Фред Варгас
Бесприютный
Глава 1
Втораяжертва парижского убийцы. Читайте на странице 6.
Луи Кельвелер бросил газету на стол. Он на своем веку повидал достаточно убийств и не спешил открывать шестую страницу. Может быть, потом, когда дело раскроют, он вырежет заметку и подошьет в архив.
Он отправился на кухню за пивом, открыл бутылку. Шариковой ручкой нарисовал на руке большую букву «Б». В июльскую жару всегда мучит жажда. Сегодня вечером он будет читать последние новости о перестановках в министерстве, забастовке железнодорожников и о дынях, высыпавшихся на дорогу. И спокойно пропустит шестую страницу.
Расстегнув рубашку, с бутылкой в руке он вернулся к работе. Он переводил толстенную биографию Бисмарка. За это хорошо платили, и он рассчитывал прожить несколько месяцев за счет канцлера Великой империи. Сделав одну страницу, он застыл, держа руки над клавиатурой. Его мысли перескочили с Бисмарка на ящик для обуви, вместительный такой, с крышкой, и чтоб в шкафу поместился.
Чувствуя раздражение, он оттолкнул стул, прошелся по комнате, пригладил ладонью волосы. По оцинкованной крыше стучал дождь, перевод успешно продвигался, казалось бы, чего волноваться. Луи задумчиво провел пальцем по спине своей жабы, дремавшей на столе в корзинке для карандашей. Потом нагнулся и перечитал фразу, на которой остановился: «Вряд ли Бисмарк уже тогда, в начале мая, собирался…» И снова взглянул на газету, лежавшую рядом.
Вторая жертва парижского убийцы. Читайте на странице 6. Ладно, проехали. Его это не касается. Он вернулся к экрану, где ждал канцлер. Что он там забыл, на этой шестой странице? С прежней работой покончено. Он теперь переводит с немецкого на французский и должен покрасивей изложить, почему Бисмарк вряд ли что-то замышлял в начале мая. Спокойная работа, платят хорошо, да и познавательно.
Луи напечатал двадцать строчек. И вот на словах «ничто не указывает на то, что Бисмарк…» снова прервался, вернувшись мыслями к коробке для обуви.
Луи достал из холодильника последнюю бутылку и выпил ее мелкими глотками из горлышка, стоя на кухне. Не стоит себя обманывать. Если в голову лезут домашние дела, это верный знак. Если честно, тут все ясно, он начал сдавать. Не хотелось строить планы, голова просилась на покой, мозг понемногу сдавал свои позиции. Его беспокоило не то, что он думает о своей обуви. Каждый мимоходом размышляет об этом. Беда была в том, что ему нравилось о ней думать.
Луи сделал два глотка. А ведь есть еще рубашки. Не далее как на прошлой неделе он подумывал, как бы поизящнее сложить свои рубашки.
Все ясно как божий день, это начало конца. Только жалкие типы, которым некуда себя приткнуть, наводят порядок в шкафах, раз уж не могут сделать мир лучше. Он поставил бутылку в бар и пошел изучать газету. Потому что в глубине души знал: именно из-за этих убийств он чуть было не занялся домашним хозяйством и генеральной уборкой. Вовсе не из-за Бисмарка, нет. Канцлер не доставлял ему больших хлопот, да еще и кормил. Так что Бисмарк не виноват.
Все дело в этих проклятых убийствах. За две недели убиты две женщины, об этом говорит вся страна, он только об этом и думает, как будто имеет право думать о них и их убийце, хотя его это не касается.
После дела о собаке[1] он решил больше не вмешиваться в преступления этого мира. Смешно начинать карьеру сыщика без жалованья под тем лишь предлогом, что трудно забыть старые привычки после двадцати пяти лет службы в министерстве внутренних дел. Когда дело поручали ему, труд казался оправданным. Теперь же, когда он сам решал, чего хочет, работа выглядела гробокопательством и охотой за скальпами. Распутывать преступление, если никто тебе это не поручал, жадно листать газеты и делать подборки – более чем пошлое развлечение и весьма сомнительный смысл жизни.
