Варвара Еналь
Птица и охотник
#6. Нок
Нок хорошо знала, что не к добру это – вспоминать на ночь глядя о рыцарях Ордена.
Дурные предчувствия одолели ее, едва она вернулась к себе в хижину. Вспомнился странный Незнакомец, что рассматривал ее сегодня днем. Вернее, уже вчера, потому что ущербная, половинчатая Аниес опустилась за холм, и только Маниес, кособокий, полнеющий, висел над бухтой.
Скоро утро, и надо отдохнуть хоть несколько часов. Обычно Нок и Еж спали в полуденное время, но вчера им не удалось, потому что бегали в храм, после купали Малышку и задержались на пляже. Потому сейчас они просто валились с ног от усталости.
И вздумалось же этому глупому Нгацу болтать ночью о страшном. Накаркал, проклятый, ее судьбу. И все плохое. Нет, надо непременно проснуться на рассвете и сходить к ведунье Хамусе, она обещала кинуть кости для Нок. Кости, предсказывающие будущее. Чтобы знать наверняка, по-прежнему ли будет благосклонна судьба к девушке, как это было всегда.
Никто не познает ее любви… Вот что сказал глупый Нгац. Черная юбка, черное покрывало на голове. Это цвета смерти. Черными флагами покрывают моряки трупы врагов, когда скидывают их в море. Черное – знак рыбьего короля Гусса, что поднимает волны, опрокидывает корабли и требует от рыбаков живой дани. Что может быть ужаснее черного цвета? Ничего…
Не к добру это все, ох, не к добру… Как же заманить добро в свою жизнь?
Нок торопливо умывалась во дворе, около колодца, стирая едва заметную черную подводку с глаз. Вода брызгала на пальцы ног и от этого, почему-то, бежали мурашки по коже. Сад тонул в темноте. Большая шелковица заслоняла ветвями звезды и чуть слышно шелестела, точно листья ее переговаривались между собой. Что знают ветви шелковицы? Что они видели в своей жизни?
А вдруг страшный Незнакомец притаился где-то тут, в темноте сада, и смотрит сейчас на Нок, ожидая, когда она сбросит тунику, чтобы смыть с себя дневной пот и морскую соль? Вдруг он только и жаждет того, чтобы выпить из нее все жизненные соки и всю красоту? Недаром он так странно смотрел на нее сегодня вечером…
Страх, точно миллионы черных муравьев, задвигался внутри девушки, расползаясь по всем венкам и жилкам. Дрожащими руками Нок поливала себя водой, тряслась и все оглядывалась вокруг. Прикасалась к браслетам и шептала:
– Да сохранят духи… да сохранят духи…
Наконец, вытерев тело грубой хлопковой тканью, она набросила тунику и кинулась к хижине напрямик, через редкие грядки с помидорами и смородиновые кусты. Споткнулась о выложенную камнем дорожку, вскрикнула от боли, но не остановилась.
Уже на пороге услышала тихий голос Ежа, рассказывающий Малышке:
– Одиноких королевств всего два, ты знаешь. Верхнее, где правят маги, и Нижнее, где правят рыцари Ордена Всех Знающих. А когда-то было по-другому.
Скрипнув дверью, Нок нагнулась, прошла через низкий проем и села на край хлипкой, деревянной кровати. Всего кроватей в хижине было две – для Ежа и для Нок. Травка спала в ногах у девушки. Малышка, видимо, будет спать с Ежом, больше-то негде. Это пока… Пока старшая Нок не уйдет в храм Набары.
Еж продолжил свой рассказ:
– Давным-давно в Нижнем королевстве тоже поклонялись духам Днагао, и храмы у них стояли. Но случилась война, и Верхние маги напали на королевство. Они считались тогда непобедимыми. Колдовство у них было сильное.
Нок снова дотронулась до своих браслетов. И чего это Еж разболтался ночью? Не спится что ли болвану? Девушка сбросила тунику, нисколько не смущаясь своего друга. Да и кто ее разглядит в кромешной тьме хижины? Окна, выходящие в сад и не закрытые ставнями, зияли темнотой, а Маниес и Аниес остались где-то в небе, над крышей. Ни одного луча не проникало в дом.
Грубая серая рубашка до колен, в которой Нок ходила днем, когда помогала маме Мабусе, отлично подходила для сна. Натянув ее на себя, Нок села на кровать и, сузив глаза, всмотрелась в темноту. Травка уже спала, свернувшись в клубок на другом конце набитого травой тоненького матраса.
