bannerbannerbanner
Джон

Вероника Мелан
Джон

Полная версия

На этот раз в глазах Начальника мелькнула укоризна – ого, я почти успела по ней соскучиться.

– Дина, я просил тебя начать читать «Рефлексотерапию», помнишь?

– Помню.

– Думаешь, зря просил?

– Думаю, нет. Я начну.

Мой учитель успокоился – упрек в глазах временно погас.

– Так вот, когда ты начнешь читать труд древних мудрецов вдумчиво и внимательно, ты поймешь, что болезнь может родить переизбыток любой эмоции. Потому что все они взаимосвязаны друг с другом, и перехлест одной из них, всегда приведет к появлению другой – следующей по кругу первоэлементов или же противоположной ей. Уже из первой таблицы ты узнаешь, что как Огонь всегда перетекает в Землю, а следом Металл, Воду и Дерево, так и избыточная Радость всегда породит сначала Сомнение, затем Печаль, Страх и следом Гнев – назовем ее той же злобой. Элементы всегда сменяют друг друга – эмоции тоже. Но только в том случае, если их интенсивность выходит за допустимые для нормального состояния рамки. Следишь за моей мыслью?

– Относительно, – информация шла большим потоком, и я чувствовала, что в застенографированных мной строчках еще придется разбираться и разбираться. – Так я правильно поняла, что все болезни рождены основными стрессами – чувством вины, страхом и злобой?

– Да.

– А как тогда быть с обидой?

– Это разновидность страха «как вы смели меня не услышать /не понять / не оценить? Значит, вы меня не любите».

– А горечь?

– Разновидность страха «зачем я старался, если никто не оценил? Меня не любят».

– Так, понятно.

Подобные разговоры почему-то напомнили мне анекдот про студента, который на экзамен по биологии выучил лишь один билет – про блох.

«Если бы у рыбы росла шерсть, то в ней обязательно водились бы блохи…» Так и этот страх «меня не любят» присутствовал, казалось, во всем.

– А гнев?

– Рожденная из страха злоба «Ах, не любите меня? Ну, тогда я вам покажу!»

– А гордыня? Ты ведь говорил про семь смертных грехов? Как быть с ней?

– Гордыня есть не что иное, как скрытый в человеке страх быть хуже других, который толкает его на свершения. Он звучит так: «Чтобы вы меня полюбили, я докажу вам, что умею это, это и это». А как только человек доказывает что-либо, то тут же начинает презирать других. А презрение есть не что иное, как мстительная Злоба «Ну, что, увидели, что я лучше? А вы все хуже – вы этого не умеете! Теперь вы дураки!».

Ох… Хорошая выходила цепочка.

– Я наглядно демонстрирую?

– Очень даже.

– Так вот спешу заметить, что Презрение – один из худших видов злобы, который направлен на уничижение других, то есть на отмщение, что уже совсем плохо, ибо карается одной из худших болезней.

– Какой?

– Раком.

Я притихла – веселость из настроения ушла.

Дрейк, может, рассказывал все в чуть шутливом тоне, приправив это насмешкой, но рассказывал он вещи серьезные, очень серьезные, и отнестись к подобному знанию следовало с должным вниманием.

– А кем карается, Дрейк? Если я презираю других. Откуда берется рак?

Серо-голубые глаза смотрели с экрана весело и невесело одновременно – глубокие глаза.

– Давай ты сходишь в фойе, выпьешь чашку кофе, а потом мы продолжим, хорошо? Тебе нужен отдых – пяти минут хватит.

– Ладно. Но в фойе никогда не было кофейного автомата.

– Я приказал его там поставить.

Правда? Здорово.

Возможность размять затекшие ноги и взбодриться любимым напитком заставила меня без промедления подняться с места.

– Через пять минут буду на месте.

– Угу. Жду.

Он уже отвернулся и что-то читал. Все такой же красивый. Все такой же умный и такой же далекий.

Кофе в пластиковом стакане оказался удивительно хорошим на вкус – терпким, насыщенным, крепким. И, помимо меня, его никто не пил. Потому что, помимо меня, в длинном белом коридоре, размеченным прямоугольниками дверей, никого не было – ни души.

