Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Заколдованный замок
– Дорогое дитя мое! Куда же вы поедете? – спросил я со слезами на глазах.
– В Брюж, в монастырь для благородных девушек. Настоятельница этого монастыря приходится мне родственницей по матери. Жильберт говорил мне, что у нее я всегда найду верное убежище.
После ужина Анжела подошла к Беранже и поблагодарила его за доброту и любезность к ней и к ее покойному отцу. Затем она объявила, что желает удалиться в монастырь, и попросила его дать ей конвой до Брюжа.
Барон вспыхнул и с озабоченным видом слушал ее.
– Ваша просьба крайне удивляет меня. Разве вы забыли, прекрасная кузина, что ваш отец обручил нас? – недовольным тоном ответил он.
– Я думала, что вы забыли про это и сожалеете, что так поспешно приняли на себя такое обязательство, – с досадой возразила Анжела.
– Я уважал ваше горе, прекрасная кузина, и не хотел смущать вашего траура разговорами о браке. Но слово, связывающее двух Верделе, так же ненарушимо, как обряд венчания, – ответил Беранже. – Убедившись же теперь, что могу говорить, не возбуждая вашего неудовольствия, я снова вступаю в права жениха и назначаю нашу свадьбу через месяц, – прибавил он с тонкой улыбкой.
Он поцеловал молодую девушку и представил ее всем в замке, как их будущую госпожу. Бедная Анжела так нуждалась в любви и участии, что нежность барона, видимо, тронула ее.
В течение следующего месяца Беранже вел себя очень непостоянно. То он искал общества своей невесты, то демон башни снова овладевал им, заставляя все забывать.
Наконец, наступил день свадьбы. Этот день предполагалось торжественно отпраздновать, но гостей было немного, так как Беранже был мало знаком с соседями и не любил женского общества. Поэтому он пригласил только несколько пожилых синьоров, и между ними одного своего дальнего родственника – вдовца.
Час, назначенный для церемонии, уже давно прошел. Один из слуг сообщил мне, что гости и невеста уже находились в большой зале, но что барон, одевшись для торжества, ушел в башню и еще не возвращался оттуда.
Я подождал еще немного. Наконец, охваченный нетерпением, я прошел в большую залу, чтобы посмотреть, что там делается. Все гости имели обиженный вид. Что же касается невесты, то она была вне себя от гнева и стыда, видя такое пренебрежение к себе. Когда я подошел, она нервно сжала мою руку и слезы брызнули из ее глаз.
– Отец Амбруаз! Лучше, выпрашивая свой хлеб по деревням, добраться до первого монастыря, чем сделаться его женой, – пробормотала она отрывистым голосом.
Я смотрел на нее с глубоким сожалением. Никогда еще не была она так хороша, как в этот день. Я старался, как мог, успокоить ее, как вдруг среди пажей, толпившихся в дверях, произошло движение, и на пороге залы показался барон. На нем был богатый костюм. Пояс его и рукоятка кинжала сверкали драгоценными камнями. Однако заметно было, что этот изящный костюм, одетый с утра, сильно пострадал от пребывания в лаборатории.
Беранже остановился у входа в залу и приветствовал рукой невесту и гостей. Затем он сказал несколько слов пажу. Тот убежал и принес серебряный таз. Барон поспешно вымыл лицо и руки и надел на шею золотую цепь, которую ему подал другой паж. По окончании всей этой церемонии он подошел к Анжеле, которая, задыхаясь от гнева, смотрела на эту сцену.
Мне самому так интересно было видеть, что произойдет дальше, что я на минуту остановился в нескольких шагах от них.
– Возвращайтесь в вашу грязную башню! После всего случившегося я не хочу быть вашей женой! – вскричала Анжела сдавленным голосом.
Беранже страшно покраснел.
– Вы сами не знаете, что говорите! Подобные вещи не делаются, – ответил он.
– И вы должны бы были знать, что нельзя заставлять невесту ждать, как какую-нибудь нищую, и идти к алтарю перепачканным, как угольщик!
С этими словами она указала пальцем на черное пятно на колене барона.
