Вероника Мелан
Уровень. Война
Ряд домов прервался небольшой свободной от машин улочкой – Ани процокала по ней на каблуках легко и бездумно. Справа вновь поплыли похожие друг на друга, как близнецы, дома. Еще два квартала и магазин. Глаза выхватывали прикрепленные у дверей номера квартир – десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Интересно, а нечетные номера идут по обратной стороне? Всякий раз задаваясь одним и тем же вопросом, Ани каждый раз ленилась проверить – не пошла и в этот раз; переступила через трещину на асфальте, услышала, как по пластиковому пакету проскребла длинная ветка куста, будто потрогала – что там внутри? – задумалась о чем-то несущественном и в этот момент почувствовала, что начинает проваливаться.
Проваливаться – странно сказано. Стабильный мир вокруг покачнулся, вздрогнул, но тут же выпрямился, а вот мгновенно просевшая в коленях Ани, начала падать. Почему? С чего? Запнулась? Плохо себя почувствовала? Мысль о крике даже не пришла ей в голову – вокруг ни души, а горло перехватило тисками. Вокруг лето, вечер, неподвижные позолоченные закатными лучами шапки кустов, а ее лицо неумолимо, словно локомотив, приближается к асфальту. Ближе, ближе, ближе… Она, наверное, раскроит лоб, а через минуту у ее тела соберется толпа – будут охать, такая молодая! Такая хорошенькая, а… Неуклюжая дура-растяпа…
Додумать Ани не успела. Перед самым столкновением с землей зажмурилась, выставила вперед ладони, приготовилась к боли – к страшному ее количеству, – но боль так и не пришла.
Она пришла позже.
Пришла и погрузила в себя следующие за этим шестьдесят четыре дня – от точки входа и до точки выхода.
Так и не раскрывая глаз, Ани интуитивным образом ощутила, что привычный мир исчез.
В другой жизни.
Вокруг грохотало так, что, казалось, рвались барабанные перепонки.
Сверху сыпалось, в кожу ладоней впились края острых раскрошенных камней, а ноздри и горло заткнул непривычно горький и плотный, словно комок пережженной ваты, запах дыма. Глаза не видели ничего, кроме серого неба и раскинувшейся до самого горизонта голой, безжизненной равнины. Справа автоматная очередь – слишком близкая и рвущая, с каждым выталкиваемым из ствола патроном, душу наизнанку, позади низкая обрушенная стена. И чей-то хрип:
– Суки! Не выйдет меня взять, суки!
Автомат гавкал отрывисто и зло, на износ.
Ани повернула голову и увидела, что рядом, то высовываясь из-за насыпи, то прячась за нее же, пережидая, пока на полукруглый шлем осядет очередная порция пыли, сидит одетый в военную форму человек. Злой, с перекошенным лицом и лихорадочно блестящими глазами, мужчина. Очередная порция брани, очередная порция автоматной очереди.
Она зажала ладонями уши – еще секунда, и черепная коробка треснет, развалится на куски, словно перезревший арбуз, а если не треснет череп, то треснет что-то еще, что-то глубже. Находящееся рядом дуло потряхивало, как в ознобе; чужие, обнимающие приклад пальцы с грязными ногтями, побелели.
Сквозь зажатые уши и помутившееся от шока сознание она не сразу поняла, что произошло дальше. Новый взрыв, кладка за спиной вздрогнула, а мужчина… или то, что раньше было мужчиной, медленно и тяжело повалилось спиной на землю. Без половины головы. Шея и остатки лица.
По щекам теперь текло что-то теплое и липкое, пахло мерзко и сладко; Ани в ужасе провела рукой по собственному лицу – жестом, каким пытаются согнать надоедливую противную муху, а когда увидела на пальцах чужую кровь, завизжала так громко, что на несколько секунд перестала слышать остальные звуки окружившего ее страшного мира.
– Дыши! Дыши! И разогнись! Новенькая?
Кто-то бил ее по щекам, пытаясь вывести из состояния шока.
– Не ранена? Идти можешь?
Женский голос, грязные штаны, болтающийся перед носом приклад винтовки. Очередной болезненный шлепок заставил Ани разогнуть поникшую и заржавевшую шею – наверное, ее глаза выглядели стеклянными.