Я наслаждалась горячим напитком, не торопясь. А пока пила, думала.

Люди болеют – это факт. И люди испытывают эмоции – тоже факт. Но неужели взаимосвязь между всем этим настолько прямая и настолько устрашающая? И почему, если так, мы так мало об этом знаем? Неужели бактерии, вирусы и различные инфекции – всего лишь малозначительный фактор, играющий роль провокатора заболевания лишь в том случае, если тело ослаблено стрессом? И если это так, почему так мало работаем с собственными стрессами, дабы избежать последствий на физическом уровне?

Потому что мало знаем – круг замкнулся.

А если бы у людей был источник информации, описывающий, что и от чего зависит? Как, например: обида рождает насморк, печаль, как говорил Дрейк, отеки, гнев – болезни печени или почек, а злоба, допустим, кариес? Стало бы в этом случае нам, людям, проще?

Стало бы – я в это верила. Знай мы наверняка, что презрение породит рак – стали бы кого-нибудь презирать? Решились бы быть самому себе врагом, подвергли бы тело страшному испытанию, заставили бы его намеренно испытывать страдания и боль?

Нет. Большинство из нас нет.

И у Дрейка такая информация была – была эта бесценная таблица, этот необыкновенно нужный пласт знания, эта сверкающая крупица, способная вылечить если не всех, то многих.

И я пребывала в твердой решимости выведать детали и подробнейшим образом их записать.

– Давай представим, что существует некая Формула Всевышнего, Великая формула самого Создателя – программа, предназначенная для того, чтобы «воздавать и карать» по поступкам. А мысль, к слову говоря, – это тоже поступок, равно как и излучение во вне негатива. Ведь понятно, что следить за каждым шагом каждого человека – задача сложная и крайней энергозатратная, а вот Формула – она работает постоянно, и что самое главное – она везде, в каждом человеке, и она абсолютно все видит изнутри.

– Это как Карма?

– А она и есть Карма. Только при жизни. Сейчас объясню…

Я вернулась из коридора раньше – пяти минут не прошло. Наполовину выпитый кофе теперь стоял рядом – на стаканчике красовалась картинка с жареными и дымящимися кофейными зернами, – моя ручка порхала над листком, строчила записи. Дрейк, я знала, не мог не заметить вспыхнувший во мне к изучаемой теме интерес, а потому радовался.

– Многие думают, что для того, чтобы получить по заслугам, требуется ждать Великого Божьего Суда, а это не так.

– Его нет?

– Смысл не в этом. А в том, что ждать ничего не нужно, потому что Формула, о которой я говорю, и есть в каком-то смысле этот самый суд в реальном времени. О чем бы ты ни думала, что бы ни совершала, какие эмоции бы ни испытывала – все это видит Божья формула и по результатам проходимых тобой ежеминутно «тестов» рассчитывает баллы – ставит «плюсы» или «минусы». Это, если очень упрощенно. Прошла тест хорошо? Плюс одно очко. Очень хорошо? Плюс два очка и хорошее событие в жизни. Прошла плохо? Минус бал и беда на пороге.

– Жутко.

– Но ведь так и есть. Мы живем в подобном режиме и сами же его не замечаем. Делаем плохое, получаем плохое как результат и сами же недоумеваем, откуда оно пришло? Делаем что-то хорошее, мудрое, ничего взамен не ждем – а только так и делается мудрое – без ожиданий, – и, на тебе, случается нечто прекрасное. Связь есть и она очевидна, но не для всех, так как события могут быть растянутыми во времени.

– А почему ты вообще заговорил об этой формуле?

– Потому что она учит нас быть мудрыми. Посылает уроки тем, кто их плохо проходит, награждает тех, кто учится быть рассудительными. Тело делает то же самое: на глупость реагирует болезнями, на мудрость отменным здоровьем. Связь этих вещей еще более очевидная, нежели связь у той самой невидимой Формулы, которая-таки существует независимо от того, веришь ты в нее или нет.

Не Формула, а Большой Брат какой-то.

