Василий Панфилов
Старые недобрые времена – 2
– Д-дубак, – простучал Ванька зубами, косясь в сторону окна, из которого вполне ощутимо тянет ледяным сквозняком, и растираясь полотенцем, – чтоб не свалиться потом с простудой после такой помывки!
Одевшись в чистое и спустив вниз ком грязного белья, свалив его у двери, он получил приглашение к трапезе – так, во всяком случае, он предпочёл расценить взмах половником в сторону стола и поджатые губы фру Эллы.
– Данке, – неловко буркнул он, стараясь не глядеть в глаза полудурошной тётке.
Трапеза немудрёная – рыба да картошка, и не то чтобы прям вкусно, но – много. А чуть погодя фру Элла поставила на стол кофейник, молочницу и сахар в сахарнице, большую фарфоровую чашку с надколом на ободке и печенье – не слишком свежее, но – сладкое и достаточно вкусное, и Ванька, отмытый и сытый, осторожно поверил, что всё у него будет – хорошо…
… пусть и не сразу.
Спал он не слишком спокойно, но крепко, проснувшись с тяжёлой, но, в общем, ясной головой, ноющими мышцами и суставами, ощущая себя полуразобранным и вымотанным, и не то чтобы (ха!) бодрым, но хотя бы, чёрт дери, живым…
До этого, как он ни держался, как ни храбрился, но некое ощущение ненастоящести, потусторонности, постоянно держалось где-то на краю сознания. Настроение, несмотря на то, что ничего ещё не закончилось и впереди у него не самая простая часть квеста, боевитое и уверенное… почти.
– Гутен таг, фру Элла, – с вымученной доброжелательностью поздоровался он, спустившись вниз, но хозяйки на кухне нет.
– Ну и слава Богу, – пробурчал он, потягиваясь и некрасиво, с вывертом и завыванием, зевая, – с такой ёбнутой в одном доме – как на пороховой бочке с папиросой сидеть!
– С другой стороны, – он философски пожал плечами, вспомнив, что сейчас в каждом доме гостят люди, желающие покинуть пределы гостеприимного, так сказать, Отечества… и тот факт, что фру Эллу её родственнику пришлось натуральным образом уговаривать принять постояльца, – могло быть и хуже!
Хозяйка хоть и отсутствует, но кофейник и накрытые миской какие-то булочки, вот они. Как выяснилось чуть позже, булочки пресные и совершенно безвкусные, но – с маслом…
… масло, правда, он нашёл, только когда поел, и как это бывает у мужчин, на вполне очевидном месте.
Отсутствием хозяйки Ванька нимало не расстроился, и, собрав в багаж выстиранное и уже высохшее у печки бельё, отправился на поиски давешнего почтмейстера, дабы не было потом разного рода… инсинуаций.
Погода с утра ветреная, злая, но притом на удивление безоблачная. Пряча физиономию от порывов ветра, он прошёлся по посёлку – без особой, признаться, нужды, а движимый скорее долгом туриста, который и не хочет ехать на эту чёртову экскурсию, предвидя скуку, но раз уж уплочено…
– Уезжаете, герр Ковальски? – для почтмейстера, встреченного (кто бы мог подумать?!) непосредственно у здания почты, судя по всему, утро началось куда как раньше, чем у попаданца.
Он отвратительно бодр, румян и пребывает в прямо-таки солнечном настроении, то и дело весело щурясь куда-то в небо, не иначе как на бледное северное солнце, которое в южных краях сошло бы разве что за луну.
– Да, герр Ульссон, – отозвался попаданец, машинально покосившись, вслед за собеседником, наверх, и не обнаружив там решительно ничего для себя интересного, – Ничего не имею против вашего чудесного острова, но знаете ли, для меня даже тень Российской Империи достаточно осязаема и неприятна.
– Понимаю вас, герр Ковальски, – хохотнув, отозвался почтмейстер, – Нам, шведам, пришлось жить под властью этих…
Не договорив, он поморщился, сделав руками странный жест, будто сбрасывая налипший сор.
«– Зараза, – весело и зло подумал попаданец, – вот как такое может быть? Я к Российской Империи отношусь ничуть не лучше, но мне – можно! А когда при мне иностранец ругает, аж зубы ноют, так неприятно!»
Отдав седому, как лунь, возчику полтину серебром, Ванька занял своё место в повозке, вынудив потесниться на скамье двух мужчин, как выяснилось чуть позже, эстонцев. Багаж, с некоторым сомнением, пришлось засунуть под скамью, а ноги поставить на грубо сколоченный деревянный ящик с ещё живой рыбой, и только он успел угнездиться на своём месте, как повозка тронулась, покатившись по неровной каменистой дороге.
Сидеть пассажирам полагается спиной к кучеру, обозревая ящики и корзины с рыбой, да ме-едленно уплывающий вдаль горизонт. Из развлечений – ухабы, полёт чаек в небе, песенные завывания возчика, перемежаемые невнятными бурчаньями, покашливаниями и отхаркиваньями, да разглядывание каменистых пейзажей, среди которых время от времени можно было заметить отдалённо стоящие дома. Апофеозом экскурсии стали две встреченные по дороге повозки и недолгие переглядки с их водителями.
В самом начале Ванька сделал попытку разговорить эстонцев, но те, зажатые и неловкие, на русском почти не говорили, а их немецкий был таким бедным и жаргонным, что вскоре они, к взаимному облегчению, прекратили всяческое общение. Попаданец, скучая, старался не косится в их сторону вовсе уж рьяно, да гадал лениво, не зная, чем себя занять – в какой степени родства находятся эти двое.