Так и получилось, что Луи Кельвелер, готовый в первую очередь подозревать самого себя, а не других, отказался быть сыщиком-добровольцем. Это занятие вдруг показалось ему извращенным и глупым, хотя именно к нему тянулась самая темная часть его существа. Но теперь, героически уединившись с Бисмарком, он удивлялся тому, как охотно его мозг увязает в тине домашних дел. Начинается все с коробок, а. чем кончится, никто не знает.
Луи кинул бутылку в мусорное ведро и взглянул на стол, где угрожающе лежала сложенная газета. Его жаба Бюфо, решив на время стряхнуть сон, уселась сверху. Луи тихонько приподнял его. Он считал жабу притворщиком. Среди лета Бюфо делал вид, что впадает в спячку, но если никто на него не смотрел, он начинал шевелиться. Живя в квартире, Бюфо запутался во временах года и забыл, когда нужно впадать в спячку, но из гордости не хотел в этом признаваться.
– Глупый пурист, – сказал Луи, сажая Бюфо в корзинку для карандашей. – Кому интересна твоя дурацкая спячка? Делай, что умеешь, и успокойся.
Луи медленно подвинул к себе газету.
И, секунду поколебавшись, открыл ее на шестой странице.
Вторая жертва парижского убийцы.
Глава 2
Клеман был в панике. Сейчас, как никогда, ему следовало быть умным, но он был дураком, уже лет двадцать все только и твердили ему об этом. «Клеман, дурак ты этакий, давай, напряги мозги».
А уж как с ним мучился старичок-учитель в школе для умственно отсталых! «Клеман, постарайся думать о нескольких предметах сразу, например о двух, а не об одном, понимаешь? Например, ветка и птица. Подумай о птице, которая села на ветку. А – птица, b – червяк, с – гнездо, d – дерево, е – ты видишь картинку, соединяешь все вместе и представляешь. Понял, что нужно делать, Клеман?»
Клеман вздохнул. Ему понадобилось несколько дней, чтобы понять, при чем тут червяк.
Брось думать о птице, думай о сегодняшнем дне. А – Париж, b – убита женщина. Клеман утер нос дрожащей рукой. С – отыскать в Париже Марту. Вот уже много часов он искал ее, спрашивал у всех встречных проституток. У двадцати спросил или у сорока, ну, в общем, у многих. Не может быть, чтобы никто не помнил Марту Гардель. Буква «с» – найти Марту. Клеман шагал, потея на июльской жаре, зажав под мышкой синий аккордеон. Может, с тех пор, как он пятнадцать лет назад покинул свою Марту, она уехала из Парижа? Или умерла?
Посреди бульвара Монпарнас он вдруг остановился. Если она уехала или умерла, он пропал. Пропал, и все тут. Только Марта ему поможет, только Марта его спрячет. Она одна не обращалась с ним как с идиотом, она одна гладила его по голове. Кому нужен этот Париж, если здесь не отыскать человека?
Клеман повесил аккордеон на плечо – у него слишком вспотели руки, и он боялся его уронить. Без аккордеона, без Марты, да с этой убитой женщиной, он пропал. Он оглядел перекресток. На боковой улочке он заметил двух проституток, и это придало ему сил.
Девушка, «дежурившая» на улице Деламбр, заметила направлявшегося к ней жалкого, плохо одетого парня лет тридцати, в рубашке, которая была ему явно мала, с рюкзачком на спине, лицом – настоящий придурок. Она поморщилась. С такими лучше не связываться.
– Я не могу, – сказала она, помотав головой, когда Клеман остановился около нее. – Спроси Жизель.
Девушка ткнула пальцем в товарку, стоявшую на три дома дальше. Жизель проработала тридцать лет и не боялась ни Бога, ни черта.
Клеман вытаращил глаза. Он привык, что его отсылали, даже не дав открыть рот.
– Я ищу друга, – с трудом проговорил он, – ее зовут Марта, Марта Гардель. Ее нет в справочнике.
