Ой, ты, Горе горемычное! Окрутило мужика ты, добра молодца. Как ни бьется бедный, как ни трудится, Никакое дело не спорится, впрок нейдет, За столом сидит он, головой поник, Думает сам думу невеселую: «Без семьи бы взял да в реку бросился, А теперь поди-кось, надевай суму Да по людям христарадничай. Хоть и есть, пожалуй, старший брат, богач, Да с богатством словно леший обошел его, Дух лукавый жадности и гордости: Не подаст тебе и корки хлеба черствого». Лишь подумал так-то, а уж старший брат Дверью стук и – в шапке на дороге стал, Головой едва кивнул хозяевам, Говорит им сам с усмешкою недоброю: «Каково, друзья, живете-можете? Завтра буду именинник я, Так уж бьем челом вам: не обидьте нас, Хлебом-солью нашим не побрезгуйте». «Благодарствуй, – молвил младший брат в ответ. – Нам с женой и нарядиться не во что». «Да на что рядиться? – говорит богач. – Приходите так, в чем бог послал. Всей скотины-то у вас – петух да курица. Всей посуды – медный крест да пуговица, Нечем бы, кажись, пред нами чваниться!» «Погодим до завтра, – говорит бедняк. – Утро, дескать, мудренее вечера». А поутру мужу говорит жена: «Я ни шагу к брату, да и ты нейди: Богачу ведь только бы потешиться Над бездольной нашей бедностью». «Хватит духу – пусть потешится, – Муж в ответ, – а мне нельзя нейти. За греховность, видно, бог взыскал меня, Не помилует ли за смирение». Взял обулся в лапти старые, Натянул армячишко худенький, Нахлобучил шапку рваную, Потащился к имениннику на званый пир. А сидели там за скатертями бранными
