Василий Иванов
Я вернусь
Воевали мы в это время под городом Красный Донецк. Меня к тому времени после легкого ранения в руку назначили телефонистом штаба полка. Пока рука заживала, то толком не слушалась, на передовой от меня было мало толку, зачем боец, который не может выстрелить. Поэтому я согласился на предложение.
Главное, чтобы в госпиталь не упекли. Не хотелось мне покидать линию фронта. Да и помнил я мытарства после первого ранения. А вдруг в запас спишут?
Но беда пришла, откуда я не ждал. В каких только переделках, жарких боях до этого мне удавалось избежать ранений и гибели! Миллерово брал, под Сталинградом выжил, в засады попадал, с танками дрался, выживал под артобстрелами и бомбежками. А вот умудрился получить контузию на ровном месте.
А было это так.
В один погожий весенний денек мы вышли из окопа, чтобы покурить на солнышке – штабные работники и телефонисты вперемежку. Уселись на крышу землянки и давай смолить. Солнышко пригревает, теплый ветерок уносит дым, воздух свежий такой, что голова кружится… Весна одним словом!
А тут самолеты летят. Опять «штуки», будь они неладны. Наши зенитчики свои скорострелки раскочегарили, а ребята по-быстрому бычки побросали и в окоп сиганули, а я замешкался, докурить больно хотелось. Да не тут то было! Дал мне немец прикурить на долгую память. В паре метров от меня бомба взорвалась. Прямо в спину как будто пнул великан с пожарную каланчу размером, заодно угостив тумаком по голове. Как шандарахнуло! И больше я ничего не помню…
Очнулся в госпитале с контузией. Лечебница находилась в городе Калач Воронежской области, где я потом селедку на табак менял. Узнал я, что приставлен к награде за проявленную в боях отвагу. За курение, конечно, орденов не полагалось.
Такая вот ирония судьбы.
Долгих полтора месяца, то есть до самого лета продержали меня эскулапы госпитальные. Рука потом отниматься начала, глаза хуже видеть стали. Знал бы, что так выйдет, курить бы бросил заранее, а может, и вовсе бы не начинал…
Глава 24. Госпиталь и НКВД
В общем, долежал я до лета 1943 года в госпитале, контузию лечил. После под Калач определили меня в запасной полк, где ждал я снова распределения. Скучно было. Наши войска уже немцев по всему фронту громили, а мы в тылу сидим, селедку едим да на махорку меняем. Решил я снова сбежать на фронт.
Сбежали мы с фронтовиками, куда и новосибирец Говоров вошел, из запасного полка. Было нас человек шесть, решили через забор перемахнуть в темноте и опять до станции. Я помню, что радовался лету, помнил как зимой чуть Богу душу не отдал. Украинское лето оно приятное – жарко, ветер обдувает, небо огромное-огромное в степи. Природа после боев оживать начала.
И на этот раз мы до фронта не добрались. Задержали нас нквдешники пограничных войск на контрольно-пропускном пункте. Развели по одному по комнатам, начали допрашивать.
Меня капитан спрашивал. Петлицы зеленые, взгляд пристальный, выправка строевая:
–– Ты откуда, боец?
–– С Якутии. – я к тому времени уже совсем хорошо по-русски мог говорить.
–– Дезертир, небось? С фронта бежишь?
–– Никак нет! – говорю. – Ищу свою часть, отстал в госпитале. 38-ая гвардейская дивизия.
Капитан даже заулыбался:
–– Так ее с фронта сняли, на отдых и пополнение. А фамилия с именем почему русские?
–– Ну как, товарищ капитан… – я даже растерялся. – Я якут, с Якутии я, там у всех такие фамилии. Неужели вы Якутию не знаете? Бодайбо, там еще Ленский расстрел еще там проводился. Ленин со Сталиным у нас в ссылке были.
У капитана взгляд немного поменялся, видимо, вспоминать начал. Закурили, потом говорит:
–– Согласно приказу Ставки Верховного Главнокомандования и в связи с выходом к границам Советского Союза создаются пограничные войска. Пойдешь в пограничники? Честно скажу, пойдете либо в пограничники, либо под трибунал.