– А Небесный Суд уже определяет, какой путь дальше предстоит пройти человеку, базируясь на конечных расчетах Формулы для каждого при жизни?

– Примерно так. Но мы не будем в это углубляться. Я хотел сказать о другом: наше тело, как светофор. Как прекрасный индикатор того, что в нашем сознании происходит что-то не то. Оно ведь поделено на зоны, и по каждому участку, по каждому симптому, по каждому проявлению болезни – будь этот симптом наружным или внутренним – можно точно сказать о прорехах в нашей рассудительности. О том, где именно мы еще не научились быть мудрыми.

Интересно, а болеет ли сам Дрейк?

Этот вопрос я вслух задавать не стала – знала ответ сама: нерассудительный человек не мог бы стать Творцом, а если он им все-таки стал, значит, с уравновешенностью и количеством стрессов у такого индивида все в порядке.

– Хочешь сказать, болезнями тело сигнализирует нам о том, в каком месте лечить ум?

– Именно.

– А существует ли толковый словарь всех симптомов? Так называемый разговорник с телесного на человеческий? Подобная книжонка была бы очень полезна.

Он улыбался. Сейчас совсем не Великий и не Ужасный, но довольный моим рвением к знанию Дрейк. «Это моя Дина, – говорили его глаза, – моя ученица» – переливающуюся через экран в комнату гордость я чувствовала кожей – приятно.

– Эту тайну я раскрою чуть позже. А пока вернемся к твоему желанию убедиться в том, что все то, о чем я говорю, – правда.

– Ты недопонял. Я не сомневаюсь, что все это правда, просто, – я запнулась, силясь подобрать слова. Так много хотелось узнать, спросить, прояснить, и так важно было найти для этого верные выражения, – не верится, что болезни – совсем не то, чем мы привыкли их считать. Неужели за выпадением волос на голове тоже стоит стресс, а вовсе не нарушенный обмен веществ, генетика или какой-либо грибок?

– Верно. Именно стресс. И выпадение волос можно вылечить, не используя ровным счетом никакие средства.

– А зубы? Слух, зрение – тоже можно?

– Можно. И ожирение, и даже целлюлит.

Мои брови поползли вверх:

 

– Целлюлит тоже порожден стрессом?

– Брешью в рассудительности, порожденной одним из видов страха, если быть точным.

Ух ты… Не верится, просто не верится.

– И все это можно излечить не таблетками, а… прощением?

– Верно.

– Но почему прощением, Дрейк? Почему не танцами с бубном, не какой-либо практикой, не прямым вмешательством в энергетические процессы тела…

– Потому что прямое вмешательство в энергетические процессы тела большинству людей попросту не под силу, а вот прощение – это именно то, что Создатель оставил доступным каждому.

– Но как? – я всплеснула руками и отложила ручку. Следующий вопрос занимал мой ум едва ли не половину вчерашнего вечера. – Как это работает? Почему? Почему оно ВООБЩЕ работает?

Теперь он смеялся – мой учитель. Тепло и негромко. А после спросил:

– А как ты сама думаешь?

– Не знаю. Правда, не знаю. Я размышляла об этом весь вчерашний день, но так и не поняла.

– Пояснить?

– Конечно!

– Хорошо. Потому что «прощение», Дина, – это синоним слову «осознание», «переосмысление». Ты не можешь простить себе самому ошибку, если не поймешь сам факт того, что это ошибка. Перед тем, как что-либо простить, ты анализируешь совершенное действие – причины и следствие, – а после делаешь новые умозаключения насчет старых поступков. Ты ПЕРЕОСМЫСЛЯЕШЬ. И тем самым ты как бы говоришь Богу – я понял, я научился, видишь? И если ты научился на самом деле, если ты осознал, где совершал ошибку, то об этом узнает и Божественная Формула.

– И поставит тебе плюс один балл?

– Не важно, сколько именно она тебе поставит, хотя это напрямую влияет на твою дальнейшую жизнь. Важно то, что тебя слышит и твое тело, которое после переосмысления помогает с помощью прощения отпустить накопленную внутри негативную энергию. И тогда болезнь уходит.

– Совсем?