Слегка смущенный, Беранже взглянул на пятно, а потом любезно сказал:
– Тем красивее и белее вы, дорогая Анжела! А теперь перестаньте капризничать! Я не знал, что уже так поздно. – С этими словами он схватил за руку молодую девушку.
Я поспешил в капеллу. Церемония прошла без дальнейших препятствий. Анжела была страшно бледна и имела мрачный вид. Я думаю, что если бы не было посторонних синьоров и если бы их любопытные взоры не смущали ее, она отказалась бы идти к алтарю с Беранже.
По окончании брачной церемонии новобрачные спустились вниз, чтобы показаться народу, наполнявшему все дворы. Со стороны Беранже шел паж с подносом, полным денег; со стороны Анжелы другой паж нес подарки, предназначенные женщинам. Всюду их встречали криками и благословениями. Позже, как я слышал, в народе говорили, что когда венчался покойный отец Беранже, то он бросал деньги более полными горстями. По окончании этой последней формальности все общество снова собралось в большой зал. Пока барон разговаривал с гостями, мы с Анжелой прошли в соседнюю комнату и, сев в глубокой амбразуре окна, тоже занялись беседой. Прошло может быть около часа, когда дверь в комнату открылась и в нее вошел барон, в сопровождении старого рыцаря, своего родственника. Последний говорил с нескрываемым восхищением:
– Клянусь кровью Христа, она очаровательна! Я удивляюсь, Беранже, как ты сумел так таинственно и неожиданно добыть себе такую восхитительную жену!
– Вы находите, мессир Жак, что она красива? Очень рад этому, – с деланной небрежностью ответил Беранже. – Вам одним я признаюсь, что к этому браку меня принудил двойной долг: во-первых, обещание кузену, отцу Анжелы, обеспечить будущее его дочери, которая оставалась одна на свете, а во-вторых, необходимость иметь наследника моего имени, так как я последний Верделе. По своему характеру я мало доступен для нежных чувств и предпочел бы остаться холостяком, если бы мог следовать своим вкусам. Но раз судьба решила иначе, нужно терпеливо переносить этот брак с ничтожной девчонкой, как и многое другое в жизни. Но довольно об этом. Вот сарацинская[10] сабля, которую я хотел вам показать, – прибавил он, подходя к стене, на которой висело оружие.
После небольшого рассуждения относительно достоинств различного оружия, они ушли из комнаты, не заметив нас в нашем убежище.
Анжела побледнела, как полотно, и прислонилась к стене. Выражение ее глаз очень испугало меня. Вдруг она схватила мою руку и нервно сжала ее.
– Негодяй! Он делает вид, что женился на мне из милости. И подумать только, что теперь поздно, что я навеки связана! – вскричала она отрывистым голосом – О! Как я была слаба, соглашаясь сделаться его женой, вопреки предупреждавшему меня внутреннему голосу. И где были мое мужество и моя гордость! Но оставаться здесь я не могу. Отец мой, помогите мне бежать!
Тщетно я старался уговорить ее; гнев и только что вынесенное унижение окончательно лишили ее рассудка.
Во время брачного пира бледная как смерть Анжела ни разу не открыла рта. Когда же начались тосты, с нею сделалось дурно.
Наблюдавший за ней Беранже вспыхнул, но притворившись равнодушным, приказал унести ее и оказать ей необходимую помощь. Затем пир продолжался с прежним оживлением. Когда встали из-за стола, я тотчас же побежал узнать, что с бедной Анжелой. Но когда служанка, заливаясь слезами, бросилась к моим ногам, я должен был сесть, так как ноги отказывались мне служить.
– Говори скорей, Элиза, что случилось?
– Ах, отец Амбруаз! Благородная дама бежала, переодевшись служанкой. Она надела мое платье, – ответила добрая девушка, передавая мне письмо.
Письмо это состояло всего из нескольких строчек. Анжела уведомляла меня, что решила, если получится, добраться до Дофине и поступить в первый попавшийся монастырь.