Что делать? Под трибунал не хотелось, так что на словах согласился. Потом со своими встретился, нас в казарму отвели. Все тоже согласились с предложением НКВД, но трое, считая меня, решили идти к передовой, на фронт.
Сбежали. Даже не сбежали, а просто вышли из казармы, у часового на посту отметились и дальше пошли. Вещмешки у нас не забирали, так что весь свой запас продуктов из-под Калача с собой тащили. Но снова не повезло, НКВД весь ближний тыл прочесывал в поисках немецких недобитков. Так что снова попались.
На этот раз не рассусоливали, обмундирование отобрали и усадили картошку чистить. Пять дней мы кроме картошки ничего не видели. Потом приказ пришел – зачислить меня в школу младшего начсостава НКВД. Перевели подальше от фронта под Житомир, в учебку. Начали учить как диверсантов да шпионов ловить, как след брать, как допрос вести, как одному с десятком драться. Другая учеба, не то, что у фронтовых разведчиков, но не менее строгая.
Помню, привязался ко мне начальник отделения Дурматов. Щекастый такой мужик был, а сам тощий как палка. Кричал на меня, будто тойон. Дедовщина, как нынче модно стало говорить. Раз довел: заставил во всей казарме полы мыть. Я помыл раз, потом Дурматов пришел, выругался, снова заставил мыть, да еще и натоптал. Ладно, думаю, твоя пока власть, снова мою. Только закончил, Дурматов приходит, рожу кривит и снова, говорит, мыть надо, грязно.
Тут я не выдержал. Одел я ему ведро с грязной водой на голову, да швабру об спину сломал. Крик, вопли, меня сразу схватили, Дурматов орет во весь голос…
Угрожали штрафбатом, но в общем-то, справедливо разобрались – перевели в другое отделение, а Дурматову выговор. Так я стал бойцом 125-го «Померанского» ордена Кутузова пограничного полка войск НКВД. Этот полк был отдельным, не дивизионного подчинения. Входил в 1-й Белорусский фронт, с ним прошел всю Украину.
Ловили окруженцев немецких, диверсантов, парашютистов. Действовали наши умело, потерь почти не было, в переговоры с диверсантами не вступали, сразу огонь открывали, в общем, обеспечивали безопасность тыла фронта.
Дошли до Днепра в октябре. Форсировать надо, а немцы на западном берегу здорово укрепились. Там я простудился сильно, по грудь в ледяной воде пришлось идти. Но в госпиталь не попал, в санбате отлежался, лишь бы снова от части своей не отрываться. Как раз к моему выздоровлению немца с Днепра вышибли, а наш пограничный полк перебрасывали назад, на Украину.
Глава 25. Против бандеровцев
Забросили нас на Украину, к Львову, бить бандеровцев. Три месяца мы там воевали.
Западная Украина – плохое место для боев. Настоящий партизанский край. Украинская повстанческая армия (УПА), возглавляемая гитлеровским холуем Степаном Бандерой, отчаянно сопротивлялась Красной Армии, не хуже, чем отборные немецкие части. Население Западной Украины было настроено против наших солдат, местные жители снабжали повстанцев едой, информацией и пополнением, а Третий Рейх щедро одаривал оружием, вплоть до пушек и минометов. Кроме того, местность вокруг Радома, где действовала наша часть, было в изобилии покрыто болотами и густыми лесами, куда мгновенно прятались после вылазок и засад недобитые повстанцы.
Мы воевали в лаптях-мокроступах, чтобы не вязнуть. Удобная вещь, плетешь из прутиков такую галошу, на ботинок ее одел и можешь идти по болоту не проваливаясь по колени, максимум, по щиколотку. У местных научились, им виднее.