– Когда как. Иногда совсем и сразу. Иногда на это требуется время, так как оно требуется на само осознание, иногда все это не работает вообще – такое случается в случае, если человек не желает анализировать ошибки, а желает лишь излечиться и для этого мысленно талдычит «прости-прости-прости» без всякой пользы. Кого «прости» и за что, если ты как был глупым, так и остался? Формула видит, как я уже говорил, изнутри, и ее не обмануть.

По всему выходило, что прощение есть огромная работа над собой, над собственными ошибками. И тогда, как ни странно, все вышесказанное приобретало смысл и начинало представляться процессом, хоть и не простым, но (ура бабке-логике, которая, наконец-то, ушла в нокаут) адекватным, правильным, то есть логичным.

– Я хочу проверить. Проверить еще раз, – моей решимости не было предела. – Хочу вылечить что-нибудь еще раз.

Человек на экране усмехался.

– Не вижу, чтобы у тебя что-нибудь болело. И вообще, судя по моим сканам, ты достаточно здорова – как ты собираешься это проверять?

Достаточно, но не полностью. О том, что у меня, начиная с пятнадцати лет, время от времени ныла спина, я Дрейку не говорила – ноет, и что с того? У всех, наверное, ноет – так я относилась к этому раньше. Теперь же хотела понять причину.

– У меня иногда болит спина. Ноет.

– Какой отдел – грудной, поясничный?

– Грудной. Ноет иногда подолгу и так, что трудно сидеть или стоять. Потом унимается, какое-то время не напоминает о себе, затем появляется вновь. В чем причина? Что мне нужно переосмыслить, а затем себе простить?

Ответ последовал сразу и без промедления:

– Чувство долга.

Я удивилась.

– Но ты же говорил, что все идет от трех основных стрессов: вины, страха или злобы? При чем здесь долг?

– При том. Что такое чувство долга? Это чувство вины: «Если я не схожу в магазин, меня отругают», «если не куплю продуктов, не из чего будет сварить суп», «если не буду хорошо учиться, меня не похвалят» (и, значит, я буду плохой – «виноватый»), «если не заработаю больше, не смогу помочь близкому человеку…» и так далее и тому подобное до бесконечности. Общий перевод всего: «Я снова буду плохим и виноватым».

– Но ведь так и есть?

В том, что он только что перечислил, была не только горечь, но и изрядная доля правды. А как же еще? Мы все кому-то что-то должны. Всегда.

– Дина, ошибка заключается в том, что ты делаешь хорошие дела, исходя из чувства вины. Не радость, не свобода воли толкают тебя на совершение хороших поступков, а принуждение. Страх того, что если ты этого всего не сделаешь, будешь виноватой. Понимаешь? Ты твердишь себе: «Я должна, я должна, я должна…», хотя на самом деле ты никому ничего не должна – это твой выбор – делать или не делать.

– Но делать в данном случае кажется верным решением. Лучшим.

– Да! Но без принуждения, не из страха, что если не сделаешь, тебя не будут любить – сама себя не будешь любить, улавливаешь? Думаешь, если ты отпустишь это вечное «должна», то перестанешь вести себя ответственно?

– А не перестану?

– Нет! Но вместо того, чтобы делать эти вещи из страха, ты начнешь делать ИХ ЖЕ из радости. Чувствуешь разницу? А пока ты руководствуешься не той мотивацией, твое тело страдает. Область позвоночника – это область принципов. Грудной отдел – чувство вины. Твоя спина ноет из-за твоих же собственных «должна» и не перестанет, пока ты не отпустишь самопринуждение.

– А если отпущу?

– Для начала отыщи их всех. Найди внутри, осознай. А после прости.

– И моя спина перестанет ныть?

– Ну, это ты мне об этом и скажешь, не так ли?

Он снова был тем же Дрейком – хитрым, чуть надменным, с дьявольским огоньком в глазах и приправой из перца в голосе.

Я записала на листе: «Спина. Грудной отдел. «Должна»».

– Я прощу. И расскажу тебе о результатах.

– Я буду тут и буду ждать.

Он улыбался.

