Венди Уильямс
Язык бабочек. Как воры, коллекционеры и ученые раскрыли секреты самых красивых насекомых в мире

Глава 3
Бабочка Номер Один

Вряд ли можно предугадать, что такое нежное существо, как бабочка, способно сохраниться узнаваемым среди залежей затвердевшей грязи и глины^[41].

СЭМЮЭЛ СКАДДЕР. ХРУПКИЕ ДЕТИ ВОЗДУХА (FRAIL CHILDREN OF THE AIR)

Около 34 млн лет назад^[42] по восточному склону постепенно растущих Скалистых гор текла река: с севера на юг, по высокогорной долине. По ее берегам росли рощи секвой, причем многие деревья были толщиной более трех метров. Полог леса находился на высоте 60 м.

А под сводами этого природного кафедрального собора^[43] порхали бабочки.

В этом первобытном мире изобиловали так называемые репейницы^[44], подобные современным. Встречалось много других видов чешуекрылых, а также множество разных пауков, кузнечиков, сверчков, тараканов, термитов, уховерток, водяных клопов. Мухи цеце, вдвое крупнее современных африканских, терзали диких животных. Гигантские осы охотились на других насекомых, наверняка не брезгуя и гусеницами. Встречались пчелы. В целом этот мир был весьма схож с тем, в котором живем мы.

Млекопитающих было великое множество. Здесь жили миогиппы – трехпалые лошадки размером с собаку – и бронтотерии – давно вымершие родственники лошадей размером с носорога. Попадались ореодонты – парнокопытные животные, отдаленно схожие с современными свиньями и оленями. В воздухе носились птицы, потомки вымерших десятки миллионов лет ранее динозавров. Их пронзительные крики смешивались с шелестом листьев. Как и сегодня, за бесчисленными насекомыми охотились опоссумы.

Все это – на фоне разнообразнейшей растительности. На деревьях росли орехи: грецкие и гикори. Пальмы, папоротники, тополя, ивы – все это прекрасно себя чувствовало на влажных участках речных берегов. Животные паслись среди кустов сумаха и смородины, диких яблонь, всевозможных бобовых. Можно было найти даже орехи кешью. Температура воздуха была примерно как в наши дни в Сан-Франциско.

И все же легкой эта жизнь никак не была. Всего в нескольких километрах от этого, казалось бы, рая высились действующие вулканы, которые время от времени извергались, выбрасывая бешеные потоки горных пород, а те неслись вниз по горным склонам и скапливались в долине. Эти разжиженные субстанции, словно цемент, запечатывали в себе живых существ из долины и застывали вокруг секвой. На целых 4,5 м поднимались эти скопления вокруг мощных стволов, душа собою корни и постепенно убивая деревья.

В какой-то момент такого тектонического неистовства одно из извержений привело к тому, что лава помчалась по склону горы и перегородила реку. Образовалась плотина. Разлилось мелководное озеро, просуществовавшее миллионы лет.

Быть может, бабочка была еще жива, когда с широко раскинутыми крыльями опустилась на поверхность озера. Словно бы ее подобрал и наколол на булавку в свою коллекцию мрачный старикан Герман Штреккер. А если так, почему она снова не взлетела? Подхватил ли ее порыв ветра и безжалостно ударил о поверхность? Пришлось ли ей бороться с поверхностным натяжением воды? А может, ее затянул густой ил водорослевых дебрей?

В чем бы ни было дело, эта чудесная крошка-бабочка медленно утонула. Слои остатков продолжали накапливаться и в какой-то момент покрыли ее целиком. Клетка за клеткой насекомое обратилось в камень. Внешний вид его сохранился столь точно, что и сегодня, десятки миллионов лет спустя, на ее когда-то блестящих крылышках видны отдельные чешуйки и даже узоры.