– Друга? – недоверчиво переспросила девушка. – Ты что, забыл, где она работает?
– Она больше не работает. А раньше она была самой красивой на Мютюалите. Марта Гардель, все ее знали.
– Я не все, и я не телефонная книга. Что тебе от нее нужно?
Клеман отступил. Ему не нравилось, когда с ним громко разговаривали.
– Что мне от нее нужно? – повторил он.
Нельзя много разговаривать, нельзя, чтобы его заметили. Только Марта сможет его понять.
Девушка покачала головой. А парень, видно, и впрямь дурачок. От такого лучше держаться подальше. И все-таки его было жалко. Она поглядела, как он осторожно поставил на землю свой аккордеон.
– Эта Марта, как я понимаю, была одной из наших?
Клеман кивнул.
– Ладно, стой здесь.
И девушка направилась к Жизель, шаркая на ходу ногами.
– Там один парень ищет подружку, из бывших, с Мобер-Мютюалите. Марта Гардель, помнишь такую? Сейчас она не зарегистрирована.
Жизель подняла голову. Она многое знала, даже то, о чем не ведали официальные органы, и гордилась этим.
– Лина, крошка, – сказала Жизель, – кто не знал Марту, тот, считай, вовсе ничего не знал. Это тот артист ее ищет? Пусть подойдет, не люблю бросать свое место, сама знаешь.
Лина издалека махнула рукой. Клеман почувствовал, как забилось сердце. Он поднял инструмент и побежал к толстой Жизель. Бегал он плохо.
– Вид у него дурацкий, – заметила Жизель, доставая сигарету. – Явно дошел до ручки.
Клеман поставил аккордеон у ног Жизель и посмотрел на нее.
– Ты спрашивал старую Марту? Она тебе зачем? Учти, к ней просто так не подъедешь. Она у нас как памятник архитектуры, разрешение на осмотр требуется. А у тебя, дружок, уж извини, больно вид странный. Так зачем она тебе?
– СтараяМарта? – повторил Клеман.
– Ну да. Ей уже за семьдесят, ты не знал? Ты и вправду с ней знаком?
– Знаком, – сказал Клеман, делая полшага назад.
– А чем докажешь?
– Я ее знаю. Она меня всему научила.
– Работа у нее такая.
– Нет. Она меня читать научила.
Лина расхохоталась. Жизель сурово обернулась к ней:
– Чего скалишься, дура? Ты ни черта в этой жизни не понимаешь.
– Она тебя научила читать? – уже мягче переспросила Жизель.
– Когда я был маленький.
– Смотри-ка, это на нее похоже. И чего тебе от нее надо? Тебя как зовут?
Клеман собирался с мыслями. Кто-то убил женщину. Надо что-то придумать, сочинить. «Е – ты выдумываешь». Но это-то и было труднее всего.
– Я должен вернуть ей деньги.
– Это может быть, – кивнула Жизель, – старуха Марта всегда на мели. И сколько?
– Четыре тысячи, – наугад сказал Клеман.
Он устал разговаривать. Это было слишком быстро для его головы, и он боялся сболтнуть лишнее.
Жизель задумалась. Странный парень, что и говорить, но Марта умеет за себя постоять. А четыре тысячи на дороге не валяются.
– Ладно, верю тебе, – сказала она. – Видел букинистов на набережной?
– Набережная? Которая около Сены?
– Ну, конечно, у Сены, глупый, где же еще. Вот, значит, на левом берегу напротив улицы Невер, не ошибешься. У нее там маленький лоток с книгами, один друг ее пристроил. Старая Марта не любит сидеть без дела. Запомнишь? Точно? Уж прости, умником тебя не назовешь.
Клеман молча глядел на нее, не решаясь ответить. Сердце колотилось как бешеное, нужно разыскать Марту, от нее зависело все.
– Ясно, – вздохнула Жизель, – сейчас напишу тебе.
– И чего ты с ним возишься! – Лина пожала плечами.
– Помолчи, – повторила Жизель, – не суйся.