Обидно было воевать на освобожденной советской земле против партизан, вместо того, чтобы добивать немцев, гнать к Берлину. Да ведь и крови здесь пролилось немало, много красноармейцев полегло от выстрелов в спину из-за кустов…
Даже генерал армии Ватутин попался в засаду украинских националистов, всего лишь в трех верстах от нашего расположения. Как мне рассказали, штабной «виллис» Ватутина вместе с сопровождением ехал по дороге, когда внезапно из кустов начали бить немецкий пулемет со множеством винтовок. Охранники Ватутина приняли бой, но слишком неравны были силы. Водителя убило первым же залпом, а генерала ранило в бедро. Раненый Ватутин заскочил на место водителя и дал по газам, охранники последовали за ним.
–– Не отдам же я своих подчиненных бандеровцам, – шутил генерал после боя.
Уже в госпитале выяснилось, что пуля из немецкого карабина пробила генералу ногу, раздробив кость. Генерал только отмахнулся, не желая госпитализироваться: ерунда мол, нога же… Но не зря врачи беспокоились, у Ватутина вскоре началась гангрена, и он сгорел как свечка в Киевском госпитале.
Немцы злорадствовали. Помню, они разбрасывали листовки на немецком и русском языках, где в ярких красках описывалась гибель генерала Ватутина, одного из лучших сталинских полководцев. Немцы задавали ехидные вопросы: «Что это за страна, которая не бережет лучших людей?», «Почему Ватутина не отправили на лечение в Москву?».
Во Львове мы боролись с отрядом УПА имени Тараса Бульбы. Политрук Прагин даже специально провел лекцию на тему: «Тарас Бульба – вымышленный персонаж Гоголя». Несмотря на его «вымышленность», бандеровцы сражались отчаянно. Мы их называли «бульбовцы» между собой.
Не меньше проблем доставляла и националистическая организация «Вольная Украина». Львов, этот маленький западноукраинский городок всегда был еще с царских времен оплотом националистических настроений. И немцы успешно этим пользовались, рейхскомиссар Гиммлер даже имел беседу со Степаном Бандерой по поводу самоопределения Львова под протекторатом Третьего Рейха и организации сопротивления украинцев частям Красной Армии.
И сопротивление оказывалось, погибли очень многие. Не в силах помешать советским войскам проводить операции, бандеровцы отличались особенной жестокостью к пленным и тем из местных жителей, кто приветствовал красный флаг.
Помню, раз вышли к деревне, где ранее бандеровцы побывали. Страшное зрелище, как после немцев. Кругом следы разгрома, пух-перья летают, скотину либо увели, либо постреляли, чтоб нашим не досталось. Дома горелые, без крыш, без окон, а возле каждого дома рядком расстрелянные семьи. Ни детей, ни стариков бандеровцы не щадили, а коммунистов и советских уполномоченных перед смертью пытали, а потом вешали на видных местах. На площади деревенской трое рядком висели: милиционер, председатель колхоза и секретарь комсомольской ячейки, на груди плакаты с надписями: «Смерть красным собакам». У эсэсовцев научились так вот казни проводить.
Был еще такой случай. В апреле 1944 года послали нас троих для связи в соседний пограничный отряд. Идем мы, автоматы наготове, утро раннее, вдруг кто стрельнет из кустов… Вдруг видим через мост старичок идет, без опаски так, будто по Москве. На тросточку опирается, в папахе, кожанка старая, полинялая вся. Мне мои товарищи шепчут, я старший был в тройке: «Это, наверно, бандеровец переодетый, надо бы стрельнуть его». Молодые были, всего боялись. А я их заставил автоматы опустить, подхожу к старичку, под козырек взял, представился как положено и попросил показать документы.
Старик не спеша красную книжечку вынул и подает мне. Я читаю, и от удивления чуть речь не пропала – Сидор Артемьевич Ковпак! Знаменитый на весь Союз руководитель советских партизанских отрядов Украины! Ему тут сам черт не брат, он у себя дома, вот и ходит без опаски. Даже бандеровцы его боялись и уважали.
Взял еще раз под козырек, спросил, не надо ли чем помочь. А Сидор Артемьевич как раз в мой полк шел, посоветоваться. Распрощались и разошлись, но этот случай я навсегда запомнил.