«Со мной документы моего отца, доказыващие мое имя и мое рождение. Молитесь Богу, отец мой, чтобы Он помог мне добраться до одного из этих святых убежищ и вспоминайте иногда вашу бедную Анжелу, которую беспощадная судьба снова выгоняет на большую дорогу».
Так заканчивала она свое письмо. Я горько плакал и в то же время горячо молился, чтобы ее бегство Удалось и чтобы она благополучно добралась до Дофине, так как всякое согласие между мужем и ею было навсегда нарушено.
Прошло несколько часов и наступила уже ночь, но я все по-прежнему сидел и размышлял, что будет, когда откроется истина. Когда же я услышал приближающийся шум и голоса, я вышел в соседнюю комнату и прислонился к стене.
Во всю длину коридора до самой брачной комнаты выстроились пажи и конюшие, с факелами в руках. Минуту спустя показался сам Беранже, в сопровождении своих гостей. Последние смеялись и делали ему всевозможные пожелания. Новобрачный скрылся за дверью. Но не успели еще гости уйти, как дверь спальни с шумом открылась, и оттуда вышел смертельно бледный барон, с пеной у рта. В руках он держал развернутый пергамент, к которому было подвешено на ленте обручальное кольцо.
Беранже хотел говорить, но ему сдавило горло, и голос отказывался повиноваться. Он протянул мне письмо и, тяжело дыша, облокотился на стул. Хотя глаза мои и были омрачены слезами, я сумел прочесть следующее:
«Кузен Беранже! Из признания, сделанного вами мессиру Жаку, я узнала, что совершила двойную ошибку. Первая ошибка состояла в том, что я не поняла вас и приняла ваше имя вместо того, чтобы отказаться и освободить вас, как вы этого ожидали, от обещания, данного вами моему покойному отцу. Вторая заключалась в том, что я слишком поздно увидела, что в вашем замке я в тысячу раз больше презираема и одинока, чем на большой дороге. Чтобы исправить по мере сил эти досадные ошибки, я избавляю вас от тяжелой неприятности иметь жену. Считайте меня умершей. Никогда не воспользуюсь я ни вашим именем, ни вашей защитой. Вы свободны жить, как вам будет угодно, как и я, в свою очередь, возвращаю себе свою свободу. Прежде чем окончить это письмо, позвольте мне сказать вам, что вы поступили как негодяй! Мой отец не мог желать, чтобы его дочери бросали из милости кусок хлеба. Он надеялся, что мой муж будет любить и уважать меня. Еще раз повторяю, кузен, вы свободны навсегда. Анжела».
У меня кружилась голова от всех этих событий, но я не имел даже времени одуматься. В эту минуту Беранже, овладев собой, обернулся к пораженным гостям и сказал со зловещим смехом:
– Хозяйка замка бежала. Вот, господа, в чем заключаются радости семейной жизни!.. Эй, вы! – он повернулся к слугам. – На коней! Приготовьте и мне лошадь!.. Живую или мертвую, но я верну ее в замок!
Гости обменялись удивленными и многозначительными взглядами. Затем, даже те, кто должен был остаться до следующего дня, поспешно простились с бароном.
– Эта бледная новобрачная должна была иметь важные причины, чтобы бежать таким образом, – заметил один из гостей.
На Беранже было страшно смотреть. Он сорвал кольцо, привешенное к пергаменту и надел его на свой мизинец.
– Живая или мертвая, но ты опять наденешь его, так как ты моя жена! – пробормотал он, как ураган сбегая с лестницы.
Я машинально следовал за ним. На дворе царили шум и суета, но хриплый и неузнаваемый голос барона покрывал все.
– Выпустите охотничьих собак! Да пусть пикеры[11] присоединятся к воинам и конюшим! – рычал он. – Живей!.. Мою лошадь, ради всех демонов ада!.. Мы поохотимся за тобой, моя белая серна. Да сохранит Бог того, кто спрячет ее или даст ей убежище! Будь то хоть сто человек – я их повешу!
Ужас и отчаяние придали мне мужество.
Пока на шею собакам привешивали куски платья Анжелы, я приказал, чтобы и мне также привели лошадь.
