Вера Камша
Яд минувшего
Яд минувшего
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы – впереди неизбежность,
Но ее появленья не ждем.
И, проснувшись от резкого света,
Видим вдруг – неизбежность пришла,
Как в безоблачном небе комета,
Лучезарная вестница зла.
Георгий Иванов
Вы боитесь моих вопросов, господин обвинитель?
Георгий Димитров
Пролог. «Десятка Мечей»[2]
Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.
Франсуа де Ларошфуко
Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. вечер 2-го дня Зимних Скал
1
Бокал был не первым и даже не четвертым. Робер пил выдержанное кэналлийское, словно дрянную касеру, не замечая ни запаха, ни вкуса, ни послевкусия. Что поделать, если лучшие вина и красивейшие женщины пьянят слабей беды и усталости… Франимские виноторговцы при виде того, как герцог Эпинэ глотает достойную Рассвета влагу, попадали бы в обморок или схватились за ножи, Марианна мило улыбалась. Она не была в Доре! Робер сжал зубы и налил себе еще, потом спохватился и наполнил бокал хозяйки. Баронесса улыбнулась.
– Вы порой все же вспоминаете обо мне, это радует.
– Кто вас видел хотя бы раз, тот вас не забудет, – соврал Иноходец, заливая чужую смерть и собственную ложь «Черной кровью».
– Герцог, – женщина гортанно рассмеялась, – эти слова не вызовут сомнений лишь у юной северяночки. Не забудьте угостить ими девицу Окделл.
– Она в Надоре. – Проклятье, о невесте так не говорят. А как говорят? С любовью? Но влюбленные женихи не врываются на ночь глядя к куртизанкам. Ничего, невлюбленные женихи тоже отнюдь не редкость. Эпинэ хлебнул «крови» и нашелся: – Сударыня, когда моя невеста вернется, я стану уделять ей столько времени, сколько потребуется, но сегодня я у ваших ног.
– Вы истинный рыцарь, маршал, – красавица с осуждением глянула на перевязь со шпагой, брошенную Робером на оранжевую софу, – кладете между собой и дамой меч.
– Времена рыцарей прошли. – Эпинэ наскоро допил и спровадил шпагу на пуфик, золотистый, как шкура Дракко. Голова наконец соизволила закружиться. Чуть-чуть, но и это было спасением. – Времена рыцарей, но не прекрасных дам!
– Теперь вы клевещете. На себя. – Марианна Капуль-Гизайль грациозно пересела на освобожденную от орудия убийства софу. Качнулись, поймав огонек свечи, длинные серьги, в вырезе лимонно-желтого платья вызывающе алела роза. Осенняя женщина, осенняя комната, осенняя ночь, то есть уже зимняя…
– О чем вы думаете? – В глазах баронессы плясали свечи, пахло цветами и духами. Здесь тепло и спокойно, а из городских ворот вторую ночь выползают закрытые мешками фуры, набитые покойниками. Мешков не хватает, фур тоже, из-под кое-как наброшенных тряпок вываливаются руки, ноги, головы. Жуткие лица истоптаны, измазаны засохшей рвотой, забуревшей кровью, какой-то пеной. «Погибших хоронит корона»… Хоронит или прячет?
– Я забыл извиниться за позднее вторжение. – Эпинэ поцеловал благоухающую вербеной ручку. – Но зима не лучшее время для одиночества.
– Лучшего времени для одиночества не бывает, – покачала головкой Звезда Олларии, переплетая свои пальчики с пальцами Робера, – а оправдание у мужчины одно – усталость, но его еще нужно заслужить. Вы готовы?
Готов, иначе зачем бы он явился в этот дом? Маршал Эпинэ больше не в силах думать о бредущих меж серых стен горожанах с вожделенными узелками и пустыми лицами. И о забитых досками позорных ямах. Доски не выдерживали, ямы становились могилами, наполнялись доверху телами, на которых стояли люди. На уже мертвых и еще живых…
– Сударыня, вы часто вспоминаете своих… друзей? – На то, чтоб забраться в чужую постель, его хватит. Забраться и забыть о задавленных, задохнувшихся, сошедших с ума.