Она порылась в сумке, вытащила пустой конверт и огрызок карандаша. Потом написала четкими большими буквами адрес, думая, что парень и читает-то плохо.
– Вот, с этой бумажкой ты ее найдешь. Передай ей привет от Жизель с улицы Деламбр. И без глупостей. Я тебе доверяю, понял?
Клеман кивнул, быстро сунул конверт в карман и поднял аккордеон.
– Слушай, – сказала Жизель, – сыграл бы что-нибудь. Я тогда буду знать, что ты и впрямь меня не надул. Уж извини, но так мне будет спокойней.
Клеман вдел руки в лямки аккордеона, старательно растянул мехи, высунув от усердия язык, опустил голову и заиграл.
«Все-таки нельзя доверять внешнему виду, – подумала Жизель. – Дурак дураком, а музыкант-то настоящий. Настоящий музыкант-дурак».
Глава 3
Клеман долго благодарил, а потом направился в сторону Монпарнаса. Было почти семь вечера, и Жизель велела ему поторапливаться, если он хотел застать старую Марту, пока та не свернула торговлю. Ему пришлось много раз спросить дорогу, показывая бумажку. Наконец он добрался до улицы Невер и увидел набережную и зеленые деревянные ящики с книгами. Он начал разглядывать продавцов, но никого не узнал. Придется подумать. Жизель сказала – семьдесят лет. Значит, Марта стала старой, значит, нужно искать не ту женщину с черными волосами, которую он помнил, а совсем другую.
Пожилая женщина с крашеными волосами в яркой одежде стояла к нему спиной, закрывая складной полотняный стул. Она обернулась, и Клеман прикрыл рот ладонью. Это была его Марта. Да, она постарела, но все-таки это была она, его Марта, та, что гладила его по волосам и не обращалась с ним как с кретином. Он вытер нос и перешел улицу на зеленый свет, выкрикивая ее имя.
Старая Марта оглядела мужчину, который ее звал. Он как будто бы знал ее. Весь в поту, маленький, худой, с синим аккордеоном под мышкой, он нес его как цветочный горшок. Крупный нос, ничего не выражающие глаза, бледная кожа и светлые волосы. Клеман застыл перед ней, улыбаясь. Он все помнил, он спасен.
– Вы ко мне? – сказала Марта.
Клеман и подумать не мог, что Марта его забыла, и он снова запаниковал. А если Марта его забыла? А если она все забыла? А если она совсем ничего не помнит?
Он так устал думать, что ему даже не пришло в голову назвать свое имя. Поставив аккордеон, Клеман принялся лихорадочно рыться в рюкзаке. Потом осторожно достал удостоверение личности и с опаской протянул Марте. Он очень любил свое удостоверение.
Марта пожала плечами и взглянула на потертую карточку. Клеман-Дидье-Жан Воке, двадцать девять лет. Нет, ей это ни о чем не говорит. Она посмотрела на парня с мутными глазами и с легким сожалением покачала головой. Потом снова посмотрела на карту и опять на парня, который шумно дышал. Она чувствовала, что должна постараться вспомнить, что этот человек чего-то отчаянно ждал от нее. Но она никогда не видела это худое, испуганное, шелушащееся лицо. И, однако, эти полные слез глаза и тревожное ожидание в них были ей знакомы. Тусклые глаза, маленькие уши. Бывший клиент? Да нет, больно молод.
Парень быстро утер ладонью нос, как ребенок, у которого вечно нет платка.
– Клеман?… – пробормотала Марта. – Малыш Клеман?…
Боже, да это же малыш Клеман! Марта быстро закрыла деревянные ставни, повернула ключ, подхватила складной стул, газету, две сумки и, вцепившись молодому человеку в руку, потащила за собой.
– Пошли, – сказала она.
Как она могла забыть его фамилию? Хотя, по правде сказать, она никогда не звала его по фамилии. Просто Клеман. Она увела его за полкилометра на автостоянку Института и там кинула поклажу на землю между двумя машинами.
– Здесь нам будет спокойнее, – объяснила она. Клеман совсем успокоился и во всем ее слушался.
