Ярослав Веров
Хроники Вторжения

Итак, на меня были водружены обруч и браслеты. Отметил с удовольствием – ожидаемого покалывания или жжения не было.

– Ну вот, извольте видеть, господин Татарчук, – кивнул на дисплей комконовец. – Полное качественное совпадение картинок.

С улыбкой заправского фокусника Игорь Мстиславович извлек из кармана мой «Кох-и-Нор», сложенный лист моей же бумаги и даже зеркальце. Как это он ловко успел спереть, паршивец? Вновь предложил мне поработать контактером. Если честно, мне и самому захотелось позабавить Эдика Дефективными. Правда, сомневался – получится ли не за моим столом?

Развернул лист, взял карандаш, проскочила мыслишка – может, Дефективные побрезгуют контактировать в ресторанной среде? И вдруг резкий, визгливый выкрик комконовца:

– Стойте, погодите!

Что такое? Мы все трое вопросительно уставились на него, а он виновато улыбнулся и вытаскивает из чемоданчика неуклюжий футляр, а из него – массивные темные очки с темными стеклами.

– Ага, типа секретные очки, – веско умозаключил Сеня, – чтобы пришельцев в лицо видеть!

Молодец, Сеня. Он даже поднял со стола зеркальце и ткнул его прямо к физиономии инспектора:

– На, полюбуйся!

– Хорошо, черт меня раздери, – расхохотался Эдик. – Хорошо нынче сидим, мужики! Давайте еще по одной.

Мы опрокинули еще по одной и в тот же миг не сговариваясь решили продолжить наш эксперимент.

– Давай, инспектор, жми свои кнопки! – отдал приказ Сеня.

– Все уже работает, – инспектор в очках был похож на старого ослепшего филина.

В этот момент заговорили Дефективные. Моя левая рука прервала свое движение к соуснице и, схватив карандаш, застрочила. Сеня тут же водрузил зеркало и подмигнул Эдику:

– Ну вот, началось. Гляди Дюся, что с нами, землянами вытворяют!

Дефективные передали: «Пьяный ублюдок! Ты на миг от неизбежности! Забыл про ультиматум, забыл про энтропийную бомбу, наложил на наши радикальные интересы! Больше с тобой, дубина, не разговариваем. Протрепался про нас, беспамятное теплокровное! Вот вам всем контакт!»

Левая рука скрутила кукиш – при этом карандаш переломило надвое, – и медленно обвела кукишем окружающее пространство, надолго задержавшись на инспекторе. А тот внимательно смотрел на этот кукиш через свои секретные очки.

Потом рассеянно обронил:

– Моторика руки отсутствует. Двигательный центр не задействован.

Сеня с видом знатока пояснил Эдику:

– Понимаешь, Дюся, выходит – не психотропное оружие, как нас стращал Игорь Мстиславович. Выходит, что Викулыч ничего не писал и фигу тебе под нос не совал, а все это нам коллективно мерещится.

– Но ведь очки защищают от галлюцинаторного… – подал было голос из-за спины инспектора Савелий Карпович. Но инспектор вскинул руку, и администратор умолк на полуслове.

– Вы, господа писатели, покуда посидите, может, еще горячего захотите заказать, спиртного…

– Спиртное за счет заведения. Богатый выбор, – поддакнул Савелий Карпович.

Инспектор поспешно сложил прибор в чемоданчик, и они с администратором, отойдя в сторону, стали о чем-то шептаться.

– Глядите, мужики, что-то пришельцы замышляют, – предложил версию событий Сеня.

– Или покойники нас к себе переманить собираются, – не остался в долгу Эдуард.

А я промолчал. Мне, признаюсь, нехорошо как-то сделалось и неуютно. Предчувствие – не предчувствие, скорее все-таки предчувствие.

Коллеги пустились было обсуждать – чего бы еще такого дозаказать погорячее и покрепче. А я все за теми слежу. Вижу, администратор с чемоданчиком – в боковую дверь, а инспектор стал звонить по мобильному телефону. Мне почудилось даже, что я расслышал слова инспектора, но нет. Это Эдик выступает:

– А что редактора? Редактора тоже люди. Ему в грудину зарядишь, потом в кабак пригласишь, накормишь стервеца – и он твой. А куда ему деться? Здесь тебе все на месте – и кнут и пряник.

