Василий Звягинцев
Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство.
Б. Ясенский
Том I. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
Ты и сам иногда не поймёшь,
Отчего так бывает порой,
Что собою ты к людям придёшь,
А уйдёшь от людей – не собой.
А. Блок
Глава первая
Лондонский «Хантер-клуб» существовал в том же собственном здании и в том самом качестве уже почти две сотни лет, невзирая ни на какие исторические и политические катаклизмы, прокатившиеся над миром за эти долгие годы. Собственно, несколько поколений клубменов эти потрясения не слишком и затронули. Как организацию, естественно. С каждым отдельным джентльменом могло случаться что угодно – от осечки карабина во время охоты на льва-людоеда до геройской гибели на фронтах многочисленных войн, какие вела некогда великая Империя во всех уголках земного шара. Но организм жил, представляясь его членам почти бессмертным.
Скорее всего, большинству граждан даже цивилизованных стран никогда не удастся достигнуть такого положения в обществе, чтобы быть представленным хотя бы одному из сорока пяти постоянных членов клуба. Стабильное число «сорок пять» восходит не к известному роману Дюма, а всего лишь к калибру любимого карабина одного из отцов-основателей клуба, сэра Уильяма Юарта, внедрившего у охотников моду на нарезное оружие. Ещё меньше шансов у любого, как угодно богатого нувориша быть приглашённым в число десяти (столько патронов входило в подствольный магазин легендарного «слонобоя») членов-соревнователей[1].
Зато жизнь члена клуба была более чем прекрасна. Круглосуточно несли службу многочисленные вышколенные лакеи, отбор которых не уступал по строгости отбору в личную королевскую охрану. Многие из них передавали свои места по наследству, о чём свидетельствовали специальные нашивки на викторианских полуфраках зелёного, егерского цвета. Для джентльменов форма одежды была свободная, лишь на специальные, посвящённые какой-либо значимой дате общие обеды полагалось надевать «охотничьи костюмы» – узкие серые бриджи, высокие коричневые сапоги и красные приталенные сюртуки.
Кухня клуба отличалась традиционностью, в ней преобладала дичь и всевозможные «плоды земные», кулинарные изыски в духе изнеженных французов не приветствовались, ставка делалась на свежесть и качество продуктов вкупе с высочайшей квалификацией поваров. Как встарь, в незабвенном девятнадцатом веке. Даже при намёке на какое-нибудь «суси» или «фуа-гра» лица клубменов искажала презрительно-брезгливая усмешка. То ли дело старый добрый «Хаггинс»[2]!
Каждый джентльмен имел на верхних, выходящих окнами в сад этажах отдельную, также наследственную спальную комнату, пусть даже пользовался ею всего несколько раз за всю жизнь.
Но это всё, как говорится у философов, – форма. Гораздо интереснее содержание. «Устойчивые общества», вернее, общества с устойчивой социальной структурой, хороши тем, что разного рода институции могут в них существовать столетиями, эту же устойчивость и обеспечивая. Мало кого удивляет факт существования в европейских странах университетов, основанных в двенадцатом веке, или адвокатских контор – в шестнадцатом. Но невозможно вообразить до сегодняшнего дня функционирующий в Петербурге клуб «лейб-кампанцев», гвардейских солдат и офицеров, возведших на престол в 1741 году «дщерь Петрову», императрицу Елизавету! А ведь тем отважным ребятам сплошь были пожалованы офицерские чины и дворянство, у кого его не имелось. И что? Большинство банально спилось от «вольности» и приличного жалованья, а с наступлением следующего царствования о самом факте существования этой самой «лейб-кампании» велено было забыть, «во избежание излишних аллюзий и неконтролируемых ассоциаций». А могли бы, в иных условиях, и сегодня здравствовать и существовать, как особая, весьма почтенная «страта». Вроде французского «Почётного легиона».