До 1944 года все крещенные солдаты прятали нательные кресты. А я хоть и был комсомолец и атеист, но после ряда случаев безверие мое было сильно поколеблено случаем, когда неведомый голос спас меня от бомбы. Но вот вышел указ Сталина, в котором он призывал не унижать верующих и разрешал носить царские награды. Я тогда подумал, может, Сталин тоже верит в Бога? Я тогда сходил в церковь и помолился, как умел: «Господи, помоги, сбереги мое здоровье», перекрестился и с тех пор стал носить крест открыто.
За бои против бандеровцев нам медалей и наград не давали. Премировали часами «Кировец». И к концу операции уже каждый из нас с такими часами ходил, некоторые с двумя-тремя. Меняли их у маршевых полков, идущих на фронт, и у населения на самогон, на еду, на вещи всякие – спички, нитки да табак.
После «болотных» боев на Западной Украине нас перебазировали в город Ковыль, в августе 1944 года. Там мы вволю помылись в бане, привели себя в порядок, получили новое обмундирование, в том числе сапоги вместо обмоток, и синие фуражки. Бандеровцы, затхлые болота, Западная Украина – все это осталось позади…
Глава 26. Польша
Потом через Брест нас повезли в Люблин. Началась освободительная война в Польше. Польша к тому времени была наполовину красная, наполовину белая. Социалистическая партия формировала новое правительство. Наша задача – его охранять. Некоторые паны и шляхтичи не любили красных так же, как немцев.
Одной из видных фигур польских социалистов в правительстве была писательница Ванда Василевская. У нее в квартире мы дежурили посменно. У нее я увидел прославленных героев – генерала Рокоссовского и маршала Жукова.
Рокоссовский был подтянут и строен, очень красив и всегда приветлив. Отутюженный, заправленный. Мог и за руку поздороваться. Отличался легким веселым нравом, чего не сказать о маршале Жукове. Он был угрюм, приземист, с мощным торсом, всегда в своих мыслях. На приветствие не отвечал. Проходил как мимо статуй под мои крики: «Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза, докладывает дежурный командир отделения Василий Иванов!»
Как бы не было интересно наблюдать за историческими лицами, мне больше всего хотелось воевать на передовой, чем отдавать честь маршалам и начальникам.
Такой шанс мне вскоре представился. Из под Варшавы нас отправили на передовую. Воевали мы вместе с поляками. Забавная у них была форма: фуражка четырехугольная, китель плечистый, веселая… И приказы на польском получались смешными: «Пан за паном ховайся!». Это вместо нашего «Ра-авняйсь!». Честь они командиру двумя пальцами отдавали, как белогвардейцы в кино делали. В общем, было, на что подивиться в польской армии.
Под городом Радом схватились мы с польскими повстанцами из армии Николая Стика, пытавшегося организовать польское народное государство. Повстанцы рассчитывали на поддержку Англии, чтобы дипломатически осадить Сталина и заставить признать лондонское правительство Польши, ибо всерьез воевать против регулярных частей Красной Армии поляки не хотели. Войной, конечно, назвать эти действия трудно. Стычка – более подходящее слово…
А вот действительно серьезное сражение нас ожидало в городе-крепости Познань. Немцы укрепились славно, Познань считалась «воротами к землям Рейха», оттуда открывался прямой путь к граничной реке Одеру. Немцы туда стянули артиллерию, вооружили солдат фаустпатронами, накопали рвов и укреплений. Центральная Цитадель и форты имели систему перекрестного огня для поддержки друг друга, так что приходилось штурмовать их все разом.
