непричастности. Старому сыскному волку уже стали в открытую намекать, что он не там "роет землю". Он же отшучивался, что и сам это знает, но раз начальство требует, надо все варианты проработать.
Допросив всех бывших солдат, следователь уже почти разочаровавшись в своей версии о местных корнях убийства, спросил в военкомате, все ли карточки уволенных в запас военнослужащих ему предоставили.
– Солдаты и сержанты все,– недовольным голосом ответила ему женщина ведающая документацией.
– А что разве у вас есть уволенные офицеры?– с усмешкой осведомился следователь, ничуть не сомневаясь, что ни один уважающий себя офицер после службы в такую дырень не поедет.
– Офицеров нет, а вот один прапорщик в прошлом году приехал.
Увидев личное дело Кудашкина, следователь аж застыл на несколько мгновений, прочтя в его послужном списке запись о том, что он девять лет пребывал в должности техника по ремонту стрелкового оружия и имеет многочисленные благодарности от командования за отличную стрельбу. Тут же имелся его нынешний адрес в Химгородке и сведения, что работает электриком и сторожем в организации под патронажем которой находится и ДК, а значит вполне мог пройти на чердак. Теперь он уже почти не сомневался, что нашёл убийцу, но виду не подавал и заучив на память все данные отставного прапорщика: возраст, должности, адрес части в которой служил…, он сделав разочарованное лицо отдал папку с личным делом служащей военкомата:
– Нет, не то, этот вряд ли мог.
– Уж это точно, даже я вам скажу, такой, наверное, и мухи прибить не сможет, тихий уж очень, да и больной совсем, еле ходит. Сорок четыре года, а на вид старик уже,– снисходительно улыбнулась служащая.
Следователя охватил профессиональный азарт, азарт ищейки напавшей на след. Он позвонил в область, причём прямо на квартиру своему коллеге и верному другу, чтобы их никто даже случайно не мог подслушать и попросил его без лишнего шума выяснить, какое стрелковое оружие находится на вооружении в части, где служил Кудашкин. На следующий вечер он также позвонил другу и тот поведал, что до восемьдесят пятого года в том полку на вооружении состояли карабины СКС-75. Следователь повинуясь какому-то необъяснимому чувству заставил друга поклясться, что тот об этом никому ни на работе, ни где… а сам пошёл в гостиницу, где остановился и долго без сна лежал на койке уставившись в потолок, снедаемый думами и сомнениями.
