Вероника Фокс
Искусство любви
Мы вновь встретились с ним взглядом, когда я взяла белый лист ватмана и поставила его на мольберт. Эти глаза были бездонными. В тени тусклых ламп помещения практически бесцветными. На кончике языка чувствовалась горечь волнения и откинув ненужные мысли, я принялась чертить квадрат.
Виктор Николаевич не говорил, насколько должен быть ровным квадрат. Насколько четкими его линии. Он лишь сказал, что нужно нарисовать то, что мы видим. Поэтому, не долго думая, я взяла заточенный карандаш из своего арсенала и начала рисовать.
Штрих за штрихом. Сложенный вдвое обычный лист бумаги, чтобы не смазать четкие линии тыльной стороной руки… Мне казалось, что как только я начинаю рисовать – я совершенно теряю нить с реальностью. И это беспокоило не только меня, но и мою маму. Но… это была единственная терапия, чтобы избавить от страхов во мне. От темной стороны ужасов, которые являлись мне в кошмарах по ночам.
Я совершенно не думала о том, что у меня получится по итогу. Мне не хотелось следовать каким-то правилам в моей голове. Я просто… поддалась своему вдохновению. Я даже пропустила тот момент, когда Виктор Николаевич начал проверять работы у студентов, отпуская их с урока. Настолько была погружена в чертов квадрат и ту безграничность, которая мне открылась, что совершенно не заметила, как Виктор Николаевич стоял позади меня, сунув руки в карманы брюк.
– Это вы сейчас нарисовали? – мелодичный баритон отозвался нежной трелью по коже.
Я молча кивнула головой, доделывая последний штрих карандашом. Отвернувшись от рисунка, я взглянула на картину целиком. Виктор Николаевич стоял слева от меня. Я видела краем глаза его темные джинсы.
– Вы именно это увидели в квадрате?
Подняв голову, мы встретились взглядом с профессором.
– Да, – пискнула я, ощущая, как волнение вновь накатывает волной по всему телу.
Мужская рука дотронулась до моего рисунка. Виктор Николаевич вел кончиком указательного пальца по холсту, практически стирая жирные линии контура рисунка. Я изобразила в квадрате портрет мужчины с черной повязкой на глазах. А в свободной области красовались темные розы, из которых лилась краска.
– Линия подбородка слишком острая, – цокнув языком, Виктор Николаевич аккуратно вытащил карандаш из моей руки и жирной линией провел линию так, как видел он. – Видите? Страдает анатомия всего рисунка, если вы рисуете слишком острые линии.
– Понятно…
Но мужчина, словно, не услышал моего высказывания. Он с грохотом отодвинул стул на колесиках и, усевшись на него, стал поправлять рисунок.
– Вот здесь, – он указал карандашом на лоб, – не хватает волос. Будто бы непослушная прядь выбилась из общей картины. – Он был настолько близко, что у меня перехватило дыхание. Я уже мало в чем была уверена, в особенности – в своих способностях. Все, что я создавала, казалось, было ничто по сравнению с правками Виктора. – Всего пару штрихов… – мужчина доделывает имитацию наброска волос и тяжело выдыхает, – и рисунок приобретает совершенно другое настроение. Согласны?
Он разворачивается ко мне корпусом, и мы замираем. Его холодный взгляд через линзы очков скользит по мне так нахально, что я не знаю, куда себя деть.
– Д…да, – отвечаю я для приличия.
Ухмылка мужчины дает мне понять, что ему понравилась моя реакция на его присутствие рядом. Он еще какую-то секунду задерживает взгляд на моих губах, а после протягивает карандаш и добавляет:
– Совершенно неплохо для первого раза, – поднимается со стула и роняет через плечо: – но не думайте, что вы соскочили с моего карандашика. На первый раз вам повезло.
И пока он идет к своему столу, я пытаюсь хватать воздух ртом, как рыба, выброшенная на сушу. Совершенно не понимая, откуда у меня возникло такое тягомотное волнение? Что сподвигло меня волноваться так, что потели ладони?
– Урок окончен, – наконец-то добавляет он и я осознаю, что оказалась последней, кто остался в аудитории. – Можете собираться.
Неуверенно поднявшись со стула, я собрала все что было разбросано рядом. Взяв сумку и тубус, я хотела было взять и рисунок, как Виктор меня остановил:
– Оставьте его здесь, пожалуйста.
Нерешительно убрав руку от листа, я проглотила ком сомнения. Оглянувшись увидела, что практически все рисунки были забраны.
– Почему? – спросила я быстрее, чем могла подумать, обернувшись.
– В следующий раз доделаете, – проронил профессор уткнувшись взглядом в журнал.
– Хорошо.
Застенчивость разъедала меня изнутри. Неуверенно дошла до двери и проронила через плечо.
– До свидания.
– До свидания, Алиса.
И скрылась за большим дверями аудитории, все еще ощущая себя неуютно после урока.
Глава 2. Виктор
Дождь практически стих.
В стенах академии, где витает аромат лака и краски, я занят заполнением документов. Это занятие всегда было для меня непростым. Я не люблю подводить итоги там, где от меня этого требуют. Не люблю чувствовать ответственность за идеально заполненные отчёты и журналы.
До сих пор не понимаю, зачем заполнять столько бумаг? Почему бы не ввести электронный дневник, как это сделано во многих других учебных заведениях?
Это отнимает слишком много времени, а ведь время – ценный ресурс.
Через полчаса я с раздражением отложил журнал и с наслаждением вздохнул. Я закончил. И тут мой взгляд упал на парту, за которой сидела та девушка.