Возможно, однажды современные технологии даже позволят нам узнать, какой она была расцветки. В озере, помимо этой чудесной бабочки, обнаружено и множество других окаменелостей. Слои неорганических и органических остатков копились сезон за сезоном, год за годом, и вот образовалось то, что ученые называют бумажным сланцем – сверхтонкие слои, до конца не затвердевшие и сейчас. Если осторожно разломить такое образование, можно увидеть детали жизни, сохранившиеся на озерном дне, в том числе рыбьи чешуйки, хоботок мухи цеце, отверстия в листьях, прогрызенные насекомыми (должно быть, гусеницами), а также крошечные частички узелков стеблей хвоща и пыльцу, сохранившуюся столь хорошо, что даже в наши дни ученые могут определить вид растения. Но если рыбы, водяные клопы и листья растений встречаются часто, некоторые находки поистине уникальны.

Одной из таких находок стала бабочка, сегодня называемая Prodryas persephone. Она сохранилась так хорошо, что нашедшая ее женщина – ученый, давший ей название, и потрясенные англичане, стекавшиеся отовсюду, чтобы на нее взглянуть, – все поражались, насколько четко все видно. Сохранились даже хрупкие усики, после гибели насекомого чуть согнувшиеся влево, но по-прежнему булавовидные, как и у современных дневных бабочек. Некоторые ученые предположили, что сохранился даже хоботок, но, чтобы точно это установить, пришлось бы сломать окаменелость. Вероятно, когда-нибудь появится технология, которая покажет нам и завиток под головой бабочки.

Эти бабочки жили в районе нынешнего американского штата Колорадо, примерно в районе города Флориссант, непосредственно перед катаклизмом, завершившим собой эпоху эоцена – «рассветную эпоху»^[45], когда после исчезновения динозавров на Земле впервые появились современные млекопитающие. Начался этот период примерно 56 млн лет назад, а закончился немногим менее 34 млн лет назад.

Наша бабочка жила как раз на исходе эпохи повышенных температур и исключительно сильных осадков – в эдакой чашке Петри, когда творились всевозможные биологические эксперименты и возникали новые формы жизни, в том числе первые известные науке лошади, настоящие приматы и многие другие новые млекопитающие.

В те же времена появились и всевозможные цветковые растения. Распространились ли под стать им новые бабочки? Весьма вероятно. Мы знаем, что бабочки существовали и задолго до эоцена – скорее всего, они порхали еще над головами динозавров мелового периода. Но, должно быть, именно эти времена с тропическим климатом были для них особенно благоприятны. Возможно. Точных доказательств у нас нет. Окаменелые бабочки встречаются крайне редко. Найти даже фрагмент крылышка – редкая удача.

Поэтому-то так важен Флориссант. Именно здесь можно найти хорошо сохранившиеся ископаемые остатки и других видов бабочек – всего их порядка двенадцати. И это больше, чем где-либо еще в мире. Впрочем, Prodryas изысканнее других. Помимо этого идеально сохранившегося экземпляра, по всему миру до сих пор удавалось обнаружить лишь фрагменты – кусочки крылышек, чешуйки, частички бабочек, застывшие в янтаре.

Флориссантская бабочка – уникальное сокровище. Когда ее обнаружили, весь мир замер в восхищении.

С тех пор как эта бабочка села на поверхность озера, прошли десятки миллионов лет. Климат становился холоднее. Потом теплее. В плейстоцене сменяли друг друга ледниковые периоды.

Некоторые виды бабочек эволюционировали, чтобы адаптироваться к изменениям климата: они летали лишь несколько летних недель, когда было достаточно тепло, а затем прятались и пережидали остаток года. Другие переместились в более благоприятные для жизни регионы.

Именно так, очевидно, поступила и флориссантская бабочка. Где бы она ни летала сегодня, это далеко от современного Колорадо. Скорее всего, это более теплые, влажные тропические области – такие, каким когда-то был район Флориссанта.

Когда в эту долину впервые пришли люди – было это около 15 000 лет назад, – их, должно быть, потрясли окаменевшие секвойи. Во времена Германа Штреккера здесь объявились европейцы, собирающие окаменелости. Новости об их удивительных открытиях пронеслись по всему континенту, достигнув далеких городов – от Нью-Йорка и Бостона до Лондона и Парижа.