Вскакивая на лошадь, Беранже заметил меня и вскричал:
– Вы тоже с нами, отец Амбруаз? Зачем? Мы обойдемся и без вашего благословения!
С этими словами он помчался вперед. Собаки тотчас же напали на след, и мы поскакали за ними к лесу, замыкавшему со всех сторон горизонт. Однако, вся ночь прошла в тщетных поисках, и я уже начал надеяться, что несчастной Анжеле удалось ускользнуть от нашего преследования. Барон был обескуражен. Он, казалось, постарел и обильный пот орошал его искаженное и бледное лицо.
Вдруг собаки подали голос, и охота началась с новой энергией. Наконец, мы выехали на большую прогалину, среди которой стояла лачуга угольщика. К ней-то с громким лаем и направилась свора.
– А! – вскричал Беранже. – Наконец-то! Подожгите нору и выгоните оттуда крыс!
В эту минуту из лачуги выбежали двое мужчин в почерневшей одежде. Один из них нес на руках женщину, в которой я узнал Анжелу. Но едва он сделал несколько шагов, как споткнулся о корень и упал.
– Спасайтесь, добрый человек, или вы погибли! – вскричала молодая женщина. Бедняги, как тени, скрылись в лесной чаще.
Начинало светать. Теперь, при бледном утреннем свете, мы ясно могли разглядеть Анжелу. Она была бледна, как смерть, но имела решительный вид.
– Схватите ее и принесите ко мне! – крикнул барон.
Так как солдаты отступили назад перед пылающим взором молодой женщины, Беранже заставил свою лошадь сделать скачок вперед и сурово повторил:
– Сейчас схватить ее или я всех вас повешу, негодяи!
– Беранже! Ведь это твоя жена! Ради Бога, приди в себя! – вскричал я, цепляясь за его рукав.
Нерешительно и опасаясь ее ранить, воины приблизились к молодой женщине.
– Сдайтесь, благородная дама! – с мольбой воскликнул один из воинов.
Но прежде чем кто-нибудь мог угадать ее намерение, Анжела бросилась под ноги лошади Беранже и вскричала:
– Убей меня прежде, чем овладеть мной!
Крик ужаса сорвался с бледных губ барона. Не будучи в силах справиться с испуганной лошадью, он боялся раздавить молодую женщину. Желая, вероятно, заставить ее отступить, он поднял лошадь на дыбы и со страшной силой ударил бичем Анжелу, фигура которой смутно виднелась в туче пыли. Затем, сделав пируэт, он заставил свою лошадь сделать скачок в сторону…
Сдавленный крик Алисы прервал чтеца. Молодая женщина слушала со все возраставшим интересом. При описании последнего эпизода она смертельно побледнела, и у нее невольно вырвался возглас, заставивший замолчать барона.
Глаза всех обратились на Алису.
– Боже мой, Алиса! У тебя такой расстроенный вид, будто ты сама была под копытами лошади злого барона! – вскричала Марион. – Признаюсь, на меня эта сцена тоже произвела сильное впечатление, но все-таки не следует принимать так близко к сердцу это далекое прошлое.
– Ты права, Марион! Прошу всех простить мне, что я прервала дядю на самом интересном месте, – ответила, краснея, Алиса. – Рассказ об этом эпизоде произвел на меня такое сильное впечатление, что мне показалось, что я вижу эту прогалину, лачугу, угольщика, вооруженных людей и, в двух шагах от себя, зловещее лицо человека, труп которого мы недавно видели. Он устремил на меня такой ужасный взгляд, что я невольно вскрикнула и почувствовала безумную ненависть к этому воображаемомусуществу.
Когда вопрос касался Мариам, Ренуар слушал с сосредоточенным интересом и выказывал сильное нервное возбуждение. Теперь он устремил на Алису свой сверкающий взор, придававший такое странное выражение его физиономии.
– Воображаемому! – насмешливо повторил он. – Каким образом, маркиза, это грубое и бесчестное лицо может быть воображаемым, если эта древняя хроника раскрывает его злодейства, а его тело покоится в ста шагах от вас.
