Василий Ворон
Выпало в Империи родиться

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сейчас принято хаять жизнь в СССР. Принято на государственном уровне. Почему – непонятно. Я прожил в Советском Союзе 22 года своей жизни. Разумеется, повествование будет вестись от лица ребенка, подростка и юноши. О высоких эмпиреях здесь сказано не будет. Не будут затронуты глобальные проблемы жизни в СССР, не будет ни слова сказано о «тюрьме народов», поскольку никакой тюрьмы я не видел. Я просто хочу напомнить, что личность человека всех времен и народов формируется именно в детстве и не я это придумал. Поэтому я и расскажу о том, что видел и помню о жизни в СССР. Здесь не будет обличения Советской Власти, рассказов о «кровавой гэбне» и поддержки Солженицына с его жизнью не по лжи, хотя сама его жизнь и даже фамилия свидетельствуют об обратном. Я расскажу вам о голубом небе моей Родины, где не было войн, а если и были, их целью являлось вырвать людей из мрака средневековья, постройка школ, больниц и заводов. Всё это затеял «титульный народ» Советской Империи, русский. Именно в Советской России дали права женщине и провозгласили братство народов. И это не лозунги, которые я помню. Так и было. Советский Союз неустанно помогал странам Африки, которых также неустанно обирали в свое время британская империя и иже с ней. Да, мы называли жителей Африки неграми, но это слово в нашей стране не носило унизительного смысла. Тогда как в «цитадели демократии», США, негр не считался человеком вплоть до середины 20 века и даже позже.

Всегда важна национальная идея. Сейчас она потеряна. Но не для меня. Я сформулировал ее и непременно поделюсь с вами, поэтому позволю себе процитировать себя же самого. Это отрывок из повести «Побочный эффект», слова одного из главных героев.

Национальная русская идея – всё должно быть по справедливости. Это обостренное чувство русского, его боль и жажда, его потребность. Без справедливости нет русского. В этом секрет пресловутой «русской души». Снять с себя последнюю рубаху и отдать нищему – это справедливость, потому что он нищий, а я нет. Погулять в ресторане, накормив всех за свой счет – тоже справедливость. Ведь сегодня я богач, как же не угостить друзей и знакомых? Даже незнакомые будут напоены и сыты. Если справедливость попрана, русский пойдет до конца, даже во вред себе. Именно поэтому «русские не сдаются». Сдаться и остаться в живых, но носить клеймо позора – это русскому не по нутру. Враг не пройдет – потому что он неправ, это не его земля. И русский идет до конца. Его не устроит сама мысль, что рядом с ним будет жить враг, будет ходить по его земле, жить в его доме. Добропорядочные европейцы часто отходили в сторонку, когда на их землю шел враг, и продолжали торговать в своих лавках, варить пиво и печь багеты. Подумаешь, что враг на его земле, зато не в его харчевне. Мало того, этот самый враг еще и купит пиво и багетом закусит, заплатив звонкой монетой. Да, у русских не часто были собственные харчевни и лавки. Но они выходили против врага и оккупанта за свою хату, что с краю села. Когда французы пришли в Россию во главе с Наполеоном, русские люди взяли вилы и пошли в лес. Когда же русские войска пришли в Париж, никто из французов и не подумал браться за оружие, все продолжали делать свой бизнес. А когда русским пришла пора возвращаться домой, в дикую, немытую Россию, один из генералов заплатил по счетам из собственных средств, чтобы погасить долги квартировавших в Париже подчиненных. Потому что это было справедливо. Когда по Европе покатился фашистский каток Гитлера, и даже будущая британская королева приветствовала его, выбрасывая вперед руку, цивилизованные европейцы принялись работать на благо фюрера, поставляя его армии оружие и хлеб, изысканные сыры и вина. Но когда этот коричневый утюг дополз до Советского Союза, русские, белорусы и украинцы ушли в леса партизанить. Потому что если враг пришел на твою землю с целью сделать эту землю своей – вилы ему в бок! И это справедливо. Недаром у русских есть поговорка «Не в силе Бог, а в Правде». В этом вся русская национальная идея.

К сказанному выше мне более нечего добавить. Далее сама повесть.

Вот и прожили мы больше половины.

Как сказал мне старый раб перед таверной:

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».

Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

И. Бродский

В русской азбуке 33 буквы.

И последняя буква алфавита – «я».

Местоимение «Вы», обозначающее уважительное

обращение к собеседнику, принято писать с прописной (заглавной) буквы.