Там несколько наших дивизий попали в окружение во время осады города. Мне и одному бойцу по фамилии Ключкин велели доставить важный пакет в части, воевавшие в восточной стороне от города, к чуйковцам. Пошли мы, а в поле – лошадей видимо-невидимо, кавалеристскую часть разогнали да разбили, уже не понять, немецкую или нашу, советскую. Но кони не пугаются нас, и от канонады не трусят, пасутся так невозмутимо. Подманили мы пару коней и смастерили из индивидуальных пакетов по узде. Без седла мне приходилось раньше ездить, деревенский же, да и Ключкин оказался боевым парнем. Вскочили мы на лошадей и поскакали выполнять задание верхом. Да недолго нам довелось проскакать, как попали мы в поле обстрела. Гитлеровские гаубицы наобум крыли пригород. Снаряды воют, взрываются там и сям, осколки жужжат густо, как будто снова через Волгу у Сталинграда переправляюсь. Судя по всему, артдуэль в полном разгаре. Ключкин мне и говорит:
–– Давай пересидим здесь, в ямках, а то попадет ненароком, погибнем ни за что.
А я отвечаю:
–– Коли судьба такая, то и в сидящих попадет. Лучше ехать, пакет надо доставить как можно быстрее.
Понеслись мы под взрывающимися снарядами, помню, торопимся, спешим. А потом как отрезало. Темнота…
Очнулся я в госпитале. Оказалось, попал-таки в меня снаряд. Лошадь убило, а на мне ни царапинки. Контузило только снова… Тяжкое это состояние, я вам скажу. Через несколько дней только с трудом первое слово произнес. Хотел встать, а ноги не держат, дрожат… На этом и закончилось мое пребывание в Польше.
Впереди была Германия.
Глава 27. Берлин
А конец войны был близок. В апреле 1945 года, после выздоровления поехал я в свой 125-ый пограничный полк, на заставу на реке Одер. На левом берегу наши, справа – немцы…
С 11 апреля стали готовиться штурмовать Берлин. Артиллерии нагнали – превеликое множество, гаубицы, пушки, орудия особой мощности. У некоторых дуло диаметром с толстого человека. Начали выстраивать орудия, чтоб всем сразу наподдавать. А нас в блиндаж отправили, охранять караульное помещение, где штаб стоит и радиоузел оборудован. Стоим на посту каждый день, через каждые два часа меняемся. Но пока никаких действий. Видимо ждут кого-то…
И вот в один из последних дней апреля приехали несколько машин, из одной вышел какой-то генерал, с ним еще военачальники. Засуетились наши, командиры приказы отдают направо и налево, вестовые забегали с пакетами в войска.
–– Главное командование едет, – пронеслась весть.
Незадолго до этого в военных газетах было опубликовано обращение командования армии за подписями маршала Жукова и Члена Военного совета генерала Телегина, призывающее советских солдат быть гуманными, честными и смелыми на территории побежденного врага. Это было последнее обращение к бойцам перед победным, а в этом мы не сомневались, наступлением.
А в тот раз, получается, я видел, как приехал генерал Телегин, член Военного совета. Говорят, был и Жуков, но я его не углядел. В двух сотнях метров от блиндажа, где мы дежурили, находился фронтовой командный пункт. Стемнело…
И вот 11 апреля в небо над командным пунктом взмыла красная ракета. Потом синяя. Началась артподготовка! Грохот стоял невообразимый, оглохнуть можно было запросто.
«Катюши» били бесперебойно, у них ракеты сразу веером за горизонт летели, а там зарево до небес, светло было, как днем. Гаубицы мощно гавкают, аж с внутренностями резонирует, минометы заливисто частят, а осадные пушки подивизионно стреляли, как самый большой в мире крупнокалиберный пулемет, выстрел на выстрел накладывался. Над головой гудели двигатели бомбардировщиков и штурмовиков – авиация шла на Берлин…
Полчаса ревели орудия, земля тряслась от залпов. После мощного обстрела в Берлин выдвинулась пехота. Прожекторы полосовали темное небо, все было видно, как будто происходило днем, по замыслу командования прожекторы должны были еще и врага слепить. Сопротивления наши войска практически не встретили.