– Иногда вспоминаю, но не тогда, когда у меня приятные мне гости. – Женщина улыбнулась и тронула цветок на груди, Эпинэ вновь поднес ручку с роскошным венчальным браслетом к губам. Кто купил ей браслет? Муж? А кто купил мужа и титул?
– А ваш супруг? – Можно подумать, ему есть дело до маленького барона. И можно подумать, маленький барон не знает, откуда в его доме берется золото. – Он помнит ваших гостей?
– О, – красавица томно вздохнула, – лишь самых близких. Им Коко дарит морискилл, а своих питомиц он никогда не перепутает и не забудет, кому они достались. У вас тоже будет птичка.
– В самом деле? – Робер не отказался бы забыть всех, кроме крыс и лошадей, но как выдрать из памяти Мильжу, гоганского мальчишку, дочек Эммы Маризо?! Их все-таки нашли, в тех самых ямах… – Здесь кто-то есть?
– О да, – подмигнула баронесса и легонько причмокнула алыми губками.
Из-за расшитой бабочками-фульгами занавески выскочила левретка, повела узкой мордочкой, вильнула хвостом, приветствуя очередного полухозяина. Марианна рассеянно погладила любимицу.
– Ее зовут Эвро.
– Неожиданно.
Сюзерен только что учредил орден Эвро. Кавалеры Эвро. Левретки его величества… Робер не выдержал, усмехнулся и тут же был вознагражден.
– Ваша жизнь, монсеньор, без сомнения, богаче моей. – Нежные пальчики коснулись алого цветка на груди. – Расскажите что-нибудь бедной затворнице, ведь вы так много видели…
Видел. Ноги и обрывки цепей, торчащие из-под принесенной Бирой скалы. Кровь и вышибленные мозги на мраморе у камина. Добротно одетую горожанку с измятым чужими каблуками лицом и вырванными косами. Она еще жила, запрокидывала голову, пыталась дышать, а по лбу, щекам, глазам топтались невольные убийцы.
– Сударыня, то, на что я смотрю сейчас, много прекрасней того, что я встречал за пределами вашего особняка.
– Герцог, вы удивительно немногословны, а ведь вы южанин.
Даже южанин не расскажет, как из превратившейся в смертельную ловушку канавы вытащили восьмерых мертвецов и одного живого. Бедняга ничего не понимал и только просил пить. Снизу и сверху была смерть, а он выжил. Маленький кашляющий человечек в ученой мантии, чем-то похожий на похудевшего Капуль-Гизайля.
– Вы больше не пьете? – В черных глазах отражались рыжие огоньки, превращая женщину в фульгу. – Вам надоела «Кровь»? У нас есть и «Слезы».
Лейэ Астрапэ, как же ему надоели настоящая кровь и настоящие слезы, но куда денешься?
– Я уже пьян, сударыня, – выдал желаемое за действительное Эпинэ, – пьян и счастлив.
Радушный барон любит птиц, его жена – мужчин. Или не любит, какое это имеет значение? В будуаре пахнет вербеной и померанцами, здесь можно не думать, а пить и еще целовать выпирающие из золотистой пены плечи.
– Если вы пьяны, поставьте бокал, – потребовала Марианна.
– Непременно, – пообещал Робер, – но не раньше, чем выпью за ваши прекрасные глаза.
Никола сбросит трупы в карьер Святого Павла, ему не в первый раз. Гоганы и мулы остались у леса Святой Мартины. Святой Павел, святая Мартина, святая Октавия, святая Дора, что скажут они осквернившим их имена погромами и убийствами?
– Только за глаза? – Марианна быстро облизнула губы. – А мне казалось, вас больше занимает… роза.
– Она и впрямь прекрасна, – пробормотал Робер, проглатывая вино, – а ее… ложе достойно ее красоты.
– Наконец-то вы сказали нечто приятное, – одобрила баронесса. – Мне ничего не остается, как подарить эту розу вам. Возьмите ее… Пока она не увяла.