Джентльмены-охотники двести лет подряд видели свою основную функцию отнюдь не в стрельбе по крупной и мелкой дичи, хотя и этим занятием не пренебрегая. Если кто не знает, так умелый стрелок по бекасам, вальдшнепам и им подобным птичкам имеет достаточно оснований гордиться своим мастерством даже и перед гордыми убийцами носорогов.
Скорее этот клуб можно сравнить с тем же «Комитетом по защите реальности» Андреевского братства. Джентльмены сосредоточились на поддержании устоев британского общества, которые они сами, как и их деды с прадедами, считали единственно правильными и справедливыми. Для себя, а значит, и для всей Империи. Изобретали направления внешней политики, создавали и свергали кабинеты министров, выстраивали международные коалиции. Не всё и не всегда у них получалось. Например, не удалось добиться крушения и гибели своего главного союзника в Мировой войне – России. Напротив, переоценив свои силы и надорвавшись, развалилась сама Британская империя, над которой довольно долго «никогда не заходило солнце». И ещё много разных «недоработок» у них случалось, так ведь и технические (а главное – интеллектуальные) возможности клубменов были не сравнимы с таковыми у «Андреевского братства».
Но зато в величественном трёхэтажном здании на Пелл-Мелл джентльмены чувствовали себя, как в надёжном противоатомном убежище на стометровой глубине. Что бы там ни творилось на поверхности, здесь тихо, тепло, уютно, и очень легко отрешиться от мыслей о бренном.
Но отрешаться нельзя. Последние события очень уж раздражали и не могли расцениваться иначе как дерзкий, едва ли не последний и окончательный «цивилизационный вызов», используя термин А. Тойнби.
– Вызов, остающийся без Ответа, повторяется вновь и вновь, – как раз сейчас назидательно говорил вице-президент клуба герцог Честерский. – Неспособность того или иного общества в силу утраты творческих сил и энергии ответить на Вызов лишает это общество жизнеспособности и в конце концов предопределяет исчезновение с исторической арены. Распад общества сопровождается нарастающим чувством неконтролируемости потока жизни, движения истории. В такие моменты с отрезвляющей ясностью выступает действие исторического детерминизма, и Немезида вершит свой исторический суд. Трагедия распада с неизбежностью ведёт к социальной революции…
– Или – к контрреволюции, – то ли перебил, то ли продолжил мысль герцога некий мистер Одли, один из старейших ныне живущих членов клуба. «Ныне живущих» – важная оговорка, поскольку «ушедшие в страну удачной охоты» из списков не вычёркивались и считались всего лишь находящимися в длительной отлучке. Бывали случаи, когда мнение какого-нибудь полковника Флэнагана, изложенное в частном письме или в статье, датированной 1839 годом, вовремя извлечённое из архива одним из клубменов, принималось как вполне правомерное и учитывалось при голосовании современного, текущего вопроса. Это напоминало практику дискуссий знатоков Торы в синагоге. Те тоже не делали различий между доводами, высказанными в конце двенадцатого и начале двадцать первого века. Лишь бы они имели отношение к теме.
– Совершенно верно, что мы и видим на примере последних событий в России, – согласился герцог. – Но это не имеет никакого принципиального значения, ибо там «контрреволюция» явилась не следствием отсутствия Ответа, а как раз самим Ответом, а вот мы, к глубокому прискорбию, на брошенные нам Вызовы давно уже не можем найти достойных Ответов. Империя деградирует прямо с того дня, когда согласилась отказаться от плодов победы в Мировой войне ради весьма условного «вечного мира».
– Недавно попытались, с использованием новейших достижений неизвестной нам науки… – усмехнулся Одли. Он имел в виду попытку учинить в Москве военный переворот с привлечением людей из другой реальности, владеющих аппаратурой нейролингвистического программирования и психотронного воздействия.
– Или – самого дьявола, – сказал мистер Левер, сообразно своим словам внешне напоминавший пастора, но явно не являвшийся таковым.