В детских книгах с названиями вроде «Чудеса со всего мира» (Wonders of the World) появились фотографии этих деревьев. У меня и самой была такая читаная-перечитаная книга, подарок пожилой тетушки.

Внимание ученых было приковано к ископаемым образцам секвой. В 1871 г. коллекционер из Корнеллского университета, штат Нью-Йорк, по имени Теодор Мид^[46], проезжая мимо, подобрал и увез несколько таких окаменелостей. Ученым его находки понравились. Новости о них разнеслись по миру. Через несколько лет прибыла первая научная экспедиция, а за ней и другие.

Это были «священные для американской палеонтологии места»^[47], как писал палеонтолог Керк Джонсон. Найти ископаемые остатки растений, насекомых и прочих мелких существ было невероятно легко. Сюда проложили железную дорогу. В конце 1880-х пассажиры готовы были платить за поездку на целый день на поезде с названием типа «Прогулка среди диких цветов», который следовал от города Колорадо-Спрингс до самой долины. По прибытии экскурсантам разрешалось самостоятельно искать окаменелости и забирать их с собой на сувениры – в том числе фрагменты окаменелых секвой.

Люди уносили все подряд. Один землевладелец построил из крупных фрагментов окаменелых стволов деревьев камин для своего курортного отеля. А другой предприниматель даже попытался спилить кусок окаменелого пня, чтобы отвезти на Всемирную выставку, которая должна была состояться в Чикаго в 1893 г. Ничего не вышло: лезвие пилы застряло в каменном стволе. Так оно там до сих пор и торчит.

Как-то раз долину посетил директор парка развлечений Уолт Дисней^[48]. Позже он приобрел один из окаменелых стволов. Покупка весила пять тонн и имела обхват почти в два с половиной метра. Сегодня она хранится в калифорнийском Диснейленде, недалеко от салуна «Золотая подкова».

Но честь обнаружить окаменелую бабочку досталась не ученым, не туристам, не предпринимателям. Нашла ее женщина-поселенка, выданная замуж в тринадцать лет и родившая семерых детей. Шарлотта Хилл родилась в 1849 г. в штате Индиана, а несколькими годами позже ее семья переехала на Запад. В 1863 г. она вышла замуж. В декабре 1874 г. молодая семья поселилась во Флориссанте. К тому времени двадцатипятилетняя Шарлотта уже была многодетной матерью и без пяти минут бабушкой – зрелой не по годам.

Она понимала, насколько важно и ценно то, что у нее под ногами. В 1880 г. они с мужем зарегистрировались как фермеры. Они разводили скот, возделывали сельскохозяйственные культуры, занялись строительством ранчо. Но еще задолго до этого Шарлотта живо заинтересовалась экосистемой бывшего дна древнего озера. Невозможно было не обращать внимания на окаменелые древесные стволы. Видимо, в вечерних трудах на исходе долгого дня ей частенько доводилось случайно находить листья и насекомых, зажатых между слоями бумажных сланцев. В любом случае к тому времени, когда в долину приехали первые научные экспедиции, женщина уже успела собрать небольшой палеонтологический музей. У нее было «множество ящиков с тоненькими, словно бумага, сланцами, а на них – отпечатки идеально сохранившихся насекомых»^[49], пишут исследователи.

Так и вижу, как у них капали слюнки! Ее достижения оказались столь выдающимися, что уже в 1883 г. окаменелую розу назвали ее именем – Rosa hilliae. Ученые во многом от нее зависели. По крайней мере, один из них, Лео Лескерё, пионер североамериканской палеоботаники, ни разу не приехал во Флориссант – он полностью предоставил Шарлотте Хилл снабжать его новыми и новыми растительными материалами для описания. Сэмюэл Скаддер из Гарварда, большой поклонник чешуекрылых и палеонтолог, нанес в долину лишь краткий визит, увидел результаты трудов Шарлотты и понял, что можно просто купить у нее все необходимое, избавив себя от полевой работы.