– Вот видишь, – снова начала Марта, – я тебе говорила, что однажды ты перерастешь меня на целую голову, а ты не верил. Ну, кто был прав? Н-да, давненько это было… Сколько тебе тогда было лет? Десять. И потом в один прекрасный день мальчуган испарился. Хоть бы весточку о себе подал. Не хочу тебя упрекать, но ты хоть бы разок объявился.
Клеман прижал к себе старую Марту, а та похлопала его по спине. Конечно, от него разило потом, но ведь это был ее малыш Клеман, да Марта и не была неженкой. Она была счастлива снова видеть этого мальчика, которого когда-то потеряла и которого пыталась учить читать и складно говорить целых пять лет. Когда она встретила его на улице, на тротуаре, где его всегда бросал негодяй отец, он только и умел, что ворчать: «Плевать, все равно мне гореть в аду».
Марта посмотрела на него с тревогой. Вид у него был никудышный.
– Неважно выглядишь, – объявила она.
Клеман присел на машину, уронив руки. Он смотрел на газету, которую Марта положила на свои пакеты.
– Ты прочла газету? – выговорил он.
– Я там кроссворды гадаю.
– Убитая женщина, ты видела?
– Еще бы не видеть. Все видели. Такое зверство.
– Они ищут меня, Марта. Ты должна мне помочь.
Клеман описал в воздухе круг рукой.
– Убитая женщина, – повторил он. – Они ищут меня. Они про меня в газете напечатали.
Марта порывисто раскрыла складной стул и села. Кровь стучала у нее в висках. Теперь она уже видела в Клемане не маленького прилежного мальчика, а вспоминала все те гадкие привычки, которые он впитал с девяти до двенадцати лет. Он воровал, дрался, если кто-то обзывал его придурком, царапал машины, кидал куски мела в бензобаки, бил витрины и поджигал мусорные баки. Он был такой худой и ворчал «все равно гореть в аду, папа так сказал, и мне плевать, все равно». Сколько раз Марта забирала его из полиции? Хорошо еще, что благодаря своему ремеслу она знала все участки как свои пять пальцев. А к тринадцати годам Клеман почти успокоился.
– Не может быть, господи, – тихо сказала она несколько минут спустя. – Господи, не может быть, чтобы они искали тебя.
– Это я. Они заберут меня, Марта.
У Марты стоял ком в горле. Ей представилось, как по лестнице бегут люди и слышен голос ребенка, колотящего в дверь: «Они заберут меня, Марта, заберут!» Она открывает дверь, и он с плачем бросается к ней. Она велит ему свернуться калачиком на кровати, накрывает красным одеялом и гладит по голове, пока он не уснет. Конечно, малышу Клеману всегда не хватало ума. Она это знала, но скорее дала бы разрезать себя, на куски, чем согласилась бы с этим. И без того было много желающих плюнуть в него. Мальчуган не виноват, он придет в себя и всему научится. И будь что будет.
И без того ясно, что будет, сказал бы эта старая сволочь Симон, который когда-то держал бакалейную лавку. Этот всегда готов утопить ближнего. Он называл Клемана «дурным семенем». Мысль о старом негодяе придала Марте сил. Она знала, что надо делать.
Встала, сложила стул и подхватила свои сумки.
– Идем, – сказала она. – Нечего тут торчать.
Глава 4
Марта жила теперь в комнате на первом этаже недалеко от площади Бастилии, в маленьком тупичке.
– Один друг нашел мне комнату, – гордо сказала она Клеману, открывая дверь. – Если бы не все это барахло, смотрелось бы лучше. И на набережную он меня пристроил. Людвиг его зовут. Ты бы поверил, что однажды я буду книгами торговать? Была одна панель, теперь другая, и такое бывает.
Клеман успевал уловить лишь половину из ее слов.
– Людвиг?
– Это мой друг. Таких, как он, не часто встретишь. А ты знаешь, в мужчинах-то я разбираюсь. Да поставь же наконец аккордеон, Клеман.