– И вот тогда разразилась страшная война. Верхние маги умели убивать, не вытягивая мечи из ножен. Только одним колдовством высасывали они жизнь из людей. Там, где они проходили, оставались мертвые деревни. Все боялись Верхних магов, и никто не мог им противостоять. И в этот момент появился Великий маг Моуг-Дган. Он пришел с северных земель, оттуда, где живут проклятые. Он победил всех Верхних магов и всех проклятых. Моуг-Дган оказался таким сильным, что его колдовство поглотило колдовство и тех, и других. Он восстановил мир и сказал, чтобы все люди работали и делали добро. Тогда война не вернется. А уже после земли Нижнего королевства захватили рыцари Ордена Всех Знающих. Построили свои храмы, и до сих пор строят. Они требуют, чтобы все на них работали и поклонялись только их Знающим. Они говорят, что остальные боги – это плохие боги.
– Я знаю, – едва слышно шепнула Малышка.
– Ты чего разболтался, Еж? Ума что ли не стало? Хватит того, что пьяный Нгац болтал сегодня вечером – да хранят нас всех духи, – а иначе сам знаешь… и так неспокойно мне что-то… Спите лучше, пока Травку не разбудили.
Нок легла, но, несмотря на усталость, сна не было. Только иссушающая тревога жгла душу. Чудились в комнате какие-то шорохи. Видать, скреблись мыши, но воображение рисовало ужасных животных. Или еще что страшнее…
Нок перевернулась несколько раз на кровати, вздохнула. Надо заснуть и не проспать рассвет. Ведунья Хамуса будет ждать ее нынче утром в своем доме.
Вдруг в темноте девушка разглядела, как медленно поднялась с кровати Травка. Села, свесила ноги, подняла лохматую голову и издала низкий, булькающий рык.
Началось… Не зря, не зря ее терзали предчувствия…
Нок кинулась к Травке, но та рухнула на пол и подняла страшный вой. Звуки были жуткими, нечеловеческими. Будто не девочка пяти лет издавала их, а выло какое-то яростное животное. Руки Травки задергались, задрожали и застучали о деревянный пол хижины. Ноги точно пустились в дикую бессмысленную пляску. Голова замоталась с бешеной скоростью из стороны в сторону.
Это припадок падучей…
Нок попробовала поймать руки Травки. Не сразу, но ей это удалось. Прижать со всех сил. И ноги тоже.
Где-то в темноте заплакала Малышка, испуганная воем. Еж торопливо прошептал:
– Ну же, давай быстрее…
Хорошо ему говорить там, у себя на кровати. А Травка уже умудрилась попасть ногой по подбородку Нок. Успевай только уворачиваться. Девушка навалилась животом на девочку, прижала коленями ее ноги и со злостью зашептала слова заклинания. Только бы сработало…
Дверь хижины резко распахнулась, и на пороге появилось странное существо. Черное, лохматое, с горящими глазами. Стояло оно на четырех лапах, но его большая голова вовсе не походила на голову пса. Вытянутая морда, маленькие ушки. Горящие желтым глаза. Тварь глухо рыкнула, и Нок поняла, что сейчас она войдет в хижину и тогда…
Сбившись, Нок принялась заново читать заклинание. Торопливо проговаривая слова, она сильнее вдавливала Травку в пол. В то же время все силы ее души были направлены на дверь. Только бы животное не вошло, только бы не вошло.
Замолчала Малышка, перепуганная до полусмерти. Привычный к такому Еж тоже молчал.
Животное на пороге не двигалось. Его ярость казалась горячей и страшной, и ее, эту ярость, нельзя пускать в хижину. Удержать на пороге изо всех сил. Возвести стену между животным и детьми. Прочную невидимую стену. Нок представляла ее себе очень ясно. Выговаривая последние слова заклинания и чувствуя, как успокаиваются руки и ноги Травки, она думала только о невидимой стене. Это помогало.
Представить стену. Произнести заклинания и думать о стене. Успокоиться. Унять волнение, тревогу и пожирающий страх. Стена прочная, животное не пройдет сквозь нее. Девочка замолчит. И наступит наконец тишина…
Травка задышала ровно, с короткими промежутками между вдохами. Закрыла глаза, разжала кулаки. Обозначились ямочки на ее худых щеках и перестали лихорадочно блестеть черные глаза. Разошлись черные брови, лоб стал гладким. И не скажешь, что эта девочка секунду назад рычала не по-людски.