Золотая с алмазной пылью брошь расстегнулась сразу, ей часто приходилось это делать. Освободившийся цветок упал на затканный незабудками простенький коврик, Робер нагнулся за подарком, но затянутые голубым шелком стены пошли волнами, и Повелитель Молний глупейшим образом свалился с софы под жемчужный женский смех.
– «Черная кровь» полна коварства. – Марианна протянула гостю руку, и Робер честно за нее ухватился. Слишком честно, потому что прелестная баронесса оказалась на роскошном холтийском ковре рядом с пьяным гостем. Гость извинился и принялся собирать рассыпавшиеся ландыши. Жаль вазу, но завтра он пришлет другую, серебряную, ее не разобьешь.
– Вы порезались? – Дрожащий, полный ужаса голосок. Глупышка никогда не видела настоящих ран.
– Сударыня, я готов отдать вам всю кровь, а не жалкие четыре капли.
– Не шутите так, если с вами что-то случится, я… Я не смогу жить!
– Со мной ничего не случи…
– …Эпинэ! Вам плохо?
Золотистый ковер, черноволосая женщина с широко распахнутыми подведенными глазами. Баронесса Капуль-Гизайль… Он напился, и баронесса подарила ему красную розу. Вот эту! Он напился, потому что хочет забыть Дору. И забудет, хотя бы до утра!
– Сударыня, как это ни прискорбно, я все-таки пьян. – Иноходец поднял злополучный цветок, он ничуть не пострадал, а вот рукав отчего-то сделался черным, а прежде был красным. Робер это помнил совершенно точно. Красным, обшитым золотом, нелепым и вызывающим, ничего другого в праздник Повелитель Молний надеть не вправе.
– Робер, – баронесса силилась улыбнуться, но в глазах черными бабочками бился страх, – что с вами?!
– Кто здесь? Кто здесь, кроме нас? Там, за портьерами?
– Только Эвро… Мы одни, клянусь вам!
С комнатой все в порядке, она по-прежнему золотистая, а рукав – алый. За портьерой возится левретка, в руках у него роза, а не ландыши. Откуда взяться ландышам на Зимний Излом?
– Почему вы молчите? Что-то случилось? Что-то плохое?
– Говори мне «ты». Только «ты», договорились?
– Мне страшно.
– Не бойся. Я сумею защитить тебя.
– Но не нашу любовь. Они никогда не согласятся, никогда!
– Нам не нужно ничье согласие, мы будем вместе.
– Или умрем.
– Умрем? Нет, маленькая, мы будем жить вечно. Что с тобой?
– Холодно… Окно в спальне, я закрою.
– Боишься замерзнуть?
– Я боюсь потерять тебя. Ты поможешь мне закрыть окно? Его надо закрыть, надо…
– Я не войду в спальню своей невесты до свадьбы. Лучше я закрою дверь.
Двустворчатая дверь со смешными пляшущими человечками, ручка в виде цветочной гирлянды, голубые портьеры… Голубые? Золотые с алыми бабочками!
– Сударыня, что за этим занавесом? Дверь?
– Ложная… Успокойтесь, Коко в отъезде, и он не ревнив, а Эвро я заперла.
– Там двустворчатая дверь, и за ней кто-то есть.
– В моей спальне? Вы шутите! – Хозяйка звонко расхохоталась, вскочила и отдернула занавес. Закатным пламенем сверкнули бабочки-фульги, в окно ударил пахнущий сиренью ветер.
– Смотрите, герцог!
Одностворчатую дверцу украшают виноградные гроздья, костяную ручку-шар поддерживают белые кошачьи лапки с золотыми коготками.
– Первый маршал Талигойи удовлетворен?
– Дверью – да, – лучше казаться пошляком, чем сумасшедшим, – но не в двери счастье.
– Тогда вам следует съесть этот персик! Надеюсь, в моей спальне сегодня кто-то и впрямь будет. И этим «кем-то» станете вы.
Золотистый пушистый шарик в холеных ручках, лукавая улыбка, тихий смех.