Я любила его – этого мужчину. До бесконечности, которая красовалась в виде символа на подаренном им кольце.

– Мы закончили?

– На сегодня да.

* * *

В другой раз я с любопытством изучала бы интерьер незнакомого кафе, куда зашла впервые в жизни, но теперь, спустя двадцать пять минут после занятия, мои потерявшие фокус глаза не видели ни стоящую на столе чашку с чаем, ни подставку с веером салфеток, ни ламинированного осеннего предложения – «при покупке двух кексов с начинкой, кофе в подарок…», ни целующейся у окна парочки.

Погрузившись внутрь себя настолько глубоко, насколько это вообще возможно, я вновь сидела рядом с воображаемой частью себя – Динкой двойником – и молчала. И она – хмурая, недружелюбная и набыченная – угрюмо молчала тоже.

– А что ты должна и кому? – наконец спросила я без предисловий – мне хотелось это понять. Нет, не затем, чтобы вылечить спину – на данный момент она не болела, – но затем, чтобы разобраться в том, оказался ли Дрейк в очередной раз прав.

– Кому? И что? – повторила я с нажимом.

– А ты не знаешь! – ответили мне с таким количеством ехидства, что впору было им подавиться.

– Не знаю. Ведь никому, ничего?…

– Ну да, как же…

– Поясни.

– Только не прикидывайся, ладно? – мое отражение жгло меня взглядом, а в глазах плескался страх, отчаяние и боль. Неужели это я? Неужели все так плохо? – Я должна везде и всем. ВЕЗДЕ! Следить за мамой и ее проблемами – чтобы она не болела, чтобы у нее хватало денег, чтобы ничего не случилось. За бабушкой тоже. Должна быть прекрасной ученицей…

– Ты и так прекрасная ученица…

– А Тайра? Она видит и понимает больше, у нее врожденные способности видеть, и если я не буду нажимать и подгонять себя, кем я стану через месяц? Кем? В своих собственных глазах?

Я молчала. Да, рядом с Тайрой иногда комплексуешь – подруга умела многое из того, чего не умела я.

– Я должна быть все время на связи, потому что, если кому-то понадобиться «прыгнуть»… Должна беречь силы, постоянно выполнять энергосберегающие практики. Должна уметь держать лицо, должна всех понимать, должна соответствовать Дрейку, потому что он… он Великий! Я всегда должна быть лучше всех, чтобы доказать, что достойна быть здесь, в этом мире – что я не изгой, не иждивенец, не сраный иммигрант, которого здесь приютили и держат из жалости…

– Да что ты такое говоришь?

– То, что ты на самом деле думаешь!

Я возмутилась, да, но лишь внешне, так как где-то глубоко внутри знала, что она права, – я именно так и думала. Хлестала себя невидимой хворостиной, гнала вперед, училась быть лучше, умнее, правильнее, не позволяла себе поблажек, не слушала собственное нытье и теперь воочию увидела ту часть себя, над которой все это время издевалась. Себя саму – жалкое зрелище. Согнутая под гнетом спина, опущенные уголки губ, затравленный взгляд, вечный страх «а что, если кто-то будет лучше?» и безнадегу от того, что никогда не смогу свалить с плеч это ярмо, – нести мне его и нести до конца жизни.

Ведь я сама это выбрала.

– А что, если ты не станешь ничего этого делать?

– Не стану? – в голосе двойника сквозило откровенное ехидство. – И кем я тогда буду? Кем? Безответственным говном? Не человеком, а дерьмом на ножках? Слабаком?

Да, мое отражение слов не выбирало, и от прямоты становилось еще больнее.

– Для кого ты им станешь? Никто не посмеет тебя осудить…

– Да я САМА СЕБЯ ОСУЖУ! САМА! Кем я буду в собственных глазах, если перестану заботиться о матери? Кем, если не смогу помочь отряду в нужный момент? Кем, если опущусь до внешнего вида кухарки, находясь рядом с самым великим человеком этого мира? За что мне останется себя уважать?

– Да уважают ведь не за это!

– А за что?!

– А просто так! За то, что человек просто есть. И любят его тоже просто так – за то, что есть.

– Ты сама-то в это веришь?