– Дьявол, насколько я представляю его привычки, непременно исполняет взятые на себя обязательства, – со смешком сказал господин Пейн, один из немногих присутствующих являвший собой тип настоящего охотника «пар екселленс[3]», по крайней мере, официальных постов он не занимал ни в политике, ни в бизнесе, а свои капиталы якобы хранил по старинке, в сундуках со звонкой монетой и драгоценностями. Подобно султану Брунея. Но это уж точно слухи, распускаемые завистниками.
– По крайней мере, известные документы свидетельствуют, что все недоразумения с означенной персоной начинаются уже за пределами этого мира.
– Так там они и начались. Откуда, по-вашему, были приглашены все те люди, что попытались, но не сумели избавить нас от всех раздражающего новоиспечённого царя Олега?
Присутствующие молчаливо согласились с Пейном.
Каждому было понятно, что та история была чересчур невразумительной. Никаким образом не совпадающая с тем, что считается «нормой» у джентльменов, воспринимающих действительность наилучшим из возможных способов. «Охотники» привыкли считать, что в «старой доброй Англии» нет людей умнее и могущественнее их. Во многом они были правы. Но «во многом» не значит «во всём». Бывают моменты, когда безусловные преимущества превращаются в явные недостатки.
…Из всего вышесказанного следует, что данное заседание клуба происходило «во второй реальности», то есть в той, где существовал Император Олег. Но, как бы странно это ни выглядело с «позитивистской» точки зрения, оно точно так же могло (а значит, и происходило) в «первой», Главной исторической последовательности. Время – оно иногда весьма пластично, а иногда и инвариантно[4], если ему самому этого хочется. Таким образом, невозможно с достоверностью утверждать, в каком из две тысячи каких-то годов на самом деле общались почтенные джентльмены и в какую именно реальность открывалась (или открылась бы) входная дверь клуба в тот или иной момент. В полном соответствии с принципом Шредингера[5]. Достаточно иметь в виду, что в каждом фиксируемом случае подлинной остаётся лишь одна из реальностей, а другая и последующие обращаются в гипотетические. Впрочем, это утверждение справедливо только для рассматриваемого случая.
…Около двух лет назад в клубе появился странный джентльмен весьма почтенного вида. Вопреки ещё при Дизраэли утверждённым правилам он был пропущен охраной у входа, а старший лакей проводил его прямо в кабинет мистера Одли, как раз в то время исполнявшего обязанности дежурного вице-президента.
– Каким образом вы осмелились явиться сюда без приглашения? – демонстративно-бесцветным – для знающих его людей весьма угрожающим – голосом спросил вице-президент в ответ на вежливое приветствие незнакомца. При этом он уставился на лакея, допустившего столь вопиющее нарушение Устава: не только впустить «человека с улицы» в здание, но и сопроводить его через анфилады кабинетов, курительных комнат и иных помещений, нарушив покой отдыхающих клубменов и, более того, – позволить ему увидеть то, что посторонним видеть никак не полагалось.
– Но, сэр… – растерянно начал лакей. – Господин предъявил… Я не мог…
Незнакомец остановил его уверенным жестом.
– Оставьте нас, Кид. – Он правильно назвал служителя по имени.
Не желая затевать перебранку в присутствии лакея, Одли движением руки подтвердил распоряжение «гостя». Лакей удалился, всем своим видом изображая оскорблённое достоинство человека, честно и буквально исполнившего свой долг.
– Итак? – спросил вице-президент.
– Да, именно так! Ваш лакей поступил единственно возможным для него образом, – нежданный гость протянул вице-президенту «клубную карточку». Настоящую, изготовленную из толстого лакированного картона со всеми положенными эмблемами, надписями и подписями. К великому удивлению и шоку мистера Одли – восьмидесятилетней давности!
