Вероника Тутенко
Женщины и звезды
СНЕГУРОЧКА
1.
– Вам одну?
– Да, – засмеялась Оля, выхватывая, как сорока, взглядом, одну за другой разложенные на прилавке перед супермаркетом новогодние мелочи – брелоки- зайцы и такие же коты, ёлочные игрушки и много-много всего ненужного, без чего Новый год совершенно немыслим.
Продавщица, упакованная в тёплое, бесформенное с деловитым выражением лица, неприметного, как вывеска НЕ ДО КРАСОТЫ, неожиданно смутилась.
– А вдруг у вас подружка тоже Снегурочка?
Продавец нет, не то, чтобы застыдилась, скорее, ей стало несколько неловко: все-таки накануне Нового года принято быть добрее и щедрее, а не предлагать покупателям две совершенно одинаковые снегурские шапки.
Подружки-Снегурочки у Оли не было.
К слову, на самом деле её звали не Оля, а как раз наоборот – вычурно, претенциозно даже, но поскольку сама история похожа, скорее, на новогоднюю сказку, чем на реальный случай, то пусть героиню зовут привычно и празднично – Оля.
– А у Вас только такого цвета? – мысленно Оля примерила на себя голубую и синюю. Голубая будет лучше. Голубоглазым блондинкам вообще идет, а белокожую Олечку и без голубой шапки со свисающим сзади, как заячий хвост, помпоном по делу и без дела сравнивали с внучкой сказочного деда.
– А какого Вы хотите?
– Красного.
–Зачем Вам красный? – замахала руками продавщица. Красного колпака у неё, конечно же, не было.– Снегурочка должна быть в голубом. Вон посмотрите за соседним прилавком Снегурочка в таком же…
Оля заглянула за нейлоновую перегородку, но за соседним прилавком никого не было.
– Валя! – позвала продавщица без особых примет.
Откуда-то со стороны переходного моста радостная, как восклицательный знак, возникла миниатюрная, хотя и тоже упакованная, продавщица в красивом голубом колпаке.
– Что? – спросила она.
– Ничего. В рекламных целях позвала тебя.
– Красиво, – одобрила Оля, попросила завернуть колпак, поздравила обеих продавщиц с наступающим, села в маршрутку и поехала домой.
Колпак шел Оле необыкновенно. «И теплый, наверное», – приняла его за модную шапку Оленькина мама.
Но теплый было даже лишнее. В голубой шапке Оля собиралась быть Снегурочкой на музыкально- поэтическом вечере одного волонтерского проекта, который тоже имеет отношение к Новому году, но история не об этом.
Вообще-то увлечение Оли авторской песней никак не связано с её гуманной и красивой профессией. «Вы, наверное, с детьми работаете?» – предвкушали удивленный взгляд и «Как вы догадались?» новые знакомые обаятельной исполнительницы с несильным, но очень приятным, как будто созданном для того, чтобы петь детям, голосом. Не тут-то было.
– Нет, я эколог, – разочаровывала Оля.
Вдобавок, она работала в международной природоохранной организации. Серьезная, в общем, дама. Но на сцене, конечно, совершенно другая.
Впервые за последние пять лет Новый год Оля решила встретить дома. И за эти же пять лет она отвыкла считать Новый год праздником. Он настигал её то в дороге, то врасплох в незнакомом городе, но одно дело, когда праздничным фонтаном бьет беззаботность и хочется совершать безумства. Но фонтаны * фейерверки * били рядом, а Оля почему-то оказывалась между ними, как будто, если продолжать сравнения эмоций с водой, её затягивало в какой-то водоворот. Это было даже немного приятно. Что-то в этом было – привкус меланхолии приторного коктейля-калейдоскопа, всех этих брызг, всего этого сверкания-мерцания, от которого остаётся только пшшшик и усталость. И похмелье
Праздничный стол поблёскивал уже хрусталем, будто приближая часы праздника, хотя ещё даже не стемнело.
Успели прийти и парочка поздравительных sms-ок в стихах. И раздался звонок.
– Поздравляю, милая… – звонила Татьяна Валерьевна. Наспех пожелала здоровья-счастья-успехов-любви-и-всего-чего-ты-заслуживаешь и перешла к главному. – Приезжай, милая, встречать Новый год. Я совсем одна.
Татьяна Валерьевна заплакала.
– А как же Алик?