– Ну, а ежели редактор – женщина? – вопрошал Сеня.

– Га-га-га! Так я тебе и сказал! Нет, брат, этот секрет уйдет вместе со мной…

– Ну что, еще по одной. Гляди, Викулыч заскучал…

Не заскучал я, нет. Эти двое возвращались, и на лицах их было что-то другое написано. Я попытался вычислить, но не понадобилось. Игорь Мстиславович ледяным голосом произнес:

– Попрошу внимания, господа. Сейчас сюда поднимутся наши люди, и вы тихо, без лишнего шума встанете и пойдете с нами.

Эдик обернулся к лестнице:

– Э-э. Шпагу мне, и коня.

По лестнице поднимались трое, одинаково плечистые, в черных строгих костюмах и белых рубашках. Время для меня будто замедлилось. В голове возникла дурацкая мысль – зря я Стеллочке записку не оставил, куда я и с кем.

Эти трое остановились у лестницы. Сеня побледнел, вижу – подняться не может. Очевидно, душа в пятки ушла. Эдик поднялся, вытряхнул из трубки пепел, спрятал ее в карман, разгладил рукой редкую шевелюру и предложил:

– Ну что, мужики, надо сдаваться, – и подмигнул мне при этом. А глаз неулыбчивый, хитрый.

Что-то у меня от этого подмигиванья взыграло, флейта надежды пропела, что ль? И мы с Эдиком пошли к лестнице. Я еще оглянулся – а инспектор с администратором Сеню под руки подхватили, правда с натугой, и ведут. Ноги сенины ослабли. Будем думать – от водки.

А когда я голову обратно повернул – Эдик одного уже вырубил, и схватился с двумя другими. Откуда во мне силы обнаружились – не ведаю. Схватил стул, что под руку подвернулся, и швырнул в эту группу. Как-то так получилось, что стул угодил прямо в голову того, что Эдику как раз руку за спину заламывал. Тот осел, а Эдик с оставшимся кубарем покатились вниз по лестнице.

Я рванул следом, на свободу, даже про Сеню забыл. Глядь, а на первом этаже их еще трое или четверо. И я сдался.

Когда меня вывели на улицу, я застал чудную погоню: Эдик на спортивном «Шевроле» с открытым верхом, наверное того, что в шортах у окна и с девицей, с ревом крутился на площадке – растолкал две легковушки, вывернул мимо минифургончика, едва не задавив одного в черном, и через клумбу сиганул на трассу. Вслед ринулось сразу пять или шесть джипов. А на пороге ресторана появился Игорь Мстиславович и крикнул вслед:

– Осторожнее! Это не биомуляжи, это настоящие!..

Кто настоящие – я так и не узнал. В глаза мне ударил слепящий свет фар, и меня не стало.

Мда. Поставил в произведении последнюю точку; казалось бы, перечитать и – в редакцию. Чую, получилось неплохо – еще бы, все пережито лично, ничего не сочинил. Рассказ готов. Но в нем только часть нашей истории. Остальное хотел записать в виде второго рассказа. Два рассказа, как ни крути – выходит два гонорара.

Перечитал, отложил и задумался. И вижу, никуда ведь не денешься, – придется все рассказывать до конца, в ущерб гонорару, но на пользу исторической достоверности. Единственный раз наступаю на горло своим принципам.

Итак.

III

В лицо мне ударил слепящий свет фар – к дверям подавали авто, черный бронированный «Мерседес». Я на самом деле не в этот момент отключился, и прекрасно слышал, как Игорь Мстиславович крикнул от дверей:

– Осторожнее, это не биомуляжи, это настоящие пришельцы!

И вот тут какой-то доброхот-чернокостюмник, должно быть с перепугу, вырубил меня электрошокером. Поэтому я не помню, как нас с Сеней запаковали в «мерс» и отвезли на виллу.

Да, бляха муха, это была вилла-виллище, шикарный особняк. Вот, бляха муха, и, как говорит Сеня – в натуре не верится, что сижу снова в своем уютном кабинете, обласкав душу приятным коньячком. Вот только со Стеллочкой – все. Моя блудная бедняжка не захотела ждать, пока меня не было. А вот где я был…

Особняк располагался в подмосковном лесу, где-то, как я понимаю, под Нарафоминском. Это и была, собственно, штаб-квартира пресловутого комкона.