Но – подлинную, в этом вице-президент не усомнился ни на мгновение. Он, состоящий в клубе полсотни лет, ещё застал джентльменов, имевших такие же, полученные в первой четверти прошлого века. Да и фамилия владельца карточки была ему знакома. Без подробностей, естественно – слишком велика разница в возрасте. Одли мельком удивился собственному спокойствию. Впрочем – чему удивляться? Какое-то объяснение данному факту непременно найдётся. Не случайно ведь было введено в давние времена правило «вечного членства», не из одного только стремления к экстравагантности. Очень может быть, что подобные «явления» случались и раньше. А что сам он ни о чём таком не слышал, ещё ничего не значит.
– Извините, сэр Арчибальд, – сказал вице-президент и потянул с полки толстый том, содержавший рукописные формуляры всех клубменов, начиная с самого первого.
Вот, всё верно, под номером, совпадающим с номером карточки, значится сэр Арчибальд Боулнойз. Год рождения – тысяча восемьсот восьмидесятый, принят в действительные члены по баллотировке в тысяча девятьсот двадцатом. Скончался в тысяча девятьсот шестьдесят девятом.
– И где же вы, достопочтенный сэр, находились последнее время? – мягко осведомился Одли. – Теперь я вспомнил, мы с вами встречались несколько раз. Но вы тогда посещали клуб крайне редко по причине преклонного возраста, а я, наоборот, вёл слишком активный образ жизни и тоже не слишком часто появлялся в Лондоне…
О том, что он и на похоронах сэра Арчибальда присутствовал, вице-президент из деликатности умолчал. Не самый важный эпизод. Как-нибудь позже к этой теме можно будет вернуться.
– Должен заметить, что сейчас вы выглядите гораздо… свежее.
Гость поблагодарил за комплимент, взял сигару из радушно подвинутой к нему коробки.
– Ничего удивительного, сейчас мне приблизительно пятьдесят лет, и чувствую я себя превосходно. Но давайте по порядку, иначе у нас ничего не получится.
В течение ближайшего получаса сэр Арчибальд сообщил Одли, что практически одинаковых «Хантер-клубов» существует как минимум три. Настоящий согласимся считать пока единственно подлинным, раз они сейчас тут находятся и беседуют. С этим не поспоришь.
Но ведь и тот, где сэр Арчибальд получил своё удостоверение, в смутное время окончания Мировой войны и попытки установить новый, приемлемый для Грейт Бритн порядок непременно имел своё место в истории.
И ещё один – находящийся как раз посередине между ними – тоже со счетов не сбросишь. Притом что местопребывание клуба оставалось тем же самым, да и больше половины его членов совпадали документально и физически.
Голова у мистера Одли слегка поплыла, но не настолько, чтобы он потерял возможность рассуждать в пределах своей должности.
– Итак, я понял, сэр Арчибальд, – сказал вице-президент, щедро наливая себе и гостю шотландского виски. Если мозги и так едут, чего стесняться? Вдруг хоть чуть поможет. – Вы, пользуясь правами клубмена, пришли ко мне через сорок лет после своей смерти. Я не ошибся?
– Само собой, нет, почтеннейший сэр. Только это вас не должно пугать. Я не призрак, не посланец «князя Тьмы». Я просто попытался вести себя в соответствии с нашим Уставом. Вы, вступая в клуб, не выразили протеста или хотя бы удивления по поводу присутствия покойников в качестве «действительных членов»?
– Нет, – согласился Одли, на самом деле плохо понимая, что происходит, и сделал очень большой глоток.
– Совершенно правильно поступили. Диссиденты у нас никогда не приветствовались. Любое сомнение толкуется не в пользу баллотируемого, не так ли?
– Не смею спорить. На том клуб стоит и стоять будет.