Алик – сын Татьяны Валерьевны, довольно уже зрелый мужчина в очках и бородкой, которому на редкость не шло детсковатое «Алик».
– Алик дежурит, – продолжала плакать Татьяна Валерьевна.
Слезы были настоящие, хотя Татьяна Валерьевна, в прошлом актриса, умела искусно вызывать и поддельные, но Олечка уже приноровилась их различать.
За это Татьяна Валерьевна любила её и восхищалась ею ещё больше.
С тех пор как они познакомились на одном капустнике, Оля часто бывало у неё в гостях. В доме Татьяны Валерьевны всегда было много творческих людей. Примечательным контральто обладал и Алик, но пел он редко и только когда выпьет, а пил он тоже редко. Актером был и покойный муж Татьяны Валерьевны. Несколько лет играл в ТЮЗе и внук Валик. Но, конечно, в семье не без урода и, конечно, уродом была невестка.
– Бедный Алик, бедный Алик, – театрально хваталась за голову по поводу и без Татьяна Валерьевна, даже при Валике. – Сломала мальчику жизнь.
Алик не спорил. Спорить с Татьяной Валерьевной дело вообще неблагодарное в первую очередь потому, что (в этом никто не сомневался) она любила сына, с детства надежно опутав его паутиной заботы.
Как прочна эта сеть, Оленька уже успела ощутить на себе. Татьяна Валерьевна пристрастно расспрашивала Оленьку о всех её воздыхателях и каждому выносила вердикт «не достоин». Тех, кого любила Татьяна Валерьевна, был недостоин никто.
Алик уже полгода жил с мамой. Вернее, так: то с женой и сыном, то с мамой, но чаще с мамой. Татьяну Валерьевну он даже называл не мама. Ласковей – мамусик. И, конечно, если бы не дежурство в Новогоднюю ночь, одна она бы Новый год не встречала. Но Алик – медбрат в отделении реанимации, а жизнь незнакомых людей все-таки не менее важна, чем настроение мамусика в праздничную ночь.
– В первый раз буду встречать Новый год одна…
Оле было искренне жаль Татьяну Валерьевну, но как пожилая женщина не убеждала, что родители вдвоем и единое целое, и значит, Олечка нужна им не так, как ей, она твердо сказала, что останется дома.
– В конце-концов, новогодняя ночь такая же, как и все остальные в году, – уже мягче сказала Оленька. – Я вообще этих отмечаний не понимаю. Выпьем по бокалу шампанского и спать.
Чтобы развеселить Татьяну Валерьевну Оля добавила, что бессонные ночи вообще плохо сказываются на коже, а красоту надо беречь. С этим бывшая актриса согласилась, хотя актрис бывших не бывает. А то, что уже не играет в театре ролей ни главных, ни даже второстепенных, так вся жизнь – театр. И никогда не знаешь, каким будет следующий акт…
Не предполагала и Оля, что через пару часов будет отчаянно спорить с мамой.
Ссора началась, как это чаще всего и бывает, из-за ерунды.
Оля примеряла перед зеркалом новое платье. Маме оно не понравилось.
«Что это за платье? Сразу видно, шила его не Лана. Платье должно подчёркивать фигуру, а не портить её».
Платье, действительно шила не Лана, давняя знакомая Олечки, и сидело платье неважно. Это было и обидно. И ткань, и цвет, глубокий, темно-синий, оттенявший глаза, заслуживали лучшего.
«Лана ушла в секту», – напомнила Оля маме.
– А жаль. Я хотела сшить у неё зелёное. Так, как Лана, больше никто не сошьет.
– А мне нравится! – лгала из вредности Оля. – Ты просто не понимаешь в моде!
– Нравится так нравится. Дома всё равно, в чём встречать, – стояла на своем и мама.
Но встречать Новый год дома Оле уже не хотелось.
– Поеду туда, где понравится и моё платье, и я сама…
Оля набрала номер такси.
Ещё через десять минут она уже ехала к Татьяне Валерьевне.
– Еду к вам, – позвонила сразу, как села в машину.
– Правда? – снова чуть не расплакалась Татьяна Валерьевна, на этот раз уже от радости.
2.
– Снегурочка! – умильно сложила ладони перед грудью Татьяна Валерьевна, открыв дверь.
На кухне было подозрительно тихо: ничего не шипело и не скворчало.