Личное местоимение «я» пишут при помощи строчной буквы.

В английском языке всё с точностью до наоборот.

ВСТУПЛЕНИЕ

Лето. Мы с бабушкой у ее сестры бабы Мани в гостях. Баба Маня живет в двухэтажном бараке, в небольшой комнате. Разгар солнечного дня, мне скучно с бабушками, я выхожу на улицу.

Обнесенный забором двор, за воротами видно шоссе с проносящимися автомобилями. Я иду вглубь двора: там зелено и тихо. Журчит ручей, из-за деревьев торчат возвышающиеся крепостные стены с башнями, грозно обращенными к своему подножию бойницами. Мое внимание, тем не менее, обращено к ручью. Я нахожу возле него ржавый погнутый гвоздь и решаю смастерить удочку, чтобы поиграть в рыболова. Вот и подходящий прутик, а заодно найдена небольшая веревочка. Минута – и удочка готова. Вот только рыбы в мелком ручье нет…

Еще одно воспоминание: там же, у бабы Мани, мы с бабушкой идем вдоль шоссе, бегущего мимо древних стен. Беленая кладка башен, островерхие шатры венчают зеленые флажки, похожие на флюгеры, которые нависают над нами. Но мне опять они совершенно не интересны, потому что мы идем навстречу маме, которая приехала к нам в гости из Москвы. Мама несет гостинец – арбуз. Я бегу ей навстречу, потому что это две большие радости: мама, по которой я соскучился и арбуз.

На дворе лето 1972 года. Баба Маня живет у стен Ново-Иерусалимского монастыря под Москвой. Ее барак находится в Гефсиманском саду, с обратной стороны парадного входа на территорию монастыря. Ручей, в котором я надеялся поймать рыбу – известный источник, бьющий из-под монастырских стен и сейчас считающийся святым. Благословенный брежневский застой, над головой мирное голубое небо, еще более ясное, потому что это небо моего детства. Я родился в советской Империи, я типичный ребенок обычной, ничем не выделяющейся советской семьи. Я живу в Москве, в стандартном доме, называемом «хрущевкой», и мне 4 года. И кому как не мне написать книгу, в которой рассказать, каково же было жить типичному ребенку, вскормленному Советской властью, в самом центре могучей Империи?

В начале увлекательного повествования о жизни ребенка/подростка/юноши в Советской Империи, по всем канонам произведения необходимо поведать экспозицию: кто где стоял, что собой представлял и т.д.

Стояла, собственно, лишь эпоха, которую теперь как-то стыдливо обзывают «эпохой застоя». Кстати, это время развитого социализма: плановая экономика, безработицы нет, здравоохранение и образование бесплатные. Образование, кстати (и это признают сегодня многие эксперты) было действительно лучшим в мире. Здравоохранение вызывало вопросы, однако и с этим можно было не только жить, но и выжить, если уж на то пошло. Плановая экономика тоже не была идеальной: понятие «дефицит» царило тогда всюду, даже дети знали это слово. Однако никто не голодал (никто!), в стране был мир, а также все народы разных национальностей в стране Советов жили вполне миролюбиво, никто ни с кем не враждовал. Безусловно, об этом непременно будет еще сказано, но это потом. А сейчас та самая экспозиция.

Страной правит (нет, не Верховный Совет и не ЦК КПСС), а Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев. Ведь это только принято считать, что в России эпоха царей закончилась в 1917 году. Вовсе нет! Самодержавие живо и поныне, об этом просто не слишком распространяются знающие люди. Давайте же немного вспомним царя Леонида. Немедленно лезет в голову уже ставшее мемом восклицание «this is Sparta!», но, тем не менее, тогдашний руководитель был эпикуреец, а именно любил жизнь, ибо познал, что такое смерть. То есть воевал Леонид Ильич. А еще любил женщин, автомобили и охоту. А значит, страной руководил настоящий мужчина. Соответственно, в Союзе никто флагами ЛГБТ не размахивал, детей менять пол не призывал, и родителями являлись мама и папа. И в 1968 году родился я, жил в полной семье: папа был инженер, мама работала кассиром, была еще бабушка, мамина мама. Жили мы в пятиэтажной «хрущевке»: было тесновато, но двухкомнатная квартира была теплой, зимой всегда требовалось открыть окошко, иначе становилось очень жарко. Летом было сложнее, ведь кондиционеры тогда полагались лишь на производственных площадях. Например, на работе отца, в его кабинете был таковой.