Незнакомка со стянутыми на затылке черными волосами, грязным лбом и текущим по вискам потом, чертыхнулась. Привалилась поверх кладки, выстрелила в направлении одной ей видимых врагов, тут же спряталась за камнями, стряхнула с волос поднятые ответным выстрелом осколки и чертыхнулась вновь.
– Вот ты не вовремя нашлась… Оставить бы. – Бубнила она себе под нос с ненавистью. – Но как оставить? Как?!
Кого она ненавидела – себя или Ани?
Рядом лежала нога, обутая в высокий черный сапог – она принадлежала тому, без лица. Сердце заходилось в бешеном ритме всякий раз, как только глаза пытались заскользить вверх, к ремню. Желудок скручивало в приступе спазма, и Ани-Ра тут же утыкалась лицом в собственные ладони – хрипло дышала, чувствовала, как тяжело и вязко кружится голова.
Где она? Где она? Создатель, помоги понять ей, где она?
– Идти можешь, спрашиваю?
Кто-то вновь дернул за плечо; теперь карие, почти черные женские глаза находились близко от ее лица; стало видно забившуюся в поры носа грязь.
Ани кивнула – голова упала и поднялась, как у веревочной марионетки.
– Тогда дыши, как я скажу, поняла? – Женщина орала. То ли приказывала, то ли боялась, что подобранная дурочка ничего не услышит из-за выстрелов. – Резкий вдох сквозь зубы, резкий выдох. Подряд, без пауз, быстро-быстро! С минуту!
– З…зачем?
То было первое, вытолкнутое на поверхность, сквозь мгновенно пересохшие губы, слово.
– Адреналин выкинется в кровь! Дыши быстро! Иначе не сможешь бежать следом – подстрелят. Они-то взмыленные, резкие, а ты дура размякшая – ни сил, ни реакции!
Ани, не соображая, что и зачем делает, подчинилась чужому приказу – начала втягивать и выталкивать противный горько-сладкий воздух.
– Резче! Быстрее! Вообще без пауз!
Ани зажмурилась и задышала чаще.
Так она встретила Ивон.
Ту самую Ивон, чья спина мельтешила перед носом при быстрых перебежках сквозь гарь и копоть, чье оружие стало спасительным щитом от свистящих рядом пуль, чей голос выводил из оцепенения всякий раз, когда Ани спотыкалась и падала на землю, решая, что в следующий раз уже не поднимется. В этот день ее били по лицу не единожды – орали, трясли за плечи, брызгали на щеки слюной. А после вновь заставляли куда-то бежать.
Из того дня она запомнила немногое – лишь то, что под вечер они, наконец, куда-то добрались. Пустой полуразрушенный дом, черное небо в проломленной крыше, сидящих по углам незнакомых людей – человек шесть, – и собственный истошный, надломленный местами, переходящий в крик, плач:
– Где я? Где? Почему я здесь? Кто вы такие?! Почему я здесь?!
Истерика длилась, наверное, несколько часов. А, может, минут, растянувшихся для Ани в часы. Ей не отвечали, но уже и не били.
Чьи-то рты жевали хлеб, чьи-то пальцы чистили ножи и ружья, чьи-то глаза смотрели в сторону.
Уже перед сном к ее углу вернулась черноволосая «спасительница» и бросила на землю сверток с несвежим тряпьем.
– Твоя форма. Наверное, не по размеру, но другую отыщем потом.
– А спать? Как здесь спать?
– Как можешь, так и спи.
Ивон поддела сверток носком сапога и отошла прочь, чтобы свернуться в углу под куском развалившейся лавки, а Ани еще несколько часов с ужасом смотрела воспаленными от слез глазами на чужие, казавшиеся бледными пятнами на фоне черных стен, спящие и нет, лица.
В тот день никто не спросил ее имени.
* * *
Подходящую по размеру форму они отыскали трое суток спустя.
К тому моменту Ани уже знала, что существуют некие «юниты» – появляющиеся в разное время и в разных местах невысоко над землей прозрачные шары – в одних одежда, в других еда, в третьих медикаменты или оружие. То оружие, что можно просто взять – не забирать из окровавленных рук убитых солдат.