Я очнулся уже голым и лежащим на стерильном столе под сканирующим зевом какого-то их прибора, опутанный проводами и прихваченный к столу фиксирующими жгутами. Вот тут тебе, Сеня, они провода и влупили. Тут уж не скажешь – «пластмассовые финтиклюшки». И сам Сеня лежал рядом, на таком же чудо-столе, обреченно выпятив свое выдающееся пузо, сплошь облепеленное черными присосками, увенчанными штырями антенн.

Сеня гнусаво произносил похабные слова, ни к кому особенно не адресуясь. Произносил монотонно и безостановочно. Пузо вместе с присосками колыхалось и напоминало ползущего ежика, царя ежей.

Мне подумалось – сейчас потрошить примутся. Потом подумал – а есть ли в помещении женщины? Убедил себя, что нет, потому как никого кроме нас с Сеней видно не было. Тогда подумал, что они наблюдают за нами через окно. Повертел головой насколько мог – окон вроде не было. Ну тогда точно, – решил я, – следят с помощью телекамер. Боятся нас как инопланетян.

Лежать вот так было неуютно. Хмель куда-то выветрился, и очень хотелось пива. Я окликнул Сеню. Он обернулся и послал меня так, что я понял – Сеня неадекватен. Но я на него не обиделся, ведь это по моей милости он здесь.

– Да, Сеня, мы с тобой теперь пришельцы. Ощущаешь?

Сеня заохал и умолк.

Прошло еще наверное полчаса. Или час – не сориентируешься.

Задница одеревенела, поясница затекла и невыносимо ныла. Сеня стал матюгаться низким хриплым голосом. Но теперь в его нецензурщине появился смысл – он непреклонно требовал от неведомых непечатных гадов свободы и немедленных извинений. Сеня даже стал оперировать угрозами и аргументами юридического характера.

Но вот сзади отворилась дверь и к нам подошли четверо энергичных типов в белых халатах. Я зажмурился. Но потрошить они нас не собирались. Сноровисто отсоединили липучки и провода, освободили от жгутов и напоследок вернули нашу одежду.

Мы принялись вяло одеваться, а в бокс вошел Игорь Мстиславович. Он сиял, был доволен и вообще вел себя как хозяин.

– Ошибочка вышла, господа писатели, – признался он и радушно предложил Сене курить.

Сеня в знак примирения принял от инспектора сигаретку и стал с жадностью заглатывать дым – весьма неаппетитное зрелище. Я же чувствовал себя совершенно ушибленно, мне хотелось в горячую ванну, в постель, мне невыносимо хотелось пива. Пива я и попросил.

Игорь Мстиславович повел нас из подвала наверх. По пути не удержался, объявил, что мы им и такие нужны, и то, что мы не инопланетяне, для них даже много лучше. Зарвавшийся комконовец, конечно, благодушествовал, а меня его восторги насторожили – чего они еще придумали на наши бедные головы?

Движемся мы с Сеней по винтовой лестнице никакие. Хочется сжаться, стать маленьким, приникнуть к мамкиному подолу, как в детстве. Детство: зелено-изумрудные луга, по ним бродят коровы, мычат, щиплют траву. Мир царит и в небе голубом, и всюду под ним. Впрочем, в детстве я коров не видел. С этими милыми животными я познакомился уже в армии – любили они по полигону дефилировать. Смотрят на тебя добрыми, честными глазами, каких среди людей я не замечал, жвачку свою пережевывают – нега и нерушимое спокойствие. А ты, зачуханный солдатик, стоишь с лопатой, тебе надо землю копать, а тебе жарко, солнце палит… Подумалось: коровы – вот настоящие хозяева земли! А мы – разбойники и проходимцы, в смысле пришельцы, марсиане, неведомым ветром занесенные в эти палестины, на головы мирных аборигенов, вот этих самых, щиплющих травку.

Это я описываю сумбур мыслей, медленно колыхавшийся во мне, когда мы никакие поднимались куда-то вверх, затем брели пошатываясь по коридору. Ни коридора я не видел, ни дверей в нем, не помню – стоял ли кто из охраны там. Произошло вытеснение моего испуга, страха и прочего ужаса в эти мелкие мыслишки и летние воспоминания то ли о детстве, то ли о больших армейских маневрах, когда было хорошо.