– Я хотела только сказать, что в ту минуту, когда мне казалось, что я вижу эту сцену, барон был для меня воображаемым видением.
– Мне кажется, что все вы немного пристрастно судите моего предка. В пятнадцатом веке нравы были совсем иные и оскорбление, нанесенное публично бегством жены, могло страшно взбесить его и довести до крайности, – заметил Беранже. Он был очень бледен и кусал свои усы.
Ренуар тотчас же обернулся к нему и в глазах его вспыхнуло выражение ненависти и насмешки.
– Фи, маркиз! – вскричала в эту минуту Марион. – Что побуждает вас защищать этого грубого и недостойного рыцаря, который вместо того, чтобы уважать и защищать женщин, грубо оскорбляет свою жену?
Прежде чем маркиз успел ответить, Ренуар насмешливо заметил:
– Может быть, желание маркиза де Верделе оправдать дурные поступки покойного барона Беранже проистекает из весьма естественного, законного и извинительного чувства. Впрочем, я не хочу вдаваться в рассмотрение этого вопроса. Я думаю только, что нравы пятнадцатого столетия гораздо менее отличаются от современных, чем обыкновенно принято говорить. Изменилась только манера действовать. И в наше время можно так же безнаказанно оскорблять и унижать женщину и нравственно избивать ее, как и тогда.
Маркиз густо покраснел.
– Вы поступили бы очень благоразумно, господин Ренуар, если бы перестали объяснять мои взгляды на нашего предка с точки зрения ваших… странных идей. Раз вы уже делали мне смешные намеки по этому поводу, но я предпочитаю не вспоминать их.
Видя, что Ренуар выпрямился с язвительным видом и что спор начал переходить в ссору, барон Эрнест счел нужным вмешаться.
– Довольно, господа! Перестаньте! Тебе, Беранже, нечего горячиться из-за действий и поступков покойного барона де Верделе, за которые ты, слава Богу, не ответствен. А вы, дорогой сосед, позабудьте на сегодня ваши мистические взгляды. А теперь я снова приступлю к чтению, причем прошу присутствующих не перебивать меня, так как если мы станем обсуждать каждый эпизод, то не кончим сегодня чтения хроники, что было бы очень прискорбно, ввиду цельности рассказа.
Итак, вернемся к тому моменту, когда Беранже заставил свою лошадь сделать скачок в сторону и удалился от несчастной женщины.
– Когда пыль улеглась, – продолжил чтение барон, – мы увидели Анжелу. Она была переодета служанкой и лежала без чувств. Платье ее было разорвано. От самого лба до обнаженного плеча кровь лилась в изобилии. Я не понимаю, как я не потерял рассудка в этот роковой час. Даже суровые солдаты были тронуты. Никто не осмеливался дотронуться до несчастной и все считали ее мертвой. Беранже имел вид безумного. Губы его нервно дрожали и он смотрел на свою жертву широко открытыми глазами.
– Поднимите благородную даму и подайте ее мне, – сказал он, наконец, приходя в себя.
Один из конюших соскочил с лошади, осторожно поднял Анжелу и подал ее барону. Тот положил ее поперек седла. Придерживая жену одной рукой, другую он приложил к ее сердцу.
– Она жива! – сказал он, не глядя на меня.
Я ничего не ответил. Затем, медленно, шаг за шагом, мы направились к замку.
Анжела не приходила в себя. Осмотрев ее, я увидел, что лошадь разбила ей бок и что у нее была контужена голова. В тот же вечер у нее открылось воспаление мозга.
Из ближайшего города привезли врача. Тот, осмотрев больную, объявил, что ее состояние до такой степени опасно, что он не может ничего сказать об исходе болезни.
В течение трех недель Беранже не покидал комнаты, где Анжела металась между жизнью и смертью. За это время никто не слыхал от него ни одного слова. Мрачный и молчаливый, он, точно прикованный, сидел у изголовья жены и даже не спрашивал врача о ее состоянии. Одному Богу известно, что происходило в его душе.