Нок медленно выдохнула, села. Теперь можно спокойно дышать. Животное, стоявшее на пороге их хижины, пропало. Растворилось в ночи, точно его и не было.
Вот и славно… Вот и хорошо…
– Что… что это было? – тихо всхлипнув, пробормотала Малышка.
– Это химай, – тут же ответил Еж, словно торопился показать свои знания, – он приходит сюда, когда Травка так кричит. Не всегда, только в самые темные ночи, когда нет полнолуний. Лишь Нок может его остановить.
– Когда ты уже прекратишь болтать? – устало спросила девушка.
Она подняла Травку, грубо кинула ее на кровать и села рядом. Та даже не пошевелилась. После таких припадков она спала чуть ли не целый день, до самого вечера. Не ворочалась, вообще не шевелилась, словно мертвая.
– Прости меня, Нок. Мне не следовало ничего говорить на ночь, – тут же согласился Еж, – я просто хотел рассказать новенькой…
– Все. Спите. Пока не пришел кто-нибудь еще.
Усталость оказалась такой сильной, что не хотелось ни говорить, ни ругать глупого Ежа. Меньше бы болтал – меньше было бы неприятностей. Хорошо еще, что удалось отвадить химая. А если бы он вошел и перегрыз тут всех? Мало что ли таких случаев было в городе? С химаями никто не может справиться, их даже толком никто не видел при дневном свете. Нок никому, ни одной живой душе, не рассказывала, что эта тварь приходит к ним ночью. Иначе выгонят не то что из Корабельного двора, а из Линна. В пустыню, подальше от людей. Чтобы не притягивала в город химаев. И Нок выгонят, и Ежа, и Травку эту дурную.
Вот кто на самом деле виноват во всех неприятностях. И за что девушке такое наказание? За что свалилась на нее эта противная девчонка?
Иногда, в такие вот ночи, Нок отчаянно желала Травке смерти. Правда, не выпускала это желание наружу, сжимала внутри. И думала, думала: хорошо ли желать кому-то смерти? Моуг-Дган учил делать добро, но для Травки настоящим добром была бы возможность умереть. Потому что это не жизнь, а что-то страшное. Девочка не говорит и не играет. Даже прямо в глаза не смотрит. Ни одного ясного желания, ни одного внятного слова.
За два года Нок ни разу не слышала голоса Травки. Только жуткий вой по ночам, во время приступов. Зачем жрецам такое страшилище? А именно им она и была… и если быть честной до конца, то девушка больше боялась не химаев, а ее, этой пятилетней девочки с темными неподвижными глазами.
Скорее бы уже отправиться в храм Набары. Лучше отдавать свою любовь, чем делать такое добро, от которого всем страшно.
Нок почувствовала, как дремота все-таки одолевает ее. Она перевернулась на бок и сунула ладонь под щеку. Уже погружаясь в пучину сновидений, девушка на мгновение увидела странную картинку. Как видение, вспыхнул перед ней огненный круг, в середине которого ярким желтым песком были выложены странные фигуры. Сама Нок стояла в этом круге, выкрикивала заклинание, которое читала Травке. А незнакомый голос шептал: «Должны набраться сил».
Видение мелькнуло и пропало. Сон навалился на девушку, и сил думать о кругах, песке и заклинаниях у нее совсем не осталось.
#7. Нок
Дневное светило еще не успело подняться из-за холмов, когда проснулась Нок. Дорога ей предстояла неблизкая, потому мешкать не стоило. Медленно светлеющее небо убегало вверх, и на его фоне темнели шелковица и абрикосы. Стряхивали редкую росу кусты смородины и хрупкие листики ежевики.
Линн растянулся на четыре холма. На самом высоком из них цеплял крышами облака и поблескивал мелкими окошками храм духов Днагао. У подножия находился рынок, а чуть в стороне, на пути к бухте, расположился Корабельный двор мамы Мабусы.
Хижина ведуньи Хамусы пряталась за дубовым лесом Всех Предков, что темнел за городом на пологой, похожей на рыбий плавник, горке. Идти надо было на юг, за Песчаную косу, через побережье и ряды лодочных сараев. Старые люди говорили, что в древние времена в том лесу хоронили погибших во время Первой большой войны с проклятыми. Ходили слухи, что духи погибших тоже были проклятыми, а потому покоя не получили и бродят теперь по лесу, плачут и пугают неосторожных путников.