– Вот мы и подошли к сути. Никто из нас, покинув бренный мир, не умирает насовсем. В христианской традиции подразумевается, что «жизнь вечная» где-то там, в райских кущах или кругах ада. На самом деле всё выглядит проще и одновременно сложнее, как учит философия. В течение множества веков, промчавшихся до изобретения пароходов, трансокеанского телеграфа, а потом и аэропланов, человек, отправившийся в дальнее плавание, подобно Колумбу, Магеллану и многим другим, не вернувшись в срок, становился для родных и близких таким же покойником, как и те, что зарыты в землю на ближайшем кладбище с соблюдением положенных обрядов.
– Не могу возразить, – кивнул Одли, вопреки привычке сделав сразу два глотка, ненамного меньше первого. Гость тут же подлил ему ещё, до прежней отметки на стакане.
– Но при этом вышеозначенные лица вполне могли отнюдь не сгинуть в океанской пучине, а высадиться на райском острове и прожить там долгую и счастливую жизнь, намного лучшую, чем, скажем, в унылой, раздираемой религиозными войнами и вымирающей от чумы Европе. Согласны?
– Ни малейших сомнений, сэр. – Вице-президент начал находить в словах Боулнойза проблески истины, обещающие превратиться в настоящее зарево, сметающее тьму заблуждений.
– Теперь осталось вообразить, что поселенцы «райского острова» между делом построили реактивный самолёт и прилетели навестить друзей. Как по-вашему – сходится?
– В шестнадцатый век? – удивился Одли.
– Да какая вам разница? – ещё более удивился сэр Арчибальд. – В шестнадцатый, в двадцать первый… Я материален? – Он протянул руку, чтобы собеседник мог её потрогать. – Моя членская карточка в порядке? Если нет, давайте вынесем вопрос о правомочности моей персоны на общее собрание действительных членов. И мне бы очень хотелось посмотреть, – с саркастической улыбкой произнёс он, – какие доводы смогут пересилить основополагающие пункты нашего Устава.
– О чём вы говорите, достопочтенный сэр! – воздел руки Одли. – Никто о подобном и помыслить не в состоянии. Только мне хотелось бы узнать – чем вызван ваш сегодняшний визит. Едва ли только желанием просмотреть последние выпуски «охотничьего бюллетеня» и удостовериться в квалификации нынешнего поколения поваров...
– Тут вы полностью правы. Я бы хотел ближе к ужину встретиться с директоратом и Советом клуба. Общее собрание – неработоспособный орган. Вы уж не сочтите за труд потревожить названных мной особ, а я буду ждать в курительном салоне. Здесь сейчас есть кто-нибудь из настоящих стрелков?
– Да вот как раз собираются обедать Гамильтон-Рэй старший, он, кстати, член Совета, с ним два его сына и три внука. Внуки ещё молоды, самому старшему двадцать один, но впоследствии…
– Старина Гамильтон-Рэй! – воскликнул сэр Арчибальд. – Его ведь звали как-то так… А! Джеймс Авраам! Когда ему тоже было двадцать с чем-то лет, как его внукам, я учил его одному хитрому приёму брать упреждение при стрельбе по бекасам. К сожалению, я вскоре умер, не имел возможности убедиться в плодотворности своих уроков.
– Я думаю, сэр, он будет рад видеть вас за своим столом, – со странной интонацией сказал Одли.
Сэру Джеймсу Гамильтон-Рэю было уже прилично за семьдесят, но выглядел он удивительно бодро для своего возраста, настоящий викторианский джентльмен, хоть портрет лорда Джона Рокстона[6] в старости с него пиши. И сыновья были на него похожи, и даже внуки. Их имена сэр Арчибальд запоминать не стал, за ненадобностью.
Самое удивительное, что и старина Джеймс сразу узнал ветерана. Хладнокровием он не уступал майору Мак-Набсу[7]. Да и в самом деле – как реагировать настоящему «хантеру» на появление человека, считавшегося давно умершим? Не под стол же лезть, отмахиваясь крестным знамением, или вообще обратиться в бегство под изумлёнными взглядами потомков. «Чёрная пантера из Ширванапали» была пострашнее, особенно когда в руках у тебя винтовка жалкого калибра «ноль двадцать два»[8]. Хорошо хоть «лонг», а не «курц».