– Сударыня, персик хорош, но вы – прекрасны!
– Я знаю…
Розовые губы пахнут земляникой, в фиалковых глазах тает весенняя ночь. Они впервые вместе. По-настоящему вместе, одни, не считая весны и ландышей. Он нашел свою девочку в окошке и не выпустит даже на мгновенье. Родня переживет, и король переживет, и весь мир, а кому не нравится, могут убираться к Змею.
– Есть в этом доме что-то, без чего ты не можешь жить?
– Ты… Только ты… Я не могу без тебя!
– Тогда идем.
– Куда?
– Разбудим какого-нибудь клирика. Завтра я представлю ко двору свою супругу.
– Так сразу? Я никогда не смогу. Отец…
– Отец простит, ему ничего не останется. Ты пойдешь или понести тебя на руках?
– Пойду… Только… Ты не смейся, но я надену другое платье. Я быстро…
– Ты, и в этом лучше всех.
– Старое платье – дурная примета.
– Ты справишься или позвать Линду?
– Не надо Линду… Создатель!
Треск за спиной, живое, трепещущее тепло у плеча, сдавленный крик. Закатные твари, их все-таки выследили.
– За меня! Слышишь, за меня! Быстрей!
Распахнутые дверные створки, сорванное голубое полотнище, опрокинутый столик, перевернутая шкатулка с бисером. В дверях – десяток человек с обнаженными шпагами. Лица под масками, но одежду и осанку не спрячешь. Это не «висельники», это дворяне. Родичи или заговорщики? За ней или за ним?
– Доброй ночи, господа. Как вас много…
Молчат и готовятся, молчат и прячут лица и голоса, но второй слева знакомо сутулится, а тому, кто рядом, не хватает ладони роста. Даже с каблуками. Родичи оказались заговорщиками, а заговорщики – родичами.
– Вы отказываетесь здороваться? Вы невежи или все-таки трусы?
Шаг вперед и в сторону, поклон, улыбка, родное тепло за спиной. Старое платье – «дурная примета», но малышка будет жить! Значит, к Леворукому отправятся убийцы, сколько б их ни заявилось.
2
Перед глазами – шелковые бабочки, в руке – обнаженная шпага. Бред! И вино тут ни при чем, он не пьян, до такой степени не пьян, что самому странно. Бедная Марианна, такого гостя у нее еще не было.
– Герцог, полагаю, я просто обязана подарить этих мотыльков вам. Вы без них просто жить не можете.
– Сударыня, прошу меня простить.
Нужно засмеяться, вложить клинок в ножны, налить вина, сказать что-то куртуазное, только почему внутри все орет об опасности? Почему чудятся ландыши и голубые глаза?
– Вы не знаете, здесь кого-то убили? – Теперь его точно прогонят, и поделом!
– В этом доме? – не поняла хозяйка. – Когда?
– Весной. – Что за чушь он несет? Ему точно пора в сумасшедший дом.
– Весной? – Баронесса улыбается из последних сил; она испугана, и красавицу можно понять: сумасшедший в спальне – это неприятно. – На моей памяти нет, но, монсеньор, вы так и не съели персик.
– Я искуплю свою вину. – Взбунтовавшиеся пальцы нипочем не желают отпускать эфес, улыбка на личике Марианны застывает, превращается в маску, сквозь золото стен рвется голубизна.
– Робер, ну что же вы…
Шаг, но не к женщине на ковре, а назад, к двери, и она распахивается. На самом деле. С треском. Люди в масках топчутся на пороге, сжимая шпаги и дубины…
Наступают полукругом, медленно, с опаской, хотят взять в кольцо… А луну вы часом не желаете? А солнце?
Кресла, столик, цветы в вазе… Как кстати! Воду в глаза первому, вазу в грудь – второму, и вперед. Удар, и еще, пока не опомнились! Не убил, но задел! Обоих… А теперь назад. Три шпаги бьют в пустоту. Что теперь? Ага, задумались, сбились плотнее. Пока мнутся – малышку в угол. Не надо меня держать! Не надо! Обернулся, успел… Кресло – в ноги тем, кто посередине, сам в сторону и вперед. Сбить в кучу, отвлечь. Скатерть… Намотать на руку, пригодится.