Клеман взмахнул газетой, собираясь что-то сказать.
– Нет, – сказала Марта. – Сначала поставь аккордеон и садись, ты на ногах не стоишь. Потом расскажешь, откуда аккордеон, спешить нам некуда. Послушай, мальчик, сейчас мы пообедаем, выпьем по стаканчику, а потом ты мне все расскажешь, тихо и спокойно. Все надо делать по порядку. Пока я готовлю, приведи себя в порядок. И поставь, бога ради, этот аккордеон.
Марта отвела Клемана в угол комнаты и отдернула занавеску.
– Гляди, – похвасталась она. – Настоящая ванная. Здорово, да? Сейчас примешь горячую ванну – всегда нужно принимать горячую ванну, если дела идут плохо. Если у тебя есть чистая одежда, переоденься. Дашь мне грязное, я простирну вечерком. В такую жару все быстро сохнет.
Марта пустила воду, подтолкнула Клемана к ванной и задвинула занавеску.
Отмоется, хоть пóтом от него разить не будет. Марта вздохнула, вот уж не было печали. Она бесшумно взяла газету и внимательно прочла статью на шестой странице. Молодая женщина, чье тело было обнаружено вчера утром в квартире на улице Башни Аббатис, была избита и задушена, после смерти ей нанесли двадцать восемь ранений острым предметом, возможно, ножницами. Просто мясорубка. Многое проясняют показания соседей, все они утверждают, что несколько дней подряд какой-то мужчина стоял перед домом жертвы. Марта вздрогнула, Клеман с шумом выпускал воду из ванной. Она тихонько отложила газету.
– Садись, сынок. Сейчас все будет готово.
Клеман переоделся и причесался. Он никогда не был красив – нос картошкой, бледная кожа, а главное – пустые глаза. Марта считала, что у него просто зрачок сливался с радужной оболочкой, но если приглядеться, он вовсе не плох, да и какая, к черту, разница? Помешивая макароны, Марта вспоминала приметы преступника, описанные в конце газетной статьи: …разыскивается молодой белый мужчина, возраст 25 – 30 лет, маленького роста, худой или хрупкого телосложения, волнистые светлые волосы, лицо гладко выбрито, одет скромно, серые или бежевые брюки, спортивная обувь. Через два дня, не позже, полиция составит фоторобот.
Серые брюки, мысленно уточнила Марта, взглянув на Клемана.
Она разложила по тарелкам макароны и сыр, а сверху разбила яйцо. Клеман молча глядел в свою тарелку.
– Ешь, – велела Марта. – Макароны быстро остывают, Бог их знает почему. Зато цветная капуста наоборот. Спроси кого хочешь, почему так, никто тебе не скажет.
Клеман никогда не умел разговаривать во время еды, он был просто не способен делать два дела сразу. И Марта решила отложить разговор на потом.
– Не думай об этом, ешь, – повторила она. – На пустой желудок разговор не идет.
Клеман послушно кивнул.
– А пока мы едим, я расскажу тебе разные истории из своей жизни, как в детстве, хорошо, Клеман? Помнишь того клиента, который напяливал одни брюки поверх других? Уверена, ты про это забыл.
Марте было нетрудно развлечь Клемана. Она умела часами рассказывать истории одну за другой, а нередко она даже разговаривала сама с собой. И она рассказала историю про мужчину в двух парах брюк, про пожар на площади Алигр, про депутата, жившего на две семьи, о чем знала только она, про рыжего котенка, который упал с седьмого этажа и приземлился на четыре лапы.
– Неважнецкие истории у меня сегодня, – поморщилась Марта. – Болтаю, сама не знаю что. Я принесу кофе, а потом мы поговорим. Не спеши.
Клеман мучительно соображал, с чего бы начать. Он понятия не имел, где в его истории маленькая буква «а». Наверно, нужно начать с утра в кафе.
– Сегодня утром, Марта, я пил кофе в кафе.
Клеман запнулся, прикрыв рот пальцами. Вот что значит быть дураком. И как это у других получается не говорить «кофе в кафе»?