Скаддер никогда не заявлял публично о том, какой вклад внесла эта женщина в его исследования – к вящему огорчению одного из ее главных «фанатов», современного палеонтолога из Флориссанта по имени Герберт Мейер^[50]. Мейер описывает ее как добившуюся успеха собственными силами и глубоко заинтересованную сферой своей деятельности. Он полагает, что Шарлотта, для которой никто не отменял работу на ферме, привлекала к поиску экспонатов своих детей. В точности как современные дети, они искали клады.

В те времена никто не имел понятия об истинном возрасте этих ископаемых остатков. Они знали, что во Флориссанте хранятся свидетельства «давних-давних времен», но осознать, что нашей планете семь миллиардов лет, науке еще только предстояло. Лишь в 1908 г. палеонтолог Теодор Кокерелл опубликовал восторженное описание земель Шарлотты, красноречиво сравнивая их с Помпеями: «В древности, скажем около миллиона лет назад, здесь располагалось великолепное озеро. Озеро Флориссант. Этот водоем был около 14,5 км в длину, но при этом узким, а берега его были изрезаны лесистыми мысами. То здесь, то там встречались маленькие островки, на которых росли высоченные секвойи и другие растения. Такое место порадовало бы душу Фенимора Купера и героя его рассказов о Кожаном Чулке»^[51].

Сегодня кажется, что времена миллионолетней давности были лишь вчера. Скажи вы ему, что озерному ложу площадью около 38 кв. км 34 млн лет, он бы вам не поверил. Мало кто тогда мог вообще представить себе такие колоссальные масштабы времени.

•••

Получив окаменелую бабочку, Сэмюэл Скаддер из Гарварда, палеонтолог и любитель живых бабочек, сразу понял, что это фантастическое сокровище. Она была «в такой идеальной сохранности, что можно было описывать отдельные чешуйки»^[52], восхищался он, добавляя: это первая подобная находка в Америке. В 1889 г. он опубликовал книгу «Ископаемые бабочки Флориссанта», а десятью годами позже – детскую книжку под названием «Хрупкие дети воздуха». Обе посвящались находкам из Флориссанта. По крайней мере один читатель этой книги стал впоследствии палеонтологом. Его зовут Фрэнк Карпентер. «И вот я увидел изображение этой ископаемой бабочки из Флориссанта, Колорадо, с раскинутыми крылышками и всеми до одного цветными пятнышками. И вытаращил глаза от восторга. Когда с работы вернулся отец, я заявил ему, что хочу заниматься ископаемыми насекомыми»^[53]. В итоге Карпентер стал одним из главных специалистов-палеонтологов Северной Америки.

Скаддер родился в Бостоне в 1837 г. Бабочками он увлекся лишь в шестнадцать лет, учась в Уильямс-колледже в холмистой части штата Массачусетс. Его отец был средней руки бизнесменом, старший брат – миссионером. Вряд ли при таком раскладе его ждала научная карьера – если бы не бабочки. В колледже он познакомился с другим студентом, который показал ему коробку с коллекцией, состоящей примерно из двадцати бабочек, собранных в окрестностях. Могу лишь представлять себе, какое пламя вспыхнуло в его сознании при виде таких расцветок.

«Я и не мечтал, – писал позже Скаддер, – о том, что в природе может существовать что-то столь прекрасное, а уж тем более в моих родных краях; или что на одном месте можно найти так много разных видов бабочек». Увидев эту коробку, он сразу начал собирать собственную коллекцию. Однажды, поймав особенно редкую и красивую бабочку, он был так взволнован, что даже процитировал Шекспира.