Так же Ани знала, что солдаты, подобно бешеным собакам, воюют умело и зло – пленных берут редко и то лишь затем, чтобы развлечься – изнасиловать или умертвить с помощью изощренных пыток – живыми не отпускают.
В эти первые и самые сложные три дня ее жизни на новом месте, между немыми хрипами в небо «за что?» и родившейся к окружению ненавистью, она училась впервые нажимать на курок, вдыхать в легкие едкий и горький запах единственных доступных на уровне сигарет «Кварц», жевать несъедобные консервы из жестяных банок и спать на холодной земле под открытым небом.
Продолжение следует.
* * *
Читать не хотелось – чтиво стояло поперек горла по двум причинам: первая – Ани никак не могла продраться сквозь многочисленные термины главы «Взрыватели» из книги «Разведка для профессионалов», а вторая – она попросту не хотела сквозь них продираться. Но должна. Должна, потому что существовал план «Б», который в ближайшее время придется осуществить.
Уснула она на застеленной кровати под звук стекающих в таз с мокрых штанов капель и бубнящего у соседей снизу телевизора.
Проснулась позже и резко, и тут же, не успев подумать, выхватила из-под подушки длинный армейский нож; на стене, ясная при свете торшера, зависла сжатая тонкой рукой зловещая, остроконечная тень; Ани отчего-то вздрогнула и прислушалась.
Ругались соседи.
Женщина кричала что-то про поздний приход, мужчина оправдывался. Доносились слова «кобель… пока я работаю… тварь любвеобильная…». Разбилась о стену тарелка, затем грохнулось об пол что-то потяжелее.
Ани-Ра медленно протяжно выдохнула.
Хорошо, что Брэда больше нет… Нет с тех пор, как она застала его в постели с собственной подругой. Бывшей подругой. Расстались быстро и без скандала, но с большим вырванным из ее души лоскутом. Говорят, измену можно простить, но она так и не смогла – не научилась, не поняла «как»…
Тень от ножа дрожала на стене – острая, черная, смертоносная. Во что превратилась жизнь? Соседи продолжали истерично ругаться – теперь орал и мужчина.
Ани посмотрела на зажатый в руке тесак и в который раз задалась риторическим вопросом, сможет ли она когда-нибудь научиться спать, как нормальный человек?
Вздохнула. Убрала нож под подушку, погасила торшер и зябко свернулась на постели калачиком.
Капало со штанов. Капало на улице.
* * *
Свет прожекторов освещал базу, как стадион – фонаря не потребовалось. По стенам от крыши протянулись резкие угловатые тени; Дэйн, ощупывая поверхность шероховатой стены пальцами, чувствовал себя неуютно.
Два часа ночи, а он один перед складом. Напротив дом и квартира, из которой стреляли – не пустая, с дежурным патрулем внутри, но тревога не таяла.
Барт – годовалая немецкая овчарка – (именно так назвала неизвестную ему породу Бернарда, которая помогла с собакой) сидела у ног, как приклеенная.
– Иди уже, погуляй. – Проворчал Эльконто, продолжая внимательно осматривать каждый метр щербатой стены.
Пес качнул хвостом – услышал, мол, но остался сидеть на месте сторожевым маяком, с места не сдвинулся.
– Ни единой дырки. Ни одной… Или я не там ищу?
Дэйн отнюдь не действовал на «авось», он прекрасно знал, что именно искал – отметины от «пристрелки». Дыры от патронов, которые снайпер выпускает прежде, чем осуществить финальный выстрел для того, чтобы точно почувствовать дистанцию, угол, наклон. И еще «флажки». Если действовал профессионал, то должны были остаться сигнализаторы ветра – одна или несколько привязанных где-то неприметных глазу тряпиц.
Через сорок минут он сдался. Ни отметин, ни индикаторов воздушных потоков. Ничего. И это означало, что, несмотря на дорогую винтовку, действовал непрофессионал. Грубо говоря, неподготовленный и неумный идиот, который во время стрельбы не учел погодные условия.
Как глупо. И как хорошо. Что он промахнулся.
– В машину!
Гаркнул Эльконто псу, и тот, мотая хвостом, стремглав понесся к стоящему в ворот джипу.
Ругаясь за отпечатки пыльных лап на сиденье, водитель привычно закинул полы длинного кожаного плаща в салон и хлопнул дверцей. Заурчал двигатель.
Глава 2
В другой жизни.
В те первые трое суток ей беспрерывно казалось, что стоит только моргнуть, и все изменится. Что это всего лишь ошибка, сбой в системе мирозданья, неверный прорыв одного из ее лоскутов. Что нужно еще чуть-чуть подождать, и мир обязательно качнется, совсем, как когда-то вздрогнет, и тогда перед глазами вместо серого неба, окровавленных рук и камней, возникнет ведущая к дому дорожка. И номера квартир, все четные – десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Закатное солнце, аллея, хрусткий в руках пакет.
Но мир не вздрагивал. И постепенно росток надежды захлебнулся ночными молчаливыми слезами – даже ему стало слишком много воды. Почему-то никто не увидел, что это сбой, и не починил систему – страшный мир не спешил исчезать, наоборот, с каждым днем делался все реальнее. И поначалу ежечасно ожидающая чуда Ани, к концу недели утратила в него веру.
Продолжение следует.
Яичница жарилась неохотно – вредная яичница. Шкворчала, пузырилась, брызгалась жиром. Два желтка, прозрачная вокруг клякса белка – ни колбасы, ни сыра, ни помидор. Пустая бутылка из-под масла отправилась в затянутую синим мешком урну. Недовольно смотрел на хозяйку пустыми полками холодильник; сморщились на веревке подсохшие штанины.
Ани любила магазины: колбасные ряды, яркие чайные упаковки, цветастые этикетки, приятная музыка и неспешные люди с корзинками – все это неизменно напоминало ей о чем-то хорошем. Забытом, но все же хорошем. И она обязательно купила бы колбасу, сыр и помидоры, если бы сегодня утром, не выхватила взглядом, склонившийся над рыбной витриной профиль, со знакомыми чертами – нос с горбинкой, пухлые губки, вьющиеся волосы и длинную шею. Профиль Ленни Маршала – носильщика из «Левенталя». Когда-то, сталкиваясь в коридорах или у выхода, они любили перебрасываться шуточками.
Вот и теперь Ани предчувствовала поворачивающуюся в ее направлении голову, расширившиеся зрачки серых глаз, качнувшуюся надо лбом рыжую челку и удивленный распахнувшийся рот-бантик (как можно такой целовать? Такой должен быть у куклы…) А после и удивленно-восторженный тон:
– Ани? Это правда ты, Ани? Глазам своим не верю!
И она сбежала из магазина. Набросила на голову капюшон невзрачной синей кофты и повернула к выходу. Почему-то забыла о том, что могла бы зайти в другой магазин – купить колбасу, сыра и помидор, а теперь стояла у плиты и смотрела на убогую и совсем неаппетитную глазунью из двух, словно глаза ослепшего клоуна, желтков и расплывшегося по бокам белка.
(Sophie Ellis-Bextor – Today The Sun's On Us)
Собирать информацию, анализировать, планировать, действовать – именно такие шаги придется пройти тому, кто хочет получить результат. И сегодня настала очередь «действовать». Еще говорят «съешь свою лягушку сразу», что означает, если в течение дня присутствует неприятное дело, не тяни, выполни его первым, чтобы этой самой лягушкой не пришлось давиться под вечер, когда хочется расслабиться.
Вот Ани и съела свою – сходила в салон подержанных автомобилей, взяла напрокат наиболее неприметный, по ее мнению, но вполне бодрый, «ходовой» седан светло-серого цвета, а теперь сидела на водительском месте и морщилась. Чужая машина, чужой запах, непривычный рукам руль, неудобные жесткие педали. Хотя ей любые педали показались бы неудобными по той простой причине, что Ани попросту не любила водить, и оттого откладывала покупку своего авто. Одно дело сдать на права – другое крутить баранку. Не женское это дело, не женское, но грань между «надо» и «хотелось бы» стерлась.
Мотор завелся с пол-оборота. Ощущая себя настолько же комфортно, как если бы сидела в квадратном корыте с размытыми габаритами, она вывернула с залитой дневным светом, полупустой стоянки на дорогу.
В цветочном магазине на окраине города царила тишина. Полуувядшие букеты за стеклами витрин смерзлись и застыли, а расставленные в глиняных горшках вокруг прилавка растения, обмякли листьями – видимо, за ними не следили.
Неудивительно. Вышедшая из дальней двери на звон колокольчика женщина, едва ли напоминала цветочника: кожаная куртка, жесткие сладки у неулыбчивого рта, частично поломанные, частично обгрызенные ногти. Пряди черных, крашеных волос, накрученных, казалось, еще в прошлом веке, так и засалились неопрятными локонами. Окончательно от ощущения, что перед тобой цветочница, уводил цепкий, неприятный взгляд и медленно пережевываемая во рту жвачка.
– Вам чего, милочка? Букетик, розочку, напольный цветок?
Голос прокуренный, низкий.
Ани осторожно осмотрелась вокруг, пытаясь сообразить, не ошиблась ли адресом, затем встретилась взглядом с «продавщицей» и, помедлив, произнесла.
– Мне взрыватель.
Комнатушка за ширмой, куда ее привели, предварительно заперев стеклянную дверь магазина, оказалась без окон; на этот раз интерьер подходил хозяйке куда больше: висящая на стене изъеденная круглыми отверстиями мишень – в том месте, где должна была находиться «десятка», красовалась дыра размером с кулак. Ящики, коробки, стол, мятый пыльный диван и, уводящий вглубь помещения, темный коридор.
– Какой взрыватель нужен?
– Частотный.
– Сейчас все покажем.
«Цветочница» удалилась в подсобку. За ту минуту, пока она отсутствовала, Ани успела выхватить взглядом новые детали: штампы «огнеопасно» на коробках, разложенные на столе металлические штырьки непонятного происхождения (видимо, ими и занималась хозяйка, когда прозвенел звонок) и стопку книг в углу – все, как одна, потрепанных.
Женщина вернулась. Быстро и ловко смахнула штырьки со стола в полиэтиленовый пакет, разложила на потрескавшейся лакированной поверхности капсуловидные предметы. Встала рядом, кивнула:
– Выбирай. Есть подороже, есть подешевле.
– Цена не волнует.
Ани-Ра какое-то время сканировала товар, одновременно выуживая из головы полученные ранее и накануне из книги «Разведка» знания, затем ткнула в один – тот, с которым работала прежде.
– Вот этот.
– Хороший выбор. – Голова с сальными волосами склонилась на бок. – Что-нибудь еще?
– Да. Мне нужен скремблер.
«Баба» в куртке (почему-то язык не поворачивался назвать ее «женщиной») усмехнулась, но посмотрела с уважением.
– Мстишь предавшему тебя дружку? Или босс на работе зарплату не выплатил в срок? Знаю-знаю…
Что означало «знаю-знаю» спрашивать не имело смысла – наверняка в дебрях искаженного от жестокости мозга плавало огромное количество связанных с чем-то нехорошим воспоминаний. Может, рассказов предыдущих покупателей – их откровений, с какой целью брался товар.
– Что-то типа того. – Неопределенно ответила Ани и отвернулась – стала смотреть на мишень.
– Моя! – Раздалось гордо, затем шаги снова стихли в коридоре.
Неужели она стала похожей на эту даму? Такая же жесткая, неухоженная,… бессердечная? Не женщина, а женское обличье – одежда и скелет, оболочка, у которой все внутри сгнило? Нет, наверное, еще нет… Когда дело будет сделано, она уедет, уедет куда-нибудь далеко, может, жить в другой город, начнет все с чистого листа, попытается восстановиться, забыть. А если не забудет…
Ани-Ра не стала озвучивать мысль в голове, просто знала – застрелится.
Да, один патрон. Быстро и безвозвратно. Единственный и самый действенный способ лишить человека всех проблем, а заодно и воспоминаний. Мысль не вызвала эмоций.
Вернулась продавщица, протянула похожий на рацию предмет – жесткий пластик, кнопки, небольшое окошко в центре и маленькая, закругленная на макушке антенна.
– Плюс двести пятьдесят баксов. Батарейки прилагаются.
Ани достала из заднего кармана штанов деньги. Пока отсчитывала купюры, по ее лицу, будто пытаясь отыскать вход в сокровенные мысли, скользил взад-вперед взгляд черных глаз.
– Пластид есть?
– Есть.
– Ты хоть знаешь, сколько его использовать?
Ани-Ра напряглась и разозлилась – не надо лезть не в свое дело, не надо. Женщина уловила недовольство.
– Да ты не кипятись, – сказала тихо, – заложишь больше, снесешь весь квартал. А там не только твой дружок, там еще и другие люди.
– Знаю. – Прозвучало злее, чем хотелось.
– Машина?
– Да, машина.
– Не переборщи.
«А ты не учи меня»
Внутри черных глаз что-то изменилось, и начавшей уставать от этой комнаты и этого места Ани вдруг показалось, что эта женщина, ее двойник, копия. Что она когда-то тоже…
– Война? – Вырвалось почти случайно. – Да?
– Что, Война?
Нет, показалось. Просто показалось.
– Ничего.
Уже на выходе в спину прозвучал финальный вопрос:
– А ты хоть умеешь его программировать-то? Взрыватель?
Раскрывать рот не хотелось – зачем выдавать лишнего? – но что-то толкнуло качнуть головой.
– Нет. Буду искать спеца.
Сзади снова усмехнулись; заскрипела спинка кожаного сиденья кресла.
– Когда снимешь частоту, приходи. Помогу.
Ответ получился ни «да» и ни «нет».
– Буду знать.
Мало ли.
На этот раз запах увядших в горшках цветов показался ароматом цветущего сада, а звякнувший над дверью старый колокольчик, провозгласил обретение свободы. Теперь к седану.
«Был бы помощник, было бы куда проще» – с досадой думала Ани.
Какой выбрать парик – рыжий, темный, шоколадный? Какой будет смотреться естественно и привлечет меньше всего внимания?
Русый. Но цвет ее собственных волос был светло-русым, соломенным – нельзя рисковать, придется взять темный.
Очередная продавщица косилась с любопытством – нормальная продавщица, не «баба» в кожаной куртке, а молодая, улыбчивая и вежливая, в общем-то, девчонка. В открытое окно магазина долетал теплый, полуденный ветерок, трогал нанизанные на штырек кассовые чеки, заставлял гору мертвых локонов, украшавших стену, шевелиться.
– Хотите попробовать себя в новом стиле? Сейчас в моде красноватый оттенок.
Ани скрипнула зубами; определилась, наконец, с выбором, бросила на прилавок темные, похожие на снятый с чужого черепа скальп, волосы и оплатила покупку.
Осталось выбрать одноразовую блузку, глянцевый журнал и бордовую, какую она никогда не наносила на губы, помаду.
Чем больше разница с настоящей внешностью, тем безопасней.
Ей повезло, насколько вообще может повезти человеку, задумавшему недоброе.
Черный внедорожник оказался припаркован у ворот – хозяин дома.
Просторный современный в техно стиле особняк высился за стройным рядом из пяти кленов. Три этажа, высокие без перегородок окна, отраженные стеклом оранжевые всполохи закатного солнца. Наверное, в огромной гостиной тепло и уютно, наверное, там здорово сидеть в кресле и шуршать газетой. Белые паласы, крутые лестницы, огромный экран телевизора, камин…. Интересно, есть ли в доме женщина? Почему-то раньше Ани никогда не задумывалась о том, есть ли у человека, которого она хочет убить, женщина – не стала и теперь. Незачем. Этот дом скоро разнесет в клочья, как и стоящий у ворот автомобиль. Да, заденет пару соседних зданий – не беда, все застраховано, отстроятся. Осталось лишь считать частоту при заведении мотора, отдать ее профессионалу, который запрограммирует на нее взрыватель, и все – дело сделано. Новая жизнь. Новый город. И чистый лист.
Ани и сейчас предпочла бы вместо страницы с фотографиями модной одежды смотреть в чистый лист. Раздражала духота салона, раздражали натянутые поверх чужих волос наушники, раздражал собственный беззаботный вид – а-ля, я просто жду своего дружка, – и напомаженный бордовым рот.