Мы выживем, родная, выживем, Леворукий нас побери! Назло твоим дядьям и моим «друзьям»!
– Сударь, мы, кажется, где-то встречались?
Ждать удара глупо, полшага вбок и в атаку.
Взмах скатертью и укол. Из-под бархатной тряпки – в грудь. Есть! А вы предсказуемы, господа! Предсказуемы, как нищие на ярмарке. Стягиваете кольцо? Ну-ну… Пируэт, левой – отмахнуться от ближайших клинков, еще и портьеру на них… Сапоги топчут ландыши… а теперь еще и чью-то ступню. Сейчас твой черед… Есть… Второй! Передай привет Карлиону!
Эпинэ с силой выдернул шпагу из тощей груди. В лицо плеснула чужая кровь, Иноходец отпрянул. Там, где он только что был, пролетела дубина. Среди хрустящих осколков кто-то корчится, зажимает лапой брюхо. Лэйе Астрапэ, он же только что вскочил. Когда он успел? Как?!
Труп на ковре, умирающий в углу, под ногами кровь, вино, фрукты… Марианна вжалась в стенную нишу, на лице – ужас. А дверь оказалась настоящей… Не знала?
Пыхтенье убийц, острый запах боя и страха, в голове грохочут кагетские барабаны, левое плечо саднит, зацепили-таки. Ерунда, царапина! Сколько же их тут? На ногах четверо. Это здесь, в будуаре, а в доме? Слуг нет, иначе прибежали бы уже. Ни слуг, ни мужа, только убийцы и левретка.
Комнатка маленькая, не побегаешь, нужно уходить. Через другую дверь. Хватать баронессу и уходить. Четверо на одного не так уж и много.
– Марианна! Сюда, быстрее!
На бледном лице удивленье и страх. Не перед разбойниками – перед ним!
– Баронесса!
Двое с дубинками, двое со шпагами, лиц нет, вместо лиц – тряпки. Не дворяне и даже не солдаты, отребье, грабители с улиц… Поодиночке – дрянь, вместе – стая. Ничего, четверо не дюжина! Жаль, спальня так высоко, а то бы высадить окно и на улицу.
– Марианна, за меня! Прячьтесь за меня!
Стройная жилистая фигура двинулась вдоль стены. Шпагу держит как положено, серая куртка, серая маска… Главный? Убить его, и остальные разбегутся. Может быть…
– Габриэль, осторожней. Осторож…
Леворукий, только не это! Что угодно, как угодно, только не это!
Скользящий удар по голове, несильный, глупый, женский… Отбить удар, обернуться… Марианна, но за что?!
И это высокие чувства и великие дела? В смысле – восемь на одного. А могло быть и двадцать, но разговор будет потом. Хороший разговор, большой, а сейчас – вырваться. Пока еще нет ран…
Визгливо взвыла Эвро, стройный разбойник перескочил через опрокинутый пуф, за ним метнулся второй, с дубиной, третий зачем-то рванул к трюмо.
Скользнуть за чужую спину… и ударить в нее. Вы не хотели дуэли, господа, и не надо! Получайте убийство.
Бюро, осколки от вазы, запертая дверь… Сюда, Габриэль, сюда! Споткнулся? Ну так падай! Под ноги приятелям. Слева в шею – отвели, скатерть пока спасает… Упавшего – носком сапога в висок, так быстрее.
Господа задумались? Еще бы, четыре трупа способствуют размышлениям… Здесь все? Вряд ли! Кто-то на лестнице, кто-то у двери, вопрос – сколько… О, еще один смельчак! Не повезло…
Парировать… Еще раз, и еще, терция, перевод… Какой, однако, бойкий раненый… Был! Отступили, теперь перевести дух и вперед… Эта рана вряд ли заживет, но за что? За что?! Нашел время думать, выживешь – разберешься!
