Вера Волховец
Холодное сердце пустыни
33. Глава, в которой "вместо тысячи слов…"
Сальвадор стояла у магического барьера, точно зная, что за это полагается Мун.
Влетит. Как пить дать, влетит— она не должна была уходить от людей Мансула, Каул чуть руку ей не вырвал, донося, что Мун просто обязана была оставаться с Зулейхой и Алией.
Он получил в нос.
Самым обычным, немагическим, крепким маленьким кулачком, с размаху… Эльясу было бы не к чему придраться.
К шайтану их всех. Каула, Зулейху, Алию, Мансула… О, и Эльяса, его, разумеется, нельзя забыть, но с ним один шайтан не справится. Ему можно выписать всю свору Шейахи-жницы, младшей сестры Мафрея, что собирала души для своего брата.
Сейчас до всех них просто не было дело. Да обрушься сейчас небо на землю, всеми своими осколками, Сальвадор и не заметила бы, потому что сердце в груди скакало, как голодный кролик. Она просто обязана была дождаться его. Он задолжал ей столько объяснений…
И она их ждала. Объяснений, героя, а можно— и только героя, лишь бы поскорее, а то— каждый лишний вдох пытался застрять в груди.
В любой тишине своего несносного героя Сальвадор уже могла узнать по шагам. По глубокому неспешному дыханию. Даже по тому, как именно барабанило в груди его сердце. У него был совершенно особенный ритм.
В этот раз о его приближении она узнала по другому— когда вслед Паулю, наконец закончившему свои переговоры и зашагавшего к магическому барьеру, скрывающему от глаз Фарея весь караван, все, кто имел хоть какой-то воинский опыт, начали вразнобой шуметь. Восхищенно, одобрительно, с пожеланиями только успеха.
Герою, что рискует ради тебя своей жизнью, не желай ничего, кроме хорошего. Так всегда провожали того, кто мог и не вернуться с поля боя.
В этот раз разворачиваться к нему лицом было тоже страшно, как тогда у врат в Ахиллам. Внутри дрожало все, что там было. И все-таки, Сальвадор развернулась.
Пауль остановился в паре шагов от неё, и в этот раз стоял и смотрел прямо. Как обреченный в лицо собственной погибели. Он не мог её не узнать, хотя она и была по-прежнему все в том же наряде, который скрывал абсолютно всё её тело, оставляя только узкую полоску для глаз. Видимо, он мог узнать её по глазам.
За спиной Пауля Сальвадор успела заметить багрового, захлебывающегося яростью Мансула, который пытался торговаться до последнего, и сейчас остервенело стискивающему в пальцах маленькую серебряную шкатулку.
Пауль вернул ему награду «за возвращение беглой рабыни»? Ох… Ну, да, теперь-то ему терять нечего, но какой это жест… Не для Мансула, но для неё… Он не стал цепляться за эту награду. Хотя, она ведь была ему нужна… Божественный артефакт, дарующий мощь древнего Поссея на краткий бой. Он ведь давал Паулю все шансы против Судьи…
Лицо Мансула стерлось, смазалось, сил тратить на него время и внимание у Сальвадор больше не было. У неё и оставалась-то минуточка на разговор с этим неуемным…
И, наверное, она должна была вспомнить про приличия, про шумящих вокруг людей, что уже торопливо поднимали верблюдов, готовясь к тому, что вот-вот придется бежать бегом, и гнать верблюдов самым лютым бегом, покуда самоубийца-эффинец отвлекает внимание салладовой бестии.
Да к шайтану пошли те приличия. Один только шаг— его она себе сейчас позволила без оглядки на нарушение традиций.
У Пауля были такие спокойные, сухие пальцы, и ладони— жесткие, от слишком тесной дружбы с оружием.
– Ты… – он что-то попытался выдохнуть, но голос будто отказал ему, и эффинец раздраженно скривился, – так долго думал, что тебе сказать. Ничего не придумал.
Ох, как она его понимала сейчас…
– Если попрошу тебя не рисковать, ты ведь не послушаешься?– тихо шепнула Сальвадор, и Пауль, виновато, но абсолютно по-своему, с легкой удалой шельминкой в ярких синих глазищах, развел руками.