– Верю, – вдруг неожиданно жестко ответила я. – Стань ты самой худшей ученицей этого мира, и я все равно буду тебя любить.

– Ну да, как же…

– И можешь ни разу больше не наложить макияж и не сделать прическу – ты не станешь для меня хуже. Я буду. Тебя. Любить.

– Да не ври ты мне! – взвизгнул образ.

– И пусть кто угодно думает, что ты – иждивенец, сраный мигрант в этом мире, – но я-то знаю, что ты самый лучший человек. ЗНАЮ. Ты в любом мире была бы самой лучшей!

У нее дрожал подбородок. Она не верила мне – не могла, боялась. Что это все пустое, что все – слова, что стоит попробовать перестать выкладываться, изнашивать себя, как и прежде, на двести процентов, и любовь к самой себе потеряется, исчезнет. Оказывается, это очень страшно – бояться, что перестанешь любить себя сам. Едва ли есть что-то страшнее.

– Я буду плохая, – шептала Динка-двойник, а по ее щекам покатились слезы. – Я ведь тогда не буду соответствовать ожиданиям…

– Давай простим это чувство вины…

– Я буду плохая, – она меня не слышала – она боялась до дрожи в конечностях, до паники.

– Не будешь. Ты никогда не будешь для меня плохой, слышишь? Даже если вот разом перестанешь делать что-либо хорошее, нужное или важное, если вообще ни разу в жизни никогда никому не поможешь. Я всегда буду любить тебя, понимаешь? Всегда. Я обещаю.

– Плохая, плохая, плохая… Боюсь… Как страшно…

Теперь она лежала на полу и дрожала. Корчилась на нем, каталась, дергалась в судорогах, страдала от наличия в себе негативной энергии, а я сидела рядом, гладила ее по спине и как заведенная шептала: «Я прощаю себя. Прощаю себе это огромное чувство вины, которое впитала за годы, которое взрастила до состояния паники, но все это время давила в себе… Я прощаю…»

Я просила прощения у чувства вины за то, что долго не отпускала его на свободу, когда оно на деле не желало мне зла и явилось лишь для того, чтобы научить меня не быть виноватой. И оно – это чувство вины – хотело домой, хотело уйти на свободу, – я отпускала. Я прощала саму себя, хоть это и было тяжело, за извечное принуждение – за то, что все мое хорошее вдруг обернулось плохим, ибо я давным-давно перестала совершать это из радости и превратила все в чувство долга.

Господи прости, я была дурой

А еще я просила прощения у тела. За то, что оно все это время, не имея возможности сказать ни слова, страдало, болело и пыталось вывести эту боль через спину. Сигнализировало мне, ждало, чтобы его услышали, терпело молча.

– Прости меня, тело. Нет еще во мне той рассудительности, которая, возможно, когда-нибудь придет. Я очень часто бываю глупой, ты прости, если можешь, ладно?

Не знаю, сколько прошло времени и излечилась ли моя спина, – в этот раз я действительно работала не ради верхушки айсберга (да и не помогло бы – о, великая Формула!), а ради его основания, – но когда я открыла глаза, мой чай окончательно остыл, официантка поглядывала на меня встревоженно, а парочка у окна исчезла.

Ощущая себя странно – отвалившейся от времени и пространства и будто бы прошедшей через пару кругов очистительного огня, – я потянулась к сумочке и достала кошелек – пора расплатиться и пойти подышать.

 

Я это сделала.

Умело или нет, но я себя простила. И теперь чувствовала себя намного лучше, потому что Динка-двойник, до того бившаяся в судорогах на полу, в какой-то момент затихла, выпихнула из себя, наконец, черное облако, превратилась в чистый сияющий силуэт, а после обняла меня и полностью растворилась.

У меня вышло.

Если не все, то хотя бы что-то.

Следующие полчаса я бесцельно бродила по улицам: парки, скверы, кованые заборы, фонтаны, бордюры, редкие на тротуарах опавшие листья – скоро их станет много. Небо еще звенит от синевы, но вскоре побледнеет, выцветет, станет не лазурным, но похожим на блеклый старушечий глаз; отцветут и превратятся в нечесаное сено густые волосы цветов на клумбах – пропадут яркие шапочки, закачаются на ветру голые бурые стебельки. Но еще не сейчас.