У ведуньи Хамусы для защиты от проклятых было специальное ожерелье и старый посох с особым набалдашником, сделанным из крысиного черепа. Священное животное обладало особой способностью отпугивать духов, так считали даже жрецы храмов духов Днагао.
У Нок не было ни специального ожерелья, ни особого посоха. Только грошовые браслеты на руках. Потому, встав еще до восхода – едва-едва посерело небо на востоке, – она нарвала полную корзинку красной, похожей на бусы из коралла, смородины. Невелика жертва, но все же дань уважения духам. И что-то останется для ведуньи Хамусы, к ней тоже не следует приходить с пустыми руками.
В другой туес Нок торопливо нарвала шелковицы, пачкая руки до запястий в липком черном соке. После так же поспешно сполоснула ладони и вернулась в хижину. Переоделась в длинную цветастую юбку с множеством ярких оборок и розовую рубашку с короткими рукавами и шнуровкой у горловины.
Пора, пока все спят. Надо успеть вернуться, работа ждать не будет. Дело всегда должно делаться – так всегда говорит мама Мабуса.
Нок не шла – неслась, и яркая юбка развевалась вокруг ее ног, точно флаг на мачте корабля. Медленно светлело небо, тяжело вздыхало море, точно сбрасывая с себя остатки ночного морока, неровными горбами выступали из сумрака городские холмы. Тихо и безлюдно в это время на Песчаной косе. Рыбу тут не ловят, потому лишь песок шуршит под ногами да плещутся волны.
В дубовом лесу тоже тихо, даже странно. Деревья замерли – строгие, молчаливые, таинственные. Небо теряется за их ветками, и непонятные шорохи наполняют воздух. Шепчется, шепчется кто-то…
Ужас подобрался совсем близко, едва деревья сомкнулись за спиной Нок. Но идти надо – раз ведунья сказала, что можно ее навестить на рассвете, значит, можно. Значит, лес сейчас не опасен.
Нок боязливо оглянулась, подобрала одной рукой подол юбки, а другой стала выбрасывать ягоды из висящей на поясе корзинки.
– Я не с пустыми руками… – заплетающимся языком пробормотала она. – У меня есть приношение. Скромное, но ведь и я простая рабыня. Посмотрите, нос у меня проколот и сережка в нем. Я к ведунье Хамусе иду, она меня сама пригласила… Она вас почитает и всегда помнит о вас… Не трогайте меня, пожалуйста…
Шорохи усилились. На мгновение показалось, что дубы наклонились ниже, простерли могучие ветви и вот-вот вцепятся в волосы Нок. Сумерки сгущались за каждым стволом, клубились густым дымом и тянулись к Нок, точно призрачные цепкие руки.
Надо бы прочесть какое-нибудь заклинание, но в голове вдруг стало пусто и звонко. Точно в большом кувшине мамы Мабусы. Мысли исчезли, остался лишь огромный страх. Еще чуть-чуть, и Нок потеряет здравый ум, закричит, забьется в судорогах, как Травка.
В этот самый момент послышались шаги, и из-за темных стволов вынырнула ведунья Хамуса. Она махнула посохом, и клочья призрачного дыма исчезли.
– Не побоялась, значит, девочка. Вот и молодец, вот и молодец. Хорошее утро наступило, ничего не скажешь. Ветер свежий, море беспокойное. Облака нагонит к вечеру, помяни мое слово. И будет дождь ночью, вот увидишь. А этих шептунов не бойся, я вот их посохом стукну, если не угомонятся.
Ведунья повернулась и вновь скрылась за стволами деревьев, продолжая приговаривать:
– Дождь – это хорошо. Только вот кости мои ноют на непогоду. Ох, и ноют косточки старые. Скрипят, что твои шпангоуты в бурю… Зменграхам ваши потроха… а смородина твоя будет кстати, очень кстати. Шептуны – они не едят ягод, что ты. Ты бы им дохлых мышей захватила, вот тогда бы они порадовались. Только кто ж тебе даст мышей-то убивать среди бела дня? Да и грех это страшный – убивать священное животное… а шептуны мертвых священных животных любят, да… Им же тоже хочется иметь у себя священных животных, а они мертвые, и живое им не подходит… Такие вот дела… Не подходят им живые священные животные… Им надо мертвых… Мертвые к мертвым, живые к живым… Такие вот дела…
Нок торопилась, стараясь не отстать от ведуньи. К тихому бормотанию Хамусы девушка не прислушивалась, это не ее дело – слушать, что бормочет старая женщина. Они взбирались вверх, на еще один холм, туда, где лес становился густым и непролазным. Хижина ведуньи Хамусы была в самой середине леса. И как она осмеливается жить в таком страшном месте? Как не умирает от страха каждую ночь, слушая жутких шептунов?