На заре своей жизни я был сдаваем родителями в самый обычный детский сад, находившийся в 10 минутах ходьбы от дома. После пошел в школу (в 5 минутах ходьбы).

Итак, экспозиция обозначена, главный герой явлен миру – он советский человек, гражданин Империи, живет, правда, не в провинции у моря, а в столице, самом лучшем городе мира, Москве.

Здесь же необходимо описать квартал, в котором я жил. А до этого сообщить, каким образом в него попала моя семья.

Мой дед по маминой линии был метростроевцем, во время войны ушел в ополчение, угодил в плен, из которого сумел бежать. К своим он вернулся будучи больным человеком, был комиссован и вскоре умер. У бабушки на руках осталось двое детей: моя мама, ее брат дядя Володя и моя сестра, дочь мамы от первого брака. После войны из подмосковной деревни бабушка переехала в Москву. Семья поселилась в подвале дома в Потаповском переулке (это в районе Чистопрудного бульвара), где бабушка работала лифтером. Множество людей тогда жили кто в коммунальных квартирах, кто в бараках. С жильем была напряженная ситуация. То есть с момента посещения столицы Воландом и его командой ничего не изменилось. Тут еще Великая Отечественная война, разруха… Однако, победив фашистов, советские люди начали не только восстановление народного хозяйства, но и улучшение жизни. В конце 50-х годов начали решать жилищный вопрос. Строить надо было быстрое и дешевое жилье, но со всеми удобствами. Победил проект архитектора Лагутенко, проект назывался «К-7». Это были теперь уже знаменитые «хрущевки». Пятиэтажный дом строили от закладки фундамента до сдачи за 12 дней. По сути это был конструктор. На строительную площадку привозили готовые железобетонные панели. Мало того, ванную комнату, совмещенную с туалетом, уже готовой встраивали в конструкцию дома. Пока строители таким образом возводили этаж за этажом, в нижних квартирах уже шла отделка: установка оборудования, дверей, штукатурка и покраска. Да, в квартирах было тесновато, но зато это было отдельное жилье. По тем временам это были попросту настоящие хоромы, мечта большинства людей. При всей аляповатой истории правления Никиты Хрущева это было настоящим делом помощи советским людям, уставшим от подвалов, коммуналок и бараков. Вот в такую «хрущебу» и приехала семья моей бабушки. Сын бабушки, дядя Володя был инвалид, и именно ему дали квартиру на окраине, в той самой «хрущебе». Позже он женился и уехал жить к жене. Когда я родился, в квартире обитали бабушка, мама, отец и сестра.

Квартал весь состоял из хрущевок. Однако там же были детские сады, школы, магазины и поликлиники. Неподалеку была больница, кинотеатр и стадион. Вообще говоря, всюду, куда приходили русские, возводились школы, больницы и жилые дома. Еще на районе присутствовал завод резиновых изделий «Вулкан», неподалеку было трамвайное кольцо, ходили автобусы. Да, еще имелся таксопарк. Гораздо позднее в наш район провели метро. В районе был и есть бульвар имени маршала Рокоссовского. Там постоянно гуляли мамы с колясками, пожилые люди, бегали дети. Защитнику Москвы и герою Великой Отечественной войны маршалу Константину Рокоссовскому это, наверняка, понравилось бы. Первые этажи пятиэтажек непременно были отделены от дороги этаким палисадом, где росли кустики и деревца. Жильцы первых этажей непременно обустраивали этот палисад кто как мог и умел, ведь кто-то из новоселов был из бывших деревенских жителей. Кто-то сажал цветы, кто-то сушил белье, а я помню, что в одном таком садике имелась большая клетка, в которой жила белка. У белки кроме кормушки и теплого домика, где она могла пережить зиму, имелось колесо, в котором она разминалась, устраивая пробежку. Когда мы с мамой проходили там, я непременно задерживался у белки. Сейчас этого живого уголка давно нет.

Были в нашем районе и достопримечательности. Например, имелся Черкизовский пруд. Водоем известен аж с XIV века и местность эта получила название по владениям ордынского князя Черкиза. Ведь это только поначалу Золотая Орда имела влияние на Русь, позднее стало наоборот. После это место принадлежало Чудову монастырю и его облюбовали для отдыха архиереи и московские митрополиты, отчего пруд имел второе название: Архиерейский. Осталось добавить, что пруд образовался от протекающей здесь речки Сосенки, которая ныне, повторяя историю знаменитой Неглинки, заключена в подземный коллектор.

