Вашингтон Ирвинг
Замечательные деяния Питера Твердоголового
На мгновение могучий Питер замедлил шаг и, взобравшись на пень, обратился к своим дружинам па выразительном нижнеголландском наречии, увещевая их драться, как «дюйвелы»[6], и уверяя, что если они победят, то получат пропасть добычи; если же падут в бою, то, умирая, будут осчастливлены сознанием, что отдали жизнь для блага отечества и что после смерти им суждено будет узреть свои имена в храме славы, увековеченные вместе со всеми великими этого века для восторженного преклонения потомков. Подконец он поклялся им словом губернатора (а они знали его слишком хорошо, чтобы усомниться в этом хоть на мгновенье), что, если какой-нибудь маменькин сын сыграет труса или хотя бы посмеет побледнеть от страха, он, Питер Стьюивезент, будет дубить его шкуру, пока тот не выскочит из нее, как змея по весне. Тут, выхватив свой верный клинок, он трижды взмахнул им над головой, приказал ван-Корлиру трубить атаку и с возгласом: «Святой Николай и Манхетто!» храбро ринулся вперед.
Его воинственные соратники, успевшие тем временем запалить свои трубки, тотчас же сунули их в рот, выпустили яростные клубы и под прикрытием дыма браво пошли на приступ.
Шведский гарнизон, которому хитрый Ризинг приказал не открывать огня, пока не станут видны белки глаз атакующих, в грозном молчании стоял под прикрытием, пока голландцы не поднялись на гласис[7]. Только тогда дан был залп, такой потрясающий, что далее холмы вокруг содрогнулись и с перепугу не сдержали вод, так что хлынули из их боков ручьи, которые продолжают течь и по сей день. И, конечно, голландцы полегли бы тут все под этим жестоким огнем, не позаботься Минерва, их покровительница, чтобы шведы все, как один, зажмурили глаза. И отворотили головы, готовясь дать этот залп.
Не успели стихнуть еще раскаты, как шведы перепрыгнули через контрэскарп[8] и с гневными выкриками обрушились на противника, схватившись с голландцами врукопашную. Много тут можно было увидеть подвигов, которым нет равных ни в летописях, ни в песнях. Здесь широкоплечий Стоффель Бринкергоф, презирая всякое иное оружие, размахивал своей дубиной, как некогда великан Бландерон своим дубом, и выколачивал ужасную дробь по твердым головам шведского воинства. Там в ожидании, подобные древним локрийским лучникам[9], стояли ван-Кортленды и жестоко теснили врага, сгибая луки, которыми славились недаром. На высоком бугре собрались храбрецы Синг-Синга[10], громкою песней славословя святого Николая и тем самым способствуя успеху голландского оружия; одни лишь Садовники[11] Гудзона отсутствовали на поле брани, ибо были заняты опустошением соседних арбузных гряд.
В дальнем конце поля стояли ван-Гролли с Антонова Носа[12]; они стремились в самую гущу боя, но по причине своих длинных носов никак не могли пробраться через узкий проход между двумя холмами. Также и ван-Бзншотены из Ньяка и Какиата, столь известные своим, умением лягаться левой ногой, вынуждены были остановиться, так как не в силах были перевести дух после обильного обеда, который съели; их, конечно, разбили бы наголову, не подоспей к ним славный отряд вольтижеров[13], состоящий из Хопперов, кои с превеликой резвостью поспешили на выручку ван-Бэншотенам, прыгая на одной ноге. Я не могу также умолчать о доблестных подвигах Антония ван-Корлира, который добрых четверть часа вел отчаянный бой с пухлым коротышкой, шведским барабанщиком; неустрашимый Антоний отменно выбарабанил его шкуру и непременно уничтожил бы его на месте, случись у «его под рукой еще какое-нибудь оружие, кроме взятой им в бой трубы.
Между тем битва становилась все жарче. Вперед двинулись могучий Якобус Варра-Вантер и дружинники Воллабаута; следом за ними прокатились, как гром, все сметая перед собой, ван-Пельты из Эзопуса вместе с ван-Рипперами и ван-Брэнтами; потом Суи-Дэмы и ван-Дэмы, оглашая воздух проклятиями, двинулись во главе дружинников Хелл-Гэйта; последними прошли знаменосцы и телохранители Питера Стьюивезента с хоругвями великого бобра[14] Манхетто.
Тут-то и началась ужасная схватка, яростная борьба, свирепое безумство, исступленное отчаяние, смятение и самозабвение боя. Голландец и швед смешались, боролись, пыхтели, разили. Небеса затмились тучей снарядов. Банг! – грохотали ружья; хэк! – свистали палаши; бух! – ухали палицы; краш! – приклады мушкетов; удары, толчки, пинки, тумаки, царапины, фонари под глазами, расквашенные носы усугубляли ужас картины. Бей» не жалей, дроби и руби, в хвост и в гриву, куда ни попадя, вверх тормашками, куча мала! «Дундер и бликстум!» ругались голландцы. «Сплиттер и сплаттер!» вопили шведы[15]. «Штурмовать укрепления!» гремел Твердоголовый Питер. «Рвать мины!» рычал дюжий Ризинг. Тар-та-рар-ра-ра! – пела труба Антония ван-Корлира, пока все голоса и звуки, вопли боли, и яростный рев, и победные клики не слились в один ужасающий шум. Земля тряслась, будто ее хватил паралич; деревья корчились, поникнув при виде подобного зрелища; скалы, как кролики, зарывались в землю, и даже ручей Христины обратился вспять и, задохнувшись от ужаса, пустился наутек вверх по склону холма!
