bannerbannerbanner
Скорбящий господин

Василий Брусянин
Скорбящий господин

Полная версия

– Смутилась тут моя душа, скажу я вам… и точно я сразу утратил что-то дорогое-дорогое. Я перестал ходить на службу, сказавшись больным, а болел я в то время не на шутку, только так, знаете ли, невидимой болезнью: в душе моей она была, болезнь-то эта… А кто её там увидит: ещё не поверят!

Собеседник мой как-то нервно произнёс последнюю фразу, и мне стало жаль его, одинокого, ищущего, перед кем бы излить свою скорбную душу.

Отпив из стакана несколько глотков пива, он продолжал:

– Перестал я ходить к Маше: вижу, что попытки мои ни к чему ни приведут. Утром, как встану с постели, так и пойду бродить по городу: ищу всё, знаете ли, шумных мест. Так, бывало, целый день проходишь по Невскому: позавтракаешь и опять ходишь, пообедаешь и опять. Вечером хожу и присматриваюсь к публике: думаю, не встречу ли Машу – и опять бесплодно… Начинаю пить с горя – и вино не действует… Заходил несколько раз к знакомым и скоро уходил от них: тоской своей и на них хандру наводишь… Заходил было и к девицам знакомым: всё о Маше расспрашивал – и ничего не узнавал. Бежал от них: оставаться у них было противно. Только не вынес мучений и как-то вечером решился опять попытать увидеть Машу: над самолюбием-то моим желанье увидеть её взяло верх. Прихожу, звоню. Отпирает мне дверь всё та же старая карга, хозяйка. Спрашиваю. Тут-то я и узнал всё. «Приказала, – говорит, – она вам, Николай Петрович, долго жить». – «Как, – спрашиваю, – умерла?» – «Да, – говорит, – вчера хоронили». Воспаление лёгких схватила она и на третий день Богу душу отдала… Пошёл я и пошёл… Сначала как сумасшедший ходил и не знаю, где я был в эту ночь и где ночевал… Очнулся я утром на набережной: на лавке заснул… Знаете, там гранитные лавочки есть? Забежал я в ресторан, подкрепился и пошёл опять к хозяйке, чтобы узнать, где Машу схоронили, а оттуда на Смоленское. Приезжаю на кладбище и спрашиваю, где схоронили Машу Столярову. «Не знаем, – говорят, – такой не было. Да кто она была-то?» – спрашивают. Говорю, разумеется. – «Эге, – говорят, – по этому трудно отыскать: они, гулящие-то, всё так: в жизни-то она, для господ-то, Маша Столярова, а по настоящему-то, по паспорту-то, Пелагея Серёдкина, или ещё там как-нибудь». Походил я по кладбищу, посмотрел на могилки, где схоронили покойников в последние дни. Ну, да что же отыщешь: над всеми одинаковый холмик, разве только, что один за оградкой, а другие просто: рядком, рядком, рядком…

Собеседник мой смолк, поник головой и задумался: в утомлённых впалых глазах его показались слёзы. Сердце моё сжалось: он был так жалок в эту минуту.

– Так я и не видел Маши после того, как в кофейной надоедал ей, – вдруг промолвил он и поднялся.

На пустынном Невском горели газовые фонари, когда мы с незнакомцем вышли из ресторана. Была пасмурная холодная ночь. Небо сумрачным сводом опрокинулось над столицей. Неприветливо выглядел в этот час ночи шумный, блестящий проспект, теперь безлюдный и мрачный.

Кое-где стояли одинокие извозчики, поджидая седока. Унылые городовые дремали на постах. Дворники чистили панели. Раздавались шаги редких прохожих. Изредка доносился говор, смех. Нас перегнала шумная толпа гуляющих. Все были веселы, говорили о чём-то и смеялись. Скоро эта шумная толпа скрылась за углом. Одинокая девушка шла навстречу. Как тень, тихо двигалась она в полумраке ночи, поравнявшись с нами, посмотрела на нас, на секунду приостановилась, потом тихо-тихо пошла по панели.

Рейтинг@Mail.ru