В число достопримечательностей так же входила Горка. Я нарочно написал это слово с прописной буквы, и вот почему.

Это был холм, высотой равнявшийся приблизительно третьему этажу тех же хрущевских домов, которыми он был окружен. Изначально его здесь не было и предание гласит, что Горка появилась из-за того, что в это место, задолго до строительства жилого квартала, свозили землю и мусор с какой-то стройки. Ходили слухи, что Горка, мол, радиоактивная. Слухи не подтвердились и те сплетни, что можно найти в Сети сегодня, ничего общего с действительностью не имеют. По площади Горка приблизительно равнялась двум футбольным полям и с одной стороны поросла кустами и деревьями. Вершина ее была ничем не засажена, мало того, на ней имелась площадка, усыпанная щебнем, где были установлены по кругу 15 флагштоков, каждый из которых имел в качестве фундамента бетонное основание. В праздничные дни на флагштоках развивались 15 флагов Советских республик и в центре, разумеется, государственный флаг СССР, красный, с серпом, молотом и звездой. На эту Горку непременно приходили по вечерам местные жители смотреть праздничный салют. Пусковые установки располагались в разных частях Москвы, поэтому с Горки было видно три вздымавшихся в небо разноцветных фонтанов огня. Каждый залп сопровождался многоголосым криком «ура». Особенно радовались, конечно, мы, дети. Когда я стал постарше, флагштоки убрали, остались лишь бетонные основания. Но Горка оставалась местом притяжения не только в праздники. Зимой она была средоточием зимних забав: с нее катались на лыжах, санках и ледянках. Из-за того, что Горка была с одной стороны крута, а с других полога, можно было выбрать для себя трассу по силам.

Горка даже была запечатлена в киножурнале «Ералаш». Помните эпизод с близнецами-тройняшками, где двое сбивают на санках прохожего старшеклассника и он допытывается у них, не двойняшки ли они? Потом приходит третий брат и объясняет, что они не двойняшки, а тройняшки, а он «пи́сать ходил». Эпизод называется «Близнецы».

В постсоветское время Горку сравняли с землей, затем вырыли глубокий котлован и теперь на ее месте стоят многоэтажные жилые здания.

Что же я помню из раннего детства? Очень немногое. Но все же.

Помню мамину грудь, припав к которой, насыщаюсь молоком. Сейчас это воспоминание померкло, но лет до 25 я помнил это отчетливо, и это при том, что от груди меня отняли вовсе не поздно, примерно как всех детей.

Помню, как отец купает меня в ванной. Надо мной далекий потолок и корыто, висящее на стене. Потом отец куда-то исчезает и потолок становится еще дальше, потому что я ушел под воду. С открытыми глазами. И со мной ничего не случилось, я даже не хлебнул воды. Уже гораздо позднее отец подтвердил факт, что однажды отвлекся во время моего купания и я погрузился на дно ванной.

Помню, как трудно мне было просыпаться, чтобы меня отвели в детский сад. И еще помню, как расплывались утренние фонари на улице по дороге – я плакал.

Помню, когда мы с мамой ходили в универсальный магазин за продуктами, который находился на бульваре, меня сажали прямо в специальную тележку магазина: там были откидные стульчики для детей. Как и сейчас, кстати. Универсам был большой, там же было и множество касс, и над каждой на высокой подставке имелся белый куб с номером.

Помню, как в двух шагах от детского сада качаюсь на качелях во дворе и на крыше такой же пятиэтажной хрущебы, как и наша, прыгают вентиляционные короба, похожие на гигантские грибы.

В детском саду я терпеть не мог манную кашу, потому что на ней застывала невкусная пенка, а еще были комки, а так же овсяную кашу, потому что в ней постоянно попадались несъедобные объекты, которые мне напоминали чьи-то отстриженные ногти. По части еды я вообще был очень капризным ребенком. Хорошо помню, как меня и моих же родителей критиковали друзья отца, когда они собирались вместе. Они пренебрежительно шутили в мой адрес, и мне это было обидно.

Помню, как на новый год ко мне непременно приходил Дед Мороз со Снегурочкой. Даже фотография сохранилась: я стою на стуле, на который всегда ставили детей, когда от них ждали стишка или песенку, а рядом стоит прекрасная Снегурочка. Я смущен.