Однажды ночью Анжеле было особенно худо и она пришла в сознание. Бедная женщина узнала меня и улыбнулась. Когда же она заметила барона, она вскрикнула от ужаса и снова лишилась чувств.
Тогда врач объявил, что если барон желает, чтобы его супруга осталась жива, он не должен показываться ей.
Беранже послушно удалился, но запретил под страхом смерти оставлять под руками Анжелы ножи или какие-нибудь другие орудия, которыми она могла бы лишить себя жизни. Он снова стал посещать башню, приказав, чтобы его извещали каждый час о ходе болезни. Я же остался с больной, и мы берегли ее, как зеницу ока.
Наконец, молодость победила недуг и Анжела стала медленно поправляться. Как только она была в состоянии ходить, она объявила, что желает уехать из замка.
– Я поеду к королю и буду просить у него милости и правосудия. Он знает меня. Если же это не удастся, я брошусь к ногам какого-нибудь рыцаря и буду умолять его о покровительстве и защите, – говорила она мне.
Я со слезами убеждал ее, что Беранже ни за что на свете не отпустит ее и что она обязана простить мужа. Но Анжела оставалась непоколебимой. Впрочем, в то время ей трудно было бежать, так как она была настоящей пленницей. Воины стерегли дверь ее комнаты, замок был приведен в осадное положение и часовые охраняли все выходы.
Мало-помалу Анжела впала в глубокую апатию. Она сделалась мрачна и молчалива, и окончательно отдалась своим тяжелым думам. Ни мои слезы, ни мои просьбы не действовали на нее. Наконец, врач объявил, что ей необходим свежий воздух. Тогда ее вынесли в садик при замке. Барон наблюдал за нею в окно и не позволял ей сделать ни шагу вне стен замка.
Видимое нетерпение стало овладевать Беранже. Он во что бы то ни стало хотел помириться с женой, но, боясь гнева и упреков Анжелы, желал, чтобы она предварительно согласилась заключить с ним мир. Между прочим, он поручил мне передать ей, что если она не поклянется на Евангелии, что отказывается от всякой мысли о бегстве или самоубийстве, то она останется пленницей до самой его смерти, так как, пока он жив, он никуда ее не отпустит.
Молодая женщина равнодушно выслушала мои слова и ничего не ответила на них.
Прошло более двух месяцев, а все мои усилия по-прежнему оставались тщетными. Напрасно я проповедовал, приводил из Евангелия все тексты, предписывающие прощать обиды, и приводил слова Спасителя, приказывавшего воздавать добром за зло, – на все мои аргументы Анжела отвечала только презрительным молчанием или горькой улыбкой.
Я уже не знал больше, что мне делать, Беранже с каждым днем все настойчивей требовал, чтобы я кончал возложенное на меня дело и его внутреннее раздражение сильно отражалось на окружающих. Терзали ли его угрызения совести, не знаю, но ему, очевидно, было очень стыдно, хотя он в этом и не сознавался.
Истощив все средства, я решил прибегнуть к строгости.
– Дочь моя! – сказал я однажды. – Из того, что вы так упорствуете в своей антихристианской злобе, я заключаю, что всякое духовное руководство для вас излишне. Итак, я удаляюсь в монастырь и оставляю вас одних с вашим злым сердцем.
– Уезжайте, отец мой, – равнодушно ответила Анжела, – раз вы защищаете действительно злые сердца, вместо того, чтобы сочувствовать моему справедливому горю.
Я находился в крайне затруднительном положении и не знал, что делать, как вдруг случай дал мне в руки неожиданное оружие. Однажды барон сообщил мне за ужином, что поймали обоих угольщиков и что он решил повесить их, но что он готов и простить их, если Анжела лично попросит его за них.
Теперь у меня был отличный предлог, и я проповедовал перед менее глухими ушами. Анжела немного смягчилась и, по крайней мере, ответила мне.
– Я не могу видеть его, отец мой! Это было бы моей смертью, – повторяла она.
Когда же я описал ей, какие угрызения совести готовит она себе, осуждая на гибель двух несчастных, которые приняли и пытались спасти ее, Анжела залилась слезами и, наконец, уступила.