У неё были каштановые кудрявые волосы, а в глазах сиял озорной огонёк. Однако, несмотря на это, она была очень скромна и боялась показаться другой. От неё исходил аромат спелого грейпфрута и лотоса.
Я ненавижу аромат грейпфрута, но люблю нежное звучание лотоса… А эта девушка…
Снимаю очки и кладу их на стол. Потираю глаза, чтобы собраться с последними силами.
Эта студентка… Да. Как ее звали… Алиса? Точно, Алиса. Она была…
Я пытаюсь вспомнить её образ, размышляя о том, что именно меня привлекло в ней.
Неужели противоречия звучания ароматов? Нет.
Иногда творческие люди, увидев что-то, что пробудило в них вдохновение, стремятся вновь испытать это чувство полёта. И я сейчас пытаюсь уловить то, что чувствовал тогда… Когда смотрел на ее рисунок.
Встав из-за стола, я снова подхожу к рисунку. Краски практически высохли. Смотрю на портрет, вглядываясь в линии, которые проводила Алиса кисточкой. Машинально провожу указательным пальцем по ним еще раз, продолжая гипнотизировать рисунок.
Этот портрет… Как ей удалось так быстро нарисовать меня?
В этом не было сомнений: Алиса нарисовала меня, сделала из обычного квадрата произведение искусства. Нос, лоб, губы… Она пыталась подчеркнуть каждую деталь на своем портрете, будто бы хотела этим что-то сказать.
Но что ты хотела сказать, Алиса? Почему ты нарисовала именно меня?
Эти вопросы не давали мне покоя. Крутились в моей голове, как проклятое веретено. Каждый вопрос порождал новый, на который я не знал ответа. Словно пытался сам себя запутать, пытался отгородить себя от явной правды, которая лежала на блюдце перед глазами. И это дьявольски пленило меня, как глоток воды посреди знойной пустыни.
Отойдя на пару шагов назад, я взглянул еще раз на картину. В ней было практически все хорошо. Но нужно было исправить кое-какие детали, чтобы этот рисунок выглядел еще лучше. Чтобы он был еще более проникновенным, чем казалось на первый взгляд. Чтобы можно было рассматривать его часами, подмечая мелкие детали, которые Алиса пыталась торопясь вплести в холст.
Почему меня так волнует эта студентка? Что в ней такого притягательного для меня?
Оставив картину на мольберте, я собрал свою сумку, пальто и, выключив свет, вышел из кабинета. Шагая по коридору, я попытался откинуть ненужные мысли. Выбросить из своей головы навязчивый аромат духов этой студентки, которая просто нахально не выходила из моей головы весь день. Взглянув на наручные часы, которые показывали шесть часов вечера, я на ходу надел пальто, спускаясь по лестнице на первый этаж. Смотря себе под ноги, я едва ли удерживаю равновесие на последней ступени лестницы.
Кто-то врезается в меня.
Из-за огромных ватных листов, что свернуты трубочкой, слышится виноватый голос:
– Боже мой, извините!
А после я вижу ее.
Алису.
В шоколадных глазах Алисы замечаю проскальзывающую искру беспокойства. Девушка едва ли не роняет ватные листы, неуклюже дергаясь. Не знаю, почему я машинально сделал то же самое, расставив руки?
– Простите, Виктор Николаевич, – щебечет девушка, потупив глаза в пол. – Простите…
– Вы решили ограбить академическую канцелярию? – вздернув бровью, спрашиваю у нее..
В тусклом свете потолочных ламп, на бледной кожи щек девушки проявляется застенчивый румянец. Эта невинность кажется мне очень привлекательной. Даже слишком…
– Не-ет, – запинаясь, отвечает девушка, поправляя ватные листы. – Нет, что вы!
– Тогда зачем вам столько ватных листов?
– Наталья Петровна попросила принести их ей… – виновато произносит Алиса, будто бы я ее в чем-то отчитываю. Но на самом деле, я просто интересуюсь.
– Вы так спешили, что показалось совершенно обратное.
Девушка плотно сжимает розоватые губы. Она старается не устанавливать со мной зрительного контакта. Старается смотреть куда-то вдаль, вбок, в пол, но не на меня. И это загадочное поведение, кажется, навевает мне на одну мысль.
Я выдыхаю из себя и твердо заявляю:
– Давайте я вам помогу?
– О нет, – восклицает Алиса, вновь чуть ли не уронив все листы ватмана. – Нет, что вы…
– Я настаиваю.
Не отрывая глаз, я продолжаю нахально изучать студентку. Мне чертовски симпатизируют ее ямочки на щеках. Ее невинный взгляд из-под густых ресниц. Румянец, что придает белоснежной коже едва уловимый шарм кокетства. Ее выбившийся кудрявый локон волос из общей прически, который спускается до линии подбородка.
– Ну…
Голос Алисы, напоминающий пение соловья, на мгновение рассеивает мою неприязнь. Он кажется мне именно тем противоядием, которое необходимо мне в этот вечер. Девушка мыкается. Или стесняется. Еще не определилась, чего она хочет.
– Давайте сюда эти листы, – робко протягиваю я к ней руки. – Не дай бог, вы еще на лестнице упадёте.
Алиса растеряна. Её большие шоколадные глаза впервые встречаются с моими. Их взгляд поражает меня своей таинственностью. Но я не могу больше смотреть на нее, это может вызвать подозрения. Поэтому девушка отдаёт мне листы ватмана и робко встаёт на одну ступеньку со мной.