Наконец, вдали показалась крепость Бомарсунд – огромное, восхитительно-циклопическое, бессмысленное сооружение, носящее следы не такой уж давней битвы, но впрочем, не слишком значительные. Кое-где щербины от ядер на стенах, следы копоти, да, Ванька подозревает, на земле наверняка остались осколки ядер и пули.
Последних, к слову, вряд ли слишком много – свинец недёшев, и большую его часть собрали если не сами солдаты, ставшие здесь лагерем, то местные жители, весьма дружелюбно встретившие победителей.
И очень много флагов, трепещущих на ветру, рвущихся в Небо, хлопающих полотнищами и прямо-таки кричащих – это Мы Победили! Британские, французские, сардинские, и…
… Османской Империи, и последнее Ваньку почему-то покоробило. Чёрт его знает… наверное, он привык воспринимать Турцию как нечто вторичное, и – победители…
Не родная, не любимая, ненавистная ему Российская Империя… но от чего тогда горечь во рту и мыслях? С трудом, и, наверное, не до конца, он постарался выкинуть эти мысли из головы, потому что – какого чёрта?!
А вокруг – военный лагерь, удивительно пёстрый, широко раскинувшийся, но, к слову не слишком многочисленный. Захватив крепость, и окончательно утвердившись на Балтике, союзники вывезли большую часть своих войск, и сейчас здесь не более полутора тысяч человек, да и то, разве что если считать вместе с экипажами стоящих на якоре судов.
И снова – флаги, флаги… везде, и так много, что попаданцу даже показалось…
… снова, будто это какая-то историческая ярмарка, всё не по-настоящему!
А всего-то – каждый из флагов показывает расположение не только войск и полков, батальонов и рот, но и, во избежание путаницы, отдельных канцелярий, и последних – много!
Есть здесь и флаги Прусские, Австрийские, унитарные флаги Швеции и Норвегии – как представителей стран с дружественным нейтралитетом, и, в случае Швеции и Норвегии, или вернее – Швеции, как страны, которой будут переданы Аландские острова, но последнее – по слухам…
И флаги государств, приславших сюда военных наблюдателей или разного рода представителей – наверное, десятки… Во всяком случае, попаданец уверенно опознал флаг США, на котором пока не достаёт привычного числа звёздочек. Флаги немецких княжеств, герцогств, Вольных Городов. Итальянские…
… и разумеется, сами представители, и все, разумеется, в мундирах!
От этой пестроты и так-то рябит глаза, а человеку военному, выучившему наизусть всё это разноцветье ещё в Севастополе, это всё ещё и личное… и опасное! Пришлось даже напоминать себе, что он – Ежи Ковальский, и…
– Ещё один? – поинтересовался сухопарый и немолодой британский капрал, начальствующий над патрулём, остановившим повозку, уже по сути заехавшую в лагерь, – Кто? А, поляк…
Он сразу потерял интерес к попаданцу, сделавшемуся не иначе как частью пейзажа, скучного и давно приевшегося.
– Билли, отведи этого к французам, – коротко велел капрал одному из подчинённых, такому же немолодому и сухопарому, – да не вздумай задерживаться! А то…
Не договорив, он сдвинул брови, и Билл, изобразив служебное рвение, потянул за собой попаданца.
– А эти? – услышал Ванька за спиной, уже уходя, – Эстонцы? Да сколько их… они все, что ли, эмигрировать собрались?
Покосившись на сопровождающего, вопросы попаданец задавать не стал, да тот, судя по брюзгливой физиономии, не горит желанием общаться со всякими там…
… славянами.
Впрочем, демонстрировать своё пренебрежение славный выходец из Альбиона не стал, а большего от него Ванька и не ожидал.
Далеко идти не стали: завидев весёлую компанию французских солдат, Билл, не думая долго, передал им паренька, буркнув что-то неразборчивое, и удалился, не прощаясь, по-английски.
– Поляк? – поинтересовался француз, мельком, и не очень ласково, глянув в спину удаляющегося британца.
– Да, месье, – едва заметно поклонился попаданец, – сложные жизненные обстоятельства заставили меня…
– Да ясно, – грубо прервал его француз, – у вас тут всех сложные жизненные обстоятельства… Ладно! По-человечески говорить можешь, и уже хорошо, а то знал бы ты, как меня от собачьего языка русских воротит! После Севастополя, после…
У Ваньки по спине прошлись мурашки и чуть было, сам по себе, не проявился на лице совершенно волчий оскал, но… справился.
– Пошли! – приказал француз попаданцу.
– Парни, подождите здесь, – тут же попросил служивый товарищей, – я его к Андрэ отведу, и тут же назад.
– Есть тут у нас один, – пробурчал он, повернувшись к пареньку, – тоже… из ваших. Сами между собой…
… и они сами, между собой, и разобрались – Ванька, то бишь Ежи Ковальски, и Андрэ Новак, рыжеватый, несколько тщедушный, но задорный и задиристый так, что куда там французам! А какие у него усы…
… и гонор!
Но главное – звание сержанта и должность при штабе, позволяющая… да много чего позволяющая, и Андрэ Новак, француз польского происхождения, сын политического эмигранта, участника восстания 1830–1831 гг., пользуется этим, ничуть не стесняясь…
„Jeszcze Polska nie zginęła“[1], и всё хорошо, что идёт во славу Родине и её народу!
Это всё очень странно и сюрреалистично…