Наконец нас ввели в залу. Она занимала весь третий этаж, была столь обширной, что в ней не задумываясь можно было проводить матчи по минифутболу, еще хватило бы места для зрителей. На всем этом пространстве полы устланы мягкими коврами; возле северной стены – камин, да такой, что в очаге можно уместить оленя на вертеле. За большими окнами наблюдается балкон, скорее даже не балкон, а терраса, опоясывающая по периметру все здание.

В углах – светильники навроде разноцветных софитов, но с мягким светом. Имеется белый рояль, в другом углу на небольшом подиуме – электроаппаратура с приданными ей гитарами, ударной установкой и клавишными синтезаторами. Над одним из диванов – доспехи и мечи, а над другим – опять-таки гитары с разнообразным количеством струн. Надо думать, хозяин – меломан и разводит цветы, по крайней мере в цветнике, разбитом тут же, под окном – довольно любопытные экземпляры орхидей и еще каких-то незнакомых ярких цветков; это их терпкий аромат я уловил, как только мы вошли.

Стены, потолок и камин облицованы желтым мрамором. Скажете, такого зверя не бывает? Я знаю, да только фактура у этих стен вполне мраморная.

Игорь Мстиславович предложил нам располагаться на диване, что вместе с пуфиками и низкой посадки столами проворные хлопцы в черных костюмах выстраивали в центре залы.

Я сел и перевел дух. Рядом плюхнулся Сеня. Интересно, все-таки, как мягкие блага цивилизации способны действовать на психику – я как-то быстро успокоился. Уже через несколько минут я с любопытством озирался по сторонам, вновь ощутив себя писателем. Я был наблюдателем в центре небывалых событий.

Сеня шумно сопел и тоже озирался, вполне скептически. Я обрадовался за него: человек релаксировал на глазах, в нем снова можно было узнать лауреата государственной премии писателя Татарчука.

Наконец он хмыкнул и ткнул меня локтем:

– Видал – желтый мрамор! Инопланетяне его с Венеры завозят, сволочи. Все здесь инопланетяне. Только мы с тобой – люди! Эй, как там тебя, Мстиславич, где моя мобилка? Вещь дорогая, спутниковая связь. В натуре.

– Видите ли, – вежливо отвечал комконовец, – аппарат временно изъят у вас по соображениям вашей и нашей безопасности. Не надо бы, чтобы вы куда-нибудь отсюда звонили. Но вы не беспокойтесь…

– Видал? – опять ткул меня Сеня. – Нас, людей, боятся.

Тут он изловчился и поймал за рукав чернокостюмника, – тот как раз с хрустом разворачивал над столом накрахмаленную скатерть, – и грозно вопросил:

– Признавайся, ты инопланетянин?

Ушлый Сеня уже смекнул, что нам ничего страшного не грозит. Молодой человек ловко освободил рукав и вновь сосредоточился на скатерти. Сеня тут же о нем позабыл. Он что-то уловил в поведении Игоря Мстиславовича и немедленно сообщил мне:

– А комитетчик-то волнуется. Мелкая рыбешка. Жди серьезных акул, брат. Я же как-то отрешился от происходящего, наверное, даже задремал, потому что стол как-то незаметно оказался сервирован, а от распахнутой балконной двери потянуло холодком. Начинался рассвет, и предрассветный ветер колебал верхушки елей у самых окон.

Передо мной на столе стояла запотевшая бутылка пива. Я глянул на Игоря Мстиславовича – тот ободряюще кивнул. Я с отвращением глотнул разок-другой, но потом пошло как по маслу. От пива меня отпустило по-настоящему, наплыла приятная дремота.

Меня наверное разбудил шум двигателей: где-то внизу у стен особняка гудели двигатели авто. Похоже это собирались гости, которых с таким волнением ждал наш инспектор.

Первым в залу вошел хозяин виллы. Одет он был неуникально, так что его «прикид» описывать смысла нет – типичный набор нуворишей, включая перстень с брильянтом. Мое воображение поразил вид его розовых щечек. Таких пухлых, с нежной, почти детской кожей, аппетитных щечек я, по правде сказать, не видал. Даже не хотелось потрепать по щеке из опасения ей как-то повредить.