– Я постараюсь заставить себя видеться с ним, отец мой, но только в вашем присутствии. При этом он должен поклясться мне, что вполне простит этих бедняг.
Я передал эти слова Беранже. Он выслушал меня с озабоченным видом.
– Проклятые женские капризы! Однако придется уступить им, – проворчал он. – Итак, отец мой, скажите ей, что я согласен на все, но взамен требую, чтобы она поклялась, что отказывается в будущем от всяких безумств. Надо же когда-нибудь мне спать спокойно, не держа замок в осадном положении ради сохранения своей жены! Главное же, пусть она обещает, что можно будет оставлять ножи, шпильки и веревки, не опасаясь найти ее повесившейся или зарезавшейся. На этом условии я готов признать, что был слишком жесток к ней. Но теперь пусть все это будет забыто! От нее зависит внушить мне лучшие чувства.
Я передал эти слова в более мягкой форме, и Анжела согласилась, наконец, принять мужа. Но она была так расстроена, так нервно возбуждена ожиданием прихода барона, что я почувствовал к ней самое искреннее участие и с тяжелым сердцем удалился в амбразуру окна. Я чувствовал себя очень неловко, так как отлично сознавал, что при подобном свидании всякое третье лицо будет лишним.
В эту минуту раздались быстрые шаги и дверь в комнату отворилась. Анжела слабо вскрикнула и лишилась чувств, увидя приближавшегося к ней Беранже.
– Не доставало только этого! – вскричал барон. – Отец мой! Дайте мне скорей воды.
Я подал ему дрожащими руками воду и скоро молодая женщина пришла в себя. Я был крайне удивлен, когда увидел, что Беранже сжал Анжелу в своих объятиях и в самых нежных и страстных выражениях просил у нее прощения за свои грубые слова и свою жестокость к ней и клялся ей в неизменной и глубокой любви.
Молодая женщина ничего не отвечала, но, прислонившись головой к груди мужа, она молча переносила его поцелуи и выслушивала нежные слова.
Несмотря на свое волнение, Беранже не забыл про обещанную клятву. Когда же Анжела поклялась никогда не пытаться бежать и не покушаться на свою жизнь, барон, видимо, был вполне удовлетворен.
Дальнейшее время проходило в полном покое, и к Анжеле мало-помалу вернулись ее прежние свежесть и оживление. Беранже, видимо, старался заставить ее забыть свои проступки и до такой степени был влюблен в свою жену, что в течение нескольких месяцев едва заглядывал в проклятую башню, где по-прежнему жил старый колдун. Позже страсть к дьявольским занятиям снова овладела им, но все-таки не до такой степени, чтобы смущать его семейную жизнь. Когда у них родился первый сын, барон очень, гордился им и был искренне счастлив за Анжелу, так как маленький Амори вознаградил ее за все, о чем, может быть, она еще сожалела в глубине души. Ее монотонная и уединенная жизнь получила теперь новую цель.
Я должен прибавить, что Анжела никогда ничего не узнала об ударе бича. Подобного оскорбления она, конечно, никогда не простила бы. Беранже, под страхом смертной казни, запретил людям хоть словом упоминать об этом случае. Молодую женщину мы уверили, что ее ранил один из воинов, пытаясь вытащить копьем из-под ног лошади.
Так прошло два года. Анжела родила девочку, когда неожиданный случай разрушил наш мир и навсегда внес в замок несчастье и преступление.
Однажды вечером, когда мы ужинали, слуга доложил Беранже, что в замок пришла Мариам, цыганка, о которой я говорил выше, и умоляет его оказать ей милость: повидаться с нею. Дурное предчувствие сжало мое сердце. Я смотрел на эту мегеру, как на виновницу смерти Изабеллы и художника, и ее прибытие в замок считал дурным предзнаменованием.
Увы! Мое предчувствие не обмануло меня. С необыкновенной быстротой и могуществом, которые до сих пор остаются для меня тайной, это отвратительное создание снова приобрело над Беранже роковое влияние. Табор ее расположился в ближайших лесах. Любовника и поверенного этой мегеры, Гарольда, часто видели бродящим вокруг замка.