На рассвете кавалеристы Белова очистили прилегающие леса от контуженных и перепуганных немцев. С десяти часов утра до трех дня по понтонному мосту переправлялись машины, танки, шла пехота, везли орудия. Последними через реку в тот день переправились мы. А за нами уже снова готовилась к броску на Берлин целая армия, снова пушки, танки, пехота, машины…
Авиация летала над головой весь день и все следующие, высыпая на головы фрицев бомбы и ракеты. Некоторые самолеты выкидывали листовки на немецком языке, призывающие прекратить бессмысленное кровопролитие. Зееловские высоты перед самым Берлином пришлось брать с боем, даже такая мощная артподготовка полностью оборону не разрушила. Из ДОТов, окопов, блиндажей, руин домов стреляли и кидали гранаты. Но это была уже ярость обреченных.
Немцы вроде бы подготовились к обороне своей столицы: затопили поля перед высотами, вырыли целые километры окопов и блиндажей, поставили сотни тысяч противотанковых ежей и надолбов, заплетенных колючей проволокой, приготовили сотни пулеметных и артиллерийских гнезд, но наступление было таким мощным, что особого героизма фашисты так и не проявили.
Многие хваленые гитлеровские войска позорно бежали из Берлина на запад, некоторые выходили и сдавались даже солдатским кашеварам. Нельзя было не вспомнить в эти минуты, как бились наши солдаты за каждый советский город, как героически умирали, чтобы не дать немцам пройти к Москве! Слаб оказался наш враг в подобной ситуации! Не готов драться до последнего?
Поля, полные трупами, заваленные телами окопы в немецкой форме… Говорят сейчас, что мы останавливали немцев мясом. Так вот, столько бесполезных жертв, как под Берлином, я нигде не видел. Молодых парней лет по пятнадцать-шестнадцать да дедов седых немцы швыряли навстречу, подпирали их элитными эсэсовскими войсками, которые расстреливали трусов.
Все было бесполезно, Красная армия проламывала центр обороны как якутский нож – консервную банку. Артиллерия громыхала, выкашивая немцев целыми отрядами, авиация сыпала бомбы и снаряды, а те части, что шли впереди, имели за спиной четыре страшной года и по боевому опыту были лучшими на земле. Так я думал, так думали все мои однополчане и командиры.
В самом городе бои пошли ожесточенные, немцы компенсировали нехватку орудий и танков фаустпатронами и гранатами, стреляли из каждого подвала. Тут им уже отступать было некуда, кольцо окружения вокруг Берлина замкнулось. Эсэсовцы, предчувствуя разгром, стреляли ополченцев, которые готовы были сдаться. Пограничники 125-го полка шли через западную часть Берлина, к Тиргартену, где был зоопарк. Обычно впереди шли два танка с наваренными щитами из проволоки против фаустпатронов. Каждый танк контролировал пушкой и пулеметами противоположную часть улицы. Между ними шла пехота, а позади артиллеристы – полковая пушка, а иногда и «Катюша». Если какой-то дом не удавалось взять штурмом, то пускали в ход тяжелое оружие, разнося его в пыль, по баррикадам и стенам били прямой наводкой. Пехота прикрывала танки от гранатометчиков и вояк с бутылками с зажигательной смесью.
Была у меня одна только мысль: «Вперед! Последний бой впереди». Спали урывками, ели тоже, когда наша часть отдыхала, ее сменяла следующая, чтобы натиск не уменьшался. Стрелять приходилось много, иногда ствол раскалялся настолько, что можно было обжечься, а уж боеприпасов каждый расходовал море.
Особо стоял вопрос с гражданскими. Гитлер запретил эвакуацию Берлина, так что в битве двух гигантских армий то и дело попадали гражданские, бегавшие по улицам после разрушения своих домов и убежищ. Мы таких ловили и отправляли в тыл, иногда даже жертвуя своими жизнями. С другой стороны, мы же не фашисты, чтоб женщинами и детьми прикрываться в атаке…
26 апреля мы были уже в центре Берлина. Наш патруль из тридцати человек вошел во Внутренний Берлин через Бранденбургские ворота. Перед нами был Рейхстаг, где находилось министерство иностранных дел и когда-то собирался немецкий парламент. Мы уже захватили рейхсканцелярию и министерство обороны. Наша задача была охранять все захваченные там документы. В помещении с личным штандартом фюрера мы устроили караулку.
