bannerbannerbanner
Курс русcкой истории

Василий Осипович Ключевский
Курс русcкой истории

Полная версия

Киев. III. Очередной порядок княжеского владения поддерживал и усиливал общеземское значение политического средоточия Руси, города Киева. Киев был центральным узлом княжеских отношений: туда направлялся княжеский круговорот, оттуда он нормировался. Удобства жизни в Киеве, фамильные предания, честь старшинства, названного отчества, церковное значение этого города делали его заветной мечтой для каждого князя. Молодой княжич, кружась по отдаленным областям, не спускал с него глаз, спал и видел его. Превосходное поэтическое выражение этой тоски по Киеву, одолевавшей молодого князя, находим в Слове о полку Игореве. В 1068 г. киевляне восстали на великого князя Изяслава и прогнали его, а на великокняжеский стол возвели посаженного старшими князьями в тюрьму Всеслава полоцкого. Только семь месяцев посидел Всеслав на киевском столе, лишь дотронулся копьем до него и должен был бежать в Полоцк. Но он уже всю жизнь не мог забыть Киева. Бывало, рано утром зазвонят к заутрени у св. Софии в Полоцке, а князю все еще слышится знакомый звон у св. Софии киевской. Доля этих княжеских чувств к Киеву сообщалась и населению русских областей, даже самых отдаленных. Оно также все более и все чаще приучалось думать о Киеве, где сидел старший князь Русской земли, откуда выходили все добрые княжеские походы в степь на поганых, где жил высший пастырь русской церкви, митрополит всея Руси, и сосредоточивались наиболее чтимые святыни Русской земли. Выражение этого народного отношения к Киеву мы встречаем в известном духовном стихе о Голубиной книге. Отвечая на вопрос, какой город всем городам мать, он иногда, забывая про Иерусалим, поет: «А Киев град всем городам мати».

Культурное влияние княжеских отношений. IV. Усиливая земское значение главного города Русской земли, очередной порядок княжеского владения содействовал успехам общежития и гражданственности в самых отдаленных углах Руси. Чем больше становилось князей, тем мельче дробилась Русская земля. Каждый взрослый князь обыкновенно получал от старших родичей особую волость. Благодаря этому отдаленные захолустья постепенно превращались в особые княжества. В каждом из этих княжеств являлся свой стольный город, куда наезжал князь со своей дружиной, своими боярами. Город обстраивался, князья украшали его храмами, монастырями; среди простеньких обывательских домов появлялись большие хоромы и дворы княжеские и боярские, и все устроялось по-киевски. Таким образом, в разные углы Руси вносились обстановка и формы жизни, снятые с одного образца. Таким образом, и руководителем местной жизни служил Киев, источник права, богатства, знания и искусства для всей тогдашней Руси. Благодаря распространению князей по Русской земле совершалось известное обобщение житейских отношений, нивелировка местной жизни: во всех частях земли устанавливались одинаковые бытовые формы, одинаковые общественные вкусы и понятия. Перелетные птицы Русской земли, князья со своими дружинами, всюду разносили семена культуры, какая росла и расцветала в средоточии земли, в Киеве.

Князья и земля. Изученные нами два противоположных ряда последствий, вышедших из борьбы очередного порядка с условиями, его разрушавшими, дают нам возможность определить политический строй тогдашней Русской земли, обозначить форму ее политического быта привычной нам терминологией. Что такое была Русская земля в XII в. как политический состав? Было ли это единое, цельное государство с единой верховной властью, носительницей политического единства страны? На Руси была тогда единая верховная власть, только не единоличная. Она имела довольно условное, стесненное значение. Князья были не полновластные государи земли, а только военно-полицейские ее правители. Их признавали носителями верховной власти, насколько они обороняли землю извне и поддерживали в ней существовавший порядок; только в этих пределах они и могли законодательствовать. Но не их дело было созидать новый земский порядок: такого полномочия верховной власти еще не было ни в действовавшем праве, ни в правовом сознании земли. Князья внесли немало нового в земские отношения Руси, но не в силу своей власти, а по естественному ходу дел: эти новости рождались не только из действия княжеского порядка владения, но и из противодействия ему, например из вмешательства волостных городов. К числу этих новостей относится и то, что княжеский род стал элементом единства Русской земли. Естественное преемство поколений сообщило потомству Владимира Святого вид династии, платным сторожам Руси дало монополию наследственного правления землей. Это был простой факт, никогда не закрепленный признанием земли, у которой не было и органа для такого признания: при замещении столов волостные города договаривались с отдельными князьями, а не с целым княжеским родом. Порядок совместного княжеского владения и стал одним из средств объединения земли; но он был не актом их учредительной власти, а следствием их неуменья разделиться, как разделились потом суздальские потомки Всеволода III. Так две общественные силы стали друг против друга, князья со своим родовым единством и земля, разделенная на области. При первом взгляде Русская земля представляется земской федерацией, союзом самостоятельных областей, земель. Однако их объединял политически только княжеский род, помимо которого между ними не было другой политической связи. Но и единство княжеского рода было не государственным установлением, а бытовым обычаем, к которому была равнодушна земля и которому подчас противодействовала. В этом заключались существенные отличия Руси XII в. как земского союза от федерации в привычном смысле этого слова. Основание федерации – постоянный политический договор, момент юридический; в основе княжеского совместного владения лежал факт происхождения, момент генеалогический, из которого выходили постоянно изменявшиеся личные соглашения. Этот факт навязывал князьям солидарность действий, не давая им постоянных норм, не указывая определенного порядка отношений. Далее, в федерации должны быть союзные учреждения, простирающие свое действие на всю союзную территорию. Правда, и на Руси XII в. было два таких учреждения: власть великого князя киевского и княжеские съезды. Но власть великого князя киевского, вытекая из генеалогического факта, а не из постоянного договора, не была точно определена и прочно обеспечена, не имела достаточных средств для действия и постепенно превратилась в почетное отличие, получила очень условное значение. Какие сколько-нибудь определенные, обязательные политические отношения могли выйти из такого неполитического источника, как звание названого отца? Это генеалогическая фикция, а не реальная политическая власть. Каждый младший родич, областной князь, считал себя вправе противиться великому князю киевскому, если находил его действия неправильными, неотеческими. С другой стороны, по призыву великого князя нередко устраивались княжеские съезды для обсуждения общих дел. Такими общими делами были обыкновенно вопросы законодательства, чаще вопросы о взаимных отношениях князей и о средствах защиты Русской земли от внешних врагов. Но эти съезды никогда не соединяли всех наличных князей и никогда не было точно определено значение их постановлений. Князья, не присутствовавшие на съезде, едва ли считали для себя обязательными их решения; даже князья, участвовавшие в съезде, считали себя вправе действовать вопреки его решению, по личному усмотрению. На съезде в Витичеве в 1100 г. старшие двоюродные братья Святополк, Мономах, Давид и Олег (Святославичи), приговоривши наказать Давида Игоревича Волынского за ослепление Василька, постановили отнять и у этого последнего его Теребовльскую волость как у неспособного править ею. Но Ростиславичи Володарь и Василько не признали этого решения. Старшие князья хотели принудить их к тому силой; но самый видный из членов съезда Мономах, участвовавший в этом решении, отказался идти в поход, признав за Ростиславичами право ослушаться съезда на основании постановления прежнего съезда в Любече (1097 г.), где за Васильком был утвержден Теребовль. Так ни власть великого князя, ни княжеские съезды не сообщали Русской земле характера политической федерации, союзного государства в точном смысле слова. Русская земля представляла собою не союз князей или областей, а союз областей через князей. Это была федерация не политическая, а генеалогическая, если можно соединять в одном определении понятия столь различных порядков, федерация, построенная на факте родства правителей, союз невольный по происхождению и ни к чему не обязывавший по своему действию – один из тех средневековых общественных составов, в которых из частноправовой основы возникали политические отношения. Русская земля не делилась на части, совершенно обособленные друг от друга, не представляла кучи областей, соединенных только соседством. В ней действовали связи, соединявшие эти части в одно целое; только эти связи были не политические, а племенные, экономические, социальные и церковно-нравственные. Не было единства государственного, но завязывалось единство земское, народное. Нитями, из которых сплеталось это единство, были не законы и учреждения, а интересы, нравы и отношения, еще не успевшие облечься в твердые законы и учреждения. Перечислим еще раз эти связи: 1) взаимное невольное общение областей, вынужденное действием очередного порядка княжеского владения, 2) общеземский характер, усвоенный высшими правящими классами общества, духовенством и княжеской дружиной, 3) общеземское значение Киева как средоточия Руси не только торгово-промышленного, но и церковно-нравственного и 4) одинаковые формы и обстановка жизни гражданского порядка, устанавливавшиеся во всех частях Руси при помощи очередного порядка княжеского владения.

Двоякое действие очередного порядка. Двоякое действие очередного порядка и условий, его расстраивавших, привело к двойственному результату: оно 1) разрушило политическую цельность, государственное единство Русской земли, над которым, по-видимому, с таким успехом трудились первые киевские князья, и 2) содействовало пробуждению в русском обществе чувства земского единства, зарождению русской народности. В этом втором результате, кажется, надобно искать разгадки своеобразного отношения к старой Киевской Руси со стороны нашего народа и нашей историографии. И народ, и историки до сих пор относятся к этой Руси с особенным сочувствием, которое кажется неожиданным при том хаотическом впечатлении, какое выносим из изучения этого периода. В современной русской жизни осталось очень мало следов от старой Киевской Руси, от ее быта. Казалось бы, от нее не могло остаться каких-либо следов и в народной памяти, а всего менее благодарных воспоминаний. Чем могла заслужить благодарное воспоминание в народе Киевская Русь со своей неурядицей, вечной усобицей князей и нападениями степных поганых? Между тем для него старый Киев Владимира Святого – только предмет поэтических и религиозных воспоминаний. Язык до Киева доводит: эта народная поговорка значит не то, что неведома дорога к Киеву, а то, что везде всякий укажет вам туда дорогу, потому что по всем дорогам идут люди в Киев; она говорит то же, что средневековая западная поговорка: все дороги ведут в Рим. Народ доселе помнит и знает старый Киев с его князьями и богатырями, с его св. Софией и Печерской лаврой, непритворно любит и чтит его, как не любил и не чтил он ни одной из столиц, его сменивших, ни Владимира на Клязьме, ни Москвы, ни Петербурга. О Владимире он забыл, да и в свое время мало знал его; Москва была тяжела народу, он ее немножко уважал и побаивался, но не любил искренно; Петербурга он не любит, не уважает и даже не боится. Столь же сочувственно относится к Киевской Руси и наша историография. Эта Русь не выработала прочного политического порядка, способного выдержать внешние удары; однако исследователи самых различных направлений вообще наклонны рисовать жизнь Киевской Руси светлыми красками. Где причина такого отношения? В старой киевской жизни было много неурядиц, много бестолковой толкотни; «бессмысленные драки княжеские», по выражению Карамзина, были прямым народным бедствием. Зато в князьях того времени так живо было родственное, точнее, генеалогическое чувство, так много удали, стремления «любо налезти собе славу, а любо голову свою сложить за землю Русскую», на поверхности общества так много движения, а люди вообще неравнодушны к временам, исполненным чувства и движения. Но это мы, поздние наблюдатели, находим эстетическое удовольствие в оживленном движении, изображаемом летописью XI–XII вв. Сами участники движения, наверное, выносили несколько иное впечатление из шума, какой они производили и переживали. Они видели себя среди все осложнявшихся затруднений и опасностей, внутренних и внешних, и все сильнее чувствовали, что с этими делами им не справиться разобщенными местными силами, а необходимо дружное действие всей земли. Необходимость эта особенно живо должна была чувствоваться после Ярослава и Мономаха. Эти сильные князья умели забирать в свои руки силы всей земли и направлять их в ту или другую сторону. Без них, по мере того как их слабые родичи и потомки запутывались в своих интересах и отношениях, общество все яснее видело, что ему самому приходится искать выхода из затруднений, обороняться от опасностей. В размышлениях о средствах для этого киевлянин все чаще думал о черниговце, а черниговец о новгородце и все вместе о Русской земле, об общем земском деле. Пробуждение во всем обществе мысли о Русской земле, как о чем-то цельном, об общем земском деле, как о неизбежном, обязательном деле всех и каждого, – это и было коренным, самым глубоким фактом времени, к которому привели разнообразные, несоглашенные и нескладные, часто противодействовавшие друг другу стремления князей, бояр, духовенства, волостных городов, всех общественных сил того времени. Историческая эпоха, в делах которой весь народ принимал участие и через это участие почувствовал себя чем-то цельным, делающим общее дело, всегда особенно глубоко врезывается в народной памяти. Господствующие идеи и чувства времени, с которыми все освоились и которые легли во главу угла их сознания и настроения, обыкновенно отливаются в ходячие стереотипные выражения, повторяемые при всяком случае. В XI–XII вв. у нас таким стереотипом была Русская земля, о которой так часто говорят и князья и летописцы. В этом и можно видеть коренной факт нашей истории, совершившийся в те века: Русская земля, механически сцепленная первыми киевскими князьями из разнородных этнографических элементов в одно политическое целое, теперь, теряя эту политическую цельность, впервые начала чувствовать себя цельным народным или земским составом. Последующие поколения вспоминали о Киевской Руси как о колыбели русской народности.

 

Общеземское чувство. I. Этого факта, конечно, не докажешь какой-либо цитатой, тем или другим местом исторического памятника; но он сквозит всюду, в каждом проявлении духа и настроения времени. Прочитайте или припомните рассказ Даниила Паломника из Черниговской земли о том, как он в начале XII в. ставил русскую лампаду на гробе господнем в Иерусалиме. Пришел он к королю Балдуину с просьбой разрешить ему это дело. Король знал русского игумена и встретил его ласково, потому что был он человек добрый и смиренный. – Что тебе надо, игумене русский? – спросил он Даниила. – Князь и господин, – отвечал ему Даниил, – хотел бы я на гробе господнем поставить лампаду от всей Русской земли, за всех князей и за всех христиан Русской земли. По ходу политических дел на Руси Черниговская область рано стала обособляться от других русских областей, и земские русские чувства по характеру и отношениям черниговских Святославичей могли находить себе пищи менее, чем где-либо при тамошних княжеских столах. Ничего этого не сказалось в Слове о полку Игореве, певец которого принадлежал к черниговской княжеской дружине. Поэма вся проникнута живым общеземским чувством и чужда местных сочувствий и пристрастий. Когда ее северские и курские полки вступили в степь, она восклицает: «О Русская земля! уже ты за холмами». Эти полки зовутся в ней русиками, русскими полками; разбитые, они ложатся за землю Русскую; тоска разливается по всей Русской земле, когда распространилась весть об этом поражении. Не своих черниговских Святославичей, а Мономаховичей, Всеволода из Суздальской земли, Рюрика и Давида из Смоленской, Романа с Волыни зовет северский певец вступиться за обиду своего времени, за землю Русскую.

Его пределы. Везде Русская земля, и нигде, ни в одном памятнике не встретим выражения русский народ. Пробуждавшееся чувство народного единства цеплялось еще за территориальные пределы земли, а не за национальные особенности народа. Народ – понятие слишком сложное, заключающее в себе духовно-нравственные признаки, еще не дававшиеся тогдашнему сознанию или даже еще не успевшие достаточно обнаружиться в самом русском населении. Притом не успели еще сгладиться остатки старинного племенного деления, и в пределах Русской земли было много нетронутых ассимиляций иноплеменников, которых еще нельзя было ввести в понятие русского общества. Из всех элементов, входящих в состав государства, территория наиболее доступна пониманию; она и служила определением народности. Потому чувство народного единства пока выражалось еще только в идее общего отечества, а не в сознании национального характера и исторического назначения и не в мысли о долге служения народному благу, хотя и пробуждалось уже помышление о нравственной ответственности перед отечеством наравне со святыней. На Любецком съезде князья, поцеловав крест на том, чтобы всем дружно вставать на нарушителя договора, скрепили свое решение заклятием против зачинщика, «…да будет на него крест честной и вся земля Русская».

Лекция XIII

Русское гражданское общество XI и XII вв. Русская правда как его отражение. Два взгляда на этот памятник. Особенности русской правды, указывающие на ее происхождение. Необходимость переработанного свода местных юридических обычаев для церковного судьи XI и XII вв. Значение кодификации в ряду основных форм права. Византийская кодификация и ее влияние на русскую. Церковно-судное происхождение Правды. Денежный счет Правды и время ее составления. Источники Правды. Закон русский. Княжеское законодательство. Судебные приговоры князей. Законодательные проекты духовенства. Пособия, которыми они пользовались.

Я кончил изображение политического порядка, установившегося на Руси в XI и XII вв. Теперь я должен обратиться к более глубокой, зато и более сокрытой от глаз наблюдателя сфере жизни, к гражданскому порядку, к ежедневным частным отношениям лица к лицу и тем интересам и понятиям, которыми эти отношения направлялись и скреплялись. Впрочем, я ограничусь лишь лицевою юридической стороной гражданского быта. До сих пор господствует в нашей исторической литературе убеждение, что эта частная юридическая жизнь древнейшей Руси наиболее полно и верно отразилась в древнейшем памятнике русского права, в Русской Правде. Прежде чем взглянуть на частные юридические отношения чрез это зеркало, мы должны рассмотреть, насколько полно и верно отразило оно в себе эти отношения. С этой целью я остановлю предварительно ваше внимание на вопросе о происхождении и составе Русской Правды и потом изложу в главных чертах ее содержание.

Два взгляда. В нашей литературе по истории русского права господствуют два взгляда на происхождение Русской Правды. Одни видят в ней не официальный документ, не подлинный памятник законодательства, как он вышел из рук законодателя, а приватный юридический сборник, составленный каким-то древнерусским законоведом или несколькими законоведами для своих частных надобностей. Другие считают Русскую Правду официальным документом, подлинным произведением русской законодательной власти, только испорченным переписчиками, вследствие чего явилось множество разных списков Правды, различающихся количеством, порядком и даже текстом статей. Разберем Русскую Правду, чтобы проверить и оценить оба этих взгляда. Читая Русскую Правду, вы прежде всего узнаете по заглавию над первой статьей памятника в древнейших списках, что это «суд» или «устав» Ярослава. В самом памятнике не раз встречается замечание, что так «судил» или «уставил» Ярослав. Первое заключение, к которому приводят эти указания, то, что Русская Правда есть кодекс, составленный Ярославом и служивший руководством для княжеских судей XI в. И в нашей древней письменности сохранилась память о Ярославе как установителе правды, закона: ему давалось иногда прозвание Правосуда. Всматриваясь ближе в памятник, мы соберем значительный запас наблюдений, разрушающих это первое заключение.

Следы ярославичей и Мономаха. I. Встречаем в Правде несколько постановлений, изданных преемниками Ярослава, его детьми и даже его внуком Мономахом, которому принадлежит закон, направленный против ростовщичества и занесенный в Правду. Итак, Правда была плодом законодательной деятельности не одного Ярослава.

Парафразы. II. Текст некоторых статей представляет не подлинные слова законодателя, а их изложение, парафразу, принадлежащую кодификатору или повествователю, рассказавшему о том, как закон был составлен. Такова, например, вторая статья Правды по пространной редакции. Статья эта есть добавка, точнее, поправка к первой статье о кровной мести и гласит: «После Ярослава собрались сыновья его Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их и отменили месть за убийство, а установили денежный выкуп, все же прочее, как судил Ярослав, как уставили и его сыновья». Вы видите, что это не подлинный текст закона Ярославовых сыновей, даже не текст какого-либо закона, а протокол княжеского съезда или историческое изложение закона словами кодификатора.

Влияние духовенства. III. В Русской Правде нет и следа одной важной особенности древнерусского судебного процесса, одного из судебных доказательств – судебного поединка, поля. Между тем сохранились в древних источниках нашей истории следы, указывающие на то, что поле практиковалось как до Русской Правды, так и долго после нее. Византийский писатель Х в. Лев Диакон в рассказе о болгарском походе Святослава говорит, что русские в его время имели обыкновение решать взаимные распри «кровью и убийством». Под этим неопределенным выражением можно еще разуметь родовую кровную месть; но арабский писатель Ибн-Даста, писавший несколько раньше Льва, рисует нам изобразительную картину судебного поединка на Руси в первой половине Х в. По его словам, если кто на Руси имеет дело против другого, то зовет его на суд к князю, пред которым и препираются обе стороны. Дело решается приговором князя. Если же обе стороны недовольны этим приговором, окончательное решение предоставляется оружию: чей меч острее, тот и берет верх. При борьбе присутствуют родичи обеих сторон, вооруженные. Кто одолеет в бою, тот и выигрывает дело. Итак, несомненно, что задолго до Русской Правды Ярослава в русском судопроизводстве практиковалось поле, судебный поединок. С другой стороны, указания на практику поля появляются в памятниках русского права с самого начала XIII в. Почему Правда не знает этого важного судебного средства, к которому так любили прибегать в древних русских судах? Она знает его, но игнорирует, не хочет признавать. Находим и объяснение этого непризнания. Духовенство наше настойчиво в продолжение веков восставало против судебного поединка как языческого остатка, обращалось даже к церковным наказаниям, чтобы вывести его из практики русских судов: но долго, едва ли не до конца XVI в., ее усилия оставались безуспешными. Итак, замечается некоторая солидарность между Русской Правдой и юридическими понятиями древнерусского духовенства.

 

Русская Правда – часть церковного свода. IV. По разным спискам Русская Правда является в двух основных редакциях, в краткой и пространной. В письменности раньше становится известна последняя: пространную Правду мы встречаем уже в новгородской Кормчей конца XIII столетия, тогда как древнейший список краткой редакции находим в списке новгородской летописи конца XV в. Эта пространная Правда является всегда в одинаковом, так сказать, окружении, в одном литературном обществе. Краткая редакция Правды обыкновенно попадается в памятниках чисто литературного свойства, не имевших практического судебного употребления, чаще в списках новгородской летописи древнейшей редакции. Правду пространную встречаем большею частью в Кормчих, древнерусских сводах церковных законов, иногда в сборниках канонического содержания, носящих название Мерила праведного. Таким образом, Русская Правда жила и действовала в церковно-юридическом обществе: ее встречаем среди юридических памятников церковного или византийского происхождения, принесенных на Русь духовенством и имевших практическое значение в церковных судах. Перечислю членов этого церковно-юридического общества Правды. Вам известно, что древняя русская Кормчая Πηδαλιον есть перевод византийского Номоканона. Номоканон есть свод церковных правил Κανοννεζ и касающихся церкви законов vopoi византийских императоров. Этим сводом и руководилась, частью руководится и доселе, русская церковь в своем управлении и, особенно, в суде по духовным делам. Византийский Номоканон, наша Кормчая, является в нашей письменности с целым рядом дополнительных статей, внесенных во вторую часть ее, в отдел императорских законов. Главные из них таковы: 1) извлечение из законов Моисеевых; 2) Эклога (Εχλογη των νομων, выборка законов) – свод, составленный при иконоборческих императорах-соправителях первой половины VIII в. Льве Исавре и его сыне Константине Копрониме; этот свод содержит преимущественно постановления семейного и гражданского права, но в нем есть отдел и о наказаниях за уголовные преступления; 3) Закон Судный людем, или Судебник царя Константина: это – славянская переделка той же Эклоги, преимущественно ее статей о наказаниях. Переделка эта является в славянской письменности даже раньше перевода самой Эклоги и, кажется, сделана для болгар вскоре после принятия ими христианства, т. е. в IX в.; 4) Прохирон (Ο προχειποζ νομοζ, Закон градский – jus civile), законодательный свод императора Василия Македонянина IX же века; 5) целиком или отрывками церковные уставы наших первых христианских князей Владимира и Ярослава. Среди этих-то дополнительных статей Кормчей обыкновенно и встречаем мы нашу пространную Правду. Так, она является не самостоятельным памятником древнерусского законодательства, а одной из дополнительных статей к своду церковных законов.

Черты церковно-византийского права. V. Разбирая дополнительные статьи церковно-византийского происхождения, замечаем некоторую внутреннюю связь между ними и нашей Правдой: некоторые постановления последней как будто составлены при содействии первых. Например, в извлечении из Моисеевых законов читаем статью о ночном воровстве. Эта статья, заимствованная из книги Исход, в нашей печатной Библии читается так: «…аще в подкопании обрящется тать и язвен умрет, несть ему убийство; аще же взыдет солнце над ним, повинен есть, умрет за него». Смысл этой статьи таков: если ночью захватят татя на месте преступления и убьют, не считать этого за убийство; если же его убьют по восходе солнца, то убийца виновен, должен сам подвергнуться смертной казни. В нашей Правде читается такая статья о ночной татьбе: «Кого застанут ночью у клети или на каком воровстве, могут убить, как собаку; если же продержат пойманного вора до рассвета, то должны вести его на княжий двор, в суд; если же вор окажется убитым, а сторонние люди видели его уже связанным, то платить за убийство пеню в 12 гривен». Вы чувствуете внутреннюю связь этой статьи с приведенным местом Моисеева закона, но видите также, как Моисеево постановление обрусело в Правде, приноровлено к местному обществу и приняло своеобразные туземные формы выражения. Другой пример. В числе статей, упомянутых Эклоги и Прохирона, мы встречаем краткое постановление: «…раб не послушествует» (не допускается на суде как свидетель). У нас на Руси кроме рабов был еще класс полусвободных людей, называвшихся закупами. В Русской Правде читаем такую статью о свидетельстве в суде, о послушестве: «свидетелем холоп быть не может (а послушества на холопа не складают); если не будет свидетеля из свободных людей, то по нужде можно призвать в свидетели боярского тиуна (приказчика), но не других (простых) холопов: только в малом иске и то по нужде можно сослаться и на свидетельство закупа». Опять мысль Эклоги развита в Правде применительно к составу русского общества, выразилась в чисто русской форме. Или в числе статей упомянутого Закона Судного людем мы встречаем постановление о том, как наказывать человека, который без спроса сядет на чужую лошадь: «…аще кто без повеления на чужем коне ездит, да ся тепет по три краты», т. е. наказывается тремя ударами. В нашей Правде есть постановление на тот же случай, которое читается так: «Кто сядет на чужого коня без спросу, три гривны за это». Русь времен Правды не любила телесных наказаний, и византийские удары плетью переведены в Правде на обычный у нас денежный штраф, на гривны. Последний пример. В Законе Судном есть взятая из Эклоги или Прохирона статья о рабе, совершившем кражу на стороне, не у своего господина: если господин такого раба-вора захочет удержать его за собою, обязан вознаградить потерпевшего, в противном случае должен отдать его в полное владение потерпевшему. В нашей Правде есть статья, по которой господин холопа, обокравшего кого-либо, должен выкупать вора, платить все причиненные им убытки и пени или же выдать его потерпевшему; но в нашей статье к этому прибавлено постановление, как поступать с семьей холопа-вора и со свободными людьми, участвовавшими в краже. Так мы замечаем, что составитель Русской Правды, ничего не заимствуя дословно из памятников церковного и византийского права, однако, руководился этими памятниками. Они указывали ему случаи, требовавшие определения, ставили законодательные вопросы, ответов на которые он искал в туземном праве.