– Думаю, зачем готовить, если все равно одна встречать буду… – вздохнула Татьяна Валерьевна и умильно обласкала гостью взглядом, проворчала, молодо поблескивая глазами из-под густой каштановой чёлки. – Сними колпачок, жарко в квартире…
Совет был вполне резонен, и Оля положила Снегурочкин атрибут на трюмо в коридоре.
– Только вот студня наделала, – вернулась к кулинарной теме хозяйка. – Ты студень любишь?
– Я все люблю…
– Тогда давай, переноси все это на стол в зал, – показала Татьяна Валерьевна взглядом на салаты и формочки со студнем. – Не на кухне же нам встречать Новый год.
В зале не было ёлки. Только в поллитровой баночке торчала коротенькая веточка сосны и в углу в высокой керамической вазе углу безнадежно усохли три розы. В той же вазе стояли пара искусственных веточек, похожих на хвойные.
Цветы некогда были алыми, и в новогоднюю ночь мумии роз показались Олечке кощунством, ведь смена лет – пора обновления, и она решительно выдернула розы из сосуда и отнесла в мусорное ведро.
– Нет, подожди, – спохватилась Татьяна Валерьевна, сначала мы накроем стол праздничной скатертью.
И достала старинную, «с павлинами».
Оля сполоснула вазу из-под роз.
– А ёлочные игрушки у вас есть?
– А как же! Открой во-он тот ящичек внизу.
В шкафу ждала праздничного часа простая картонная коробка, забитая новогодними шарами, дождиком и какой-то мишурой. Мишура никуда не годилась, а дождик, но не нитями, а похожий на ёлку и даже зелёный, как и был на искусственных веточках, оставшихся от роз. Но веточек было две. Не дело. Оля присоседила к ним тот самый куцый ошмёток сосны, который ни на что не годился, потому что в комнате не было ничего более подходящего. Но вышло очень даже ничего. Нашелся даже символ года – белый кот-свеча – под ёлку.
Чудо как хороши были и шары на ёлку. Не шары даже, а шарики. Маленькие, разноцветные, похожие на атласные – то, что нужно. И нашелся ещё большой и легкий фонарик из фольги, но когда Оленька его подвешивала, предновогоднюю тишину, в которой вот-вот должно было родиться чудо, пронзил дверной звонок.
– Неужели Алик!
Посуда на кухне радостно звякнула «Алик!», Оленька метнулась к дверям, но со стороны кухни уже шла, опираясь на палку, Татьяна Валерьевна, и гостья, сцапав, как добычу, колпак и одевая его на ходу, отпрыгнула обратно к ёлке как ни в чем не бывало привязывать упавший фонарик.
Алик, конечно же, оторопел.
– К тебе в детстве никогда не приходила Снегурочка? – угадала Оля.
– Ко мне даже Дед Мороз никогда не приходил. А тут прихожу домой, и ничего понять не могу, взметнулся в воздухе колпак, захожу в зал, а ёлку наряжает ТАКАЯ Снегурочка! Не даром мне снилось… Новый год, я, мамусик и Снегурочка, но вот так вижу Снегурочка, а кто – лица разобрать не могу… Проснулся, думаю, как же так, Новый год ведь на работе должен был встречать…
– Да, Алик, кто же тебя подменил? – стоя в дверях, Татьяна Валерьевна, умиротворенно улыбаясь, смотрела на новогоднюю идиллию.
– Лариса.
– А ей что не хотелось встречать Новый год дома? – удивилась Оля.
– Ей не с кем. Говорит: «Лучше в другой день, когда мне куда-нибудь надо будет, подменишь меня, а на Новый год иди с семьей отмечай».
Мобильный Алика требовательно зазвонил, и, сделав указательным пальцем знак, обозначающий «Тсс», мужчина скрылся на кухне, закрыв за собой дверь.
– Наташа наша звонит, – ревнивым шепотом прокомментировала Татьяна Валерьевна. – Звала её со мной встречать, да разве она пойдет? С сыном вдвоем встречают.
Стрелки часов неумолимо приближали час отсчета новых надежд и ожиданий, и не важно, сколько их перекочевало из старого нового года…
– Проводим старый новый год, – вздохнула Татьяна Валерьевна. Шампанское торжественно и победно зашипело в руках Алика.
Мобильный Оли на столе то и дело подпрыгивал от звонков и SMS. Звонили с работы, друзья, просто знакомые.
«Говорят, с кем встретишь Новый год, с тем и проведешь», – ревниво косился Алик на старенький Sony Ericsson. Оля позвонила маме. Родители с расстройства ушли к соседям.
– За то, чтобы все обиды остались в старом году, – провозгласила Татьяна Валерьевна.
Новый год, как кошка, настиг сидящих за столом одним прыжком.
Кошачий. Год Белого Кота. Или Белого Кролика.
– А я всегда мечтала о белом коте, но приносила в дом черных, – укоризненно уже немного пьяный взгляд Оли облюбовал воскового белого кота с ёлкой в лапах на столе.
Куранты били радостно, да они и не умеют по-другому, не зависимо от того, больше невзгод или счастья принесет наступающий год.
Кролик сменил Тигра незаметно, как полная бутылка шампанского пустую на новогоднем столе, но вторую пили уже без Татьяны Валерьевны.
– Тяжело уже сидеть допоздна, – довольно проворчала она. – Возраст.
А Оля сказала, что, пожалуй, поедет домой, хотя новогоднюю ночь встречает кто где и с кем хочет, но не с женатым же мужчиной в самом деле, тем более, маменька ушла спать.
Но Алик предложил:
– Пойдем лучше гулять.
Весело, непринужденно, как если бы мальчик предложил то же самое подруге-однокласснице, в которую ещё не влюблён.
На улице Алик признался Оле в любви. Собственно говоря, она знала, что он её любит и любит уже больше года, но само слово «люблю» он произнёс только в новогоднюю ночь.
Неловко перевел разговор с «почему-то все сегодня трезвые».
– Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном.
– О чем?
– Например, о любви…
Возле ёлки перед Домом культуры, действительно, было не-по-новогоднему мирно и пристойно. Никто не только не ругался (не говоря уже о драках), но даже танцевали празднующие как-то неохотно, только толпились, как тюлени, у входа в ДК, где жителей микрорайона пытались расшевелить Дед Мороз с … почему-то Бабкой Ёжкой.
Снегурочки на условной сцене не было.
– Какие-то все грустные и трезвые, неодобрительно сканировал Алик взглядом из-под очков народное гуляние.
Но зазвучал старый хит про морячку, и сразу несколько группок пришли в движение. А один паренек, стоявший спиной к Алику и Оле, даже принялся выбивать по-морскому дробь.
– Смотри, как пляшет, кривоногий! – засмеялся Алик.
Но потом начались конкурсы, а участвовать в них никто не хотел.
– Пойдем к другой елке, – предложила Оля.
Других ёлок в микрорайоне было две. Одну, в лёгкой паутинке огоньков, прохожие обходили стороной, а у другой двух девушек фотографировал дед Мороз в колпаке набекрень.
И Алик с Олей отправились просто бродить по улицам.
– Как-то странно у меня получается, когда люблю я, то с обратной стороны, – Алик развел руками. – Не то что никак, а вообще никак. А когда любят меня… то любовь эта как камень на шее…
Оля поняла, Алик говорит о жене. И побоялась, что он продолжит эту тему. О супруге Алик говорил обычно нейтрально-доброжелательно, и это вызывало у Оли уважение. Тем более, что от Татьяны Валерьевны она слышала не раз, что Алик не любит жену.
– Ты женат, Алик, – напомнила Оля, но это не остановило поток признаний.
Почему-то главным доводом Оли стало «ты женат», а не «я не люблю тебя».
– Сегодня женат, а завтра разженат, – воскликнул Алик с сумасшедшинкой в глазах, по которой легко диагностировать готовность к безрассудным и даже безумным поступкам.
– Но я люблю другого мужчину, – осторожно обошла Оля «я не люблю тебя».
Алик был единственным её знакомым мужского пола, который знал о Мужчине её Мечты.
– Нет, надо просто войти в ту же реку… И плыть…
– Но я не могу войти в твою реку.
Дома пили мускатное вино. Много вина.
Уходить уже не хотелось.
Пили и тихо разговаривали, хотя все равно Татьяна Валерьевна слышит плохо, а тем более, если спит.
– Я уже говорил с сыном, – нёс Алик, что у трезвого на уме.
– О чём?
– Как о чём? О разводе, – удивился Алик.
– О разводе?
Но ещё больше Оля удивилась тому, что всегда такой сдержанный Алик положил ей руку на колено и, явно, не собирался этим ограничиваться.