Хозяин оказался радушным человеком. Он безразлично кивнул инспектору и, широко разведя руки, приветствовал нас с Сеней:

– Друзья! Наконец-то! Наконец-то мы встретились! Рад, безмерно рад, дорогие мои! Что ж? Как нашли мои пенаты? Удобно ль вам, не стеснили вас тут чем? Дерьмо мой особняк, не так ли? Нуворишество и пижонство! Поверите ли, бросил бы все это к такой-то матери и – матросом на сейнер, в самую путину. А потом с геологической партией бродить по тайге, под звездами, и плевать на комаров и гнус. Да что ж вы не угощаетесь, все закуски – для вас. Выпьем по капушке, познакомимся поближе. Меня вы, надеюсь, знаете. Я – Осинский Митрофан Иосифович. Что, сильно не похож на того мудака, что в телевизоре? Ничего не попишешь – имидж, черт бы его побрал. Вот, – он вытянул руку и растопырил пальцы, – полюбуйтесь, какую гадость таскать приходится.

Но перстней Осинский снимать не стал. Он все время говорил, причем, все такое же сплошь розовое, как его щечки. А Сеня на моих глазах преображался. Сперва, при виде финансового воротилы и крупного промышленника он как-то стушевался, обмяк. А потом, гляжу, плечи расправились, живот подобрался, вальяжность в позе обозначилась, но не наглая, а именно такая, чтобы ощущалось в сениной позе немалое внимание к собеседнику и чуть меньшее к самому себе – без последнего никак, надо же чтобы и собеседник уважал тебя. Сеня ловил буквально каждое слово олигарха. И уже вижу – прикидывает, как бы подкатиться со своими проблемами. Я знаю, что у него на уме. Тираж у него на уме и выгодный контракт. А больше – ничего существенного.

А я гляжу на Осинского и думаю – молодец ты все-таки, Викула-старина, молодец. Раскусил быстро, чьи уши торчат из-за вывески комкона. И так меня с похмелюги этот воротила расположил к себе, что я возьми да и брякни:

– А я еще в ресторане понял, что это вы – спонсор комитета по контактам.

Олигарх широко заулыбался, заметил в ответ:

– Я рад, Викула Селянинович, я почему-то так и думал, что вы вельми сильны именно в психологических аспектах. Внимательно слежу за вашим творчеством. Жаль, что давненько не было ничего нового.

Внезапно прорвало Сеню:

– И ничего удивительного, Митрофан Йесич. Нового у нас – тьма, прорва всего нового. Да вот, скоты, не издают. Издательская политика у них, понимешь, меняется. Вот взяли бы вы, Митрофан Йесич, да всех их – в Сибирь…

Тут уж я ткнул Сеню локтем.

– Положим, вам, Семен Валентинович, грех обижаться. Уж кого издают, так издают, – шутливо упрекнул Осинский.

– Мало, – с обидой обронил Сеня.

Да, развезло коллегу.

И тут в дверях появляется до боли знакомое лицо, лицо генерального директора издательства «Большой Юго-Восток». Юрий Долгоруков-Самошацкий.

– Ба! – кричит. – Писатели! Не чаял, не ждал увидеть. Митрофан Иосифович, мое почтение. Уже гудим?

Бляха муха! И этот тоже спонсор? Ну-ка, что дальше-то будет? Вот уж воистину ночь испытаний и утро чудес.

Долгоруков-Самошацкий не мешкая ухватил со стола пару ложечек икорки паюсной, положил ее добрым слоем на изумительного вкуса домашние блины, приготовляемые на дрожжевом тесте из гречневой муки, добавил туда же несколько раковых нежных шеек, посыпал кинзой и базиликом, проложил кусочком сыра «сулгуни», свернул все это конвертиком и ласковым движением налил себе фужер водки.

– Ребята, ничего, что я сам? Ваше здоровье, – и закусил выпитое блинным ассорти. Медленно, со знанием дела прожевал и попросил Осинского:

– Сыграй-ка, брат Митя, что-нибудь наше.

Осинский без лишних слов снял со стены двенадцатиструнку и принялся подтягивать колки и перебирать струны, взгляд его затуманился. Он смотрел куда-то за окно, наверное, погружался в бардовскую нирвану.