– Я должен рискнуть, – спокойно откликнулся он, преодолевая свою растерянность, – я твой герой, так ведь? Мне нужно соответствовать.
– Мой герой, – она повторила это уже не с той насмешкой, с которой именовала его именно этим словом, – но почему ты попросил… То, что попросил?
– Ты слышала?
Его слова лукавили. Он же не мог клясться её именем и не понимать, что условия клятвы она не услышит. И все же – говорил не как с Судьей, это было верно. Даже имени не называл, будто не желая обращаться к ней по тому имени, что не было настоящим.
– Я слышала чуть-чуть, – уклончиво улыбнулась Сальвадор, хоть и слышала все.
Он попросил свободу. Для неё. То, чего она не ждала ни в коем случае, уж слишком удобны в некоторых случаях товарно-денежные вопросы передачи рабов…
Зачем мужчине рядом свободная женщина, если можно держать ту, что просто обязана подчиняться?
– Придешь на капище к закату?– Пауль шепнул хрипло, и явно уже ощущая, что все, их время совсем вышло. – Он распустит ошейник, ты не иди за караваном. Иди туда.
С ума сойти, он назначает ей встречу – и на её же капище. Было в этом что-то безумно забавное.
– А что будет там? – спросила только для того, чтобы задержать его хоть еще на чуточку.
– А там… Мы поговорим?– будто сомневаясь, что она захочет, неловко откликнулся Пауль.
Они поговорят? О чем же? О том, где жить и сколько заводить детей? Это так мило, так желанно, но почти невозможно, так о чем же еще? О том, как быстро им прикончить друг дружку, чтобы в легенде это сложилось совсем красиво?
Пауль осторожно сжал её ладонь, что-то в неё вкладывая. Нежное, гладкое…
Бутон. Это был тот самый бутон лотоса, что Пауль упер под носом у Нии-Фэй. Синий лотос, знак любви, тот, что становился символом сердца того, кто брал его в руки – лег на ладонь Сальвадор и раскрылся тут же, стоило эффинцу убрать ладонь. И этот жест был слишком красноречив, настолько, что слова, которые и так-то не находились— вдруг совсем закончились.
Признания в любви бывали многословнее. Но красивей— вряд ли…
Он любит её? Зная её истинную сущность? Помня, кто именно обрек его на рабство и Арену?
От этого уже даже не тряслись руки… От этого ходила ходуном вся душа.
– Пауль… – Сальвадор запнулась, пытаясь нашарить «под ногами» хоть что-то. Ничего. Она даже не находила, как ей ответить ему, чтобы это было хотя бы достойно.
– Все не сейчас, – Пауль дернул плечом, намекая, что ему пора, и все-таки заставил её отпустить его руку. Шагнул к барьеру, толкнулся в него ладонью, прошел сквозь— его пропустила магия.
Обернулся и уже сквозь голубоватую перелену глянул прямо в глаза Сальвадор. А ведь на Мун он смотрел иначе…
– Ужасно жаль, что я могу дать тебе так мало, сердце мое. Я дал бы и больше. Если бы мог— отдал бы все.
Он бредил. Бредил и сам верил в истинность своих слов.
Он давал мало?
Он?
Тот, кто готов был отдать все, и даже жизнь принести в жертву ради её свободы?
Он ведь был смертен. Все еще…
Для неё— не было таких границ, лишь те, которых хочется избежать, следуя собственной гордости, она не потеряла бы ничего такого, аналогичного его жертве.
Пауль шагал к Фарею, и Сальвадор необдуманно шагнула вслед за ним. Не было сил расставаться с ним снова. Но вот её барьер удержал, оказавшись удивительно твердым.
– Са-а-алли, – тягуче шепнул Ворон, возникая за её спиной, и Сальвадор инстинктивно сжала пальцы, пряча лотос от его взгляда.
Впрочем— он ведь о цветке знал. Не мог не знать. Но показывать Эльясу такое – это было все равно, что пригласить этого ублюдка понаблюдать за первой брачной ночью.
– Ты пришла полюбоваться на то, как глупо сейчас твой драгоценный покончит с собой? – тем временем, будто и не замечая лотоса, склонившись к уху Сальвадор, пришептывал Эльяс. – Ты же не собираешься ему мешать, а, негодница?
Он будто ощущал направление её мыслей. Вообще-то она собиралась… Но не говорить же об этом вслух!