– Продолжай, – сказала Марта. – Не обращай внимания на все эти глупости, плевать нам на них.
– Я пил кофе в кафе, – повторил Клеман. – Один человек читал вслух газету. Я услышал название улицы – Башня Аббатис, и я самолично слушал, а потом там описывали убийцу, которым был я, Марта. Я, и никто другой. И тогда потом я пропал. Не понимаю, как они узнали. Мне было очень страшно, и, значит, я вернулся к себе в гостиницу, взял свои вещи, а потом после я подумал только об одном, о тебе, чтобы они меня не забрали.
– И что она тебе сделала, эта девушка, Клеман?
– Какая девушка, Марта?
– Которая умерла, Клеман. Ты ее знал?
– Нет. Я просто шпионил за ней пять дней. Но она мне ничего не сделала, честно.
– А зачем ты за ней шпионил?
Клеман прижал палец к носу и нахмурил брови. Как же трудно было рассказывать по порядку!
– Чтобы узнать, есть ли у нее любовник. Вот зачем. И цветок в горшке, это я его купил и сам его отнес. Они ее нашли вместе с цветком, вся земля на земле валялась, это в газете написано.
Марта встала за сигаретой. Ребенком Клеман не отличался умом, но он не был ни сумасшедшим, ни жестоким. А сейчас ей вдруг стало страшно рядом с этим парнем, который сидел за ее столом. На мгновение ей захотелось позвать полицию. И это ее малыш Клеман, не может этого быть. На что она надеялась? Что он убил случайно? Сам того не понимая? Нет. Она надеялась, что все это неправда.
– Что на тебя нашло, Клеман? – пробормотала она.
– Ты про цветок?
– Нет, Клеман! Почему ты ее убил? – выкрикнула Марта.
И заплакала. Перепуганный Клеман обошел стол и опустился возле Марты на колени.
– Но, Марта, – пролепетал он, – Марта, ты же знаешь, что я хороший парень! Ты сама мне это всегда говорила! Разве это было неправда? Марта?
– Я так думала! – всхлипнула Марта. – Я всему тебя научила! А теперь видишь, что ты наделал? По-твоему, это хорошо?
– Но, Марта, она мне ничего…
– Замолчи! Не хочу тебя больше слушать!
Клеман сжал голову руками. Что он сделал не так? О чем забыл рассказать? Он, как всегда, забыл про маленькую «а», как обычно, начал не с того и сильно огорчил Марту.
– Я начало забыл рассказать, Марта! – сказал Клеман, тряся ее за плечо. – Я не убивал эту женщину!
– А если не ты, то кто, святой дух, что ли?
– Ты должна мне помочь, – прошептал Клеман, цепляясь за ее плечи, – а то они заберут меня!
– Ты врешь.
– Я не умею врать, ты же сама говорила! Ты говорила, что для этого нужно уметь придумывать.
Да, она помнила об этом. Клеман ничего не умел выдумывать. Ни шутить, ни хитрить, ни тем более врать. Марта снова подумала о его мерзком папаше Симоне, который всякий раз харкал на землю и обзывал мальчишку. «Чертово семя… Семя убийцы…» Слезы стали колоть глаза. Она отцепила руки Клемана, громко высморкалась в бумажную салфетку и глубоко задумалась. Тут правы либо они с Клеманом, либо старый хрыч Симон, выбирай, что хочешь.
– Ладно, – сказала она, шмыгнув носом, – давай все сначала.
– Буква «а», Марта, – снова заговорил Клеман, задыхаясь, – я следил за девушкой. Я делал работу, которую мне поручили. А все остальное – это просто… просто…
– Совпадение?
– Совпадение. Они ищут меня, потому что меня видели на улице, что касается меня. А я работал. А еще раньше я следил за другой девушкой. Это тоже была работа.
– За другой девушкой? – с ужасом проговорила Марта. – Ты помнишь, где это было?
– Погоди, – сказал Клеман, приставив палец к носу. – Сейчас вспомню.
– Случайно, не на улице Аквитании, Клеман?