И полилась песня. Теплая, нашенская, чувственным, несколько ломаным тенором – но в устах кого? Осинского! Песня про сырую тяжесть сапога, росу на карабине; «кругом тайга, одна тайга и мы посередине»…

Долгоруков-Самошацкий подхватил фальшивым баском, но тоже с чувством, со слезою.

– Друзья, давайте, вскрывайте шипучку, – бросил он нам по ходу проигрыша.

Сеня с готовностью занялся шампанским – руки у него тряслись, но ничего не попишешь, очень уж ему хотелось выглядеть своим парнем. Ядреная двухсотдолларовая струя ударила из бутылки и плюхнула на стол, Сеня поспешно привстал и разлил по фужерам из ополовиненной емкости.

Я имел удовольствие видеть, как олигарх Осинский, у которого в ухватистых руках «полцарства расейского», с удовольствием смаковал напиток, радовался как ребенок терпкому кислому вкусу и приговаривал при этом:

– Вот, сволочи, какой-то квас делают, а не шампанское. Вот у нас шампанское – так это шампанское. «Абрау-Дюрсо», «Новосветский сердолик», а, братцы? «Артемовское игристое» в солевых копях выдерживают – уникальный аромат!

– Митя, а когда собираешься с Западом разделываться? Что-то наглеют не по дням, а по часам. Какие-то они неотчетливые. Может, им финансовый крах устроишь, для начала? – завел неизбежный разговор о политике крупный издатель.

– Успеется, куда они от нас денутся, – меланхолично заметил Осинский и снова взялся за гитару. Песня была про «надежды маленький оркестрик».

Я пересилил себя и занялся таки закусками. Описание оных отняло бы слишком много времени, а между тем ситуация и без того ясна – это вам не ресторан «Пиккадили». Я жевал и совершенно определенно, можно сказать, вкусовыми пупырышками понимал, что все эти круто заряженные посетители ресторанов – сплошь лохи, мелкие обыватели да и только.

Естественно, увлекшись, я пропустил появление третьего спонсора. А когда увидел, – он присаживался напротив, – мне стало не по себе. Батюшки, да это же Витольд Шмаков, человек с глазами одновременно убийцы и вечного двоечника, что изо всех сил старается перейти в следующий класс. Впрочем, сейчас он выглядел совершенно иначе: благожелательность и интерес читались на его лице. А между тем этот человек из ниоткуда, из глухой провинциальной деревни сумел за пять лет подмять под себя всю цветную металлургию N-ской губернии. Это он перестрелял всех местных «воров в законе», пасшихся на этой изобильной делянке, нагнал страху и купил оптом и в розницу милицию, прокуратуру и народный суд, и стал недосягаем, как демиург местного значения.

Он как раз вклинился в диалог Сени с Юрием Долгоруковым-Самошацким. Они оба, на два голоса костили на чем свет стоит российские порядки. Все это стало мне сильно напоминать атмосферу шестидесятницкой кухни – те же безаппеляционные приговоры и блеск шашек. Хорошо быть великим в своей компании, особенно, когда не надо отвечать за свои слова, – тут тебе и радикальные планы спасения, и безупречные, никогда не сбывающиеся, футурологические прогнозы.

Но я отвлекся. Шмаков послушал сей задушевный треп и, разлив по стопочкам, произнес тост:

– За Великое Кольцо цивилизаций!

Я сразу не понял, что он имел в виду. И без того это «безумное чаепитие» вызывало во мне все нарастающее смятение. Как же так, думал я, ведь так не бывает, не может быть – Осинский, Шмаков вот так запросто, как школьники распевают романтические песни, пускают слезу. Какие, к черту, из них романтики? Издатель, который меня лишь раз удостоил высочайшей аудиенции, осчастливил пятью минутами, в течении которых еле слышно бубнил себе под нос, так, что приходилось ловить каждое слово – здесь совершенно свой парень, никак не заподозришь в нем сноба и холодного дельца. Про тех двух душегубов я вообще молчу. Но как же Сеня ничего не чует, с его-то чутьем? А впрочем, я понимаю – атмосфера затягивает, доверительная близость к сильным мира сего. Это почище денатурата натощак!