У Эльяса была такая самоуверенная улыбочка… Он будто в уме уже доиграл партию и наслаждался собственной победой.
– Ты ведь не имеешь права отказываться от благословения, – усмехнулась Сальвадор, возвращаясь взглядом к Паулю, касавшемуся плеча с отпечатком крыла Ворона, – слово бога нерушимо.
– Кто же с меня спросит?– фыркнул Эльяс, а Пауль дернулся головой в сторону магического барьера, будто не понимал чего-то.
– Кажется, в нашем договоре было что-то про то, что я имею право вершить суд над бесчестьем в моих землях, – губы улыбались все злее, – по закону богов, я должна предупредить тебя об этом. Ведь твой промысел— божий. Я— правосудие этих песков. И ты ведь знаешь, что сильнее правосудия нет ничего? Таковы слова Шии-Ра, определяющие мою силу.
Ей показалось, или Эльяс скрипнул зубами, будто именно последние её слова как-то его задели.
– С каких пор ты разбираешь дела мужчин?– тем не менее небрежно бросил Ворон, а Пауль тем временем, не мудрствуя особо, рванул клинок из ножен. – Эффинец ведь мужчина, или я чего-то не знаю?
– Не помню, чтоб в моей клятве Шии-Ра было подобное ограничение, – сладко улыбнулась Сальвадор, – я забочусь о тех, кому это необходимо. Если бог нарушает клятву, я могу его покарать. Так что?
Гулко грохнуло— это взвыл свободный и набравший силу Фарей, призывавший мощь пустынной бури. Саллад совершенно не поскупился, наделяя эту тварь магическими способностями.
Ну же, Пауль, давай, один удар клинком, лишенным силы благословения, и она получит право вмешаться. Получит право вогнать кинжал судьбы в сердце Эльяса, а потом— уже без необходимости следовать глупым правилам пари, бросится к этому несносному герою на выручку.
Пауль, сшибленный с ног ударившей рядом с ним молнией, увернулся от полосы пламени, вырвавшейся из пасти Фарея, и вскочил, снова вступая в бой. У него не было силы благословения, но была безбашенная самонадеянность и верное искусство. Он знал Фарея, он помнил, как сражался с ним в прошлый раз, и что тогда сработало. Поэтому и бросился к тяжелым огромным лапам, одновременно сокращая расстояние между собой и шайтановой тварью, лишая Фарея возможности пользоваться огнем или молниями, и подбираясь к уязвимым местам. Подобрался, замахнулся, и…
Эльяс склонил голову набок. Почему-то Сальвадор это ощутила— видимо потому, что была напряжена как струна, ожидая уже, наконец, повода положить конец этому произволу. А может— этому поспособствовала волна магии, которую из-за вопиющей близости Ворона Сальвадор не могла не ощутить.
Там— за магическим барьером, за плечами Пауля вдруг плеснулась пара черных крыльев, вспыхнул ярким лиловым пламенем клинок, да и в силе он, кажется, прибавил. По-крайней мере, от удара клинком Фарей взвыл так, что стало ясно— шкура пробита очень глубоко. Пес отпрянул, пятясь от врага, вдруг ставшему опасным.
За спиной зашумели караванщики, готовясь вот-вот двинуться в свой торопливый бег.
– Ты умеешь держать слово?– не получилось удивиться без сожаления. Нет, конечно, ей никогда так сильно не везло, но она уже поверила, что подловила Эльяса на малом, и сможет получить свое право на расправу с ним.
– Ему ведь это не поможет, – фыркнул Ворон, накручивая на палец собственную длинную прядь, – благословение ему я дал на один бой. Победит псину— и все.
– Ему не понадобится благословение на бой со мной, – она даже фыркнула, удивляясь, что Ворон этого не понимает, – одна его просьба, и я сама сниму с него его присягу. Так что…
– Не снимешь, Салли, – с притворным сожалением вздохнул Эльяс, – посмотри внимательнее, враг у твоего героя отнюдь не один.
В какую-то секунду она уже подумала, что Эльяс сам решил напасть на Пауля, и спешно начала прикидывать трактовку кармического закона справедливости. Боги не имели права трогать смертных. Без повода— не могли. Какой повод был у Эльяса? Да никакого не было…
– Глазами смотри, ядовитая моя, – Эльяс говорил так удовлетворенно, что стало ясно— нет, она искала ответ на свои вопросы не там.