Вторая дверь! И вторая компания, еще гаже первой. Десятка полтора! Весело. И дверь завалили шкафом, соображают… Значит, назад, в обитель любви. Уклон, отвод левой, вращение; эфесом – в лицо, нырнуть под руку, этого – в голову, этого – каблуком в колено… Еще один готов, но двадцать шпаг даже для отца было бы слишком.
Не замирать, мы танцуем, танцуем под «райос». Неужели не вырваться? Похоже на то! Сутулый, кто бы ты ни был, проваливай в Закат!..
Иноходец сам не понял, как шарахнулся в сторону и кувырком ушел из-под набрасываемой сети, тело слушалось так, словно в него не влили ни стакана… Они что, хотят взять живьем?! Робер перескочил через пуф и развернулся к ловцам. Один сзади, трое спереди, то есть двое…
Плечо! Квальдэто цэра, достали-таки! Мерзко, но это еще не смерть. Не его смерть! Зато это твоя последняя удача, погань!
– К двери! Уходит!
– Сюда, все сюда!
– Леворукий!
Какой же он Леворукий, он просто переложил шпагу… Проклятое плечо, но до твоей смерти еще дюжина чужих. На меньшее он не согласен.
– Осторожней, Ксавье! Во имя Создателя… – Этого покойника звали Ксавье…
Шпага тяжелеет, глаза заливает пот, голубые стены розовеют и крутятся, крутятся, крутятся вместе с безликими крысами. Откуда здесь крысы?
– Скорее, ну скорее же!
– Берегись!
Поздно беречься. Тебе поздно… Кошки с ней, с этой любовью! Была бы жизнь, остальное приложится. Его ждут, он должен вернуться в Торку! Или хотя бы избавить мир от десятка мерзавцев, жаль, мелких…
Уходить все труднее, под ногами трупы, сколько же их? В бою с мертвыми проще, в настоящем бою… Обожгло спину… Уклон, шаг вбок, горло открыто, коротышка? Он попался, но он не один!
– Я еще могу убивать, слышите, вы?! И я буду!..
Робер перепрыгнул через скребущее золотой ковер тело, увернулся от брошенного кувшина и вышиб, наконец, дверь. Четверо отлетели вглубь комнаты. Снова четверо!.. Маленький, большой и двое так себе. Тоже в масках. Переглядываются, но вперед идут. Что им нужно? Вряд ли деньги. Может, заговорить? Лэйе Астрапэ, а вдруг…
Старое, новое, забытое, знакомое. Тени мечутся, но звука нет, звук куда-то делся. Кто жив, а кто уже в Закате? И где он сам? Лечь бы сейчас. Или прислониться к стене. На минуту, на миг, закрыть глаза и прислониться… Нельзя – остановишься, и конец. Ты убит, дружок, убит, с такими ранами не живут, но пока не упал, пока дышишь, дерешься, ненавидишь, ты есть!
А вот этот без маски, потерял… Так и есть… Брат… Несостоявшийся… Ладно, какая теперь разница…
Чужой клинок глухо стукнул о гарду. Звук вернулся – глухой, ватный, но и на том спасибо. Выпад с четвертой… Рука сама парирует. Круговое движение, атакующий клинок уходит вверх. Перехватить чужую рапиру, задержать на мгновенье, теперь – в горло. Опять кровь… Опять в глаза… Плечо горит, правая рука вовсе онемела, зря он схватил клинок. Некогда жалеть, некогда!
Отводя предплечьем чужую шпагу, крутануться и с разворота – рукоятью в висок. Продолжая вращение – принять на гарду удар следующего. Ногой по чужому колену, и дальше, дальше – так танцуют со звездами. Не останавливаясь, уходя от тех, что сзади, – только не мешкать, иначе достанут, – пройти плечистому за спину… Проклятье, не успел ударить, но некогда… Ритм, держать ритм… полоснуть по мелькнувшей сбоку маске и дальше, дальше, не глядя, попал или нет… Если б не рана…
Промахнулись сразу двое… Ложный удар, поворот, одним движением запястья шпагу вниз, вбок! Клинок вязнет в чем-то… в ком-то, вязнет и вырывается из рук, все плывет, ничего не видно… Нужна шпага, хоть какая-нибудь! Или нож. У Ксавье в спине медвежий кинжал, но где он, этот Ксавье?