Не помню, когда меня шибануло – инопланетяне! Наверное, когда Сеня пошутил насчет желтого мрамора, мол, в каком руднике такой добывают – венерианском или на Церере? А Шмаков нимало не смущаясь ответил:

– Это не мрамор, Сеня. Это – янтарин. Тот самый.

Я глянул и чуть не охнул. Как я раньше не заметил? Стены испускают матовый блеск, исходящий словно из самой толщи густо-янтарного полупрозрачного минерала.

Сеня пошутил что-то насчет комиссии по контактам, не помню что именно. Я еще глянул на Игоря Мстиславовича, собственно, я его на этом банкете рассмотрел в первый раз. Он тихонько сидел в дальнем углу стола, на неудобном пуфике и методично поглощал закуски. Водки и прочего он не пил. Ни на кого не смотрел, смотрел исключительно себе в тарелку.

– А насчет контактов – это вот к нашему инспектору, – посоветовал Осинский.

Игорь Мстиславович поднял голову, отер салфеточкой губы – пришел его час.

– Если мне будет позволено, я несколько проясню ситуацию для господ писателей…

– Проще, проще надо быть, Игорек, – прорвалось что-то знакомое в интонации Шмакова. Нет, все-таки не прорвалось – вполне дружеский тон интеллигентного, но знающего себе цену человека.

Все же подмена типажей меня пугала. Я жаждал видеть в Шмакове бандита, того Шмакова, что мелькал в скандальных телерепортажах, а действительность мне подсовывала чуть ли не диссидента-правозащитника-шестидесятника. Но с другой стороны, положа руку на сердце, бандитской ипостаси я боялся. Я заглядывал в его глаза, пытаясь разглядеть в них волчьи искорки – тщетно.

– Итак, – приступил к делу инспектор комкона, – биомуляжи и биофантомы. Вот два феномена, с которыми нам постоянно приходится иметь дело. Почему-то инопланетяне избегают иметь с нами прямые контакты. Что такое биомуляж? Это, в собственном смысле, биологический объект, например, человек. Но при этом вовсе не человек. Видите ли, белки белкам – очень даже рознь. На молекулярном уровне – обычная картина. Но на субатомном – никаких вам электронов, никаких нейтрино, кварков и прочих известных науке частиц. Мы это называем «доквантовое желе». Совсем другое дело – биофантомы. Их от людей отличить нельзя, если бы не странная активность их мозга – нет альфа-ритмов, зато есть постоянные и мощные тета-ритмы, знаете, что бывают у человека в период глубокого транса, навроде медитации йогов и тибетских монахов.

– И это тоже – доквантовое желе? – спросил я.

– Нет. Обычные структуры. Здесь разница лишь в системном смысле. Кирпичики те же, что и у нас. В ресторане мы исследовали вас на предмет биофантомности. То, что вы не биомуляжи, я выяснил еще у вас на квартире. Когда я впервые вас увидел, решил, что вы типичные биомуляжи.

– Однако, что за чушь? – возмутился Сеня. – С чего это ты так решил?

– Если вы припоминаете, я вам тогда еще говорил, что к нам обращаются главным образом умалишенные, люди не вполне психически здоровые. Но если уж психическое здоровье налицо, – а вы выглядели нормально, умалишенные такими самодовольными не бывают, – то верно перед тобой биомуляж, реже – биофантом. Мы к этому уже привыкли…

– Извините, но откуда здесь, на Земле биофантомы и эти… биомуляжи?

– Наверное, из космоса, больше неоткуда. Только они о том, откуда они, молчат. Запрограммированы быть людьми. Утверждают, что вокруг сплошь братья по разуму, а как установить с ними контакт – не сообщают. И вообще несут такую чепуху, что и передать невозможно. Иногда запугивают. Вы тоже каким-то ультиматумом пугали. Само собою я должен был установить истину. Доквантовое желе, как оказалось, совершенно проницаемо излучению лазера в довольно широкой полосе видимого спектра. Поэтому у меня с собой всегда вот эта штука, – Игорь Мстиславович извлек из кармана лазерную указку, какую обычно используют на всяческих лекциях и конференциях. – Но вас лазер не просвечивал. Оставалась проверка на фантомность, а в случае отрицательного результата – на гипноз.

– Гипнотизеры, мать вашу, – незло высказался Сеня.