– Я не твоя, – уже привычно и почти бесстрастно отрезала Сальвадор, вглядываясь в тот бой, что разворачивался сейчас перед ними.
– Уже почти моя, – хмыкнул Ворон, но продолжать перепалку не хотелось. Хотелось понять, о чем же он ведет речь.
Пауль выигрывал, с силой благословения оттеснял Фарея все дальше от дороги каравана. А если чуть-чуть сойти с этой дюны и заложив крюк вернуться на путь по соседней— так и вовсе времени почти не терялось.
О нет…
Глаза Сальвадор зацепились за дальнюю дюну, где медленно закручивался песчаный вихрь. Она сощурилась, пытаясь разглядеть получше. Ох, это смертное зрение…
– Позволь я тебе помогу, Салли, – хохотнул Ворон и опустил свою ладонь на её плечо. Это был повод для отрубления конечности, не меньше, но… Она не успела стряхнуть руку Эльяса. Силой его магии она смогла увидеть…
Пшенично-золотые волосы, стянутые на затылке в хвост. Золотая маска ястреба на лице— и поджатые надменные губы, плащ из рыжих перьев, развевающийся на ветру и сам создававший этот самый ветер. Саллад, Песчаный Ястреб, бог охоты, хозяин песчаных бурь. Он стоял на третьей дюне от Пауля, смотрел на того, кто бился с его псом, и тянул из колчана на спине длинную стрелу.
В то, что он явился здесь пострелять птичек, а не покарать того, кто обижает его любимца, верилось с большим трудом…
34. Глава, в которой не осталось ни времени, ни выбора
– Он нарушает закон, – тихо прошептали губы Сальвадор, хотя это была констатация факта. О паршивом нраве именно Саллада знали все, даже смертные, даже те, что ему поклонялись.
Там, где полагалось наградить доблесть, Саллад всегда поступал вот так – как обиженный мальчишка отстаивал свою честь согласно собственному виденью.
– И ты, конечно, покараешь его, – издевка в тоне Эльяса становилась все более откровенной, – потом. Когда твой драгоценный уже не будет дышать. И какая же жалость, что твой сосуд оказался так хрупок. Сама-то ты своего эффинца защитить не можешь.
Нет, нет, нет…
Нельзя это допускать. Ни в коем случае нельзя… Нужно что-то придумать. Срочно! И где только мысли, когда они так нужны?
– Как я уже говорил, ты почти моя, Сальвадор, – с фальшивой нежностью хмыкнул Ворон, – защитишь его своими руками— и будешь принадлежать мне. А ты защитишь, куда ты можешь деться? Мы поженимся на закате. Уже не могу дождаться. Пауля пригласим, он так мне помог, как же без него?
Она стиснула пальцы, отчаянно желая явить из воздуха верный кинжал. Нельзя. Нет у неё на то права. И её правосудие не даст ей сил, потому что судить собственным эгоизмом она не может.
Ворон не обманул Пауля, силой благословения его напитал, все рассчитав заранее. Нет, не могло быть так, что Фарей сам вышел к Белому Шелковому Пути. Не-е-ет. Пригнали! Пригнали, рассчитывая, что сюда же явится Саллад, разыскивающий того, кто отпустил его пса от врат Ахиллама.
Пауль бил пса. Именно бил, иначе это не называлось. То взлетая в воздух и проскальзывая под его брюхом в сложной воздушной фигуре, то опускаясь на песок и обрушивая на лапы, спину, бока Фарея удар за ударом. И шайтанова бестия, что питалась смертными на завтрак, обед и ужин— верещала так, будто была слабой голодной дворнягой, на которую набросился мужик с тяжелой дубиной.
Саллад уже натянул тетиву своего тугого, гнутого из турьего рога лука и замер, явно выжидая. По всей видимости, пока он еще имел сомнения, что наглый смертный одолеет его пса. И лишится силы благословения, наверняка сейчас от стрелы Саллада бы защитившей. Вот тогда-то и можно будет ударить, меткой стрелой— в самое сердце наглеца, посмеявшегося над любимым псом Песчаного Ястреба.