Из Уильямс-колледжа Скаддер перешел в Гарвард и стал изучать биологию под научным руководством Луи Агассиса, внимательно ознакомившись с его антиэволюционистскими идеями. В конце концов именно Скаддер стал отцом-основателем палеонтологии насекомых в Америке. Бабочку Шарлотты Хилл Скаддер назвал Prodryas persephone, дав ей собственное название рода и вида. Он поместил ее в отдельную деревянную коробочку и присвоил номер 1 по каталогу. Он так ею гордился, что в 1893 г. даже отвез в Лондон, чтобы показать Королевскому энтомологическому обществу^[54].

Что странно – в какой-то момент он тем не менее предпринял попытку ее продать за 250 долларов^[55]. В журнале The Canadian Entomologist за 1887 г. на странице 120 появилось объявление: «Продается ископаемая бабочка». С текстом: «С целью подробнее проиллюстрировать будущую работу по бабочкам Новой Англии нижеподписавшийся предлагает на продажу за двести пятьдесят долларов прекрасно сохранившуюся ископаемую бабочку Prodryas persephone (sic) из Колорадо… Во всем мире известно менее двадцати образцов таких окаменелостей, и именно эта, очевидно, лучше всех сохранилась и прекрасно выглядит».

Загадочное предложение. Зачем продавать такое сокровище? Как знать. Возможно, размышляет Герберт Мейер, это была лишь часть ископаемого образца. Может, нужны были деньги. Сегодня все это было бы записано, но в викторианские времена палеонтологическую информацию фиксировали не так тщательно.

В чем бы ни была причина выставления на продажу, бабочку не купили. Сокровище Скаддера по-прежнему целым и невредимым хранится в подвальном помещении в городе Кембридж, штат Массачусетс, – в Гарвардском университете, более чем в трех тысячах километров от места, где когда-то жила бабочка. По каталогу она по-прежнему числится под номером один.

Спустя почти 150 лет после того, как Шарлотта Хилл нашла Prodryas, я отправилась в Гарвард с визитом почтения.

Бесценная бабочка, взволновавшая стольких людей, сегодня надежно хранится в самом чистом хранилище для ископаемых, которое мне только доводилось видеть. Как правило, музеи и хранилища подобных древностей старые и пыльные – вроде чердака моей бабушки. Но в Гарварде это помещение оказалось идеально новым и чистым – ни единой пылинки. Из простого любопытства я тайком провела по какой-то поверхности пальцем. Так я и думала: чисто, как в операционной.

Моим проводником был любезнейший ученый из Барселоны – Рикардо Перес де ла Фуэнте. Мы прошли по холлу подвального этажа, сквозь новенькую стеклянную дверь, а затем – вдоль длинного ряда запертых шкафчиков. В начале этого ряда, в самом первом шкафчике, и хранилась та самая Бабочка Номер Один.

Такая честь досталась всем бабочкам, которые Скаддер привез в Гарвард из Флориссанта. Ископаемое Номер Два – вторая по важности среди них, и так далее по порядку.

Обожествлять что-либо мне не свойственно: я заранее настроилась на скептический лад. Но когда Перес отпер шкафчик и извлек экспонат, я удивила сама себя: я отреагировала на нее с самым настоящим благоговением.

Бабочка Prodryas все еще хранится в том же ящичке со стеклянной крышкой, который когда-то для нее изготовили. Мы обращались с ней как с реликвией. Через стекло я любовалась ею. Потом мы отнесли ее в другое помещение. Я отпустила дурацкую шуточку – сейчас, мол, как уроню ее, – и вежливый смешок в ответ дал понять, что не стоит вести себя как идиотка.

Мы рассмотрели бабочку под микроскопом. Видны были ее чешуйки. И отчетливо просматривались жилки, проходящие по крылышкам. (Это не вены, как у людей, но структуры, по которым доставляется кислород и которые укрепляют крылья бабочки.) Мы также рассмотрели крошечные, похожие на усики нитеобразные органы, отходящие от головки.