– Что поделаешь, старик, – дружески обронил Шмаков. – Ты вот послушай дальше, какие дела творятся под Луной.

– Кхм-хм. Продолжаю. По ходу проверки оказалось, что вашей рукой, Викула Селянинович, двигаете вы сами, без посторонних воздействий. А что это значит? А то это значит, что или вы сам – инопланетянин, что конечно было бы слишком просто, или вы – существо-посредник…

– Что-что-о? В каком это смысле – существо? – перебил Сеня.

– Э-э, человек, разумеется, человек, но уже подготовленный пришельцами к контакту. Именно это я имел в виду, когда сообщил вам, что вы еще более ценный подарок для нас, чем нам казалось раньше.

Теперь возмутиться захотелось и мне. Быть специально кем-то подготовленным карасем – увольте.

– Постойте, но зачем им кого-то специально готовить, когда есть эти ваши биомуляжи? Для чего-то же их ваши пришельцы засылают?

– Предположительно в качестве зондов, сборщиков информации. И потом – не все ли равно зачем? Они есть, действуют, но для нас абсолютно бесполезны.

– А тогда, как вы объясните, что сами имели контакт с цивилизацией Дефективных?

– Я же и говорю – так вас подготовили, что рядом с вами практически любой человек может контактировать. Понимаете, насколько это важно?

– Ага, значит это был все же контакт? – возрадовался Сеня и стал бросать беспокойные взгляды на спонсоров.

Те, между тем, сгруппировались между собой и беседовали о чем-то отвлеченном. Но они уловили взгляды Сени и отреагировали должным образом. Осинский разлил всем по фужерам и провозгласил:

– Поздравляю вас, Игорь Мстиславович, поздравляю. Давно бы так. За вас, господа!

– Ну вот, теперь вы, братцы, знаете все, почти столько же, сколько и мы, – вступил Шмаков. – И позвольте уж мне вас спросить – согласны ли вы, милостивые государи, вступить в Содружество Кольца?

– Это какого Кольца – это по Толкиену? – не совсем сориентировался Сеня.

– Э нет, старик. Не по Толкиену. По Ефремову, Ивану Антоновичу.

Я поперхнулся шампанским, оно шибануло мне в ноздри и потекло по рубашке.

– Ребята, – жалким голосом пролепетал я, – но ведь у Ивана Антоновича это происходит в далеком будущем, когда человечество слилось в одну семью…

– Где та семья, а где мы! Космос вот он, уже ждет нас. И что нам отвечать на его приглашение к братству? Подождите, ребята, пускай пройдет пара-тройка тысячелетий, мы сольемся, и вот тогда… А мы вот, здоровые и ко всему готовые.

– Но как же ультиматум? Я приглашения что-то не уловил, – вспомнил я о требованиях Дефективных. – Как-то они с нами уничижительно.

– Я в курсе, – сказал Осинский. – По поводу ультиматума примем меры. Наверное, с этой цивилизацией нам не по пути. Они ведь сами сказали, что отщепенцы и всех ненавидят.

– Не понимаю, – произнес я и не нашел, что к этому добавить.

– Это не важно. Подумай, старик, вообрази – Великое Кольцо цивилизаций!

– И для этого надо убивать людей?

Признаюсь, эту фразу я произнес чисто машинально, наверное, алкоголь и пережитые потрясения начисто снивелировали инстинкт самосохранения – такое бывает. Вопреки моим опасениям и на этот раз в глазах Шмакова не вспыхнули волчьи искры. Он улыбнулся:

– Позвольте, да кого же это я убивал? Вы были знакомы с Паяльником, то есть, с Евгением Петровичем Паяловым? Или с Колымой? С Титычем? С Васей Пестицидом? Или вот, например, с главным налоговым инспектором N-ской губернии Фомой Львовичем Светозаровым? А мне пришлось. Кому из них, скажите, нужно Великое Кольцо? Кому вообще, из шести миллиардов, нужно Великое Кольцо? Оно нужно нам – ему, мне, таким как мы. Вы посмотрите на это дело с космических позиций. Будущее людей где? Там. А нынешним обитателям Земли что надобно? Угодить своим чреву и чреслам. Понимаете? Но это ноль для космоса, круглый ноль! Подгрести под себя миллиарды и сидеть на них собакой, псом цепным? Позвольте, но так не пойдет.