Он ведь мог создать себе новую, еще более чудовищную тварь. А жизнь этого смертного так легко вернуть уже не удастся.
Сальвадор не успела придумать ничего. А по горлу резануло нестерпимой болью петля рабского ошейника.
Мансул… И как она умудрилась забыть про него? А вот он про неё не забыл. И сейчас, еще более яростный, он стискивал пальцы перед собой и волок к себе тело своей рабыни за проклятую магическую удавку, как какую-то собаку тащат за цепь.
– О, вижу, ты сейчас занята?– ядовито хмыкнул Ворон. – Не волнуйся, Салли, я тебе все потом расскажу.
– Ты все никак не насмотришься на своего белого пса, шайтанова потаскушка?– прорычал Мансул, когда она шлепнулась на песок у самых его ног, хватаясь за горло.
– Никогда не насмотрюсь, – бросила она отчаянно. Плевать на все, запретить смотреть, запретить любить не может никакой закон, никакой рабский ошейник. Мансул мог требовать повиновения, но на её сердце он не имел никакого права. И она уже устала прикидываться безразличной.
– Ты еще не свободна, – Мансул стиснул кулак крепче, и удавка ошейника сжалась еще сильнее, – и не будешь.
– Ты дал слово, хозяин, – выдавила она едва слышно, пока темнело в глазах, – дал слово, что дашь мне свободу.
Его глаза. Гневные, одержимые… Она и не думала, что он настолько хотел свою рабыню, чтобы вот сейчас, когда она сама проявила благосклонность к другому мужчине— так потерять контроль. Ведь никогда же раньше. Ни единого убитого раба. Мансул не любил терять свои деньги.
Видимо – никаким путем.
– Мы не ушли на фарс от этого места,– совершенно безумно улыбнулся Мансул, глядя на то, как она задыхается, с каким-то удивительным удовольствием, – и пока я твой хозяин— вот моя воля. Этому белому ублюдку ты принадлежать не будешь.
Темнота накрывала все ближе.
Неужели он все-таки осмелился, и вот сейчас готов убить её по-настоящему? Уже забыл, что до капища Сальвадор тут настолько близко, что и пары минут со смерти Мун не пройдет, как Судья уже будет тут?
Это было…
Это было неожиданно хорошо. Если проклятие возьмет свое, и смертное тело погибнет— она будет свободна от пари. Её проклятие уйдет Эльясу, и она ничего ему за это будет не должна. И с чистой совестью сможет расквитаться с Вороном по личным счетам.
Ну, давай же, Мансул, еще чуточку…
Он был готов. Его глаза сейчас были именно глазами решившегося убийцы.
Вот только… Вновь запылала огнем охранная нить на запястье. В длинном списке Смерти появилась душа Пауля Ландерса. Пока еще— в самом конце. Там, откуда можно было стереть. Если поторопиться…
– Ты сдохнешь медленно, Мун, – тем временем с холодной жестокостью выдохнул Мансул, – раз мне по твоей вине встречать Судью, ты сдохнешь так медленно, что даже успеешь застать закат. Я так хочу.
Он понимал, что привлечет внимание Сальвадор. И был намерен "растянуть удовольствие", проявляя совершенно неожиданную жестокость.
Нить чар на запястье натянулась сильнее, буквально зазвенела от напряжения. Времени совсем не осталось. А победа ведь была так близко…
– Сейчас, Судья, – мурлыкнул Эльяс вторя той нити и даже не обернувшись. Он тоже умел пользоваться гласом истины – этим глухим ментальным шепотом, тем самым, которым можно было говорить только правду, – не спасешь его сейчас, не спасешь уже никогда.
Сейчас – так сейчас… Решение проиграть ради сохранения жизни этого смертного было принято раньше и было окончательно.
Мун закрыла глаза.
Она успела услышать удивленный вопль Мансула, перед тем как перестать существовать как Мун и появиться в другом месте.
Вовремя! Ворон был редкостной сволочью, но он все-таки не обманул с моментом. Она появилась именно в ту самую секунду, когда стрела Саллада, нацеленная в спину Пауля, сорвалась с тетивы. Именно тогда кинжал Тейлат рассек эту самую стрелу пополам, пустив щепки в разные стороны.
– Сальвадор?– недоверчиво переспросил Саллад, когда увидел, кто именно стоит перед ним, скрестив руки на груди.