– Давненько вас не видно было, сэр, – сказал Гамильтон-Рэй, дождавшись, пока лакей примет заказ у Арчибальда. – Как всегда, виски?
– И именно ирландский. Вы же не изменили своим вкусам?
– Как можно, – чопорно поджал губы тот. – Сто сорок лет Гамильтон-Рэи выписывают продукт с одной и той же фермы. Вы не забыли его вкус?
Арчибальд посмаковал, прищёлкнул языком:
– Нет, не забыл. Он тот же самый, что прежде. Признаться, я по нему иногда скучал.
– Там невозможно даже выпить хорошего виски? – явно представления сэра Джеймса о загробном мире были чересчур оптимистичны. Это его слегка опечалило.
– Нет, что вы! Проблем никаких, просто в вашем обществе, из вашего личного графина – совсем другое дело, чем походя, в случайной забегаловке…
Сыновья и внуки, ничего не понимая, слушали тем не менее с почтительным интересом. Им приходилось, штудируя сотни подшивок ежеквартального «Бюллетеня» (без знания которого не стоит и надеяться на членство в клубе), встречать фамилию Боулнойза, даже собственноручно написанные им отчёты и заметки. Отец и дед тоже упоминал о своей дружбе с этим достойным человеком.
Правда, молодые люди, воспитанные в конце прошлого и начале нынешнего века, воспринимали положение о «вечно живых» клубменах не иначе как чисто риторическую фигуру, вроде постулата о «непорочном зачатии» или «непогрешимости Римского папы, наместника Бога на Земле». И вдруг увидели одного из них воочию.
Арчибальд и Джеймс тем временем пустились в пространные рассуждения именно на эту тему. Гамильтон-Рэя, несмотря на крепкое здоровье, сам возраст подталкивал проявить интерес к своей грядущей судьбе. В частности – является ли членство именно в «Хантер-клубе» непременным условием и особой прерогативой, или «яхтсмены» и «жокеи» тоже вправе претендовать на загробное существование с использованием прежнего тела? Пусть в качестве парадно-выходного облачения.
Арчибальд объяснил, что, насколько ему известно, такие понятия, как «существование» и «несуществование», достаточно условны. В каждом конкретном случае они должны рассматриваться как совокупность весьма рациональных и глубоко мистических элементов. В силу исторически сложившихся условий большинство основоположников клуба значительную часть жизни провели в индийских, а не каких-нибудь других колониях Империи, где и прикоснулись к совершенно определённым сферам эзотерики. К моменту принятия положения о «вечном членстве» (сороковые – пятидесятые годы XIX века, ещё до Сипайского восстания, весьма осложнившего отношения «честных охотников» с йогами, магараджами и даже махатмами) большинство клубменов отчётливо представляли, что под этим термином подразумевается. Знали способы переходов из обычного тела в «тонкое» и «эфирное», имели представление о «нирване» в буддистском и джайнистском смыслах и вполне допускали возможность собственных реинкарнаций, в том числе с сохранением исходного облика и нужного объема личной памяти.
Потом – да, несмотря на обилие в архивах клуба «пыльных хартий», содержащих почти всю нужную теоретическую информацию, истинное знание постепенно превратилось в «догматическую шелуху»: непонятный большинству анахронизм вроде левостороннего движения. Однако ведь именно левостороннее движение по дорогам средневековой Европы было практически оправдано: правая рука обращена к встречному, а меч и копьё поворачиваются туда автоматически, без затруднений. Попробуйте наоборот рубить и колоть, через шею и туловище собственного коня!
– Я, был момент, ушёл от вас, под воздействием непреодолимой, но благожелательной силы. Это не совсем приятно в общепринятых понятиях. Но привыкаешь легко. Вы, молодой человек, – обратился он к старшему из сыновей Джеймса (его звали Айвори[9], хорошее имя для «хантера»), – в армии служили?