27 апреля мы поучаствовали в штурме Рейхстага. Помню, что человек двадцать-тридцать из нескольких групп погибло при штурме за опрометчиво обещанное командованием звание Героя Советского Союза тому, кто водрузит алый стяг над Рейхстагом. Мне было искренне жаль бойцов, дошедших до самого Берлина и сложивших головы от последних вражеских пуль. Они погибали один за одним, подбегая к Рейхстагу с красным флагом в одной руке и автоматом в другой. Зачем им нужно было это звание, когда мы все, дошедшие до Берлина были настоящими героями, победителями?! Этого я не мог понять.
Под утро по Рейхстагу ударила артиллерия, например, помню 203-мм осадную пушку на гусеничной тяге, такая была тяжелая. Так им, гадам, и надо было с самого начала! После обстрела наступила полная тишина, хотя само здание почти уцелело, только купол пробили. Никто не стрелял, не подавал признаков жизни. Осколочные снаряды там всех выкосили да контузили, мы снова пошли на штурм, оборона была уже вялой. 28 апреля Рейхстаг был практически пуст. Тогда и Егоров с Кантарией вошли в Рейхстаг с красным флагом. Не так, как погибали прежние герои, а тихо, мирно, в чистеньких формах, при фотографе…
Вошли в Рейхстаг, а там всюду обломки валяются, все разворочено и никак наверх не забраться, до самого купола. Был с ними маленький паренек по фамилии Кимочкин. Он, порыскав туда-сюда по обломкам, обнаружил уцелевшую лестницу. Забрался по ней наверх и позвал героев Егорова и Кантарию. Водрузили наши бойцы красный флаг над Рейхстагом, засунув древко подмышку всаднику. Не на куполе, как показывают в фильмах, а над входом.
Все! Победа!
Этот памятник павшей Германии отныне находился под нашей охраной. При осмотре здания мы обнаружили в подвале потайной вход. За большой массивной железной дверью находился вход в бункер. Открыв ее, мы увидели комнату, в которой все – потолок, стены, пол были из чистого мрамора. Из бункера отходил какой-то длинный коридор, метров в сто длиной, в конце которого находились недостроенные комнаты, залы, какие-то студии. Всюду валялись посуда, бумаги, вещи, вплоть до рубашек и носков…
Оказывается, личная пешеходная дорожка правителя Третьего Рейха. Гитлер до последних дней своей никчемной жизни проживал в этом самом бункере. С тридцатого апреля по пятое мая мы охраняли пешеходную дорожку и тайный бункер Гитлера, рейхсканцелярию, труп Геббельса во дворе министерства иностранных дел, архивы вермахта, НДАСП и СС, личный штандарт фюрера.
Вот труп Геббельса был страшен. Изо рта у него шла пена, ведь перед тем, как застрелиться, он выпил яд…
Во дворе рейхсканцелярии были ямы, где лежали сожженные трупы. Говорят, там и лежали Ева Браун с Гитлером, их после отравления эсэсовцы выволокли и подожгли, облив бензином. Особисты, наши коллеги из НКВД, нашли стоматолога-немца, водили его среди этих сожженных тел, все голову Гитлера искали, по зубным протезам хотели опознать. Наконец нашли через два дня, поездом в Москву отправили, срочным маршрутом. Лично это тело видел и с тех пор твердо уверен – это сам Гитлер, никуда он из осажденного Берлина не убежал.
Через три дня алый стяг наконец-то водрузили на купол Рейхстага.
На четвертый день, как раз к 5 мая, немецкие генералы начали сдаваться и сообщили о капитуляции Германии, но мы этого не знали. В эту пору, нас перебросили на Карпаты, где остатки группы армий «Австрия» вместе с власовской армией были обездвижены англичане и помогавшие им партизаны-югославы маршала Тито. Заняв круговую оборону, власовцы с немецкими недобитками пытались прорваться в американскую зону, чтобы сдаться.