Что ж… У неё было что ему ответить…
Но, она не успела.
– Сальвадор, – запел воздух голосом Эльяса эль Мора. Протяжно, напевно, ядовито.
Она проиграла— он это знал. Он требовал, чтобы она признала свое поражение. Пока он не явился сам, зачем, если можно вот так— звать её чарами.
Обойдется. Немедленно к нему Сальвадор не собиралась бежать. Он сказал ведь— свадьба будет на закате. Зачем ему менять планы? Наверное, он будет в бешенстве потом, когда поймет, насколько сильно она его "обокрала", но и на это ей было плевать.
К шайтану… Сколько ей удастся выкрасть времени у Эльяса— все нужно использовать сполна. Все будет принадлежать Паулю и никому больше.
Лотос, что она обронила там, за далекой сейчас магической стеной, той, за которой брели караващики, сейчас снова вернулся к ней и лежал в левой руке. Судья вплела его в кончик косы, только коснулась— и цветок будто сам впился тонкими стебельками в её волосы. Коса легла на правое плечо, а лотос так кстати оказался напротив сердца. Там ему самое место. Такой она и будет в свои последние часы как Судья.
Любимой. И влюбленной!
Она всегда отрицала, что её сердце вообще способно хоть для чего-то, кроме как для суда. Но сейчас— намеревалась гордиться тем, что все-таки сама в себе ошиблась.
Одно лишь жаль— для любви у неё было так мало времени…
Рукой Сальвадор махнула наотмашь, и вскрикнул Саллад— Трего, управляемый только силой мысли Судьи, подсек ему мышцы голени.
– Хромать будешь пять сотен лет, – бросила она через плечо, приплетая к этому пожеланию магию, делая его приговором, – за то лишь, что не соблюдаешь законы богов и не чтишь воинскую доблесть. Умри этот смертный, и я бы лично сожгла твой храм, а самого тебя предала бы забвению.
– Ты пожалеешь!– яростно сплюнул Саллад. – Я в своем праве.
– Права богов ограничены законом Шии-Ра, – кинжалы легли в ладони, радуясь наконец полноценному воссоединению, – и покуда я— Судья, любое бесчинство в моих песках будет караться.
Неважно, что Судьей ей осталось быть пару часов от силы…
Тратить время на Саллада не хотелось больше ни минуточки. Сальвадор бросилась к Паулю почти бегом, на соседнюю дюну, на полпути остановилась, обругала себя за смертные привычки и просто топнула ногой.
Исчезла здесь, появилась в нужном месте.
Фарей лежал на песке, бездыханный. Через пару часов Саллад коснется его, и пес оживет снова. Никогда эта тварь не подыхала, слишком уж любил её Песчаный Ястреб. А сейчас Пауль сидел на огромной лапе, побитый, пораненный, обожженный, но живой. Живой! Он, кажется, сам не очень верил, что смог, и временами поглядывал на все три головы Фарея, будто ожидая, что они снова оскалятся и залают.
– Ты?– при виде Сальвадор, возникшей всего в трех шагах от него, Пауль вскочил на ноги, и попытался стереть со щеки потек крови. Размазал только сильнее.
– Я, – она уронила ладони на его плечи, вцепилась в них с настоящим отчаяньем, – скажи мне, Пауль, ты хочешь уйти со мной?
Чтобы утянуть смертного в измерение духов нужно было соблюдать такие формальности.
– Куда угодно, – удачная формулировка пришлась ей только на руку, – с тобой— куда угодно, лилия моя.
– Спасибо, – шепнула она, отчаянно устав ничего не говорить, – закрой глаза, любимый.
Непривычное слово странно пришлось ей на вкус, но у Пауля настолько ярко вспыхнули глаза от услышанного, что жалеть не пришлось.
Он послушно зажмурился. Закрыла глаза и Сальвадор.
В мире смертных ей сейчас делать было нечего. А вот в её Чертоге…
Там были укромные места. Достаточно укромные, чтобы в них совершенно забыться.
Может быть, на закате она и выйдет замуж за Эльяса.
Может быть, на закате она перестанет быть Судьей.
Но кто сказал, что перед этим она не может нарушить все возможные правила?
Кто, если не она, в конце концов?