Мне очень нравились царапины на камне вокруг бабочки, оставленные мастером своего дела, который терпеливо, медленно освобождал окаменелость от тончайших покрытий. Должно быть, заниматься этим было невероятно интересно – и страшно. Этому человеку (Шарлотте Хилл?) приходилось действовать с почти хирургической точностью, снимая материал, скрывающий под собой сокровище. Будь ее рука слишком тяжела, она отломила бы фрагмент самой бабочки. У заднего края каждого нижнего крыла у насекомого было по небольшому хвостику – не такому длинному, как у некоторых современных бабочек-парусников, но хорошо видному. Один из них сохранился полностью, второй потерял кончик. Следствие ли это человеческой ошибки? Я высказалась о том, какой твердой должна была быть рука человека, работавшего над этим сокровищем.

– В мире, – ответил Перес, – есть только две профессии, требующие настолько уверенных движений. Нейрохирург и энтомолог.

– А каких она была цветов? – спросила я, жалея, что невозможно увидеть ее живой в том древнем мире.

– Палеонтологи, – отвечал он, – всегда полны сомнений. Но прекрасно в этом то, что мы научились это принимать. – А затем добавил: –Эта бабочка имела огромное значение для науки. Она и сама сокровище, и позволила открыть другие подобные сокровища. Вот она, жизнь. И вот как работает наука. Это так прекрасно!

Примерно треть всех описанных в мире ископаемых бабочек была найдена во Флориссанте. На сегодняшний день выделено не меньше двенадцати разных видов. Один ученый назвал ложе этого озера «Помпеями насекомых»^[56]. Но в 1960-х гг. здесь началось жилищное строительство, чуть не загубившее бесценный участок^[57]. Долина Флориссант – прекрасное место для отдыха. Здесь есть где поохотиться, порыбачить, есть места для прогулок, пешего туризма и катания верхом; есть и озера для плавания и катания на лодках. С южного края долины на крошечных участках появились домики с двускатными крышами. Везде шныряли спекулянты земельными наделами.

Между тем в 1959 г. Национальное парковое управление США начало изучать этот район, чтобы выяснить, не следует ли объявить его национальным парком. В отчете начала 1960-х рекомендовалось беречь места залегания ископаемых остатков. Дискуссии по этому вопросу велись еще с начала ХХ в., но сделано ничего не было. Строительство домиков на крошечных участках вызвало тревогу. Палеоботаник Гарри Макгинити уверял власти, что, хотя эта земля не слишком подходит для земледелия, «это бесценный памятник истории Земли из времен туманного прошлого… Во всем мире нет ничего подобного»^[58].

И эта долина стала, по словам одного исследователя, «экономически соблазнительной». Экологи и ученые занялись этим вопросом, среди них палеоботаник Эстелла Леопольд, дочь Алдо Леопольда, знаменитого автора книги «Альманах песчаных земель» (A Sand County Almanac). Законопроекты федерального уровня об охране земли погрязали в бюрократии.

Сторонники охраны этих земель были поистине красноречивы: строить дома на дне бывшего озера – значит «сжигать геологические книги», «заворачивать рыбу в свитки с Мертвого моря»^[59], «молоть кукурузу Розеттским камнем»^[60].

Эти фразы впечатлили публику. История попала в национальные газеты. Знаменитый политический карикатурист Пэт Олифант изобразил строителя на бульдозере, напоминающего мультяшного злодея, и активиста-эколога с мускулами как у легендарного героя Пола Баньяна. 20 июля 1969 г. вышла статья в The New York Times под заголовком «Пласты окаменелостей в США без защиты: правительство отказывается бороться с продажей земель во Флориссанте», в которой один ученый высказался так: «Во всей вселенной есть лишь одна незаменимая область в этой сфере». Тем же летом заголовок в The Denver Post гласил: «Проект “Флориссант” все еще в окаменелом состоянии».

Но к концу лета бульдозеры были в полной боевой готовности. Вокруг собрались женщины и дети со спальными мешками и корзинами для пикника: они решили окружить машины своими телами.

Бульдозеры так и не двинулись с места. Водители застряли в баре по дороге к месту, где в тот день загадочным образом появилась бесплатная выпивка. До сих пор никто так и не понял, что случилось. Быть может, мужчины не захотели противостоять женщинам и детям. Быть может, знакомые чьих-то знакомых уговорили работяг взять еще по пивку.