Живчик с длинным ножом мешком рухнул на порог, двое уцелевших разбойников переглянулись и с топотом ринулись вон, навстречу выстрелам и грохоту. Кто-то пришел? Надо же… И где Марианна?
Туман все краснее и краснее, прямо закат какой-то. Жаль, рассвета не увидеть, нога скользит, что-то, звеня, отлетает в сторону. Рапира! Не важно чья, только бы поднять. Голубое и алое мчится к глазам, рука влетает в теплую лужу…
– Упал!
– Слава Создателю!
– Быстрее!
Кто упал? Пальцы сжимаются на липкой рукояти, перед глазами серые сапоги, над ними – штаны, камзол, руки и клинок, выше не разобрать. Стальное острие выползает из тошнотворной мути, зависает, плывет вниз… Перекатиться по испятнанному ковру, не выпуская эфеса, и ударить. Снизу вверх. Враг без плеч и головы отшатывается, зажимает живот, шпага падает, надо подобрать… Взять и подняться.
Красная струя, красные брызги, роса на красных лепестках, гранатовые рощи на склонах, алые рощи Алвасете. Ветер путает волосы, зеленые прозрачные волны обнимают скалы… Утром его найдут. Если хозяева не позаботятся спрятать трупы. Им придется много таскать…
Робер, не выпуская шпаги, прислонился плечом к изящному трюмо, «украшенному» несколькими большими зарубками. Болела рука, ныли спина и колено, во рту было солоно от крови, рубаха насквозь промокла, но серьезных ран вроде не было, разве что в очередной раз принялось кровить запястье.
Десяток уже в Закате, на остальных не хватит сил. На всех, но эскорт у него будет внушительный!
– Кто хочет… прогуляться… к Леворукому… приглашаю… Ты?
Знакомая манера – сделать вид, что локоть не закрыт. Карл, и этот здесь! Думает, я туда и ударю?
– В глаза! Смотри в глаза, тварь!
Смотрит, а куда он денется? Смотрел… Метнули кинжал, и удачно, но сердце все еще бьется, а клинок звенит. Эве рэ гуэрдэ сона эдэрьенте… Он еще утянет за собой одного, а лучше двоих. Нет, троих! И ни мерзавцем меньше.
Шороха за спиной Иноходец не услышал, просто тело само собой развернулось, и Повелитель Молний оказался лицом к лицу с двумя громилами и пистолетным дулом. Времени на раздумья не оставалось, и Робер нырнул в ноги разбойнику с пистолетом. Словно в омут.
Красно-серые волны, качающаяся палуба. «Каммориста»? Откуда… «Каммористы» больше не будет. У тебя не будет, а у других будет все, и пусть! Пусть живут! Твоя смерть – она ведь только твоя!
Сколько можно топтаться… Смешно, но они хотят жить, потому и медлят. Знают, что троим не вернуться. Или четверым? Нет, четверых не взять, рука совсем плоха, и ноги не держат. Закатные твари, что там еще?
– Леворукий!
Опять… Сколько можно?
Как жарко. Что-то горит или пришло лето? А пол все-таки качается. Качка, жара, красное марево, кастаньеты, как же они трещат! И еще барабан. Зачем привели музыкантов? Глупо…
Убийца без лица спиной вперед влетает в комнату, валится у порога, что-то круглое подскакивает вверх, катится по полу. Голова… Голова в маске… Хлещет кровь, сколько же ее тут пролилось. В красно-черной дыре ночным факелом вспыхивает фигура. Высокая, яростная, словно сорвавшаяся с обезумевшей картины. Бешеное лицо, в руке – меч. Не шпага, не сабля – меч, и на нем кровь… Клирики не врали, Он все-таки есть. И Он пришел.