– Так точно, сэр Арчибальд, начинал энсином[10], да и сейчас…
– Быстро привыкли?
– За год привык.
– Вот и я примерно так же. Зато теперь – удивительное чувство свободы. Как если бы вас, Айвори, направили командиром парусного капера в океан при отсутствии радиосвязи.
– Интересно было бы, – сказал младший брат, Льюис, сорокадвухлетний, примерно, мужчина с лицом скорее бизнесмена, чем бесшабашного охотника. А старший выглядел именно таковым. Отчего и казался гораздо симпатичнее.
– У вас всё впереди, – крайне благожелательно пообещал Арчибальд.
Невзирая на предостерегающий взгляд отца, Айвори продолжал:
– Вы умерли? Сорок лет назад? Вам сейчас должно быть примерно сто двадцать?
– Смотря как считать. В посмертии время утрачивает свою линейность. – Арчибальд достал из нагрудного кармана пиджака очень длинную и очень дорогую сигару. Раскуривал её преувеличенно долго, заставляя окружающих молчать, наблюдая за плавными движениями длинной фосфорной спички, из тех, что перестали выпускаться сразу после Мировой войны.
– Но если вас что-то смущает, я попрошу – встаньте, подойдите к вон тем шкафам в углу, достаньте первый попавшийся том.
Мужчина посмотрел на отца, тот едва заметно опустил подбородок. Этого было достаточно.
Айвори принёс книгу, точнее – подшивку рукописных текстов. На белой, голубоватой, жёлтой бумаге. Тряпочной, тростниковой, рисовой и даже на новомодной по тем временам типографской из дерева. Она как раз сохранилась хуже всего.
– Откройте на любой странице, – предложил Арчибальд. – Читайте вслух…
«…Ранним утром тринадцатого февраля восемьсот тридцать седьмого года мы выехали из Джайпура. Вдалеке, в густой туманной дымке виднелась гора с отвесными склонами, на вершине которой помещался дворец магараджи Амбер. У её подножия ждали боевые слоны, единственно способные доставить нас к воротам. Признаюсь – это очень неприятное ощущение, когда твои ноги свешиваются над бездонной пропастью, а слон движется таким непривычным, дёрганым шагом, что кажется – в любой момент подпруги седла могут лопнуть, и ты полетишь туда, откуда нет возврата. Мы с сэром Генри несколько раз прикладывались к нашим флягам и в конце концов благополучно достигли окованных толстыми железными полосами ворот. Там нас встретили…»
Читал Айвори хорошо, глубоким голосом и с выражением, пытаясь воспроизвести интонации очень давно умершего человека.
– Достаточно, я думаю, – сказал Арчибальд. И обратился не к отцу, не к сыновьям, а непосредственно к внукам:
– Вы что-нибудь поняли?
– Да, – ответил, кажется, самый младший. – Сейчас мы несколько минут слышали голос, воспринимали чувства живого человека. Он говорил нам – «я», «мы», и мы видели то же, что он сто семьдесят лет назад. Он был жив только что…
– Как и я, – сказал Арчибальд, снова беря в руки стакан виски.
Никуда не спеша, почтенный охотник приступил к рассказу. Заинтересованные слушатели, удивительным образом немедленно забывшие о своих сомнениях и о том, сколь рациональный век царит за окнами обеденного зала, внимали ему. Внимали так, как было раз и навсегда принято в этих стенах ещё до открытия водопада Виктория и истоков Нила. Никто за мелькнувшие и рассеявшиеся, как пороховой дым «нитроэкспресса», десятилетия не позволил себе не то чтобы вслух, даже внутренне усомниться в достоверности изложенных коллегами фактов, случаев, обстоятельств, приёмов. Это влекло немедленное и скандальное исключение, с изъятием клубного галстука, а главное – перстня, с перекрещенными на алмазной плакетке золотыми ружьями. И то и другое – из «копей царя Соломона», никак иначе.