– Да, там, – с облегчением улыбнулся он. – Первая девушка жила там. Это совсем маленькая улица на окраине Парижа.
Марта рухнула на стул.
– Бедный мой мальчик, – пробормотала она. – Бедный мой, ты разве не знаешь?
Клеман, все еще стоя на коленях, смотрел на Марту, разинув рот.
– Это не совпадение, – тихо сказала Марта. – На улице Аквитании десять дней тому назад убили женщину.
– А там был цветок в горшке? – Клеман снова перешел на шепот.
Марта пожала плечами.
– Такой красивый папоротник, – бормотал Клеман, – я сам его выбрал, самолично. Так меня попросили.
– Ты о ком?
– О том человеке, который позвонил мне в Невер, чтобы взять меня аккордеонистом в Париж, в свой ресторан. Но оказалось, что ресторан еще не готов. Он попросил меня проследить за двумя официантками, которых хотел нанять, но нужно было сначала узнать, серьезные это девушки или нет.
– Бедный мой Клеман…
– Ты думаешь, что на улице Аквитании меня тоже видели?
– Конечно, видели. Тебя за этим туда и поставили, бедный мальчик, чтобы все тебя видели. Господи, а тебе не приходило в голову, что это какая-то странная работенка?
Клеман глядел на Марту, широко раскрыв глаза.
– Я дурак, Марта. Ты-то ведь знаешь.
– Нет, Клеман, ты не дурак. Так о первом убийстве ты ничего не знал?
– Я жил в гостинице, там нет радио.
– А газета на что? Клеман потупился:
– Да я не совсем помню, как читать.
– Ты разучился читать? – воскликнула Марта.
– Я читаю, но не очень хорошо. Буквы в газете такие маленькие.
– Ясно, – вздохнула Марта. – Вот видишь, что бывает, если бросить учебу.
– Меня втянули в махину, в ужасную махину.
– В ужасную махинацию, Клеман. Ты прав. И одни мы с этим не справимся, ты уж мне поверь.
– Мы пропали?
– Нет, не пропали. Потому что старая Марта знает кое-кого, малыш. И кое-кого, кто разбирается в делах. Вот для чего нужно учиться, понимаешь?
Клеман кивнул.
– Так, теперь ответь, – продолжила Марта, вставая, – ты никому не говорил, что идешь ко мне?
– Нет.
– Точно? Подумай хорошенько. Ты никому не говорил про меня?
– Ну да, сказал. Девушкам говорил. Я спросил у сорока девушек на улице, как тебя найти. Я не могу читать телефонную книгу, там буквы мелкие.
– А эти девушки смогут тебя узнать по описанию в газете? Ты подолгу с ними разговаривал?
– Нет, они меня самолично сразу прогоняли. Кроме одной, мадам Жизель, и ее подруги, которые были очень добры. Она просила передать тебе привет от Жизель с улицы…
– Деламбр.
– Да. Вот они меня узнают. Но, может, они читать не умеют?
– Умеют. Все умеют читать, сынок. Ты у нас исключение.
– Я не исключение. Я дурак.
– Тот, кто называет себя дураком, уже не дурак, – решительно объявила Марта, держа Клемана за плечо. – Послушай, сынок. Сейчас ложись спать, я устрою тебе постель за ширмой. А сама побегу повидаться с Жизель, скажу, чтобы держала язык за зубами и подруге передала. Ты знаешь, как зовут ее подружку? Это, случайно, не молоденькая Лина, которая теперь на улице Деламбр?
– Точно. Ты потрясающая.
– Просто я училась.
Внезапно Клеман схватился за щеки.
– Они расскажут, что я приходил тебя повидать, и за мной придут сюда. Я должен уйти, а то меня заберут.
– Нет, ты останешься здесь. Жизель и Лина и словечка не промолвят, потому что я их попрошу. Солидарность – вот как это называется в нашем ремесле. Но мне надо спешить, я отправляюсь прямо сейчас. А ты никуда не выходи, ни под каким видом. И никому не открывай. Я вернусь поздно. Спи.