Первым результатом влияния Мариам было то, что Беранже стал пренебрегать женой и снова, очертя голову, бросился в изучение магии. Цыганка помогала ему в этом, проводя с ним целые дни в башне. Скоро я убедился, что между ними возобновилась прежняя преступная связь. Я был глубоко огорчен. Анжела же, права и гордость которой были оскорблены, начала чувствовать к мужу враждебность. Но целый ряд событий скоро превратил это чувство в беспощадную ненависть.
Сначала Мариам относилась к Анжеле с приниженностью собаки. Но та не любила подобного отношения к себе, и вообще, вся фигура цыганки была ей ненавистна. Ее шокировали ее кричащий костюм и грубые и дерзкие манеры.
Видя себя оттолкнутой с презрением Анжелой, Мариам тем энергичней овладела бароном и создала себе из него послушное орудие мести. Она забавлялась тем, что с все возраставшей беззастенчивостью дразнила Анжелу, доказывая ей, что настоящая хозяйка замка она.
Так, однажды, она довела свою дерзость до того, что отлучила маленького Амори. Когда мать пожаловалась барону на эту грубость, тот сурово ответил:
– Злой мальчишка укусил ее и получил только заслуженное.
С этого дня Анжела не спускала глаз со своих детей.
Некоторое время спустя мы собрались в столовой и ожидали только Беранже, чтобы сесть за стол. После довольно долгого ожидания, он пришел в сопровождении цыганки и объявил, что она будет обедать с нами.
Я был страшно возмущен. Анжела смертельно побледнела и встала со стула. Я последовал ее примеру, и мы уже собирались уйти из столовой, как вдруг Беранже схватил жену за руку.
– Что ты делаешь? Эта женщина достойна сидеть за нашим столом. Она приходится дальней родственницей нашему дому.
Благородная женщина посмотрела на него с невыразимым презрением.
– Я не сомневаюсь, мессир, что она достойна быть вашей родственницей, и даже была бы более подходящей для вас подругой жизни, чем я. Я глубоко сожалею, что лишила ее этого места, благодаря тому упрямству, с которым вы удерживали меня здесь. Теперь же я объявляю вам, что за одним и тем же столом нет места законной супруге и дерзкой любовнице.
С этого дня положение еще более обострилось. Беранже, подстрекаемый мегерой, стал часто ужинать в башне. Кроме того, циничная грубость любовницы начала отражаться на манерах и словах барона. Беранже от природы был суров, недоверчив и своеволен; со времени же возвращения Мариам эти дурные качества его развились с особенной силой. Суровость его превратилась в жестокость, а упрямство в тиранию. Мрачная недоверчивость его распространилась на всех окружающих, а расчетливость его перешла в скупость. Беранже всегда боялись; теперь же стали его ненавидеть и распускать про него самые зловещие слухи. Передавали шопотом, что он продал душу дьяволу в обмен на тайну делать золото, что он занимается черной магией и приносит демону человеческие жертвы. Исчезновение двух детей и служанки Анжелы как бы еще более подтвердило эти предположения и сделало барона ненавистным для всех.
В то время я не знал всех этих разговоров и исчезновение служанки приписывал несчастному случаю. Теперь, увы! я знаю, что все это правда, что много преступлений лежит на душе Беранже. Господа, я спрашиваю себя, не играла ли здесь роль странная, роковая судьба? Барон родился в 1440 году; в том же году, в тот же самый день, был казнен маршал Ретц, монсиньор Жиль де Лаваль, проклятой памяти колдун и убийца детей и женщин. Когда душа этого проклятого попала в ад, не упросила ли она тени отпустить в колыбель новорожденного, не защищенного еще Св. Крещением, и не вселился ли один из демонов Жиля в Беранже, чтобы заменить им себе казненного? Ужасная тайна, которую даже страшно исследовать!
Итак, душа барона окончательно омрачилась, а один случай, который я хочу отметить здесь, так как он произвел на меня ужасное впечатление, разбил даже те внешние узы, которые еще связывали его с религией.