И опять, как пресловутое «левостороннее движение», это жёсткое до беспощадности правило (ибо исключённый из клуба терял свой социальный статус так же безусловно, как Оскар Уайльд, посаженный в тюрьму за гомосексуализм) имело практический смысл. Настоящий «хантер» должен верить товарищу беззаветно. Пусть он что-то преувеличит в рассказе о длине убитого крокодила, но уж никогда не соврёт, описывая методику сбережения капсюлей для штуцера в дождевых лесах Итури или изображая на собственноручном чертеже единственную убойную точку в голове белого носорога.
Сэр Арчибальд объяснил суть взаимоотношения трёх параллельных миров, в которых существовал клуб, а главное то, что, пользуясь известными эзотерическими методиками, каждый из «действительных членов» умирает лишь в одном из них, в крайнем случае – в двух. Имея возможность сохранять самоидентификацию (не всегда совпадающую с телесной, но духовную – обязательно). Самое же главное, помимо того что выражение насчёт «страны удачной охоты» приобретает буквальный смысл (нет никаких препятствий для посещения «позднего мезозоя» или «раннего кайнозоя» хоть с рогатиной, хоть с «ПЗРК»), настоящий клубмен не забывает об основном смысле своей жизни.
При упоминании о нём, о смысле, и Джеймс, и его сыновья слегка напряглись, будь они российскими гвардейцами, непременно встали бы и звякнули шпорами. Но и так всё было понятно.
Однако Арчибальд продолжил, не считая, что намёка достаточно.
– Одной из главнейших целей существования клуба является борьба с Россией. Желательно, конечно, чужими руками. Нет больше в мире силы, способной противостоять британским устремлениям. Со времён Ивана Грозного, потом от Петра и до Николая II Великобритания все свои действительные усилия направляла на противостояние этой варварской державе!
– Простите меня, достопочтенный сэр, – позволил себе вмешаться один из внуков. – Мне кажется, что последние пятьдесят лет не Россия, давно утратившая свой агрессивный потенциал, а Соединённые Штаты всемерно нас унижают. Мы знаем, что сегодня американцы на почти подсознательном уровне считают нас не более чем своим доминионом с рудиментами былого величия. Нас, молодое поколение, это раздражает гораздо сильнее, чем монархические эксперименты так называемого Местоблюстителя. Да и потом…
– Оставьте, молодой человек, свой идеализм. Когда придёт время, США, нация выскочек и парвеню, снова склонится перед британским вызовом. Мы – творцы смыслов и демиурги истории. Американцы – тьфу! – Он сделал жест, будто сдувая пушинку с ладони.
– А вот Россия – вечный враг. Даже когда она будто бы не делает ничего, она угрожает нам больше, чем американцы, китайцы и «Чёрный интернационал», вместе взятые. Наше совместное существование на этой Земле невозможно без окончательного решения вопроса о глобальном первенстве.
– Да как же? – удивился юноша, явно хорошо знающий историю и сопряжённые с ней науки да вдобавок старающийся мыслить с позиций объективизма. – Если как следует разобраться, действительно вреда Россия Британии никогда и не наносила. За исключением совсем, по нынешним меркам, незначительных трений по ближневосточным и среднеазиатским вопросам. А уж тем более с тех пор, как все мы, равноправные члены ТАОС, сплотившиеся перед лицом общей для всех угрозы, общими силами защищаем «свободный мир». И русские штурмовые бригады – в первых рядах, от Англо-Египетского Судана до джунглей Бирмы.
Старый Гамильтон-Рэй смотрел на внука неодобрительно. Не стоит в этих стенах произносить такие слова. Особенно – в складывающихся обстоятельствах. Что-то ведь значит внезапное появление сэра Арчибальда? Без участия высших сил дело явно не обошлось, и, значит, они или сочувствуют его позиции, или он вообще вещает с их голоса.