Первое сентября.

Смена сезонов.

Нет, в этот день на улицах Нордейла не галдели толпы школьников – не мелькали белые фартуки, не покачивались, завернутые в целлофан, острые пики гладиолусов, не звенели отовсюду протяжные трели первых звонков, не улыбались, предвкушая долгий и, вероятно, сложный год учителя. Учителя были – не было из-за отсутствия рождаемости детей.

А вот разномастные студенты сновали группами: аккуратные, вихрастые, веселые, серьезные, очкастые, стильные, громкие, скромные, худые, толстые… – настолько разные, что не хватало сравнительных синонимов. Проходя мимо одного из главных университетов города, я разглядывала людей – людей Мира Уровней, – они всегда чем-то отличались для меня. Чем – лицами? Позами? Жестикуляцией? А, может, тем, что не стояли, как наши, уткнувшись в телефоны, и не проверяли ежеминутно лайки на своих постах? Не щелкали телефонными камерами, коллекционируя тонны селфи, не наживали себе из-за отсутствия соцсетей (спасибо Дрейку) ненужные комплексы, не прятались за аватарами-масками, а вместо этого выходили на улицы, общались, смеялись, шутили друг над другом и были настоящими? Не виртуальными, состоящими из сложных символов никами, а живыми людьми. И этим подкупали.

Университет остался позади, и моментально утихло бурление жизни. Я отыскала ближайшую лавочку, уселась на нее и прищурилась от пробивающегося сквозь густую листву солнца. Засунула руки в карманы, посмотрела на небо.

Итак, что имеем – осень? А осень, как известно, время чудес. И прав был Дрейк, когда сказал: «Да, пусть на данный момент в городе нет меня или Тайры, но это не значит, что у тебя должно быть скучное время. Сделай его – этот период – золотым. Ярким, насыщенным, интересным».

Вот именно этим, сидя на потрескавшихся теплых досках, – сменой ненужных и устаревших убеждений – мы и займемся.

И я плотоядно улыбнулась.

На неприметную будку, принадлежащую сервису «Моя вторая половина» и аккуратно затесавшуюся между двумя архитектурными строениями с лепниной по карнизу, я наткнулась по пути домой. Наткнулась, подошла ближе, долго рассматривала собственное отражение в зеркальном стекле, но зайти внутрь так и не решилась, хоть и рвало на части любопытство.

Конечно, как же! Стоит мне шагнуть через порог, как система Комиссии тут же доложит Дрейку о том, что его ненаглядная Бернарда сунула нос в «незабудку», и это, как говорилось в одноименном фильме, «при живом-то муже!».

Вот Дрейк тогда задаст мне пару каверзных вопросов… А, может, и не задаст, но легче от этого не станет – если бы подобную будку когда-либо посетил он сам, комплексы неполноценности, несмотря на уже изученные методы прощения, мучили бы меня до конца жизни. Да-да. «Зачем ходил? Что хотел узнать? Меня ему мало?»

Ужасы нашего городка.

Нет, я вовсе не собиралась проверять, является ли Дрейк моей второй половиной – знала это наверняка, – но вот отделаться от интереса «а как именно устроена система распознавания личности?» никак не удавалось. Требуется в ней личное присутствие «объекта» или же нет? Производится ли сканирование внешности, голоса и сетчатки глаза, или же хватает банального отпечатка пальца?

Изнывая от неутоленного любопытства, как от дичайшей жажды, я кое-как заставила себя отлепиться от стекла и зашагала прочь.

Вот вернусь домой и досконально расспрошу того, кто эту будку недавно посещал, – мою милую и обожаемую Клэр. Уверена, она не станет скрывать подробности.

– Дина, да не помню я! Вот хоть убей – не помню.

– Совсем ничего?

– Ну, я же волновалась. Там все, наверное, волнуются, ведь приходят искать не кого-то – свою судьбу. А вдруг экран покажет невесть кого, что тогда делать?