Как такое может нравиться? Она несколько минут с ужасом рассматривала собственное отражение в зеркале – темно-коричневый парик, светлые брови, серо-зеленые глаза, жирно обведенные черным карандашом веки и непривычно темная, делающая ее похожей на проститутку, помада.
Полнейший диссонанс. Зато если Эльконто решит подойти к ее машине и попросит закурить, чего, конечно же, не случится (она выяснила у информаторов не только его адрес, но и все полезные/вредные привычки, за что отдала половину скопленного когда-то состояния), он не узнает в ней привычную Ани.
Потому что он не знает, кто такая Ани.
Потому что не знает, что она вообще существует. Там, на Войне, для него не существовало Ань, Ивон, Томов, Бобов и прочих людей – там были только собаки, отбросы общества, на которых он – человек в плаще – натравливал своих солдат.
Сука. Поганая сволочь.
Просто выйди из дома, просто заведи свою машину, чтобы скремблер считал частоту, и тогда кожаная «баба» настроит на нее взрыватель. Просто сделай то, что требуется, и свободен, ведь не сидеть же в душном салоне всю ночь?
Ани-ра, нацепив на лицо беззаботное выражение, зло перевернула страницу журнала и уткнулась невидящим взглядом в рекламу духов. Хотелось выйти и пройтись по тротуару, хотелось размять затекшую спину, но больше всего раздражала не надобность подолгу сидеть без движения, а бесконечно чешущаяся лодыжка с татуировкой в виде штрих-кода.
Она – эта странная татуировка – появилась «там». На вторые или третьи сутки пребывания на Войне – по крайней мере, именно тогда ее впервые заметила Ани.
В другой жизни.
Первое ранение оказалось легким, поверхностным – прошедшим вскользь осколком гранаты, но царапина кровоточила обильно, и теперь Ивон лила на нее воду из бутылки. Злилась, знала, что не хватит для питья, но все равно лила.
Пытающийся пробраться в соседний сектор отряд задерживался; люди укрылись на местности, где и как могли: за камнями, в оставшихся от бомб углублениях, за насыпями. Ждали, когда раненая сможет идти.
Ани сжимала от боли зубы – мазь оказалась едкой.
– Терпи, зато за ночь затянется. А если сейчас не намажем, то…
Это самое «то» Ани-Ра уже частично видела, а остальное быстро домыслила – заражение, воспаление, адская боль. Сначала ее будут тянуть на плечах, но потом, когда ноша станет слишком тяжелой, бросят. Или отрежут ногу – ведь в фильмах про войну всегда так? Без обезболивания и ржавой ножовкой…
– Против кого мы воюем, Ивон?
Ани пыталась отвлечься от боли и серого, вгоняющего в тоску, пейзажа. Намеренно не смотрела на клубы дыма на горизонте.
– Против солдат.
– А за кого?
– За себя.
– За себя? Но в чем смысл? В чем конечный смысл?
– Да откуда же я знаю!
Жгуты-тряпки стянулись под коленом жестко и туго, и почти сразу же пропитались кровью. Ани побоялась задавать новые вопросы – пусть ее имени так пока никто и не спросил, но ведь тянут с собой, не бросили. Пока не бросили…
И однажды, если останется жива, она все выяснит.
Она ходила за Ивон уточкой. Только уточки так настойчиво следуют за теми, кого, открыв глаза, видят впервые в жизни.
Так случилось и с Ани: Ивон на два шага в сторону – Ани следом. Ивон составляет в голове план – Ани, не спрашивая разрешения, молча сидит рядом. Ивон разговаривает с Рональдом – Ани втихаря ловит их каждое слово.
Маленьким, сбившимся вместе отрядом из семи человек, командовали двое – Ивон и Рональд. Вели его к новым укрытиям, искали юницы, пропитание, защищали и пытались отбить у солдат «своих». Часто отбить получалось не всех, и тогда отряд делался меньше на одного или двух человек, а после находили новеньких. Всегда находили. И именно их, как поняла Ани, убивали быстрее всего – потому что ни умений, ни сноровки, ни опыта. Мертвые тела лежали тут и там – еще одетые в гражданскую одежду, безоружные, с застывшим, когда накрыла смерть, в глазах ужасом.