«Извини, что я так назойливо ухаживаю за тобой», – неловко бормотал Алик.
– Это не ухаживание.
– Это акт насилия, – нашел адекватное название и Алик.
– Я позову Татьяну Валерьевну.
–Зови, кого хочешь, – не собирался сдавать отвоеванных позиций Алик. – Милицию, МЧС, Татьяну Валерьевну. Она ещё поможет… МЧС вызвать.
Алик решительно сбросил с себя очки, а затем и всю остальное.
«Сколько можно о тебе мечтать!» – провозгласил он почему-то победно, сдирая с Оли ажурные трусы, по-зимнему закрытые, потому что демонстрировать, а тем более снимать их в новогоднюю ночь не предполагалось.
Платье Оля сняла сама, потому что проще было уступить.
– Какая красота, – обомлел Алик перед упругой пышной грудью Оли. – Я так её и представлял.
И резко опрокинул Олю на диван, так что помпон крольчонком прыгнул Оле на лицо.
– Колпак! – расхохоталась Оля громко, истерично, так, что даже в соседней комнате заворочалась, закашлялась Татьяна Валерьевна. – Ты мечтал когда-нибудь переспать со Снегурочкой?
Смешинки-сумасшедшинки проникли и в пьяное сознание Алика. Они смеялись, обнявшись, до слез, до боли лицевых мышц, пока в комнату не вернулась реальность. А реальность была такова, что орудие несостоявшегося насильника висело, как снегурочкин колпак.
Оля сняла головной убор и надела платье.
– Я застрелюсь, – пригрозил Алик, хотя стрелять, конечно, не умел. – Нельзя было столько пить и столько смеяться.
– К лучшему, – нервно набрала Оля единственный номер, который знала наизусть, потому что из одинаковых цифр, «с Новом годом!» поздравила девушку-диспетчера такси, прежде, чем назвать адрес.
Точно в компенсацию за холод первой январской ночи рассвет перепушил все вокруг в снег и прах.
Растерянный и все же счастливый Алик посадил Олю в такси.
– Мамусик расстроится, что ты так рано уехала…
Оля почувствовала себя виноватой, и стало вдруг жалко Алика.
– Она очень любит тебя…
3.
…Оля проснулась от неприятного ощущения. Снилось что-то странное. Какое-то длинное черное платье и этот колпак. Да, колпак. С утра она зачем-то водрузила его на большую игрушечную лису – давний подарок поклонника, о котором Оля вспоминала очень редко и только по случаю. Он говорил, что жизни без неё не представляет, а она любила другого, женатого, а любовь мальчишки, причем, на год моложе её, висела камнем на шее. А войти в реку с камнем на шее и плыть было невозможно.
– Невозможно, – сами прошептали губы.
Лиса жалостливо смотрела со шкафа и усмехалась, высунув алый язычок. За этот взгляд и язычок Оля не смогла вышвырнуть, отдать, вернуть лису с остальными подарками безответно влюбленного.
– Почему так бывает? Почему так бывает? – билась в голове одна-единственная мысль, как усталая птица в клетке «а вдруг да откроют?» Так бывает. Как птица…Прошлым летом к ним в природоохранный центр залетел белый попугай. А до этого голубь. А ещё до этого кто-то нашел и принес к ним ёжика. Животные как будто чувствовали, что здесь о них позаботятся.
«Год зайца, а колпак на лисе», – суеверно встрепенулось что-то в душе, и вспомнился сон: Оля ушла в монастырь или кого-то искала там, или пряталась от кого-то… Да, от него… даже мысленно Оля не хотела называть его имя, а хотела, наоборот, забыть, забыть, забыть… Но чем больше она хотела забыть, тем глубже тот, чьего имени она не хотела называть даже мысленно, врезался в память, в чувства, в ощущения… Он был всё время в ней, как мягкая игрушка-талисман, этакий пушистый зайчонок, делал то, что она хотела, называл её ласковыми именами… Она постоянно слышала его голос… и там, в монастыре, он звал её … но в келью или обратно? Скорее, в келью, ведь на Оле уже была ряса. Значит, она – монахиня. Ряса, свисавшая спереди до пола, сзади неожиданно обрывалась коротенькой юбчонкой, которой ещё более легкомысленный вид придавали высоченные серебряные «шпильки», но туфли тоже можно было видеть только сзади.