А когда спекулянты приготовились нанести следующий удар, вышло-таки федеральное постановление: Флориссант объявляется национальным памятником, строительство на его территории запрещено. Президент страны Ричард Никсон, защитник окружающей среды и основатель Агентства по охране окружающей среды, подписал законопроект об учреждении «Национального памятника окаменелостей Флориссанта» 20 августа 1969 г.

В других подобных районах можно найти похожие ископаемые отложения. Поблизости имеется участок в частной собственности, открытый для публичного доступа. Он называется «Флориссантский карьер ископаемых» (Florissant Fossil Quarry). Здесь на столиках лежат небольшие фрагменты сланца, вырезанные из склона холма. За десять долларов в час детям разрешается возиться с ними и, отделяя листок от листка, вглядываться в свидетельства жизни, скрытые внутри.

Иногда случаются поистине потрясающие находки. Все обладающее реальной ценностью необходимо передать руководству парка, но на образец непременно наносится имя ребенка, его обнаружившего. Часто приходят группы школьников. Как-то раз кто-то из детей нашел под слоями сланца целую окаменевшую птицу.

Там же в Колорадо, чуть дальше к северо-западу, можно найти и более древние окаменелости. Ископаемые с Грин-Ривер^[61], которым около 50 млн лет, подобно окаменелостям из Флориссанта, хранятся в слоях сланца. Но на этом сходство между теми и другими заканчивается. Эти ископаемые объекты, притом что это, несомненно, бабочки, более фрагментарны. Встречаются они на территории обширной системы мелководных озер, занимающей, как и нынешние Великие озера, огромные площади. Ископаемые с Грин-Ривер можно найти в штатах Юта, Вайоминг и Колорадо.

Благодаря им мы знаем, что бабочки были весьма распространены уже 50 млн лет назад. В Дании находили бабочек в янтаре возрастом еще старше – 56 млн лет. Так что бабочки были уже и тогда. Но сколько им в точности лет, никто не знает.

Среди палеонтологов общепризнано, что распространению бабочек способствовало возникновение цветковых растений, возраст которых – около 140 млн лет. Специалист по взаимосвязи бабочек с цветками по имени Конрад Лабандейра полагает, что бабочки широко распространились далеко не сразу после появления самых первых цветковых растений.

– Первые цветки имели форму чаш, – объяснил он мне. – И длинные хоботки для их опыления не требовались.

Но постепенно, полагает он, в течение миллионов лет формы цветков и хоботков бабочек все более подстраивались друг под друга, вплоть до идеального соответствия, подмеченного Дарвином.

К моменту появления первых цветковых уже не меньше 50 млн лет существовали разноусые бабочки. Вместе с несколькими коллегами Лабандейра обнаружил в Китае ископаемые свидетельства существования древних ночных бабочек в слое породы возрастом 160 млн лет. У этих разноусых бабочек уже были примитивные хоботки, с помощью которых они питались сладкими капельками пыльцы голосеменных растений, в том числе хвойных – сосен, кипарисов, секвой.

Как известно любому, кто знаком с хвойными, весной эти деревья образуют очень много (кто-то может сказать: слишком много) пыльцы (у меня во дворе она имеет цвет желчи), успешно покрывающей собою все вокруг. (Мою ярко-красную машину в том числе.)

Для выработки такого огромного количества пыльцы, по большей части тратящейся впустую, нужно много энергии. – У цветковых растений значительно более продвинутый способ размножения, особенно с учетом того, насколько сложнее они сами стали за десять миллионов лет. Изменились, соответственно, и опыляющие их насекомые.

Пары, в которых насекомое и цветок идеально друг другу подходят, по-английски называют faithful pollination («верностью в опылении»). Ассоциация с браком здесь не случайна. Если определенный вид цветка привлекателен для определенного вида бабочек, это значит, что этот цветок может воспроизводиться гораздо экономнее с точки зрения энергии.