Ани повезло,… наверное, – возникла рядом с Ивон и оказалась спасена.
Так почему же ей все никак не удавалось почувствовать себя «счастливчиком»?
* * *
– Слышь, ты, хлеб остался у тебя?
От мужика, что стоял позади, воняло. Кудлатый, заросший щетиной, вечно согнутый в позвоночнике, будто тот состоял не из костей, а из еще одной, наполненной дерьмом, кишки. Ани попыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла, и оставила попытки – какая разница? Кому здесь нужна вежливость?
Болела перевязанная нога.
– Нету.
Она даже не обернулась от щербатого оконного проема, в который смотрела на луну и бегущие по небу тонкие серые облака. Облака бежали быстро, спешили куда-то – клубились, тянулись, почти неслись. Наверное, и они, как и весь остальной воздух, пахли дымом.
Мужик недовольно кашлянул, обронил что-то про «раненая и новенькая, а жрешь столько…», сплюнул и побрел прочь.
Жрешь…
Много ли она «сожрала» за последние сутки? Одну баночку непонятных, состоящих из мясных обрубков «консервов» утром, пару сухих крекеров в обед, кусок хлеба вечером. И еще вода. А сколько бегала? В одном мужик прав – юнитов с едой они сегодня не нашли (не нашли из-за нее?), а, значит, голод, и, значит, все злые.
Сидеть в разбитом каменном доме не хотелось – из-за боли сон отступал.
Нащупав в кармане мятую пачку «Кварца», Ани поднялась и захромала к такому же сквозному, как и окно, дверному проему.
Интересно, что здесь когда-то строили? И для чего? И почему после это место превратилось в военный полигон? Откуда все эти одинокие разрушенные дома, и жили ли в них когда-то? Теперь трудно представить.
Она видела немногое, а увиденное все никак не могла сложить в единую картину: каменистые равнины, чахлая трава, окопы, насыпи, каменные сараи. На горизонте виднелись дома повыше – в пять-десять этажей – все, судя по отсутствию в дневное время отблесков, с выбитыми стеклами.
Город? Может, когда-то здесь стоял город?
Воюющие непонятно против кого люди – разношерстный сброд, к которым теперь причислили и ее, и подготовленные хорошо экипированные и вооруженные отряды солдат – откуда такое неравенство сил? Почему у одних есть шлемы, бронежилеты, военная обувь, а у других мятое шмотье, в котором за картошкой в погреб выйти стыдно?
Вопросы-вопросы-вопросы. И один самый главный – что среди этого ада делает она, Ани?
Отходить далеко страшно – высунешься макушкой, и ее тут же снесет выстрелом, поэтому Ани-Ра свернула от строения, в котором решил заночевать отряд, чуть в сторону, стараясь все же держаться в его прикрытии.
Под ногами шуршали высохшие стебли травы; над головой неслись облака. Вновь закровила нога – повязка сделалась теплой и липкой. Ничего, она недалеко. Только покурит и вернется, а там снова перевяжет и намажет мазью.
Впереди показался усыпанный камнями лог; откуда-то потянуло вдруг сигаретным дымом.
Ани напряглась – солдаты? Тот, кто курил, тоже услышал ее шаги и напрягся – послышался щелчок взведенного курка.
Инстинкт приказал быстро пригнуться к земле – нога резкому движению не обрадовалась; Ани охнула. И тут же услышала усталое, облегченное и почему-то разочарованное:
– А-а-а… Это ты.
Они курили без слов.
Сердце все никак не успокаивалось от нахлынувшей паники – истерично билось о грудную клетку, мешало думать. Катилась по небу вдаль рваная пелена из облаков; из-за шевеления подошв скользили вниз по склону мелкие камешки, плыл по воздуху едкий от дешевого табака дым.
Ани знала, что Ивон злится – злится, но не гонит прочь. Такие, как она – люди с принципами – не любят грубить. Не станут открыто злословить, замахиваться прикладом или открыто отталкивать, но и принимать не будут тоже. Зачем им?
Сильнее прежнего пульсировало колено; ночь, казалось, тянулась бесконечно – безликая, пустая и усталая.