Хижина ведуньи стояла на небольшой полянке. Окруженная со всех сторон огромными дубами, она опускала свою крышу чуть ли не до самой земли, и два небольших окошка темнели под этой крышей, точно два глаза под длинной шевелюрой. Живой казалась хижина Хамусы. Живой и страшной. Как и сам лес, в котором она находилась.
Нагнувшись, Нок прошла в темнеющий дверной проем и словно провалилась в жаркую, душную яму. Хамуса уже суетилась у очага: цепляла на крючок котелок с водой, разводила огонь. И все время что-то приговаривала. То ругала шептунов за то, что крепко напугали «ее девочку», то жаловалась на жару и желала поскорее дождя. То вообще начинала вещать что-то странное о мертвых костях, о погребении, о химаях, караулящих у границ, и о злобных драконах надхегах, что прилетели с севера и не дают покоя людям, работающим на плантациях.
О надхегах Нок и сама немало слышала. Откуда такая напасть на соседние холмы – люди не знали. Но заказывали служения в храме духов Днагао и поговаривали, что пора вызывать охотника на драконов. Только ему под силу прогнать тварей с облюбованных ими холмов. Надхеги – это не зменграхи, съедят человека в один присест. Морды у них огромные, и владельцы рисовых плантаций уже не раз жаловались старейшинам Линна на свои потери. Рабы гибнут, а это деньги. Деньги, которые владельцы плантаций теряют.
Наконец, когда весело затрещал огонь под котелком, а ягоды смородины оказались в кипящей воде, Хамуса установила на щербатом дубовом столе медную треногу. Каждая медная нога представляла собой узкое тело змеи и заканчивалась змеиной головой с высунутым раздвоенным языком. Посередине треноги, в глубокой испачканной золой чаше, Хамуса развела небольшой огонь, подбрасывая на тонкие прутики мелкий серый порошок. Языки огня от порошка тихо вспыхивали и потрескивали, точно живые.
– Ну-ка, девочка, закрой дверь, – велела Хамуса и добавила: – и не прячь от меня глаза. Сейчас можно, сейчас, когда я буду бросать для тебя кости, мне надо видеть твои глаза. Твои славные, синие глаза… где такие еще увидишь? Подобных глазок еще пойти и поискать в наших землях…
Хамуса нагнулась над столом, сдвинула немного треногу с полыхающим на ней крошечным пламенем и развернула кожаный свиток. Расстелила его на столешнице и провела по нему несколько раз смуглыми ладонями, разглаживая.
Внутри свитка, в самом центре, желтел нарисованный круг солнца с расходящимися во все стороны лучами. Лучи делили свиток на восемь одинаковых частей. В каждой части, выделенной тонкими штрихами, лежали города, леса, холмы и деревни. У самого солнца располагался Линн и еще три города Свободных Побережий, а от него расходились желтыми линиями дороги, разбегались тропки-ниточки. Леса, холмы, реки. Деревни, плантации, города. Кажется, весь мир развернулся на столе перед Нок.
Хамуса пробормотала еще какое-то заклинание и кинула что-то в огонь на треноге. Запахло резко и горько, тонкий дымок пополз к почерневшим балкам крыши.
Нок почувствовала, как ее начала бить крупная дрожь, застучало бешено в висках и разом вспотели обе ладони. Едкий запах наполнял ноздри, в горле першило. Хотелось кашлять, но Нок только осторожно хмыкала. Дымок над треногой становился гуще и темнее, а ведунья все бормотала и бормотала. На карту она бросила кожаный черный мешочек, откуда попросила Нок достать одну кость.
– Один кубик, девочка. Своей рукой достань один кубик, – низким голосом проговорила Хамуса, не глядя на Нок.
Просовывая руку в узкое отверстие мешочка, Нок поняла, что пальцы у нее дрожат, и она еле-еле удерживает теплую гладкую кость с твердыми гранями. Она вытащила ее и несмело подняла глаза на ведунью. Та, пробормотав еще одно заклинание – или молитву духам, кто знает? – взяла кость и кинула на карту.