Привлекательность цветов для бабочек – история не новая. Лабандейра отмечает, что в процессе эволюции, с тех пор как более 400 млн лет назад появились первые насекомые, растениям не менее тринадцати раз удавалось заставить многие их виды отрастить длинные хоботки, чтобы успешнее себя «обслуживать». Такие отношения, полагает Лабандейра, едва ли можно назвать антагонизмом. Скорее всего, дело происходило по взаимному согласию.

– Во многих случаях отношения между бабочками и их растениями-хозяевами когда-то могли выглядеть как антагонизм, но в наши дни превратились в мутуализм, – сказал он мне. Ты – мне, я – тебе.

Выходит, что и дарвиновская идеальная пара орхидея – бабочка не была следствием чистого совпадения. Скорее, это результат стратегии, реализованной растениями в отношении ничего не подозревающих насекомых, – снова, снова и снова.

В конце концов, растения не всегда милостивые правители. Иные орхидеи замышляют коварные интриги, лишь бы завлечь к себе пчел. Получается, что если орхидея выглядит «непристойно», то так оно и задумано. Они посылают визуальные сигналы чувственного характера пчелам-самцам, а те реагируют, приближаясь к цветкам и демонстрируя отчетливо брачное поведение. Не буду углубляться в детали, скажу лишь, что улетают они явно удовлетворенными – и покрытыми пыльцой орхидей.

В палеонтологической лаборатории Музея естественной истории Пибоди в Йельском университете мы с Сьюзан Баттс рассматривали ископаемых бабочек, сохранившихся в янтаре. Мы уже успели поговорить о том, что же делает дневную бабочку дневной бабочкой, а ночную бабочку – ночной, а теперь решили взглянуть на ископаемые остатки с Грин-Ривер, представленные в обширной коллекции музея.

И вот Баттс извлекла коллекцию насекомых в янтаре. Много тысяч лет человечество восхищается янтарем – затвердевшей древней древесной смолой. Материал это довольно редкий: обильных его месторождений по всему миру лишь около двадцати. У некоторых из них долгая история. Люди ледникового периода вырезали из янтаря фигурки лошадей и других животных, точно так же как из бивней и рогов. В Польше нашли стилизованную фигурку коня возрастом 4000 лет; янтарные изделия находили и в Британии, в окрестностях Стоунхенджа. Китайские ремесленники вырезали из него сложные скульптуры многие тысячи лет.

Но для палеонтологов янтарь ценен совсем другим: это консервант, позволяющий рассмотреть со всех сторон заключенное в нем мелкое животное. Стекая по стволу дерева, смола увлекает за собой все, что попадется на ее пути, – листья, семена, пыльцу, насекомых. Таким образом до наших дней сохранились удивительные вещи. В современном Казахстане нашли древесную шишку длиной около трех сантиметров, возраст которой насчитывал 140 млн лет. Благодаря ей мы можем предполагать, как выглядел мир в разгар эры динозавров – как раз тогда, когда планету завоевывали цветковые растения. Шишку хвойного дерева и в наши дни узнает любой.

К концу эпохи динозавров цветковые деревья росли во многих местах, где раньше преобладали саговники и хвойные. Кое-где смолы с этих новых деревьев сохранили целые экосистемы. В Доминиканской Республике богатые месторождения янтаря позволили открыть колоссальное количество форм жизни, в том числе миллиарды жуков, изящных равнокрылых стрекоз^[62], горбаток, множество термитов и мух, а также несколько видов бабочек возрастом около 25 млн лет. У Сьюзан Баттс когда-то было обручальное кольцо с доминиканским янтарем и насекомым внутри: они с мужем купили его во время медового месяца. К сожалению, янтарь непрочен.

– Янтарные украшения не очень подходят для геологов, – вздыхает Баттс. Как-то во время работы с инструментами кольцо сломалось. Теперь у нее кольцо понадежнее – из платины.