Она стояла у плиты и помешивала суп – с новыми в ушах сережками-каменьями, с уложенными в сложную прическу локонами, в расшитом вручную переднике. Не экономка, а белокожая красавица-цыганка. Наверное, они с Антонио собирались пообедать в очередном ресторане, блюда которого хотели совместно продегустировать – именно это занятие не так давно в виде хобби вошло в привычку наших поваров – пробовать чужие блюда и создавать на их основе новые рецепты.

– Ну, ты прикладывала куда-нибудь палец?

– Палец точно прикладывала, помню.

– А тебя просили посмотреть куда-нибудь? Мол «стойте неподвижно – мы сканируем сетчатку глаза»?

– Вот этого, по-моему, не было. Но ведь я могла забыть – все смотрела на экран, все ждала, когда же он кого-нибудь покажет.

Оно и понятно, я бы тоже ждала.

– А лазеры? Я слышала, что раньше там производилось сканирование данных прямо из головы, но потом эту систему заменили на более простую.

– Лазеры? – Клэр качнула темноволосой головой и бросила на меня задумчивый взгляд. – Нет, лазеров точно не было. Их бы я запомнила.

В этот момент в кухню белым и рыжим вихрем залетели разыгравшиеся коты, едва не снесли, пытаясь развернуться на гладком полу, табурет, заскоблили по паркету когтями, и Клэр пригрозила им поварежкой:

– А ну-ка кыш, охломоны! Играть будете в коридоре, а не на кухне, а то убирать мне потом за вами до вечера. А мне выходить через полчаса!

Тема будки «Моя вторая половина» была временно позабыта.

Но ненадолго.

У Логана Эвертона – лучшего хакера Уровня и по совместительству моего коллеги – никогда не было ни котов, ни собак, а потому от разговора по телефону его никто не отвлекал. Благо и настроение для подробных ответов на вопросы у него оказалось подходящим:

– Лазерное сканирование? Нет, давно не используется, убрали. Зачем лезть прямо в голову, если по отпечаткам, сетчатке и голосовому распознаванию система с точностью до ста процентов определяет, кто перед ней, и сопоставляет данные с базой?

– А если человек молчит?

– Тогда она воспользуется двумя параметрами: отпечатком и сканом сетчатки.

– А если посетитель в темных очках?

– Тогда одним параметром. Но, скорее всего, из соображений безопасности подключит второй, так как отпечаток легко подделать. А почему ты, собственно, все это спрашиваешь?

Расхаживая по собственной спальне и поглядывая то в окно, то на собственное отражение в высоком зеркале шкафа, я кусала губы, пытаясь придумать правдоподобное объяснение своему любопытству. Не скажешь ведь прямо: «У меня появилась мысль проверить в «незабудке» отпечаток пальца вашего текущего шефа. Зачем? Ну, хотя бы затем, чтобы временно отвлечь его от дел отряда и, как следствие, обеспечить Дэйну спокойный день рождения». Э-э-э, это достойная причина для того, чтобы слегка переступить закон? Совсем чуть-чуть. К тому же, ответ будки всегда может оказаться отрицательным, и тогда мое любопытство растворится, как не бывало.

Не придумав ничего лучшего, я по-милицейски коротко и почти грубовато ответила: «Надо».

Хакер на том конце усмехнулся.

– Хорошо. «Надо». Но ты ведь не только затем позвонила, чтобы поинтересоваться, как все работает? Наверняка хотела попросить о чем-то еще?

Еще один «зрячий в корень» – мне на них везет.

– Хотела, – я вновь замялась. Наверное, можно было бы оставить эту идею в покое – забыть о ней, спокойно жить до возвращения Дрейка, предоставить Дэйну самому заниматься своим праздником и всем, что с ним связано, но, увы, мне самой хотелось приключений. Да, вот так банально – я же пообещала себе, что эти две недели станут для меня «золотым временем»? Так почему бы и не подобным способом? – Скажи, ты смог бы временно… подладить под требуемые условия функционирование одной из будок? Скажем, наименее посещаемой?

– На какой период?

– На полчаса.

Непродолжительная пауза.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru