Василий Белов
Рассказы о всякой живности
© Белов В., 1989
© Воронов Ю., иллюстрации, 1989
© Оформление серии. ОАО «Издательство «Детская литература», 2007
Об авторе этой книги
Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, Василий Шукшин… В этом ряду стоит имя замечательного русского писателя Василия Ивановича Белова.
Родился Белов на Вологодчине, в деревне Тимониха, 23 октября 1932 года. Там, в родной деревне, он живет и сейчас. Много пишет, встречает с любовью гостей и близких людей.
Однажды В. Белова спросили: «Как поживает ваша Тимониха?» Писатель честно ответил: «Ее уже нет. Это и печалит… Судьба Тимонихи типична для многих тысяч русских деревень. Там, где со времен Даниила Заточника[1] звучали песни и бегали ребятишки, дымились трубы, мычали коровы, теперь одна трава и кусты…»
И на самом деле, жителей в Тимонихе осталось совсем мало. Но это родная земля, любимый край. Именно Василий Белов отстроил заново деревенскую церковь и сам выполнил все плотницкие работы. За восстановление храма в родной деревне Патриарх Московский и всея Руси Алексий II наградил его орденом Святого Даниила.
Сегодня Василий Белов – крупный писатель и общественный деятель. Признанием его заслуг стало присуждение Государственной премии в 1981 году и награждение орденом Трудового Красного Знамени в 1983 году, орденом Ленина – в 1984 году. Ему также присуждена литературная премия Союза писателей имени Л.Н. Толстого в 1992 году и Всероссийская литературная премия имени Аксакова в 1996 году.
Но разве это главное в творчестве писателя? И разве об этом вспоминаем мы, читая книги Василия Белова?
Творчество писателя отобразило все многообразие жанров русской литературы: рассказы (среди них – психологические этюды, поэтические миниатюры, новеллы), социально-аналитическая повесть, повесть-раздумье, семейная, бытовая повесть, эпический роман, очерки о народной эстетике, пьесы, публицистика… В них слилось смешное и трагическое, большое и малое.
Первой книгой Василия Белова стал сборник стихов «Деревенька моя лесная» (1961). Тогда же была опубликована и его повесть «Бердяйка». Василий Белов, мало кому известный мастер, стал автором совершенно замечательной повести «Привычное дело», опубликованной в журнале «Север» (1966). Журнал издавался в Петрозаводске, а повесть немедленно приобрела самую широкую известность, и о ней тут же заговорили как о значительном литературном (и общественном!) явлении.
Пройдет время, и Василий Белов напишет еще немало замечательных произведений. Среди них – «Плотницкие рассказы», опубликованные в самом популярном тогда московская журнале «Новый мир»(1968), «Лад. Очерки о народной эстетике» (1979), «Кануны» (1972), роман «Все впереди» (1985).
Любимая тема Василия Белова – крестьянская. И здесь он выступает продолжателем традиций русской классики. Колоритные картины деревенского быта, яркая и причудливая речь; замечательные образы русских людей – удивительные портреты, сильные характеры; и такой знакомый мир родной природы: «Все было затоплено ярким вешним солнцем, река мерцала острыми золотыми звездами, над теплым, наполовину вспаханным полем дрожали прозрачные волнистые струи…» (рассказ «Поющие камни», 1973).
В наше время проза Василия Белова – как глоток родниковой воды. Она обновляет, дает силы и укрепляет дух. Она несет человеку очищение, помогает вернуть ему любовь и надежду, веру в самого себя и в людей вообще. Она разрешает прикоснуться ко всему живому, ощутить к нему близость, будит совесть и позволяет познать народную мудрость и чистоту.
Прочитайте рассказы и повесть, которые вошли в этот сборник. Непростому и запутанному взрослому миру автор противопоставляет детскую непосредственность, искренность и доверчивость. Героев его произведений отличают неравнодушие, открытость и чистота. И любовь. Любовь ко всему живому и близкому, большому и малому. И оказывается, что это любовь к родной земле, отчему дому.
Каникулы
Маленькая детская повесть
1
(Мечты. Где Хомутов? Бабка Клювиха.
В засаде. Побег.)
Если бы купить самолет либо попросить какого-нибудь летчика, чтобы залететь повыше и прыгнуть вон на то облако! Вот было бы мягко! Тут уж ногу не отшибешь: бухнулся бы как на подушку. А потом бы давай кувыркаться вниз, и опять бы лезть вверх, и опять бы вниз, но чтобы подальше от края. Деревня и лес были бы как на блюдечке. Можно бы набрать в карманы мелких камней и кидать сверху в коров. Только чтобы в глаз не попало. Ни одна бы не усвистала за речку!
Или бы вырыть подземный ход. Сквозь всю гору под самой деревней. А после бы, когда останется чуть-чуть, проколупать маленькую круглую дырку и смотреть через нее. Тебя бы никто не видел, зато все поле как на ладошке. Стасик сегодня как раз пасет коров. И вот выскочить бы невзначай прямо у него под носом! Или бы собрать в одно место всех зверей, накормить до отвала, а после бы…
Раздался громкий стук. Это мать колотила в стену березовым коромыслом:
– Минька! Минька, бес, кому говорят, ступай домой. Самовар давно на столе.
Легко сказать, ступай! Минька сидел верхом на крыше, и, чтобы спуститься вниз, надо было пролезть в дыру на чердак. Потом пройти по длинной балке на большой высоте, затем пробраться на угол и уже по нему спускаться на безопасное место, цепляясь за щели и выступы. Хорошо, если не разорвешь о какой-нибудь гвоздь штаны либо не раскровенишь брюхо.
Пить чай нисколечко не хотелось. Но все же пришлось лезть через все дыры и спускаться вниз. В избе Минька взял кусок пирога, испеченного с луком, и опять на улицу. Сегодня ни капусту полоть, ни доставать для нее воду из колодца. Надоела же эта капуста хуже горькой редьки! Каждый день поливаешь, а что толку? Не растет.
Минька решил посмотреть в колодец. Далеко внизу виднелось отражение, вся голова была не более пятачка. Учитель Сергей Михайлович однажды рассказывал, что если глядеть из глубокого колодца, то даже в полдень можно увидеть звезды. Минька посмотрел на небо. Но какие же звезды в такую жару? Хотел было снова залезть на крышу, но он не любил делать два раза одно и то же.
Сказать по правде – скучно. Деревня такая маленькая, что в ней и всего-то десять домов. До соседней деревни два километра, а до клуба и школы-интерната целых пять. В школе нынче сделали летний лагерь. Минька, Стасик и Хомутов перешли в шестой класс. Правда, Хомутов остался на осень по русскому, вот козел! За изложение он получил двойку, потому что не поставил трех запятых. А переносы, так эти совсем не умеет делать. Где он сейчас?
И Минька отправился искать Хомутова.
По деревне летел пух одуванчиков. Пели петухи, чирикали ласточки. Да, совсем маленькая деревня. Не успеешь оглянуться, как опять подошла очередь коров пасти. Колхозных-то пасет постоянный пастух. И вот Стасик, бедняга, пасет сегодня этих личных коров, а дома ли Хомутов, еще неизвестно. Но если и дома, то кто знает, отпустит ли его бабка.
С бабкой Клювихой у Миньки уже нынче летом произошли две неприятные истории. Одна из-за ихнего кота, другая из-за самой Клювихи. Конечно, в первый раз они с Хомутовым были виноваты, хотя тоже не очень. Они хотели помирить кота со Стасиковым Тузиком, для чего выпустили из клетки цыплят и посадили туда сначала Тузика, потом кота. Результатов никаких не было. Даже хуже. Кот вцепился Тузику в нос. Тузик прокусил у кота ухо. Поднялось такое побоище, что цыплятница заходила ходуном и перевернулась. Дверца раскрылась. Кот вылетел оттуда как чумной. Он до вечера шипел на людей, не то что Тузик. Бабка смазала кота коровьим маслом, чтобы скорей заживали больные места. Он облизал свою масленую морду и успокоился, зато бабка наябедничала Минькиной матери. Второй раз Клювиха напустилась на Миньку совсем уж ни с того ни с сего, только за то, что он просто зашел к Хомутову. Этот раз даже вспоминать неохота, до чего противно.
Минька приблизился к Хомутовскому огороду. В изгороди имелась щель между жердями. Он пролез в огород и залег в траве, как партизан. Запах травы кружил голову, кузнечики трезвонили слева и справа. Букашки и комары кусались, щекотались и ползали по босым ногам. Минька приподнялся в траве и осмотрел дом. Окно раскрыто – значит, Хомутов и бабка были на месте. Минька пополз ближе. Чтобы вызвать на улицу Хомутова, надо свистнуть либо тихонько бросить в раму шишкой от лопуха. Чего он там сидит, как тетёра?
Минька вытянул из травы шею. Вдруг его даже подкинуло: в спину, между лопатками, кто-то больно стукнул граблевищем.
– Нечистый дух! – Клювиха, которая стояла над ним, уже приноравливалась стукнуть еще. – Шельма, всю траву перемял!
Минька вскочил. Прямо через крапиву он бросился к изгороди, перемахнул ее, такую высокую, и не помнил, как оказался на околице за деревней.
«Хорошо еще, что не в голову», – подумал Минька насчет бабкиного граблевища.
Вызвать Хомутова стало совсем невозможно. Стасик пас коров, а Хомутов делает неизвестно что. И Минька решил накопать червей, чтобы пойти с удой в лес на Гришин омут.
В деревне все еще ругалась бабка Клювиха, и Миньке стало жаль Хомутова. Где-то он сейчас? Наверно, послали за хлебом, либо сидит на лавке, а бабка ругает его или иголкой достает у него из ноги занозу.
2
(Раздумья на оводах. Русалка. Как гнали деготь. Новые планы и новые неприятности.)
Каким ты был, таким остался,
Орел степно-о-о-й, казак лихой!
Шел Минька и орал во все горло. Еще махал удилищем. Махнешь раз – воздух свистнет.
Махнешь два – удочка даже прогибается. С чего бы так?
Чибис поднялся с луга и давай пищать, давай над головой летать, как будто его грабят! Высоко висели белые облака, шумел за кустами Евлахин трактор. На этом голубом «Беларусе» возят молоко на завод с соседней фермы. Ох и жук этот Евлаха! Прошлой зимой пропил колхозный тулуп, а отец Стасика, бригадир, даже ничего не мог сделать. Ругал, ругал Евлаху, а что толку? Тулупа-то нет.
Зачем, зачем ты снова повстречался?
Но ты и дорог мне такой.
Минька почувствовал, что пропустил какие-то слова, но решил не вспоминать и петь все сначала, чтобы слова вспомнились сами. Но тут ему стало не до песен. Дорога пошла по ольховым кустам, начиналось небольшое болотце. На Миньку сразу набросились крупные желтые оводы. Такой прокалывает как шилом кожу сразу до крови. И откуда их столько родится? Ведь ежели они питаются кровью, сколько для них надо этой крови? Ее и взять негде. Может, они лосей кусают? Или зайцев?
Минька сорвал сухую былинку и поймал самого жирного овода. Проткнул былинку сквозь полосатое брюхо и отпустил. Овод загудел, как вертолет, тяжело полетел прочь вместе с грузом. Долго его было видно в воздухе.
Вот и лес. Стало душно, к оводам присоединились мухи и комары. Дорога раздвоилась, но Минька знал, куда идти. Сколько раз ходил с матерью на покос до самой реки! Так ведь то с матерью…
Он пошел тише и осторожней, лес, он лес и есть. Высокие сосны шумели над головой. Солнце скрылось за облаком, ветер сильней прошумел вокруг. Миньке стало невесело, и он начал вспоминать веселые случаи из своей жизни. Как назло, все они вылетели из головы!
Минька положил уду. Потрогал в кармане спичечный коробок с червями и подтянул штаны. Огляделся. Где-то около вон той мохнатой елки скрывается вторая отворотка к реке. Потом должна быть моховая низинка. Дальше, на горке, будет большая березина с гнилым дуплом. А что за горушкой?
Минька смело пошел дальше. Ага, все правильно! Все было по-старому, только в болотце нынче меньше уродилось черники, да и береза с дуплом показалась почему-то не такой большой, как в прошлом году.
Дорога заросла малиной, крапивой и кустами крушины. Чтобы не заблудиться на обратном пути, Минька изредка заламывал ветки. Он вышел на прибрежную полянку, как раз к старому, давно не действующему дегтярному заводу. Ну какой это завод? Не завод, а обычный сарай с тесовой прогнившей крышей.
Минька, остерегаясь крапивы, обошел его кругом, потрогал незапертый замок на воротах и не стал заходить внутрь. Он спешил к речке: а вдруг клюет самая крупная рыба?
Речка синела рядом, за кустиками. Минька, не долго думая, размотал удочку. Нашел у омута сухое место, вытащил червяка и торопливо начал насаживать. Червяк оказался такой толстый, изворотливый, что Минька еле с ним справился. Нет ничего противнее насаживать червяка на крючок! Минька установил запуск, поплевал на червяка и забросил. Но поплавок не вставал на попа. Запуск, что ли, велик? Или на корягу закинул. Минька сделал запуск поменьше, закинул и стал ждать.
На другом берегу, совсем рядом, закуковала кукушка. Комары кусались теперь редко, но уж больно чесалась от них кожа. А поплавок словно уснул. Течением то и дело его сносило, Минька перекидывал удочку и от нечего делать начал дремать.
Говорили, что в этом месте давно когда-то утонул хозяин дегтярного завода, немой Григорий. Он будто бы ночью ловил тут рыбу, и его утянула на дно голубая русалка. Будто бы его искали три дня, а когда вытащили из воды, то в волосах нашли маленький золотой гребешок. Немого Григория и похоронили около этого омута. «Все, наверно, врут!» – подумал Минька и съежился.
Позади как будто послышался шорох. Кто-то двигался ближе и ближе. Минька замер, мураши побежали по его спине. Вдруг сзади кто-то глубоко и сильно вздохнул. «Фу, зараза, – выругался Минька. – Вот морда-то!» Краснопестрая Клювихина корова стояла в пяти шагах и большими круглыми глазами глядела на Миньку.
– Кыш! Чего надо?
У него отлегло от сердца. Стало опять спокойно, как будто ты не в лесу, а в деревне. Корова шумно принялась за траву. Она мотала головой и хвостом, держа оборону от комаров, мух, оводов. Другие коровы тоже бродили по лесу.
– Стасик! – закричал Минька, наставляя ладони рупором. – Ста-а-сик!
Минька прислушался. Только лес шумел да глухо звякали коровьи колокола. «Эх, будет ему теперь взбучка! – подумалось Миньке. – Прозевал коров-то. А если медведь?»
Подумав про медведя, Минька начал сматывать удочку. Куда бежать, если медведь выскочит? Минька читал в одном рассказе, что надо лечь на землю и притвориться мертвым, он понюхает и уйдет. Минька представил, как медведь его нюхает, и побежал к дегтярному заводу. Он и сам не заметил, как побежал, даже удочку оставил у омута. Очнулся у ворот и перевел дух.
Замок совсем заржавел. Минька еле вытащил его из пробоев. Толкнул дверь и забыл про медведя, в лицо пахнуло холодом и запахом плесени.
Сарай, где гнали когда-то деготь, был черный от сажи, углы затянуло паутиной. Большая печь с тремя топками осела набок. Вдоль каждой топки имелась еще круглая глиняная труба. Минька знал, что эти большие длинные трубы назывались кубами. В них плотно закладывалась береста, затем конец трубы закрывался круглой крышкой, и щели наглухо замазывались глиной. Внизу, в топках, разводили огонь. Береста в кубах нагревалась, из нее тек деготь. Минька залез в темноту позади этой большой печи и обнаружил железные трубки, которые выходили из кубов. Все три трубки были вставлены в одну большую, уже в деревянную. По ней-то деготь и стекал в черную бочку, врытую в землю. В бочке ничего не было, кроме всякого хлама.
Маленькое оконышко, сделанное в стене, совсем не светило. Минька сходил на улицу, нарвал травы и протер стекло. В сарае сразу стало светлее. Минька увидел большие веревочные весы, привязанные к балке, две железные гири и круглые камни. Он долго не мог понять, для чего нужны эти камни. Догадался: железных гирь не хватало, вот и использовали вместо гирь камни. Он потрогал одну гирю – она даже не шевельнулась. «Ничего себе! – Минька подошел с другой стороны. – Сколько же весу в ней?»
Но в углу лежала большая куча бересты. Тяжелые толстые пластушины были сложены плотной стопой. Дедушка Селя, который был последним дегтярем, видимо, не успел выгнать из них деготь, завод закрыли, а сам он ослеп на один глаз. Минька тоже прищурил один глаз и оглядел остальные места. В том конце виднелись деревянные нары, что-то вроде кровати. А чуть поближе имелся стол и стояла тренога. На деревянном штыре висел какой-то балахон, на полу валялось много дров, да на полках Минька обнаружил коптилку, пустой котелок, четыре погнутых железных гвоздя и рваное решето.
Завод был совершенно заброшен.
«Вот бы здесь переночевать… – подумал Минька и пошел проверять дверной крючок. – Только хлеба с собой нету…» И Минька вспомнил, что ему давно уже хочется есть.
3
(Встреча. Лесной дом. Уборка. Опять проштрафились!)
Стасик искал своих коров по всему лесу, и слезы текли у него по щекам. Он в отчаянии бежал по дорожке, то и дело останавливался, чтобы послушать. Но нигде не было слышно колоколов.
Лес затихал под вечер.
Стасик, не помня себя, опять побежал. Запнулся, упал и больно ушибся о корневище. Он уже хотел зареветь, как вдруг увидел на тропке Миньку.
– Минька!
– Стасик!
– Беги сюда, чего-то скажу! – заорал Минька.
Стасик бегом бросился к другу.
– Ты чего своих коров распустил? – строго спросил Минька. – Бродят где попало.
– Они сами, – виновато сказал Стасик. – А ты, Миня, удить ходил?
– Никто не клюет. – Минька пришлепнул на щеке сразу трех комаров. – Пойдем завод поглядим.
– Пойдем! – обрадовался Стасик. – А я тебе гнездо потом покажу. Я гнездо нашел в поле. Только старое… Не живут.
Минька снова открыл ворота дегтярного завода. Он решил взвесить Стасика на старых весах, но из этого ничего не вышло. Они вместе с трудом закатили на весы большую железную гирю. Она оказалась тяжелей Стасика.
– Давай хоть печку затопим, – предложил Минька, но из этого тоже ничего не вышло. Спичек не оказалось.
– Надо бы увеличительное стекло взять, – сказал Стасик.
Ребята наломали по большому березовому венику, сложили дрова и начали подметать земляной пол. Подняли столько пыли, что Минька чихнул. Стасик тоже хотел чихнуть, но у него почему-то не стало чихаться. Минька сбегал с котелком на омут, принес воды для мытья мебели. Заодно прихватил и оставленную там удочку. Доски стола и тренога были все изрезаны и покрыты буквами. «ЕВМ», – прочитал Стасик и догадался:
– Евлаха! Это он навырезывал.
– Гляди, гляди, и на дверях!
На дверях тоже красовалась фамилия тракториста.
– Двери открой! – приказал Минька. – Чтобы светлей и чтобы изба сохла. А рубахи снимем. Вон тут сколько сажи!
Минька и Стасик скинули рубашки и майки, снова принялись за работу. Обмели со стен паутину, вымыли стол и треногу. По очереди несколько раз бегали за водой на омут.
– Всё! – сказал наконец Минька и сел на треногу.
Он положил нога на ногу. Стасик уселся за стол на скамейке, тоже нога на ногу. Оба были очень довольны и сидели как дома.
И правда, в сарае стало чище и даже как-то уютнее.