Кубик покатился, бесшумно и легко пробежал через разделяющие лучи и лег ровно у города Линна.
– Что ты видишь на нем? – спросила Хамуса, не глядя на карту.
– Солнышко улыбается… – едва слышно пробормотала Нок.
На верхней грани кубика действительно красовался знак улыбающегося солнца.
Огонь на треножнике снова вспыхнул, черный дым повалил сильнее.
– Удача улыбается тебе. Первая кость – кость Судьбы. Она говорит о том, что твоя судьба – это улыбка солнца, что дает свою любовь каждому, несмотря на возраст и положение. Доставай вторую кость.
Нок еще раз опустила руку в мешочек. Теперь ей показалось, что кости нагрелись, стали теплыми, точно ожили. Не сразу, но ей удалось ухватить еще один кубик. Сама судьба наливалась теплом в ее пальцах, готовая раскрыть свои секреты прямо сейчас.
– Бросай… Узнаем, будет ли здоровье и долголетие в твоей жизни. Не подхватишь ли ты болезнь жриц Набары, от которой красота их вянет, а срок жизни уменьшается. Кидай, девочка, – голос Хамусы стал еще более низким и хриплым.
Нок чувствовала, что голова у нее идет кругом, а от нехватки свежего воздуха перед глазами пляшут черные точки. Дрожащими руками она осторожно кинула кубик на карту. Тот подпрыгнул, пару раз перевернулся и замер.
– Что ты видишь на нем? – тут же спросила Хамуса.
Почему она сама не смотрит на кубики? Почему именно Нок должна отвечать?
– Я вижу солнце… – послушно ответила Нок.
– Два солнца подряд – давненько я не встречала такой удачи в жизни человека. Доставай третью кость. Мы знаем, что тебя ждет храм Набары. Но все равно бросай. Это будет на место, где ты найдешь свой дом.
Нок вытащила кубик, ставший горячим и немного светящимся, и снова кинула его на карту. В этот раз Хамуса не задавала вопроса, а сама напряженно всматривалась в прыгающую костяшку. Поворот, еще один поворот, еще. Кубик укатился далеко от Линна, от холма Набары, от Свободных Побережий, поближе к Одиноким королевствам. У Каньона Дождей он замер, улыбнувшись еще раз знаком солнца.
– Третье солнце! – воскликнула Хамуса и отпрянула от столешницы. – Третье солнце! Только у одного может быть три солнца, только у одного… Дим-Хаар знает, знает… Он это сделал, да? Нок, отвечай, ты знаешь, кто ты?
Нок попятилась назад, опустила глаза, торопливо сложила ладони у груди и три раза поклонилась. Страх сковал язык и затуманил мысли… Это ее вина, что выпали три солнца подряд? Что она сделал не так? В чем провинилась?
– Три солнца… у этой девочки три солнца… – без остановки причитала Хамуса.
Ее голос вновь стал обычным, она сгорбилась. Суетливым движением ведунья кинула в огонь на треноге еще горсть каких-то сухих трав и зло велела:
– Бери еще кость! Ну, давай, раз огонь горит, карта тебе еще предскажет. Бери кость на первого мужчину. Кто даст тебе имя? Кому ты первому подаришь свою любовь и девственность?
Нок несмело просунула руку в мешочек и тихо вскрикнула. Камни обжигали, но ослушаться ведунью она не посмела. Закусила губу и вытянула горячий, светящийся кубик.
– Кидай! – громко велела Хамуса.
Кубик покатился по карте. На мгновение он замер, повернувшись гранью с изображением птицы в полете, после вдруг подпрыгнул, еще раз, еще. Каждый его прыжок становился все выше и выше. Кубик ударил в треногу, пылающую огнем, и та перевернулась, рассыпав горячие языки пламени на карту.
Хамуса вдруг вскрикнула и запричитала:
– Я его вижу… я вижу человека… он уже пришел за тобой, девочка! Это он, я знаю его… сильный, очень сильный… очень страшный… от него приходит беда… он приходит туда, где беда…
Кубик, все еще прыгающий по пылающей карте, подскочил и ударил ведунью прямо в лоб. Она закрыла лицо руками и заорала:
– Уходи! Уходи отсюда! Спасайся, пока не поздно…
Нок кинулась к двери. Уже на пороге она оглянулась и увидела, как Хамуса заливает водой из ведра пылающий стол, треногу и скамейки.