Выводы. Изложенные наблюдения проливают некоторый свет на происхождение Русской Правды. Мы замечаем, что Русская Правда – закон не одного Ярослава, еще составлялась и в XII в., долго после Ярославовой смерти, что она представляет не везде подлинный текст закона, а часто только его повествовательное изложение, что Русская Правда игнорирует судебные поединки, несомненно, практиковавшиеся в русском судопроизводстве XI и XII вв., но противные церкви, что Русская Правда является не как особый самостоятельный судебник, а только как одна из дополнительных статей к Кормчей, и что эта Правда составлялась не без влияния памятников церковно-византийского права, среди которых она вращалась. К чему приводит совокупность этих наблюдений? Думаю, к тому, что читаемый нами текст Русской Правды сложился в сфере не княжеского, а церковного суда, в среде церковной юрисдикции, нуждами и целями которой и руководился составитель Правды в своей работе. Церковный кодификатор воспроизводил действовавшее на Руси право, имея в виду потребности и основы церковной юрисдикции, и воспроизводил только в меру этих потребностей и в духе этих основ. Вот почему Правда не хочет знать поля. Потому же она молчит о преступлениях политических, не входивших в компетенцию церковного суда, также об умычке, об оскорблении женщин и детей, об обидах словом: эти дела судились церковным судом, но на основании не Русской Правды, а особых церковных законоположений, как увидим. С другой стороны, до половины XI столетия княжескому судье едва ли был и нужен писаный свод законов. Княжеский судья мог обходиться без такого свода по многим причинам: 1) были еще крепки древние юридические обычаи, которыми руководствовались в судебной практике князь и его судьи; 2) тогда господствовал состязательный процесс, пря, и если бы судья забыл или не захотел вспомнить юридический обычай, то ему настойчиво напомнили бы о нем сами тяжущиеся стороны, которые, собственно, и вели дело и при которых судья присутствовал более безучастным зрителем или пассивным председателем, чем руководителем дела; наконец, 3) князь всегда мог в случае нужды своей законодательной властью восполнить юридическую память или разрешить казуальное недоумение судьи. Но если княжеские судьи до половины или до конца XI в. могли обходиться без писаного свода законов, то такой свод был совершенно необходим церковным судьям. Со времени принятия христианства русской церкви была предоставлена двоякая юрисдикция. Она, во-первых, судила всех христиан, духовных и мирян, по некоторым делам духовно-нравственного характера, во-вторых, судила некоторых христиан, духовных и мирян, по всем делам церковным и нецерковным, гражданским и уголовным. Эти некоторые христиане, во всех делах подсудные церкви, образовали особое церковное общество, состав которого скоро увидим. Церковный суд по духовным делам над всеми христианами производился на основании Номоканона, принесенного из Византии, и церковных уставов, изданных первыми христианскими князьями Руси. Церковный суд по нецерковным уголовным и гражданским делам, простиравшийся только на церковных людей, должен был производиться по местному праву и вызывал потребность в письменном своде местных законов, каким и явилась Русская Правда. Необходимость такого свода обусловливалась двумя причинами: 1) первые церковные судьи на Руси, греки или южные славяне, незнакомы были с русскими юридическими обычаями; 2) этим судьям нужен был такой письменный свод туземных законов, в котором были бы устранены или, по крайней мере, смягчены некоторые туземные обычаи, особенно претившие нравственному и юридическому чувству христианских судей, воспитанных на византийском церковном и гражданском праве. В самом языке Русской Правды можно найти некоторые указания на то, что она вышла из среды, знакомой с терминологией византийского и южнославянского права: так, встречаем чуждое русскому языку слово братучадо в значении двоюродного брата, представляющее довольно механический перевод термина византийских кодексов αδελφοπαιζ, также слово вражда в смысле пени за убийство или вообще судебного взыскания, довольно употребительное в южнославянских юридических памятниках, между прочим в Законнике Душана и в Законе Винодольском. Наконец, и внешним видом своим Русская Правда указывает на свою связь с византийским законодательством. Это – небольшой синоптический кодекс вроде Эклоги и Прохирона. Самая эта форма права, кодификация, была принесена нам церковными законоведами, которые одни понимали ее смысл и надобность.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84  85  86  87  88  89  90  91  92  93  94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105  106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122 
Рейтинг@Mail.ru