– Только есть очень хочется, – уныло сказал Стасик.
Минька встал. Он полез за печь, в темноту, и долго там пыхтел, что-то соображая.
– Знаешь что… – Минька вылез на свет. – Никому не скажешь?
– Не-е!
– Побожись!
Стасик набрал побольше воздуху, выпучил глаза и быстро проговорил:
– На поле-поляне, на высоком кургане огонь пышет, никто не слышит, слово-олово, честное пионерское, шилды-ковылды, пачики, мясные колачики, до неба пылает, никто не узнает!
– Сделаем тут наш дом! – тихо произнес Минька и оглянулся.
– Топор принесем, – шепотом сказал Стасик.
– Соли и спичек.
– Соль-лизунец в поле.
– А Хомутова возьмем?
– Возьмем. Только пусть побожится, что никому не скажет.
Ребята замолчали.
– Минь… – проговорил Стасик. – А ночевать? Тоже тут?
Минька ничего не ответил. Он думал, старательно наморщив лоб. Солнце садилось. Оно било теперь прямо в раскрытые двери, освещая черную заднюю стену.
– Минь… – Стасик вдруг побелел. – А коровы-то…
– Ну и что? – сказал Минька, но про себя подумал: «Теперь обоим беда. Попадет. Наверное, уже взбучку назначили».
– Сразу тебе и реветь.
– Да… – хныкал Стасик. – Тебе что, коров-то не ты… Я пастух-то…
– Бежим! Только ворота запрем.
Они закрыли ворота, воткнули в пробой замок и побежали через лес что было сил.
– Стой, Стасик, не туда. – Минька остановился. Оба перевели дух.
– Туда, Миня, туда.
Оба прислушались, но коров нигде не было.
– Эта дорога домой?
– И эта домой.
– Значит, обе туда.
Солнышко село, стало прохладно. Комары закусались еще сильней. Мальчики уже не могли бежать, когда впереди показалось поле и крыши домов. Около огородов оба пригнулись и начали тихо подбираться к деревне. Последние метры ползли по-пластунски: Минька впереди, Стасик сзади. Наконец они притихли в траве за старым колодцем.
Посреди деревни шумела Хомутовская бабка. Коров нигде не было, наверно, их уже загнали по дворам.
Ох и ругалась же эта Клювиха! Она стояла на середине улицы и махала руками, как ворона. Потому что коровы-то остались голодные. По словам бабки, выходило, что они, подняв свои хвосты, чуть ли не до обеда присвистали в деревню. Потом забились в заброшенную конюшню и все до одной простояли до вечера, остались не евши. И вот Клювиха честила Стасика почем зря, а заодно и бригадира. Потому что Стасик был сын бригадира.
– Пять ведь классов окончил! Пять! – кричала бабка про Стасика. – В пионеры записан. Весь день простояли коровушки. Много ли надоят после такой пастьбы?
– Стой, не вылазь! – прошептал Минька, дергая Стасика за рукав.
Они лежали в траве, слушали. Вскоре подошли мать Стасика, соседка Лиля и мать Миньки. Они тоже начали обсуждать происшествие.
– Он где сам-то?
– Нету!
– И моего нету, – сказала мать Миньки.
Миньке и Стасику стало вдруг до слез жалко самих себя. Есть обоим хотелось так, что даже голова кружилась.
– Минь, давай выбежим, – шепнул Стасик, но Минька опять дернул его за рубаху.
Подъехал на «Беларуси» Евлаха, вылез из кабины и тоже давай говорить о коровах. Только из-за шума трактора никого не стало слышно, даже Клювиху. А когда подошел еще и отец Стасика, то есть бригадир, Стасик не выдержал. Он вскочил и у всех на глазах что есть духу побежал домой. Миньке после этого тоже ничего не оставалось делать. Не слушая, что кричит Клювиха, он тоже припустил к своему дому…
Он схватил в кухне ломоть пирога, залез на печь и притаился. Мимоходом смолол этот пирог и стал ждать. Ждал, ждал, что будет дальше, и уснул. Совсем получилось нечаянно, даже сам не ожидал этого.