Иногда приходил только Дед Мороз. Я хорошо помню, как после моего выступления на стуле и вручения подарка отец уединился с дедушкой на кухне. Надо же было его угостить. И я зашел на кухню, чтобы о чем-то спросить отца. За дверью, которую я открыл, стоял мешок Дедушки Мороза и в нем что-то отчетливо хрустнуло. До сих пор даже вспомнить это неприятно: ведь возможно, какой-то ребенок в итоге получил сломанную игрушку. Хотя, скорее всего, подарок для ребенка Деду Морозу на лестничной клетке давали родители. Но что же тогда носил в мешке тот Дед Мороз?

Когда я стал старше, Дед Мороз ко мне уже не заходил, а просто оставлял подарок под елкой. И еще открытку, написанную красивым почерком отца.

Встреча Нового года всегда была самым лучшим праздником. Мы непременно ставили настоящую елку и я помогал ее наряжать. Потом елку заменили искусственной, и в мои обязанности вошла ее сборка и украшение.

Находиться в детском саду, в целом, было неплохо. Я после даже скучал по приятелям. И по одной девочке, помнится, тоже. Помню утренники, к которым мы учили стихи и разные танцевальные номера. Кроме игрушек были специальные куски кожи с шнуровкой, на которой полагалось учиться шнуровать обувь. Помню шкафчики для уличной одежды с изображениями фруктов или зверюшек, чтобы мы запоминали свое место. Помню, как помогали друг другу одеваться для прогулки на улице: завязывали друг другу шарф, делая узел поверх поднятого воротника на шее сзади. Так было принято одевать детей.

Зимой во время оттепели лепили снеговика. Если помогал отец или старший брат, снеговик получался огромный. Иногда ему делали нос из настоящей морковки, принесенной из дому и выпрошенной у мамы или бабушки, но чаще втыкали щепку. Некоторые любили ломать снеговиков. Причем непременно чужих. Ведь на своего ты потратил время и силы, а чужого было не жалко. Зато когда видели собственного разрушенного снеговика, становилось обидно. После снежных забав домой возвращались потные, с ворохом снега за шиворотом и с ледяными колтунами на варежках. Зато румяные и невероятно счастливые.

Весной начиналось таяние снега и по обочинам дорог бежали ручьи. Устраивали соревнования: одновременно каждый бросал в ручей спичку, чья приплывала в большую лужу первой, тот и победил. Делали кораблики из щепок: у каждого, как правило, был собственный перочинный нож, им выстругивали острый нос, втыкали палочку, из листа бумаги делали парус.

Помню редкое отключение электричества в доме. Причитая, бабушка или мама на ощупь ищут в шкафу свечи, зажигают и непременно идут на лестничную клетку узнать, в чем проблема: выбило пробки только у нас или это общедомовая неприятность. С лестницы слышно, как мама или бабушка переговариваются с соседями – это значит, что выключили свет во всем доме. Мне всё это очень нравится. Остаться вечером в темноте очень интересно и боязно. Я завладеваю фонариком отца, потому что хорошо знаю, где он лежит, прячусь под столом и не боюсь лишь потому, что в квартире я не один. Отключение электричества сродни празднику: всё поглощено тьмой и тишиной, замолкли телевизоры и радио, всюду неторопливое перемещение домашних со свечками. Неприятность здесь таилась лишь в том случае, если по телевизору ожидалась интересная передача.

Первое знакомство с оплатой чего бы то ни было произошло так. Мы с мамой отправились куда-то на метро. Вошли в вестибюль, она, полагая, что ребенка пора приучать к самостоятельности, дала мне пятачок и кивнула на турникет, иди, мол. Ну я и пошел, торжественно неся пятак в кулачке. А злой турникет больно ухватил меня за задницу. Я потом эти турникеты долго боялся преодолевать даже с опусканием пятачка в нужную щель.

Подобный случай приключился с моим другом. Мама дала ему 20 копеек и велела принести из булочной хлеба. Это был его первый самостоятельный визит в магазин с ответственным заданием. Он с радостью метнулся в булочную, принес маме хлеб и те же 20 копеек. Мама удивилась: это как? Сын не понимает: что, хлеб не тот? Ох уж эти мамы: иди, принеси. Один и пошел. Другой и принес. Никто же не говорил про деньги…

На этом яркие детские моменты заканчиваются.

Потом я пошел в школу.

Школа затмила всё.