Предателям совсем не резон было сдаваться советским властям. РОА как боевые части себя мало чем зарекомендовало, зато вполне отличившись на поле карательской деятельности. Насмотрелся я на их геройства, еще когда по территории Советского Союза шли. Жестокостью на той войне сложно удивить, но РОА зачастую превосходила даже СС! Единственное их было спасение – американская армия выйти к ним, в зону оккупации через в Италию.
И мы их остановили! Там была большая куча народу: хорватские усташи, эсэсовцы из разных частей, власовцы из РОА, просто немецкие солдаты. Их фронт отказался от главного удара Красной армии на Берлин, их просто блокировали, когда оттесняли от пролома в обороне, так что сохранили они и технику, и артиллерию, и порядок в войсках. И вдобавок ко всему, забились они и шли через горы Закарпатья, а тут война совсем другие формы и виды имеет.
Сначала мы шли на немецкие танки и власовские броневики с гранатами, как ходили всю войну, но 11 мая кто-то из наших по радио узнал весть о капитуляции Германии. Можно было и дальше биться с предателями с тем же ожесточением, но потерь в боях было не миновать. Тогда мы отказались идти на танки без фаустпатронов или артиллерии. Война же закончилась! Было бы обидно умереть после самого главного события последних пяти лет из-за кучи каких-то неосведомленных о победе Красной Армии солдат власовской армии.
Понимая это, командование нас не торопило. Объявили о капитуляции власовцам, прокричали несколько раз в рупор, закидали листовками. Сами дороги перекрыли, артиллерию и танки подтягиваем, как раз наши части восстанию в Праге помогали, под руководством маршала Конева. 15 мая они выбросили белый флаг. Вышли предатели при всем параде, колодки нацепили, белые перчатки, монокли, как у немцев. Гордые, как будто не на нашей, а на их стороне правое дело… Да только нам до их гордости дела не было. Привезли мы почти полк пленных в Берлин и дали нам целых десять дней отпуска!
Ну, и гульнули мы, конечно, в честь Победы! Этого праздника я не забуду никогда. Так, наверное, не радовались в нашей стране ни до, ни после Дня Победы. Дай Бог, чтобы больше таких праздников не было, как и войн.
Часть III. Сторож Мира
Глава 1. Живой Сталин
После отпуска с нас сняли мерки. Искусные портные сшили нам парадные двубортные мундиры. Кроме них нам выдали новые скрипучие сапоги. Каждый божий день гоняли нас по строевой подготовке. Войну прошедшие, взявшие Берлин, теперь мы должны были выглядеть достойно.
Только мы тогда не понимали этого. Не нравилось нам учиться чеканить шаг, вскидывать руку, держать осанку, сдавая и принимая пост. Уж и говорили в сердцах начальству: зачем вы, мол, нас, старых фронтовиков муштруете?
–– Вы будете охранять конференцию глав правительств! – Вот и весь ответ.
Важное событие произошло в августе 1945 года. Моя рота была назначена в охрану резиденции на Потсдамской конференции, а потом уже позже, на Нюрнбергском процессе.
Самих нацистских бонз охраняли американцы (так вроде бы договорилось руководство), а советские солдаты символизировали содружество войск и единение с союзниками. Так что выпало нам не конвоирование Риббентропа или Гиммлера, а просто стоять целыми днями с левой стороны дворца, в котором проходила знаменитая конференция.
Вся наша рота сверкала до блеска, вышестоящие отцы-командиры тщательно следили за тем, что доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия в нашем лице была на высоте: подворотнички подшиты, оружие начищено и смазано, а блеском сапог можно было пускать солнечные зайчики. Это делалось потому, что всегда была вероятность, что представители конференции, международная пресса или начальство Советского Союза появятся у выхода, который охраняли мы, хотя чаще всего они ходили через парадный вход, там же сновали и курьеры, туда доставляли документы и свидетелей, туда привозили под конвоем пленное руководство фашистской Германии. Мы отъедались, учили шагистику и чеканным жестом отдавать честь. И как оказалось, не зря.